Как вы поступите с Эрикой, решайте сами. Только не говорите ей ничего лишнего. Ее забавы могут носить не только сексуальный характер. Она может увлекаться и насилием.
— У моего понимания есть пределы, — сказал фон Граффенлауб, — когда вы позвонили мне из Ленка, я распорядился об охране всех членов моей семьи, в том числе и жены. Может, она и распутная женщина, но она не убийца.
Фицдуэйн промолчал. Он взглянул на фон Граффенлауба.
— Подумайте о ваших детях, и подумайте как следует. Вам еще никогда не грозила столь серьезная опасность. Риск здесь неуместен — ведь речь идет о ваших близких — плоти и крови.
Фон Граффенлауб беспомощно пожал плечами:
— Что я могу сделать? Конечно, я подумаю над тем, что вы мне сказали, но… я не могу, не могу отказаться от жены.
— Полицейские также будут охранять вашу семью, — сказал Фицдуэйн, — но у нас недостаточно доказательств, и к тому же они не смогут охранять каждого.
— Вы уже говорили с моей женой? — вопрос фон Граффенлауба прозвучал полуутвердительно.
— А она вам ничего не рассказала?
— Она сказала, что вы поужинали вместе после вернисажа, — ответил фон Граффенлауб. — Вот и все.
— Гм, — произнес Фицдуэйн, чувствуя себя не в своей тарелке при упоминании о том вечере. Он взял себя в руки. — Собственно говоря, мы беседовали несколько раз, и недавно она была допрошена в официальном порядке сержантом Ра-уфманом. Она очаровательная, немного циничная женщина. Она все отрицает, и кажется, что ситуация ее забавляет. Ведет себя она очень естественно.
Фон Граффенлауб сидел молча, чувствовалось, что он был бы рад прекратить разговор, но в то же самое время ему было необходимо узнать всю правду.
— Остров, где я живу, — заговорил Фицдуэйн, — где находится колледж, в котором учился Руди, — это наша фамильная резиденция. Мои предки живут там с двенадцатого века. Обосноваться на острове было непросто. Он был завоеван насильно, наиболее сильное сопротивление оказал друидский культ. Члены его называли себя “жертвенниками”. Во время своих ритуалов они надевали на себя маски животных. Как и тати в Северной Индии, “жертвенники” практиковались на невинных людях, грабили, убивали их, принося в жертву своему богу. В последующие столетия были обнаружены места массовых захоронений их жертв, что, собственно” объясняет, почему остров столь пустынен в наши дни. Остров Фицдуэйна, даже в наше просвещенное время, считается проклятым местом, где не пристало жить достойному христианину.
— Я что-то читал об этом, — заметил фон Граффенлауб, — в брошюре, выпущенной колледжем. Но какое отношение имеет к происходящему этот давно вымерший культ? Ведь “жертвенники” жили более семи столетий назад.
— А вы представьте, насколько привлекательна подобная организация для молодых людей типа Руди. Независимая, могущественная и тайная. Очень подходящая организация для взбунтовавшегося подростка. И для такого человека, как Палач, это — идеальное прибежище.
— Абсурд, — возразил фон Граффенлауб, — абсолютно дикое предположение. Фицдуэйн кивнул:
— Вы правы. Мои рассуждения основаны на догадках. У меня нет доказательств, что Руди был членом культа и что Палач тоже имеет к этому отношение. Но давайте вспомним о татуировке, а это уже указывает на связь с Палачом. Тем не менее цель всего этого — игры или что-нибудь посерьезнее — нам пока неясна. А сейчас разрешите вам кое-что показать.
Фицдуэйн вставил кассету с видеозаписью, сделанной рейнджерами, и нажал на кнопку. После просмотра он положил перед онемевшим фон Граффенлаубом пластиковый пакет с письмами.
— Эта запись была сделана после смерти Руди, — пояснил Фицдуэйн. — Все члены этой милой компании — студенты колледжа. Из-за масок личности установить невозможно.
— А почему вы думаете, что Руди был в их числе? — устало спросил фон Граффенлауб. — Татуировка — ну и что, кроме круга из цветов, нет ничего особенного. Знак протеста и не более того. Он мог сделать ее где угодно.
Фицдуэйн открыл пакет с письмами и показал одно из них фон Граффенлаубу:
— Узнаете почерк?
Фон Граффенлауб кивнул:
— Руди, — с горечью произнес он и сжал бумагу так, словно это могло вернуть ему мертвого сына.
— Руди враждовал с вами, мать умерла. С Врени они были очень близки. Но он нуждался в ком-то, кому мог бы довериться и кто был в стороне от событий. Он начат писать Марте. Написанное им не вносит ясности и не является уликой, но, сопоставив это с тем, что мы уже знаем, можно прийти к заключению: он, став членом организации, обнаружил, что должен поступать против своей воли. Руди попытался вырваться, но узнал, что все пути отрезаны.
— И поэтому покончил с собой?
— Нет, — возразил Фицдуэйн, — не думаю, во всяком случае, он сделал это не добровольно. Я думаю, что его либо убили, либо заставили совершить самоубийство, что фактически одно и то же. Возможно, мы никогда и не узнаем правды.
— Можно мне взглянуть на письма?
— Да, конечно, — Фицдуэйн предусмотрительно снял копии с писем, предвидя, что фон Граффенлауб захочет оставить их у себя. Читать их было тягостно. Он вспомнил последнее письмо, написанное менее чем за неделю до смерти:
“Мартинка!
Как бы мне хотелось рассказать тебе, что происходит на самом деле, но я не могу. Я дал клятву хранить тайну. Я. думал, что я все знаю, но теперь убедился, что это далеко не так и мне все это совсем не нравится. Я много думал. Здесь очень хорошо думается. Здесь так пустынно по сравнению со Швейцарией и всегда слышен шум океана. Даже не верится, что это реальная жизнь.
Но мне надо выбраться отсюда. Возможно мы увидимся раньше, чем планировали. И может, когда я буду в Берне, дела пойдут на лад”.
Фон Граффенлауб изучал письмо:
— Почему Марта не показала его мне? Фицдуэйн вздохнул:
— Руда был мертв, когда она получила это письмо. И, видимо, она решила, что нет смысла показывать его вам.
Медведь и Чарли фон Бек сидели в соседней комнате, когда Фицдуэйн после беседы с фон Граффенлаубом вошел к ним. Медведь снял наушники и выключил магнитофон:
— Он ушел?
— Да, — ответил Фицдуэйн, — он торопился на самолет, его ждут в Нью-Йорке. Его не будет неделю.
— Достаточно времени на размышления, — сказал фон Бек.
— Жаль его, — произнес Фицдуэйн, — не нравится мне то, что мы делаем.
— Мы пробуем нажать там, где можем, — возразил Медведь, — и надеемся, что это что-нибудь даст. Да, это грубо и несправедливо, но ничего не поделаешь.
— Я не думаю, что фон Граффенлауб имеет отношение ко всему этому, — заметил фон Бек.
— Нет, — согласился Медведь, — но кто, кроме него, может повлиять на Эрику?
— А ты не боишься того, что может случиться? — спросил Фицдуэйн.
— Ты хочешь сказать, что фон Граффенлауб набросится на нее, а может, и убьет? Не думаю. Но, даже если это и произойдет, что еще мы можем сделать? Палач — это не единичное убийство, это чума. И его надо остановить.
— Любой ценой.
— Что-то вроде этого, — сказал Медведь. — Но если тебе от этого легче, то могу сказать: мне это тоже не нравится.
Фицдуэйн налил себе выпить. Он чувствовал себя измотанным после долгой беседы с фон Граффенлаубом. Виски — это было то, что ему нужно. Он подлил себе еще виски и добавил льда. Медведь раскурил трубку и посмотрел на него.
— Сколько раз я тебе говорил, что когда исключишь невероятное, то все остальное, каким бы невозможным оно ни казалось, будет правдой? — поинтересовался Фицдуэйн.
— Неоднократно, — ответил Медведь, — если тебе интересно.
— Шерлок Холмс. Неужели вас, бернцев, не учат ничему, кроме языков?
— Учат, например, хорошим манерам, — ответил Медведь, — и позволь мне напомнить одну из заповедей Шерлока Холмса: не строй теорий, пока не соберешь все данные.
— Это было в докомпьютерную эпоху, — возразил Фицдуэйн, — не говоря об экспертных оценках. В любом случае мы не страдаем от отсутствия данных. Мы в них блуждаем. Чего нам недостает, так это доказательств, не говоря уже об уликах.
— А нас в Берне еще учат терпению, — вставил Медведь.
— Ну, к Ирландии это не относится.
— А как с неуловимым Иво, — включился в разговор фон Бек, — есть ли сдвиг в этом направлении?
— Сэр Иво, — сказал Фицдуэйн, — полагает, что он рыцарь в блестящих доспехах. Я его не узнал в первый момент. Я выходил из банка на Беренплац, когда эта чудная фигура в покрывале и мотоциклетном шлеме подкатила ко мне на роликовых коньках и завела беседу. Не успел я сказать что-то дружелюбное, вроде “что еще за черт?”, как он исчез. Он проделал такой маневр дважды, пока я пересекал площадь, и наконец сунул мне записку. Я чуть было не пристрелил его.
Фон Бек поежился:
— Я думаю, вам не следует говорить такие вещи. Стрелять в людей — это совсем не по-швейцарски. Кстати, власти в Ленке хотели бы знать, кто будет платить за железную дверь, которую вы прострелили. Выяснилось, что она принадлежала не сыроделу, это собственность Гемайнда [25].
Фицдуэйн расхохотался. Фон Бек постарался сохранить серьезный вид, что было непросто в его майке с надписью “Питомник скунсов”.
— Подожди, когда увидишь счет, — сказал он, — тебе будет не до смеха. Гемайнд утверждает, что эта дверь имеет большое историческое значение. Кроме того, они собираются дать тебе орден за спасение жизни сержанта, но это уже другой вопрос.
— Ты меня разыгрываешь?
— Ничего подобного, — ответил фон Бек, — мы, швейцарцы, очень серьезно относимся к собственности.
— Иво… — напомнил Медведь.
— Да, конечно, — сказал фон Бек. — Так о чем же говорится в его записке?
— Это типичное послание Иво, — ответил Медведь, — прямо ничего не говорится. Рисунки, стихи и так далее. Тем не менее смысл ясен: он хотел бы встретиться с Фицдуэйном завтра в полдень в кафе “Хай Нун”, что на Беренплац. Фицдуэйн должен быть один. Никакой полиции. Иво хочет поговорить о Клаусе Миндере. У него есть информация о его убийце.
— Иво — сумасшедший, — сказал фон Бек, — и он уже убил человека. Стоит ли рисковать? Стоит ли посылать на верную гибель нашего ирландца, тем более что он еще не заплатил за дверь в Ленке. Хотя шефу криминальной полиции это наверняка доставило бы радость.
— Конечно, опасность есть, — согласился Медведь, — но, я думаю, не слишком серьезная. Иво симпатизирует Фицдуэйну, и я не думаю, что он очень буйный. Могу поспорить, что он был спровоцирован на убийство Обезьянки.
— Рискнете? — спросил фон Бек Фицдуэйна. — Мы вас прикроем.
— Только если город заплатит за дверь в Ленке.
На лице фон Бека появилось страдальческое выражение.
Вошел смеющийся Хенсен.
— Прогресс, — объявил он, — мы еще раз все просмотрели. Если наша эвристика верна, то нам удалось уменьшить количество подозреваемых до восьми тысяч.;
— Ненавижу компьютеры, — мрачно изрек фон Бек и вышел из комнаты.
— Что с ним? — спросил Хенсен. — Я же пошутил.
— Проблемы с бюджетом, — ответил Медведь.
Фицдуэйн поставил стакан на стол. Его автомат лежал в кейсе, прикрытый бутылками с пивом. Иво не было видно.
Он посмотрел на часы — без трех минут двенадцать. Он вспомнил слова фон Бека: “Иво — сумасшедший, но он швейцарский сумасшедший”. Иво придет точно в назначенное время.
Медведь, сам фон Бек и шесть детективов, включая одного, взятого напрокат в Федеральной полиции, должны были обеспечить прикрытие Фицдуэйну. При первоначальном обсуждении плана Фицдуэйн полагал, что нет необходимости в столь мощной команде, но теперь, глядя на толпу и территорию, которую надо было контролировать, он изменил точку зрения.
Он мысленно перебрал в уме все детали плана. Беренплац представляла собой открытый прямоугольник с рядами кафе по солнечной стороне. Центр площади был закрыт для проезда и заполнен торговыми лотками, и теперь вовсю шла торговля. Здесь продавались цветы, экологически чистые продукты, домашняя выпечка, изделия из кожи и прочее. Примерно в тридцати метрах от Фицдуэйна толпа собралась, чтобы поглазеть на жонглеров и глотателя огня.
Нет, Беренплац никак не могла сойти за милую обувную коробку с одним выходом. Совсем наоборот: ее невозможно было оцепить, не использовав гораздо больше людей, чем было задействовано в операции. Одним концом она выходила на Спиталгассе — улицу, заполненную магазинами, где можно было без труда скрыться; другой конец площади граничил с Буидесплац, еще более открытым пространством перед зданием Федерального парламента. В довершение всего, Иво наверняка будет на роликовых коньках, что даст ему выигрыш в скорости перед полицейскими. Фицдуэйн обсудил эту проблему с фон Беком, но тот рассмеялся и ответил, что, когда шефу криминальной полиции предложили поставить полицейских на ролики, того чуть не хватил удар.
Решили, что два детектива будут на мотоциклах. И все-таки Фицдуэйна не оставляло недоброе предчувствие при взгляде на плотную толпу, жонглеров и глотателя огня. Но, с другой стороны, он признавал, что был пристрастен: ему доставил бы удовольствие вид Медведя, раскатывающего на роликах.
Кафе “Хай Нун” располагалось на углу Беренплац в нескольких ярдах от Кефигтурм, Тюремной Башни, которая разделяла улицу на две — Спиталгассе и Марктгассе.
Иво поставил условие, чтобы не было полицейских, и Медведь, который хорошо его знал, был непреклонен: чтобы не спугнуть Иво, прикрывающие должны были быть хорошо замаскированы.
— Иво, конечно, человек со странностями, — заметил Медведь, почесывая нос, — но он не дурак, к тому же у него хороший нюх: он запросто учует полицейского. Можете мне поверить.
Они поверили. И вся ответственность была возложена на Фицдуэйна и средства связи. Согласно плану Иво должны будут арестовать только после того, как он сообщит то, что собирался сказать. Только тогда, по сигналу Фицдуэйна, он попадет в капкан. Фицдуэйн отпил пива и попытался избавиться от неприятного чувства. Он чувствовал себя Иудой. Иво — одинокая душа, нуждающаяся в помощи больше, чем кто-либо другой, — доверял ему.
Его кожа зудела от прикосновения запрятанных проводов передатчика и ему хотелось почесаться, но он переборол себя. Он нажал на кнопку передатчика, которая была прикреплена к его левому запястью под запонкой. Со стороны это выглядело так, как будто он посмотрел на часы. Он услышал ответный щелчок Медведя, который вместе с федеральным полицейским сидел на веранде, на втором этаже чайной, почти напротив Фицдуэйна. Это давало возможность Медведю следить за ходом операции с высоты птичьего полета, и в то же время он не был в поле зрения Иво. Но он был слишком далеко от чайной, чтобы принять участие в аресте. Это должны были осуществить два детектива, упрятанные в кухне. Связь осуществлялась по радио. Один канал был предназначен для Фицдуэйна и Медведя, по второму Медведь поддерживал связь с остальными участниками операции. Схема должна была сработать прекрасно, если, конечно, Медведю удастся не перепутать кнопки.
Часы на Тюремной Башне пробили полдень.
Фрау Хунцикер удивленно посмотрела на открывшуюся дверь.
— Герр фон Граффенлауб, — недоуменно сказала она, — я не ждала вас раньше следующей недели. Я думала, вы в Нью-Йорке. Что-нибудь случилось?
Беат фон Граффенлауб мягко улыбнулся ей. Улыбка получилась натянутой, так как глаза его опухли от недосыпания и весь его облик говорил о том, что он чем-то обеспокоен. События последних дней его состарили. “Господи, да он уже старик”, — с горечью подумала фрау Хунцикер.
— Нам с вами, фрау Хунцикер, — сказал он, — надо кое-что привести в порядок.
— Не понимаю! — удивилась она. — Насколько мне известно, у нас все в полном порядке.
— Вы замечательная сотрудница, фрау Хунцикер, замечательная, просто замечательная. — Он остановился в дверях своего кабинета. — Я буду занят до обеда, потом вы мне будете нужны. А до этого прошу меня не беспокоить. Вам ясно?
— Да, герр фон Граффенлауб.
Она услышала, что он запер дверь, и забеспокоилась: герр фон Граффенлауб никогда не вел себя подобным образом, и выглядел он ужасно. Может, нужно что-то сделать? Она посмотрела на настенные часы — первый час дня, два часа до того, как она понадобится своему работодателю. Но выучка и дисциплинированность взяли верх, и она занялась бумагами.
Иво на большой скорости вылетел из-за жонглеров, грациозно объехал мамашу с щебечущим выводком ребятишек, покружился около цветочного киоска и подкатил к Фицдуэйну. Он приподнял шлем. Позади него глотатель огня начал проделывать какие-то непонятные манипуляции. Фицдуэйн надеялся, что мамаша держит всех своих деток в поле зрения, потому что самый младший приблизился к тому месту, где он легко смог бы поджариться.
— Привет, ирландец, — сказал Иво. — Я рад, что ты пришел.
— Надеюсь, что тоже не пожалею об этом, — ответил Фицдуэйн. — Во время нашей последней встречи меня чуть не пристрелили.
— Сегодня ничего не случится, — ответил Иво, — я невидим для моих врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— У моего понимания есть пределы, — сказал фон Граффенлауб, — когда вы позвонили мне из Ленка, я распорядился об охране всех членов моей семьи, в том числе и жены. Может, она и распутная женщина, но она не убийца.
Фицдуэйн промолчал. Он взглянул на фон Граффенлауба.
— Подумайте о ваших детях, и подумайте как следует. Вам еще никогда не грозила столь серьезная опасность. Риск здесь неуместен — ведь речь идет о ваших близких — плоти и крови.
Фон Граффенлауб беспомощно пожал плечами:
— Что я могу сделать? Конечно, я подумаю над тем, что вы мне сказали, но… я не могу, не могу отказаться от жены.
— Полицейские также будут охранять вашу семью, — сказал Фицдуэйн, — но у нас недостаточно доказательств, и к тому же они не смогут охранять каждого.
— Вы уже говорили с моей женой? — вопрос фон Граффенлауба прозвучал полуутвердительно.
— А она вам ничего не рассказала?
— Она сказала, что вы поужинали вместе после вернисажа, — ответил фон Граффенлауб. — Вот и все.
— Гм, — произнес Фицдуэйн, чувствуя себя не в своей тарелке при упоминании о том вечере. Он взял себя в руки. — Собственно говоря, мы беседовали несколько раз, и недавно она была допрошена в официальном порядке сержантом Ра-уфманом. Она очаровательная, немного циничная женщина. Она все отрицает, и кажется, что ситуация ее забавляет. Ведет себя она очень естественно.
Фон Граффенлауб сидел молча, чувствовалось, что он был бы рад прекратить разговор, но в то же самое время ему было необходимо узнать всю правду.
— Остров, где я живу, — заговорил Фицдуэйн, — где находится колледж, в котором учился Руди, — это наша фамильная резиденция. Мои предки живут там с двенадцатого века. Обосноваться на острове было непросто. Он был завоеван насильно, наиболее сильное сопротивление оказал друидский культ. Члены его называли себя “жертвенниками”. Во время своих ритуалов они надевали на себя маски животных. Как и тати в Северной Индии, “жертвенники” практиковались на невинных людях, грабили, убивали их, принося в жертву своему богу. В последующие столетия были обнаружены места массовых захоронений их жертв, что, собственно” объясняет, почему остров столь пустынен в наши дни. Остров Фицдуэйна, даже в наше просвещенное время, считается проклятым местом, где не пристало жить достойному христианину.
— Я что-то читал об этом, — заметил фон Граффенлауб, — в брошюре, выпущенной колледжем. Но какое отношение имеет к происходящему этот давно вымерший культ? Ведь “жертвенники” жили более семи столетий назад.
— А вы представьте, насколько привлекательна подобная организация для молодых людей типа Руди. Независимая, могущественная и тайная. Очень подходящая организация для взбунтовавшегося подростка. И для такого человека, как Палач, это — идеальное прибежище.
— Абсурд, — возразил фон Граффенлауб, — абсолютно дикое предположение. Фицдуэйн кивнул:
— Вы правы. Мои рассуждения основаны на догадках. У меня нет доказательств, что Руди был членом культа и что Палач тоже имеет к этому отношение. Но давайте вспомним о татуировке, а это уже указывает на связь с Палачом. Тем не менее цель всего этого — игры или что-нибудь посерьезнее — нам пока неясна. А сейчас разрешите вам кое-что показать.
Фицдуэйн вставил кассету с видеозаписью, сделанной рейнджерами, и нажал на кнопку. После просмотра он положил перед онемевшим фон Граффенлаубом пластиковый пакет с письмами.
— Эта запись была сделана после смерти Руди, — пояснил Фицдуэйн. — Все члены этой милой компании — студенты колледжа. Из-за масок личности установить невозможно.
— А почему вы думаете, что Руди был в их числе? — устало спросил фон Граффенлауб. — Татуировка — ну и что, кроме круга из цветов, нет ничего особенного. Знак протеста и не более того. Он мог сделать ее где угодно.
Фицдуэйн открыл пакет с письмами и показал одно из них фон Граффенлаубу:
— Узнаете почерк?
Фон Граффенлауб кивнул:
— Руди, — с горечью произнес он и сжал бумагу так, словно это могло вернуть ему мертвого сына.
— Руди враждовал с вами, мать умерла. С Врени они были очень близки. Но он нуждался в ком-то, кому мог бы довериться и кто был в стороне от событий. Он начат писать Марте. Написанное им не вносит ясности и не является уликой, но, сопоставив это с тем, что мы уже знаем, можно прийти к заключению: он, став членом организации, обнаружил, что должен поступать против своей воли. Руди попытался вырваться, но узнал, что все пути отрезаны.
— И поэтому покончил с собой?
— Нет, — возразил Фицдуэйн, — не думаю, во всяком случае, он сделал это не добровольно. Я думаю, что его либо убили, либо заставили совершить самоубийство, что фактически одно и то же. Возможно, мы никогда и не узнаем правды.
— Можно мне взглянуть на письма?
— Да, конечно, — Фицдуэйн предусмотрительно снял копии с писем, предвидя, что фон Граффенлауб захочет оставить их у себя. Читать их было тягостно. Он вспомнил последнее письмо, написанное менее чем за неделю до смерти:
“Мартинка!
Как бы мне хотелось рассказать тебе, что происходит на самом деле, но я не могу. Я дал клятву хранить тайну. Я. думал, что я все знаю, но теперь убедился, что это далеко не так и мне все это совсем не нравится. Я много думал. Здесь очень хорошо думается. Здесь так пустынно по сравнению со Швейцарией и всегда слышен шум океана. Даже не верится, что это реальная жизнь.
Но мне надо выбраться отсюда. Возможно мы увидимся раньше, чем планировали. И может, когда я буду в Берне, дела пойдут на лад”.
Фон Граффенлауб изучал письмо:
— Почему Марта не показала его мне? Фицдуэйн вздохнул:
— Руда был мертв, когда она получила это письмо. И, видимо, она решила, что нет смысла показывать его вам.
Медведь и Чарли фон Бек сидели в соседней комнате, когда Фицдуэйн после беседы с фон Граффенлаубом вошел к ним. Медведь снял наушники и выключил магнитофон:
— Он ушел?
— Да, — ответил Фицдуэйн, — он торопился на самолет, его ждут в Нью-Йорке. Его не будет неделю.
— Достаточно времени на размышления, — сказал фон Бек.
— Жаль его, — произнес Фицдуэйн, — не нравится мне то, что мы делаем.
— Мы пробуем нажать там, где можем, — возразил Медведь, — и надеемся, что это что-нибудь даст. Да, это грубо и несправедливо, но ничего не поделаешь.
— Я не думаю, что фон Граффенлауб имеет отношение ко всему этому, — заметил фон Бек.
— Нет, — согласился Медведь, — но кто, кроме него, может повлиять на Эрику?
— А ты не боишься того, что может случиться? — спросил Фицдуэйн.
— Ты хочешь сказать, что фон Граффенлауб набросится на нее, а может, и убьет? Не думаю. Но, даже если это и произойдет, что еще мы можем сделать? Палач — это не единичное убийство, это чума. И его надо остановить.
— Любой ценой.
— Что-то вроде этого, — сказал Медведь. — Но если тебе от этого легче, то могу сказать: мне это тоже не нравится.
Фицдуэйн налил себе выпить. Он чувствовал себя измотанным после долгой беседы с фон Граффенлаубом. Виски — это было то, что ему нужно. Он подлил себе еще виски и добавил льда. Медведь раскурил трубку и посмотрел на него.
— Сколько раз я тебе говорил, что когда исключишь невероятное, то все остальное, каким бы невозможным оно ни казалось, будет правдой? — поинтересовался Фицдуэйн.
— Неоднократно, — ответил Медведь, — если тебе интересно.
— Шерлок Холмс. Неужели вас, бернцев, не учат ничему, кроме языков?
— Учат, например, хорошим манерам, — ответил Медведь, — и позволь мне напомнить одну из заповедей Шерлока Холмса: не строй теорий, пока не соберешь все данные.
— Это было в докомпьютерную эпоху, — возразил Фицдуэйн, — не говоря об экспертных оценках. В любом случае мы не страдаем от отсутствия данных. Мы в них блуждаем. Чего нам недостает, так это доказательств, не говоря уже об уликах.
— А нас в Берне еще учат терпению, — вставил Медведь.
— Ну, к Ирландии это не относится.
— А как с неуловимым Иво, — включился в разговор фон Бек, — есть ли сдвиг в этом направлении?
— Сэр Иво, — сказал Фицдуэйн, — полагает, что он рыцарь в блестящих доспехах. Я его не узнал в первый момент. Я выходил из банка на Беренплац, когда эта чудная фигура в покрывале и мотоциклетном шлеме подкатила ко мне на роликовых коньках и завела беседу. Не успел я сказать что-то дружелюбное, вроде “что еще за черт?”, как он исчез. Он проделал такой маневр дважды, пока я пересекал площадь, и наконец сунул мне записку. Я чуть было не пристрелил его.
Фон Бек поежился:
— Я думаю, вам не следует говорить такие вещи. Стрелять в людей — это совсем не по-швейцарски. Кстати, власти в Ленке хотели бы знать, кто будет платить за железную дверь, которую вы прострелили. Выяснилось, что она принадлежала не сыроделу, это собственность Гемайнда [25].
Фицдуэйн расхохотался. Фон Бек постарался сохранить серьезный вид, что было непросто в его майке с надписью “Питомник скунсов”.
— Подожди, когда увидишь счет, — сказал он, — тебе будет не до смеха. Гемайнд утверждает, что эта дверь имеет большое историческое значение. Кроме того, они собираются дать тебе орден за спасение жизни сержанта, но это уже другой вопрос.
— Ты меня разыгрываешь?
— Ничего подобного, — ответил фон Бек, — мы, швейцарцы, очень серьезно относимся к собственности.
— Иво… — напомнил Медведь.
— Да, конечно, — сказал фон Бек. — Так о чем же говорится в его записке?
— Это типичное послание Иво, — ответил Медведь, — прямо ничего не говорится. Рисунки, стихи и так далее. Тем не менее смысл ясен: он хотел бы встретиться с Фицдуэйном завтра в полдень в кафе “Хай Нун”, что на Беренплац. Фицдуэйн должен быть один. Никакой полиции. Иво хочет поговорить о Клаусе Миндере. У него есть информация о его убийце.
— Иво — сумасшедший, — сказал фон Бек, — и он уже убил человека. Стоит ли рисковать? Стоит ли посылать на верную гибель нашего ирландца, тем более что он еще не заплатил за дверь в Ленке. Хотя шефу криминальной полиции это наверняка доставило бы радость.
— Конечно, опасность есть, — согласился Медведь, — но, я думаю, не слишком серьезная. Иво симпатизирует Фицдуэйну, и я не думаю, что он очень буйный. Могу поспорить, что он был спровоцирован на убийство Обезьянки.
— Рискнете? — спросил фон Бек Фицдуэйна. — Мы вас прикроем.
— Только если город заплатит за дверь в Ленке.
На лице фон Бека появилось страдальческое выражение.
Вошел смеющийся Хенсен.
— Прогресс, — объявил он, — мы еще раз все просмотрели. Если наша эвристика верна, то нам удалось уменьшить количество подозреваемых до восьми тысяч.;
— Ненавижу компьютеры, — мрачно изрек фон Бек и вышел из комнаты.
— Что с ним? — спросил Хенсен. — Я же пошутил.
— Проблемы с бюджетом, — ответил Медведь.
Фицдуэйн поставил стакан на стол. Его автомат лежал в кейсе, прикрытый бутылками с пивом. Иво не было видно.
Он посмотрел на часы — без трех минут двенадцать. Он вспомнил слова фон Бека: “Иво — сумасшедший, но он швейцарский сумасшедший”. Иво придет точно в назначенное время.
Медведь, сам фон Бек и шесть детективов, включая одного, взятого напрокат в Федеральной полиции, должны были обеспечить прикрытие Фицдуэйну. При первоначальном обсуждении плана Фицдуэйн полагал, что нет необходимости в столь мощной команде, но теперь, глядя на толпу и территорию, которую надо было контролировать, он изменил точку зрения.
Он мысленно перебрал в уме все детали плана. Беренплац представляла собой открытый прямоугольник с рядами кафе по солнечной стороне. Центр площади был закрыт для проезда и заполнен торговыми лотками, и теперь вовсю шла торговля. Здесь продавались цветы, экологически чистые продукты, домашняя выпечка, изделия из кожи и прочее. Примерно в тридцати метрах от Фицдуэйна толпа собралась, чтобы поглазеть на жонглеров и глотателя огня.
Нет, Беренплац никак не могла сойти за милую обувную коробку с одним выходом. Совсем наоборот: ее невозможно было оцепить, не использовав гораздо больше людей, чем было задействовано в операции. Одним концом она выходила на Спиталгассе — улицу, заполненную магазинами, где можно было без труда скрыться; другой конец площади граничил с Буидесплац, еще более открытым пространством перед зданием Федерального парламента. В довершение всего, Иво наверняка будет на роликовых коньках, что даст ему выигрыш в скорости перед полицейскими. Фицдуэйн обсудил эту проблему с фон Беком, но тот рассмеялся и ответил, что, когда шефу криминальной полиции предложили поставить полицейских на ролики, того чуть не хватил удар.
Решили, что два детектива будут на мотоциклах. И все-таки Фицдуэйна не оставляло недоброе предчувствие при взгляде на плотную толпу, жонглеров и глотателя огня. Но, с другой стороны, он признавал, что был пристрастен: ему доставил бы удовольствие вид Медведя, раскатывающего на роликах.
Кафе “Хай Нун” располагалось на углу Беренплац в нескольких ярдах от Кефигтурм, Тюремной Башни, которая разделяла улицу на две — Спиталгассе и Марктгассе.
Иво поставил условие, чтобы не было полицейских, и Медведь, который хорошо его знал, был непреклонен: чтобы не спугнуть Иво, прикрывающие должны были быть хорошо замаскированы.
— Иво, конечно, человек со странностями, — заметил Медведь, почесывая нос, — но он не дурак, к тому же у него хороший нюх: он запросто учует полицейского. Можете мне поверить.
Они поверили. И вся ответственность была возложена на Фицдуэйна и средства связи. Согласно плану Иво должны будут арестовать только после того, как он сообщит то, что собирался сказать. Только тогда, по сигналу Фицдуэйна, он попадет в капкан. Фицдуэйн отпил пива и попытался избавиться от неприятного чувства. Он чувствовал себя Иудой. Иво — одинокая душа, нуждающаяся в помощи больше, чем кто-либо другой, — доверял ему.
Его кожа зудела от прикосновения запрятанных проводов передатчика и ему хотелось почесаться, но он переборол себя. Он нажал на кнопку передатчика, которая была прикреплена к его левому запястью под запонкой. Со стороны это выглядело так, как будто он посмотрел на часы. Он услышал ответный щелчок Медведя, который вместе с федеральным полицейским сидел на веранде, на втором этаже чайной, почти напротив Фицдуэйна. Это давало возможность Медведю следить за ходом операции с высоты птичьего полета, и в то же время он не был в поле зрения Иво. Но он был слишком далеко от чайной, чтобы принять участие в аресте. Это должны были осуществить два детектива, упрятанные в кухне. Связь осуществлялась по радио. Один канал был предназначен для Фицдуэйна и Медведя, по второму Медведь поддерживал связь с остальными участниками операции. Схема должна была сработать прекрасно, если, конечно, Медведю удастся не перепутать кнопки.
Часы на Тюремной Башне пробили полдень.
Фрау Хунцикер удивленно посмотрела на открывшуюся дверь.
— Герр фон Граффенлауб, — недоуменно сказала она, — я не ждала вас раньше следующей недели. Я думала, вы в Нью-Йорке. Что-нибудь случилось?
Беат фон Граффенлауб мягко улыбнулся ей. Улыбка получилась натянутой, так как глаза его опухли от недосыпания и весь его облик говорил о том, что он чем-то обеспокоен. События последних дней его состарили. “Господи, да он уже старик”, — с горечью подумала фрау Хунцикер.
— Нам с вами, фрау Хунцикер, — сказал он, — надо кое-что привести в порядок.
— Не понимаю! — удивилась она. — Насколько мне известно, у нас все в полном порядке.
— Вы замечательная сотрудница, фрау Хунцикер, замечательная, просто замечательная. — Он остановился в дверях своего кабинета. — Я буду занят до обеда, потом вы мне будете нужны. А до этого прошу меня не беспокоить. Вам ясно?
— Да, герр фон Граффенлауб.
Она услышала, что он запер дверь, и забеспокоилась: герр фон Граффенлауб никогда не вел себя подобным образом, и выглядел он ужасно. Может, нужно что-то сделать? Она посмотрела на настенные часы — первый час дня, два часа до того, как она понадобится своему работодателю. Но выучка и дисциплинированность взяли верх, и она занялась бумагами.
Иво на большой скорости вылетел из-за жонглеров, грациозно объехал мамашу с щебечущим выводком ребятишек, покружился около цветочного киоска и подкатил к Фицдуэйну. Он приподнял шлем. Позади него глотатель огня начал проделывать какие-то непонятные манипуляции. Фицдуэйн надеялся, что мамаша держит всех своих деток в поле зрения, потому что самый младший приблизился к тому месту, где он легко смог бы поджариться.
— Привет, ирландец, — сказал Иво. — Я рад, что ты пришел.
— Надеюсь, что тоже не пожалею об этом, — ответил Фицдуэйн. — Во время нашей последней встречи меня чуть не пристрелили.
— Сегодня ничего не случится, — ответил Иво, — я невидим для моих врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66