Он молча поднял Иридэ на руки, слегка встряхнул. Строптивый мальчишка от такого обращения проснулся сразу же, посмотрел зло. Но Юфнаресс прикрыл ладонью ему рот сразу же, как понял, что тот собирается заверещать.
Ему ни к чему были лишние люди. И мальчишка, словно почувствовав это, сразу же перестал брыкаться и пытаться звать. Только серые глаза смотрели на него, словно буравили, но мальчишка молчал, молчал, словно чувствуя решимость человека рядом и его готовность убить. Юфнаресс молча бросил тому одежду, мальчишка так же молча оделся, хоть несколько раз стрельнул взглядом по сторонам, словно ища выхода, желая убежать.
Юфнаресс смотрел на него, чувствуя, что его начинает захлестывать жалость. «Нет, — напомнил он себе, нельзя, если ты не сделаешь этого, то все равно кто-нибудь другой, но выполнит ее приказ и мальчишке все равно не жить на этом свете. А так есть шанс. Пусть он призрачен, пусть он мало реален, но ... лучше так».
Он протянул мальчишке стакан с заготовленным снадобьем, поднес к губам. Иридэ не хотел пить, но Юфнаресс заставил его, влив в рот все содержимое, до последней капли. И глядя, как меркнет стальной блеск серых глаз, как они наливаются сном, а тело расслабляется он вдруг, неожиданно почувствовал испуг. Испуг более, сильный, чем, если б в стакане был яд. Подхватив ребенка на руки, он прижал его к себе, и понес, не ощущая тяжести тела. А ощущая только оторопь и страх.
Он не знал, что с ним делать, как спрятать его от глаз Локиты. Он не знал вообще, что делать дальше, но понимал, что просто выполнять приказы Локиты, быть исполнителем, лишенным своей воли, своих чувств, идеальной машиной исполнения чужих желаний быть не может. Он мог бы убить того, кого не знал, он мог бы уничтожить, защищаясь, но почему-то раз появившиеся в душе эмоции и чувства задавить не мог.
Потом он невольно вспомнил Локиту, выражение темного торжества, что вспыхнуло в ее глазах, когда он сказал, что удалось, что вражда легла меж Хэланом и Аторисом Ордо. И тогда он понял, что не просто ненавидит ее. Это была ненависть и не ненависть. Это было нечто большее.
Именно тогда, в первый раз он почувствовал, что с него — довольно, что он хочет выйти из игры, и забыть — ее приказы, свое положение. Что он просто хочет жить в этом мире, что именуется Лигой. Потому как понял, ее игры не принесут никому облегчения и счастья, что Локите дела нет до тех, кто судьбою уложен в подножие пирамиды власти.
Ей и сейчас не было ни до кого никакого дела, существовали лишь ее желания, да как подводные рифы — желания тех, с кем ей приходилось считаться. Словно она уже видела себя на вершине, на самой высшей точке, вершительницей судеб и Лиги и Эрмэ. Хозяйкой Великой Империи.
Юфнаресс слегка покачал головой, понимая, что вольно или невольно помог ей в осуществлении этих планов, понимая, что Лига не готовится к войне, ослаблена распрями, что, если рассуждать разумно и не поддаваясь эмоциям, то Лига — обречена. И даже если флот Раст-Танхам, части Гильдий, как обещал Гайдуни Элхас, что, практически, было невозможно себе представить, станет на ее сторону, то все равно, неясен исход.
Он прикусил губу, вспомнив визит Гайдуни, эту огромную фигуру в кабинете Элейджа, улыбочку на его физиономии, сверкающие сдержанным весельем глаза. Слова, столь невозможные, что поначалу даже Сенатор не поверил в них: «Ежели, что, то считайте, что флот Оллами в вашем распоряжении. Ну и некоторых других Гильдий, кроме Иллнуанари. Эти собаки служат лишь Эрмэ, а вот остальные.... Если что понадобится, серьезное, то только скажите...».
Он вздохнул и вспомнил как за несколько недель до того, утром, рано утром, перед самым рассветом в тот же кабинет влетела шустрая, решительная, коротко стриженая женщина, с манерами мальчишки, молча, достав из сумки коробочку обитую темным бархатом, выложила ее на стол.
В коробочке покоились камни Аюми — непостижимого совершенства, волшебной игры, восемь камней, сияющих словно бы собственным, драгоценным светом. Если долго на них смотреть, то казалось, что весь реальный мир исчезает куда-то, а что-то из их глубины, касаясь разума, ведает об ином. Иных мирах, иных созданиях, иных реальностях и путях.
И то, что мнилось в их чудесной, зыбкой глубине было столь же совершенно, сколь совершенны были Аюми. Увидев их вновь, здесь, на Софро, он был готов смеяться, как мальчишка и плакать от счастья.
Леди знала пророчество, то, что пока камни находятся на Софро — Лига будет стоять. Нет, она не верила в эти слова, но она хорошо знала, что исчезни эти камешки с Софро, и настроение людей измениться. Возможно, оттого, что они тоже знали эти слова, и вольно или невольно, могли бы придать им значение.
Вздохнув, секретарь поднялся со скамьи, понимая, что время, которое он оставил для отдыха вышло. Медленно бредя по аллеям, он пожалел, что в этот раз не спал, а, поддавшись чувству, невероятному зову, вышел в сад. Этот голос внутри, похожий на зов не отпускал его уже сутки.
Чудилось, будто чей-то голос тихо-тихо зовет его, манит, просит. Этот голос всегда возникал неожиданно, и звучал словно бы за спиной. Но, обернувшись, он понимал, что никого рядом нет, и это — только игра воображения. Игра воображения и тоска.
На несколько мгновений он остановился у фонтана, нагнувшись, умылся чистой холодной водой, что б смыть усталость и сон, и застыл, понимая, что в воде отражается не только его лицо. Обернувшись, он вдруг почувствовал, что холодная дрожь начинает пробирать тело, и дрожь эта вызвана не ледяной водой.
Рядом, очень близко стояла Она, смотрела на воду из-за его спины, улыбалась. Темные волосы спадали на плечи, укутывали их словно шалью. Сквозь лицо и тело просвечивали ветви деревьев, словно женщина была сделана из стекла. Особого, темного и золотистого стекла, что способно было передать все оттенки и мыслей и чувств и ее нереальную, невозможную, совершенную красоту.
— Шеби, — прошептал Юфнаресс, чувствуя, как пропадает голос, как горло перехватывает спазм, внезапно понимая, чей голос звал, память о ком тревожила его, не давая спокойно уснуть.
Она чуть, слегка, пожала плечами, посмотрела как-то грустно и отвела взгляд. Глядя на нее, Юфнаресс чувствовал, как погружается в странное, полуобморочное состояние, не видя и не слыша ничего вокруг.
Перед его глазами стояло только ее лицо. Только это лицо он видел, словно во всем мире больше не было ничего, кроме этого, совершенного, образа. Чувствуя, как наваливаются снежным комом апатия и усталость, как уходят силы, он просто стоял и смотрел, каким-то особым чутьем понимая, что видит мираж, и то, что этот обман зрения, обманом быть не может.
— Шеби, — прошептал он одними губами, чувствуя, что слова излишни и даже звук этого имени, произнесенный им, напрасен. Что ее все равно здесь нет, а есть — образ, отпечаток, видение...
Женщина пошевелилась, бросила взгляд из-под ресниц. Улыбнувшись, отодвинулась на шаг, словно собираясь уйти по темной, неосвещенной аллее, и растаяла, как туман, под лучами яркого солнца.
И сразу же прошло оцепенение тела и разума, словно кто-то перерезал веревки, опутавшие его, державшие его в плену. И ушло сонливое, тягостное состояние. Но не прошла тоска. В какой-то момент она разрослась и словно взорвала его изнутри, вырвав маленький кусочек сердца, и поселив на его месте боль. И страх.
«Шеби», — подумал он, чувствуя, что покой оставил его, а вместо покоя только ненависть и боль, и ощущение чего-то непоправимого, произошедшего в этом мире. И неверие.

— Доброе утро, — мягко проговорил сенатор, входя в кабинет. Посмотрев на усталую физиономию секретаря, слегка покачал головой. Сам он выглядел свежим, отдохнувшим, словно несколько дней провел на курорте, а не в деловой поездке.
— Доброе утро, — машинально отозвался Юфнаресс, глядя на то, как сенатор, пройдя к окну, по привычке, бросил взгляд на сады и город, словно решив удостовериться, что все в порядке и здесь, на Софро.
Посмотрев на сенатора, Юфнаресс почувствовал, что невольно краснеет, а еще вспомнился визит Имрэна, нереальный разговор, вспоминая который он не мог отделаться от ощущения, что все это не более чем сон, просто отчетливо запомнившийся сон, так неправдоподобен, невозможен он был. «И, тем не менее, — напомнил Антайи себе, — он был, все было».
Сенатор несколько минут помолчал, потом тихо и практически бесшумно развернулся. Молчание затягивалось, к тому же отчего-то Антайи чувствовал, что не может набраться храбрости и заглянуть в глаза сенатора, посмотреть прямо, как прежде. Мешало какое-то смутное ощущение, была боязнь, что все содержание того разговора уже известно ему, и оттого так трудно было поднять взгляд.
Сенатор все так же молча прошел, присел в кресло напротив и, вытянув ноги, спокойно заметил:
— Госпожа Леди, должна быть мной довольна. Хотя не знаю, будет ли. Последнее время мне кажется, что она блюдет чьи угодно интересы, но только не интересы Лиги.
Юфнаресс тихо вздохнул, не зная, что ответить. Не было смелости, не было решимости, но сенатор и не ждал ответа. Он словно наслаждался мгновениями покоя.
— И что там, с Чиачиллит? — тихо спросил секретарь, набравшись смелости.
— Чиачиллит остается в Лиге, пока. Мне удалось уговорить ее правление не рубить сгоряча. В общем, просматривается несколько возможностей компромиссных решений. И это мило.
Сенатор улыбнулся и, пригладив волосы, посмотрел на Юфнаресса с трудно скрываемой иронией. Его секретарь был похож на человека, который не спал несколько суток, раздумывая над трудной задачей. У него был усталый вид, усталые движения, и морщинки на лице проступили отчетливо, не из-за падавшего света, а от усталости, и от мыслей, что не давали покоя.
— Что нового на Софро? — спросил сенатор.
Юфнаресс прикрыл глаза, потер переносицу, словно пытаясь сконцентрироваться и припомнить. Но память была пуста, словно кто-то изъял все мысли, и на ум ничего не шло, кроме вчерашней, неслучайной встречи. Локита пришла к нему, сама, села в кресло, заняв излюбленное место сенатора, улыбаясь, смотрела в его глаза, мешая работать одним своим присутствием, этим насмешливо — высокомерным взглядом.
Она пришла, словно почувствовав его сомнения и поняв, что ниточка, которая держит его около, рядом, уже не выдерживает и начинает медленно, волокно за волокном, рваться, и что он уже не так послушен и не так исполнителен. И что письма, которые он приберег — ерунда, по сравнению с тем, на что он готов решиться и что может еще сделать.
— Дорогой, — промурлыкала она мило, сладко, почти по кошачьи, ее глаза на мгновение вспыхнули в темноте, и он невольно отметил, что она и впрямь похожа на хищника, притаившегося в ночной комнате. — ты, что, сошел с ума? И впрямь хочешь рассказать о своих интрижках сенатору? Побереги голову, сударь. Я могу тебе предложить нечто лучшее. Ты хочешь его место? Знаешь, Юфнаресс, одного сенатора не сложно заменить другим.
Он ничего не ответил, понимая, что если начнет что-то говорить она либо убедит, либо разозлит его, а в последнее время ему не хотелось ни того и ни другого. Но Леди не уходила, поигрывая кисточками пояса, смотрела на него пристально и призывно, словно пытаясь утопить его в своих глазах. Когда он понял, за чем же она пришла, то рассмеялся, не в силах сдержать непонятно откуда прорвавшийся этот бешеный хохот, дивясь на ее истинно женскую непоследовательность.
И этот смех заставил ее рассвирепеть. Вскочив на ноги, Локита подошла совсем близко, взгляд снова стал высокомерен и холоден, она словно обливала ледяной водой, глядя так, прищурившись, как снайпер смотрит в прицел. Это не добавило ни очарования, ни миловидности, о чем он не преминул заметить ей.
За что и получил. Женская ручка с полного размаха запечатлела удар на его щеке, но даже это не смогло остановить смеха, рвущегося из груди наверх, он только отступил на шаг, понимая, что угрозы, которые она произнесла, прежде чем уйти — не пустой звук. Но он ничего не мог поделать с собой. Не мог не смеяться, хоть этот смех нес только горечь и ему самому.
Внезапно решившись, Юфнаресс поднял взгляд и посмотрел прямо в лицо Алашавару. Отчего-то вспомнилась фраза, оброненная Имрэном: «ну почему ты думаешь, что он может поверить, но простить и понять — нет?»
— Локита собирается Вас уничтожить, — проговорил он тихо, но отчетливо, словно отвечая на вопрос, поставленный сенатором. — Вчера она приходила, что б предложить мне ваше место.
Сенатор тихонечко присвистнул и, задумавшись, посмотрел на потолок.
— Досадно, — отметил он, — мне еще не надоели ни мое место, ни моя жизнь.
А Юфнаресс понял, что совершенно неожиданным это известие для сенатора не было. Если он и не знал, то что-то подобное давно готовился услышать. Лицо его было по-прежнему невозмутимо и спокойно. И даже улыбка появившаяся в уголках губ была лишена напряжения. Он не боялся, страх или растерянность не омрачали его черты. И на мгновение Юфнарессу показалось, что в глазах сенатора на какую-то долю мгновения вспыхнуло чувство бесшабашной удали и веселья, а потом он, едва заметно пожав плечами, застыл, задумавшись о чем-то своем.
Слова, которые он уже был готов произнести, застыли на языке. «Нет, — подумал Антайи, — они лишь разозлят его и подхлестнут. И, что бы ни говорил Имрэн, придется мне обойтись без его понимания и прощения, хоть он, возможно, и поймет. Не поймет Локита. Если узнает, то не сносить головы нам обоим. Ни мне, ни сенатору».
Вздохнув, он вновь окинул взглядом комнату, в которой вдруг стало тесно, как в клетке. Посмотрел на лицо Элейджа, словно впервые увидев его.
Сенатор медленно гладил подлокотник, а взгляд и чувства были где-то далеко. Но он не был напуган и не был удивлен. Он словно пытался заглянуть вперед, раскрыть двери времени и угадать, что же будет далее, потом. Его не интересовало, ни каким образом его собиралась сместить Локита, ни то, почему предложила его пост его секретарю. Словно для него были ясны оба ответа. Словно он знал. Давно знал.
Внезапно почувствовав взгляд на своем лице, Юфнаресс вздрогнул. Сенатор улыбался, вернувшись из своего виртуального вояжа, и улыбка делала его похожим на старинного загадочного божка, которых он не раз видел в музеях.
— Надеюсь, ты не отказался, — тихо проговорил сенатор, обращаясь к Юфнарессу.
Юфнаресс неопределенно пожал плечами.
— Отказался, — заметил спокойно, — сказал, что мне и так хватает проблем. Она обиделась.
— Пойдешь и извинишься, — усмехнувшись, приказал Элейдж, — скажешь, что было много дел, и что не понимал, что говоришь, и что для тебя большая честь принять это предложение.
— Но...
— Не надо этих «но», Юфнаресс. Иначе, тебе никогда не выйти из этой игры живым. Да, я знаю, — ответил сенатор на немой вопрос, появившийся в глазах секретаря, — и с самого начала знал кто ты, и откуда. Иначе не быть тебе моим секретарем. Прости, Юфнаресс, но я предпочитаю видеть своих противников так, что б наблюдать за каждым шагом. А потом я понял, что ты мне не враг. И не противник. Ты просто не знаешь, как быть....
Стоя в гулком пустынном зале, он чувствовал, что волнение и тревога уходят прочь. Глядя на камни, каплями света застывшие под тонким прозрачным стеклом, любовался их немыслимыми переливами, волшебной, чудной игрой. Камни Аюми лежали на прежнем месте, где лежали столетия до того, как недобрая рука взяла их, как будут лежать еще долго, если, если уцелеет Лига.
От них, даже через стекло, шел какой-то теплый поток, который исцелял, согревал, раскрашивал мир в яркие краски. Глядя на капли синевы, он чувствовал, что вокруг этих камней не зря наросли десятки легенд, что не зря молва связала их и непостижимых, совершенных Аюми. Легенды рождались сами. Стоило только несколько минут постоять рядом, посмотреть на их волшебное сияние.
И вспомнилось утро, раннее, стылое. Эти камни лежали посреди стола в коробочке обитой бархатом, и словно радовались тому, что вернулись назад, на Софро. Сенатор пригласил его подойти, и, подойдя, он замер, не в силах вымолвить ни слова, впервые видя их вот так, первый раз без разделяющей преграды стекла. Взяв их в руки, он поразился их тяжести, и легкости, их ласкающим ладонь, прикосновениям. На ощупь они были нежнее шелка и грани их, острые грани, на которых мерцал свет, не царапали, а ласкали.
Юфнаресс вздохнул, чувствуя спиной, что где-то рядом та женщина, которую он ждал. Он чувствовал ее шаги, даже не слыша их. Леди была где-то рядом, и, верно, рассматривала его, прежде чем подойти. Он на миг закрыл глаза, вспомнив сенатора, его слова, его напутствие. Выбор был сделан и он о нем не жалел. Хотя, мог ли быть иной выбор?
Открыв глаза, он увидел пред собой ее, Локиту, Леди. Ее изучающий взгляд, ее пепельные локоны, прекрасное лицо, кукольные ресницы, нежный румянец на щеках.
Локита куталась в раззолоченный мех, наброшенный на плечи поверх легкого платья, вырез которого ничуть не скрывал изящных линий тела, округлости груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73