Вспомнил смех Альбенара, его грубоватые шуточки, их приключения, их дружбу. Их юношеское упоение Легендами, которое потом забылось.
Наверное, каждый подросток проходил тот момент, когда казалось, что нет ничего противоестественного, ничего неправдоподобного в Легендах об Иных. Потом это проходило, как детская болезнь, и в невероятное больше не верилось.
Он, улыбнувшись, вспомнил признание Элейджа, признание невероятное и невозможное, в которое тоже не верилось, но... голос сенатора не лгал, как не лгали его жесты. Он умел слышать ложь, видеть её, но в словах Алашавара этого не было.
В его жестах, голосе, словах проскальзывало волнение, сожаление, тихая грусть о том, что было, и чего не вернуть. Сенатор, как никто понимал, что время не повернуть и сделанного не изменить, но сожаления, сожаления и раздумья, иногда не дают вспоминать спокойно то, что было, что ушло, чего не изменить.
Ареттар чуть заметно качнул головой. В его жизни тоже была целая бездна моментов, которые он бы с удовольствием вычеркнул из памяти, что б не возвращаться к ним вновь. Были моменты, которые, если б мог, он удержал бы навсегда. Были моменты стыда и моменты горечи, моменты, которые, если б мог, он переписал бы заново. Но даже Аюми, и те не могли повернуть время вспять. Хоть и могли плыть по его течению с любой — малой или великой скоростью.
Он прервал свое пение, прикрыл глаза и откинул назад пряди волос, упавшие на лоб. Перед мысленным взором возникло недоумённое лицо Гайдуни Элхаса, которого он поймал в одном из переулочков Раст-Танхам меньше недели назад. Это было дня три назад. Контрабандист посмотрел на него недоумённо, как на выскочившее из преисподней привидение.
— Ареттар?! — прогудел низким, густым басом, заставив вздрогнуть стены окружавшие их. — Дали Небесные! Что тебе нужно?
Певец осторожно коснулся контрабандиста за локоток, словно боялся неадекватной реакции, улыбнулся мило, как только мог, показав белые, как у молодого хищника, зубы.
— Пару слов, — ответил певец, — мне нужно тебе сказать пару слов. Поблагодарить за исполненную просьбу и...
— Тебе нужно ещё что-то? — усмехнулся контрабандист.
— Разумеется, — подтвердит тот, — ты думал, что будет иначе?
— И чего же ты желаешь?
— Дело серьёзное, такое на улице не обсуждают. Ты пригласишь к себе?
Контрабандист задумался, но лишь на минуту. Через некоторое время они сидели на низких диванчиках в гостиной контрабандиста, в доме, расположенном на набережной реки, в весьма престижном и дорогом квартале, где не было суеты, присущей улочкам окраин. Из окон открывался чудесный вид — на реку и дома окрест. На столе стояла бутылочка с «Поцелуями ветра», и, глядя на это, певец только тихонечко улыбался.
— Я хотел бы попросить, — проговорил певец задумчиво, барабаня пальцами по малахитовой столешнице, — у меня есть сведения, что на верфях Лиги, точнее, на верфях Та-Аббас, строится крейсер совершенно нового типа, подобных которому Лига пока не имеет. Я не видел чертежей, но могу поручится, что это — нечто особенное. Автор проекта — некий Хэлдар. Ты слышал это имя?
— Приходилось, — крякнул Гайдуни.
— И что ты об этом думаешь?
— Об этом Хэлдаре говорят много. Говорят, что он гений, но по мне, знаешь, Ареттар, большего чудака, транжиру, мота и негодяя я не встречал.
— Меня его личные качества не интересуют. Ты скажи, он действительно мог сделать нечто?
— Говорят.
— Ладно, — махнул рукой певец, — хватит о Хэлдаре. Корабль скоро покинет верфь. И, по моему мнению, это событие, наверняка, заинтересует эрмийцев.
— И что ты мне предлагаешь, уж не сцепиться ли с ними?
— Ну что ты? Но проводить-то кораблик во время испытаний вы сможете? Последить, собрать достоверные сведения.
— Ты платишь?
— Алашавар заплатит. Он ведь уже раз заплатил, верно?
Гайдуни кивнул, соглашаясь. Но было видно, что его мучают сомнения. Видимо, контрабандисту не хотелось браться за это дело. То ли он боялся коммерческой неудачи, то ли не хотел связываться с тем, что представляло интерес для Эрмэ. Певец не осуждал контрабандиста, зная, что Империя не мытьем, так катаньем устраняет тех, кто пытается встать на её пути. Был ещё один аргумент, пожалуй, единственный, который мог убедить контрабандиста.
Он вспомнил невысокую, коротко стриженую женщину в форме Даль-разведки. У неё был упрямый подбородок, резкие жесты и тёплые карие глаза. Её звали Гресси Кохилла, и была она капитаном крейсера Лиги, что по стечению судьбы, как раз встал на ремонт в порту контрабандистского лагеря, наведя орудия на город, находившийся неподалёку. От этой наглой выходки контрабандисты были в бешенстве, тем более озлясь, выяснив, что парадом командует дама. И лишь Гайдуни Элхас смотрел на неё с восхищением, говоря, что сам ни в коем разе не смог бы решиться на подобное, даже за весьма приличное вознаграждение.
— Командиром этого нового крейсера назначена Гресси Кохилла, — проговорил певец, пригубив глоток вина, — но я вас не уговариваю, я просто так говорю, к сведению.
Контрабандист слегка нахмурился, налил себе полный бокал и осушил его одним глотком.
— Далее, — рыкнул он, — вы знаете более, нежили мне сейчас сказали. Но я не люблю, когда меня водят за нос.
— Далее, корабль уходит в полёт без вооружения, которое планируют поставить потом. После того, как будут выяснены ходовые качества и манёвренность. То есть, практически беззащитным.
— Вы не пытались сказать об этом кому-нибудь там, в Лиге?
— Кому?
— Той же Гресси?
— И как вы себе это представляете? Она меня не знает, мой друг. Лучше вам предупредить её, вы с ней общались, если не решаетесь ей помочь иначе.
Певец слегка улыбнулся, поняв, что контрабандист смотрит на него широко раскрыв глаза.
— Ну да, — признался он. — я видел кому, когда и где вы передали камни Аюми. Но толика осторожности никогда и никому ещё не вредила, верно? Я просто за вами немного последил. Мера предосторожности и только...
Он вздохнул, уронив голову на грудь. Можно было забыть этот разговор, поставив на нём точку и вернуться назад. В своё убежище, в свою нору, затаиться и вновь ждать. Только почему-то сделать этого не мог.
Он вспомнил резкую маленькую женщину с манерами мальчишки, занозистым характером, и явным талантом. Она была хорошим пилотом, чудесным пилотом, уступая немногим мужчинам, а многим не уступая вовсе. И было жаль её, оттого, что, понимая, он не мог отвернуться от того факта, что Локита не забудет ей, не забудет, и не простит камней Аюми, вернувшихся домой, на Софро.
Вздохнув, он качнул головой. Если б удалось встретиться с Имрэном, то одной проблемой стало бы меньше. Хотя бы потому, что Имри — это Имри, и у него был дар внушить оптимизм и веру в успех, которая его самого иногда покидала. Имрэн, что был так похож на юного мальчишку, с буйными, развивающимися по ветру патлами, полным отсутствием официоза и своеобразной смесью доброты и колкого резкого юмора. И потому, что Имрэну так легко и просто можно рассказать всё.
Посмотрев на датчики скорости и гравитометры, Ареттар включил прыжковый двигатель. Наступала пора. Расслабившись, он откинулся в своём кресле и по привычке прикрыл глаза.
Он не любил эти маленькие мгновения между жизнью и смертью, бессознательно опасаясь того, что всё пойдёт не так, и тогда не защитит и не убережёт никакая спасательная капсула самой совершенной конструкции. Впрочем, на этом корабле ничего подобного не было. Империя не особо пеклась о тех, кто летал на этих кораблях, рабочей силы и воинов всегда было в избытке, и что может значить смерть десятка подданных там, где всегда можно найти лишнюю сотню?
Сквозь прикрытые веки просочилась вспышка света, потом наступила тьма. Тьма тянулась целую вечность, хоть и не была полной, перед внутренним взором словно крутился хоровод ярких, оранжевых звёзд. Потом они отодвинулись прочь, растаяли, и следом вновь пришла вспышка света. Нехотя разлепив веки, Ареттар усмехнулся. На дисплее высветился запрос диспетчерских служб Ирдала.
Мужчина медленно шёл по мосту, перекинутому с одного острова на другой. Мост висел достаточно высоко над водой, так что под ним могли пройти скутеры и катера, и даже парусники, которых много виднелось окрест. Море не было здесь глубоким, было тихим, прозрачным, спокойным, мелкая волна колыхала воду. Море казалось не синим, а зеленоватым, синим оно становилось вдали, у горизонта, там, где соприкасалось с небом.
Он любил Кор-на-Ри, город, расположенный на семи островах, соединённых друг с другом целой системой мостов, мосточков и тоннелей, проложенных под морским дном. Этот город был тих, от него веяло каким-то провинциальным уютом и спокойствием, чем-то милым и домашним. Этот город был знаком, были знакомы пляжи и улочки, белое здание порта, фонтаны на улицах, зелень парков, прохлада его вечернего бриза. Были знакомы шпили, сияющие огнями на вершинах центральных зданий.
Засунув руки в карманы брюк, он медленно шагал, наслаждаясь каждым шагом. На Ирдале он тоже не был целую вечность. А, очутившись здесь, понял, как цепко держит память и прошлое. Он помнил каждый изгиб улиц, фонтаны, сады, быстрый ирдалийский говорок, к которому так несложно оказалось вернуться. Здесь он не был чужим, был таким как все или таковым казался. К нему не приглядывались, не оборачивались вслед. Здесь много было лиц такого типа, как у него, много было высоких людей. И он только радовался этому. Здесь он позволил себе чуть расслабиться, насладиться свежестью утра.
Под ногами шелестел океан, доносился тихий звук волн, целующих песок пляжей, в небе текли редкие лёгкие облака, сияло солнце. Именно таким он когда-то запомнил Кор-на-Ри. Именно таким увидел его вновь.
Он прошел по набережной, ступил на мощёную тропу там, где заканчивался пляж. Тропинка привела его к дому, спрятавшемуся за одичавшим садом. Подойдя к крыльцу, он постучал в дверь, но, как и вчера, этим утром никто не поспешил откликнуться на его стук. Вздохнув, он обошёл дом кругом.
В Кор-на-Ри существовали такие уголки, неподалёку от оживлённых улиц, стоило лишь чуть отойти в сторону и ты попадал на необитаемый остров, сюда не доносился шум и гул, царила тишина, нарушаемая лишь пением цикад, да жужжанием шмелей. И казалось, что нет никого рядом — только ты и этот заброшенный сад, небо и море невдалеке. От дома уходила под невысокий обрыв тропка, он спустился по ней на пляж, золотящийся под утренними лучами солнца.
Море манило, он скинул одежду, вошёл в воду и поплыл, равномерно и неспешно рассекая волну. Он почти забыл это ощущение — прикосновение ирдалийского океана к коже. Оно казалось ему особенно нежным, нужным, ласкающим. Тело словно пело в ответ волнам. Такого ощущения не рождалось больше нигде. Он перевернулся на спину и закрыл глаза, но даже сквозь прикрытые веки чувствовал, как солнечные лучи касаются кожи. Только здесь удавалось полностью расслабиться, только здесь приходило ощущение полного покоя и умиротворения. Он мог бы сказать, что это оттого, что Ирдал — его дом, но не хотел лукавить.
Он помнил совсем другой мир, в котором прошло его детство, отца, про которого иногда за глаза, говорили, будто он — сумасшедший. Там, на родине, не стремились понять тех, кто отличался от других, налепляя обидный ярлык, но отца это, как будто, совершенно не трогало.
Говорили, что он пришёл в селенье больным, голодным, почти ничего не понимающим из того, что происходило вокруг. Отец был не таким как все, у него были рыжие, коротко стриженые волосы, светлая кожа, пальцы, словно не знавшие грубой работы.
Он был странным. И, даже, говорил как-то по особенному, быстро и не пришёптывая. Вечерами он долго смотрел на звёзды, словно выискивая среди них что-то, о чём знал он один. Иногда улыбался, словно что-то найдя. Говорил непонятные вещи.
Мать была тихой, скромной, как и положено женщине, она больше молчала, глядя на мужа, иногда, украдкой плакала. Мать он понимал. И любил, как можно любить только мать. Сидя рядом, когда она готовила или вязала из грубой шерсти тёплые вещи для них обоих, смотрел на её лицо, словно светившееся изнутри особенным светом.
Она казалась ему самой красивой женщиной в селении, возможно оттого, что её глаза лучились каким-то особым тёплым светом, которого он не видел в глазах других женщин.
Возможно, оттого на неё заглядывались и другие мужчины. Он прекрасно помнил, как в один из дней к матери подошёл страж местного богача, подошёл, загородил дорогу и грубо, с насмешкой сдёрнул с головы платок, покрывавший тёмные, смоляные косы, не обращая никакого внимания на мужчину шедшего за ней.
На отца редко обращали внимание, не принимали всерьез. Да и кому это надо — всерьёз принимать сумасшедшего? Наглая улыбка на лице незнакомца стала лишь шире, когда тот подошёл ближе.
— Не балуй, — тихо и как-то неожиданно основательно и внушительно проговорил отец.
Стражник замахнулся. Что произошло в дальнейшем, никто так и не сумел разобрать, не поняли, как это удалось, но только не прошло и нескольких секунд, как страж валялся в пыли с заломленными за спину руками и перекошенным от боли лицом.
— Я же говорил «не балуй», — тихо заметил отец, — слушать людей иногда надо.
Он проволок стража через всё селение, держа за одну руку и ухо, как нашкодившего мальчишку, отшвырнул его от себя и, пожав плечами, развернулся и пошёл назад. После этого не нашлось ни одного человека, которому б захотелось назвать отца сумасшедшим. Этот поступок принёс уважение, которого не было ранее, и какую-то робость, которая лишь огорчала отца, словно он предпочитал слыть безумцем.
А в какой-то день он пропал, исчез, ушел с вечера, никому не сказав ни слова. До этого он долго сидел на улице, как обычно, глядя на небо, по которому катились вниз звёзды. Одна из них крупная, и самая яркая, казалось, упала рядом. Звезда, о которой сказали, что она рождена дыханием старого дракона.
Отец вернулся лишь через три дня, усталый, и какой-то странный, на лице постоянно сменяли друг друга радость и омрачённость. Встав на пороге, он оглядел скромное жилище, подозвал его, мальчишку, к себе, провёл рукой по рыжим, как у него самого, чуть вьющимся волосам, поднял на руки. Прижал к себе и отчего-то долго — долго молчал. В глазах отца стояли слёзы.
Молча, ничего не говоря, он собрал провизии на несколько дней, аккуратно уложив всё это в узел, взял за руку мать, его подхватил на руки.
— Всё, — проговорил перед тем, как перешагнуть порог, — дождались...
Шли долго, мать ничего не спрашивала, он сам почему-то тоже боялся спросить, куда они идут, зачем? Просто было ощущение, что иначе — нельзя, что так нужно. Две ночи они провели под открытым небом, благо стояло жаркое, засушливое лето.
И глядя на звезды, мерцавшие с небес, он вдруг услышал то, подобное чему никогда не слышал, не знал. Нечто неправдоподобное, такое чего быть просто не могло, что звезды — не просто булавки, пришпиленные к небесной тверди, что никакой тверди на небе нет, а звезды, маленькие как светлячки — те же солнца, только очень далёкие, и оттого кажущиеся такими маленькими и холодными. И что около этих солнц кружат иные планеты, иные миры, и на этих мирах тоже есть люди.
А на утро они вышли на окраину леса, и кроны, сомкнувшись над их головами, укрыли небо от них, и от зноя, что изымал силы. Через несколько часов пути по прохладе леса они вышли на большую округлую поляну, заросшую цветами. На другой ее стороне, укрытое в кустах, притаилось чудище, скупо поблёскивающее боками, цвета черной стали.
Рядом с чудищем сидел на траве человек, грыз травинку, посматривал на гостей сдержанно. Человек, что был, как и отец, рыж, светлокож, когда поднялся на ноги, оказалось, что он высок. И говорил он так же быстро, почти не пришёптывая, как и отец. Открыто улыбнувшись мальчишке, он потрепал его по рыжим вихрам. И мальчишка понял, что он такой же, непохожий на людей из селения, такой же, не от мира сего, как и отец.
А потом был полёт, диковинное чувство, настолько сильное, что позабыть его он не смог. Чудище набирало высоту и мир под ногами, отдаляясь, становился похожим на прекрасный рисунок, начертанный голубым и жёлтым. Мир сиял и казался прекрасным, и в этот момент пришло озарение, пронзительное, острое.
«Безумцы, — кольнула тонкой иголочкой мысль, такая непохожая на те, которые были раньше, — безумцы те, люди в селении, а отец не безумен. Просто он видел то, что от них закрыто. А они не знают, и потому не смогли понять».
Перевернувшись вновь, как дельфин, Ареттар развернулся и поплыл к берегу, туда, где оставил лежать на песке одежду. Он предпочёл бы забыть нечто из того, что было потом.
А был полёт, неполадки, прыжок, выведший корабль куда-то далеко от миров Лиги. Было что-то странное в поведении матери, словно она чувствовала своим, более тонким чутьем дикарки то, что было закрыто от цивилизованных пилотов Лиги, то, что смутно, может быть, кроме неё чувствовал лишь отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73