Однажды тип из парткома завалился: дескать, что это тут делается? К счастью никто не подвел. Ответили, что срочно готовят секретные документы и без спецразрешения ничего ему не покажут. Тот, хоть и подозревал что-то, но ушел несолоно хлебавши. День потрудились: вижу, что ничего не выходит. Одна закладка — это пять-шесть листовок, на печать уходит минут сорок, а машинок мало. И тут мне одна сотрудница напомнила про новый телетайп с памятью на один килобайт. Нажмешь две кнопки — он тут же выплевывает четверть страницы. Я позвонил Рубашкину, он переписал свои воззвания до нужного размера, и я ему к вечеру целый чемодан привез — хоть печку ими топи.
— Ты очень долго рассказываешь, а мне нужно знать, зачем у тебя столько девиц. Там есть очень красивые, — сказала Лариса.
— Я же подробно рассказываю! — воскликнул Горлов. — Иначе не поймешь.
— Я, между прочим, стала очень ревнивая. Раньше такого не было, я вообще не знала, что такое ревность. Однажды представила, что ты с другой, и — красные круги перед глазами. Захотелось что-нибудь расколотить или ударить…
— Рубашкин посмотрел и сказал: «Мало! Этого на полквартала не хватит». Стали думать, где бы еще один такой телетайп оседлать. И тут я вспомнил, как мы этот аппарат из Минпромсвязи выбивали. Пришлось чуть ли не через ВПК заявку пробивать, потому что у связистов горел план по внедрению новой техники. Короче, оказалось, что нужные телетайпы есть почти на каждой почте — на них телеграммы принимают. Когда я это рассказал, Петя так обрадовался, что самую последнюю бутылку достал, и мы на радостях выпили. У него, оказывается, несколько девушек-телеграфисток листовки печатали. Он их тут же вызвал, все объяснил, а они — своим подружкам. На следующую ночь полсотни телетайпов на нас заработала, а еще через день наступил полный обвал. Желающие помочь повалили толпами. Мы уже несколько пунктов в разных концах города организовали. У меня — только Петроградский и Василеостровский районы. Сейчас готовим списки, чтобы в ночь перед голосованием в каждую квартиру принесут короткую телеграмму. Что-нибудь вроде: «Голосуйте за кандидата Народного фронта Тяпкина Ивана Ивановича! Долой партноменклатуру!». Технически это сложно, но я уже придумал, как все организовать. Настоящих почтальонов, конечно, не хватит, но вместо них пойдут агитаторы. Самое трудное, чтобы в нужную ночь на телеграфах дежурили наши девочки…
— Итак, почта и телеграф уже в наших руках. Осталось взять мосты с вокзалами, и ты, как Ленин в девятьсот семнадцатом, захватишь власть! Каким будет первый декрет? — смеясь спросила Лариса.
— А какой бы ты хотела?
— Всех одеть, обуть, накормить, и каждому — по отдельной квартире. И самый главный — о любви! Чтобы все любили всех, как у Окуджавы: «Давайте, говорить друг другу комплименты! Тем более. что жизнь короткая такая…» — кажется так?
— Ты — хороший политик! Именно это и обещают демократы. Армию распустим, оружие разломаем на лом и продадим, а выручку распределим поровну — по тысяче долларов на каждого гражданина плюс квартира или дом, если в сельской местности. Тем, кто помогает, — в первую очередь или вообще без очереди.
— Ты так увлеченно обо всем рассказываешь, будто и сам стал демократом… — сказала Лариса.
— Честно говоря, не нравится мне эта публика. Эти ребята чем-то похожи на лакеев, рвущихся к барскому столу. У большинства за душой — круглый ноль. Хотя есть и безусловно честные люди, которые искренне верят, что могут что-то изменить к лучшему.
— Зачем же ты затеял эту, как бы сказать точнее — операцию? — спросила Лариса.
— Таланов же устроил тебя к врачам, я не мог ему отказать, — удивился Горлов ее вопросу.
— Но ты работаешь не только в его округе?
— Остальное получилось само и так быстро, что я даже не успел задуматься. Я не ожидал, что так много людей будут помогать. Они работают совершенно бесплатно и с немалым риском.
— А в чем риск?
— В уголовном кодексе есть дурацкая статья: использование государственного оборудования в личных целях. В случае провала у девушек будут крупные неприятности.
— А у тебя?
— Если рассуждать логически, нам с Петей Рубашкиным придется брать на себя роль организаторов. Подсчитают стоимость работы телетайпов, бумаги, электроэнергии и предъявят хищение в особо крупных размерах в составе организованной группы. Я еще осенью весь УК изучил: от корки до корки, — засмеялся Горлов.
— Это почти самоубийство! Органам наверняка уже все известно. Боренька, зачем ты в то ввязался? — спросила Лариса и, прижавшись к его плечу, добавила: «Я боюсь…».
— Я, пожалуй, тоже боюсь. Но не так, как в прошлый раз. Тогда я чувствовал себя обложенным со всех сторон зайцем, а теперь знаю где охотники, и где сидят фазаны…
— Обкладывают волков и медведей, а зайцев травят собаками!
— Вот, я и не хочу быть зайцем, которого гонят борзые. Впрочем, когда мы в первый раз говорили с Талановым, я этого еще не понимал. Ситуация была простая: он помог мне, я должен помочь ему. Вот и все.
— Выходит, ты из-за меня рискуешь жизнью? — спросила Лариса.
— Выходит, из-за тебя, — рассеянно ответил Горлов, вглядываясь в окно.
— Как странно: чтобы помочь любимой женщине, ты пытаешься изменить результаты выборов…
— Мушкетеры по тем же причинам и не такое вытворяли, — сказал Горлов и неожиданно перегнувшись через сиденье показал куда-то вперед.
— Володя, заворачивай налево! Видишь огни между деревьями? Мы уже приехали!
3.19 Белые птицы на мертвой воде
После первой же рюмки Горлов почувствовал, что его тянет в сон. Он заказал крепкого кофе, но помогло ненадолго.
— Ты совсем не слушаешь, что я говорю, — сказала Лариса, когда едва поковыряв вилкой, он отставил блюдо с запеченной на осиновых углях рыбой.
— Извини, — сказал он, — я задумался о том, что ты говорила в машине.
— О чем же?
— Это правда: все началось из-за тебя, когда я позвонил Таланову. Но все, что я делал потом, было как бы само по себе. Я не то, чтобы забыл, почему ввязался в эту историю, вовсе нет! Не знаю, как объяснить.
— Ты поплыл по течению?
— Скорее направлял то течение, которое меня понесло. В детстве я любил осушать лужи. Да, да не смейся! Особенно весной, когда тает снег. Я рыл канавки и пускал в них кораблики. Чем быстрее текла вода, тем было интереснее. И, пожалуй, ты права: я представлял, будто это настоящие реки, и я плыву на корабле, — Горлов ощущал, что говорит несвязно и едва сдерживался, чтобы не закрыть глаза.
— Ты совсем спишь, — наконец заметила Лариса. — Боренька! Если бы ты знал, как я не хочу тебя отпускать!
— Давай попробуем, — сказал Горлов. — Давай попробуем друг друга не отпускать. Мне почему-то кажется, что сегодня особенный день, и все получится…
Он встал и пошел искать официанта. Тот сидел за столом в подсобном помещении и пил чай.
— Здесь рядом гостиница «Репинская». Можешь устроить на ночь два номера: один для меня с водителем, другой для дамы? — спросил Горлов. — Правда, дама забыла паспорт.
— А ваш и водителя? — поднявшись, попросил официант.
— Лучше обойтись без этого, — решил Горлов.
— Двести, — оглянувшись, прошептал официант.
— Бери! Здесь по счету, а остальное — тебе! — Горлов достал бумажник и отсчитал семьсот рублей. — Захвати в номер яблок, апельсинов и так далее, сам знаешь.
— Отнести в тот, где вы с водителем? — подмигнул официант, но заметив недовольный взгляд Горлова, стал серьезным. — Минут через десять. Я скажу, чтобы пока мороженое и кофе принесли.
— Володя, переночуем здесь. Иди с товарищем, он по дороге все объяснит, — позвал Горлов шофера и, дождавшись, когда они уйдут, вернулся к столику.
Официант все устроил и через четверть часа они перешли через двор в гостиницу. Номер на пятом этаже был обычным: две кровати, разделенные тумбочками, два стула, стол, на котором едва помещался поднос из ресторана рядом с треснувшим и пыльным графином.
— Представляешь, горячая вода течет, — сказала Лариса через открытую дверь ванной. Потом раздался шелест падающей воды. Горлов постоял у окна — там было черно, только вдалеке, у самого горизонта вспыхивал и вновь зажигался маяк. Он решил полежать и, раздевшись, забрался под одеяло, но крепко заснул, едва коснувшись подушки.
— Стало рано светать. Скоро будут белые ночи, — сказала Лариса, заметив, что он открыл глаза. Она сидела на соседней кровати, укутавшись в одеяло, и ела яблоко. — И лето! Ненавижу осень и зиму. Кругом мрак и непогода. Лица кажутся желтыми и зелеными, и люди, будто во сне, будто спят на ходу.
— Иди сюда, — еще не совсем проснувшись, позвал Горлов. Не опуская с плеч одеяло, она перешагнула к нему и, прижавшись, прошептала:
— Я всю ночь ждала, когда ты проснешься… — он не дал ей договорить, и спустя мгновенье она счастливо засмеялась. — Господи, какой ты колючий, как наждачная бумага, как глупая наждачная бумага…
* * *
— Нагулялась? Где ж ты всю ночь пропадала? — спросила свекровь, услышав, как открылась дверь.
— У подружки, — удивляясь, что совсем не смущается, соврала Лариса. — Посидели, выпили шампанского.
— С чего вдруг?
— У меня все в порядке! Я прошла обследование в институте Отто и совершенно здорова. Врач сказала, что мне рожать и рожать!
— Это дело! А то мой Колька весь извелся. Приходит — из себя черный, уходит — зеленый, лицо — словно из болота вынырнул.
— С детьми подождем. Я летать буду, я еще летать хочу.
— Вижу, что не налеталась! Экая у тебя подружка! Посмотри в зеркало: глаза-то бесстыжие, да шальные, как из-под хорошего мужика только что вылезла.
— Все-то вы видите, Евгения Васильна, — легко рассмеялась Лариса. — И почему я раньше не знала, что вы добрая?
— Потому что дура, в голове ветер, и жизни не знаешь. А я всегда дочку хотела, но не получилось. Среди мужиков жила, так без внучки и помирать придется, — уходя, беззлобно проворчала свекровь.
— Чуть не забыла, тебе из отдела кадров звонили. Если до послезавтра не привезешь заявление, уволят по статье, — крикнула она из кухни.
— Фигушки им, а не заявление! Не дождутся! Здорова я, Евгения Васильна, здорова, как… Как, не знаю кто! — зайдя следом, воскликнула Лариса.
— Как кошка недраная, вот, как кто! — буркнула свекровь, и Лариса, не удержавшись, чмокнула ее в щеку.
— Иди, мойся, сейчас пирог вынимать стану! — смущенно отворачиваясь, сказала Евгения Васильевна.
* * *
— Что вы мне эти бумажки тыкаете? Почему я должна верить вашему заключению, а не себе и не врачам из Свердловки? — кричала на Ларису врач-гинеколог. Ее лоб покрылся испариной, она то и дело вытирала его марлей, а на щеках выступили красные пятна.
— Но вы меня только осмотрели, и в Свердловке — тоже. А в институте Отто провели полное обследование и эту… — Лариса замялась, забыв, как называется эта штука, которую вводили ей внутрь. — Я же принесла полостную, — кажется она так называется? — фотографию. Мне говорили, что по ней даже первокурсник может сказать, что никакой болезни у меня нет.
— Хоть десять фотографий и справок принесите, к полетам не допущу!
— А кто может допустить? Главный врач может? — чувствуя, что спорить бесполезно, спросила Лариса.
— Главный врач может! Идите к нему, он решит ваш вопрос, — врачиха сразу успокоилась и, вложив Ларисины бумаги в ее подшивку, велела медсестре, чтобы та позвала следующую.
— Отдайте, пожалуйста мою справку, — вставая, попросила Лариса.
— Она останется в вашей истории болезни, — снова занервничала врачиха. — Идите, не мешайте работать!
Главврач был у себя, но Ларисе пришлось ждать почти час, пока ее приняли. Главный врач был сравнительно молод, из-под накрахмаленного белого халата выглядывала импортная сорочка и модный шелковый галстук — Лариса видела такие в спецотделе «Березки», когда выбирала подарок мужу на день рождения.
— Ваше заболевание не входит в перечень профессиональных, поэтому направить вас в нашу больницу я не могу. У вас есть прикрепление к Свердловке. Там хорошие врачи, думаю, вас вылечат, — сказал он, перекладывая лежавшие на столе бумаги.
— От чего меня лечить, если я совершенно здорова? — удивилась Лариса. — Я принесла справку и прошу допустить меня к полетам.
— Относительно вашей справки не все ясно. Кто вам ее выдал, на каком основании вы проходили обследование в институте Отто? Туда вас никто не направлял. Ведь у вас не было направления, не так ли? Во всем этом мы разберемся и виновные в том, что ввели вас в заблуждение, будут серьезно наказаны, — он смотрел куда-то в сторону, и Ларисе показалось, что он недоговаривает.
— Кто будет наказан? — спросила она.
— Те, кто организовал вам незаконное обследование и выдал на руки ложное заключение, — вежливо улыбнувшись, объяснил главврач.
— Организовал мой муж, он работает в Обкоме, — соврала Лариса, испугавшись, что у обследовавших ее врачей из Отто будут неприятности.
— Ваш муж? Это меняет дело, — удивился главврач, но, спохватившись, тут же добавил: «Все равно, пока не будет полной ясности, я не могу допустить вас к работе».
— Я буду жаловаться! — воскликнула Лариса.
— Ваше право, — ухмыльнувшись, пожал плечами главврач.
— Я буду жаловаться в Обком! — уточнила она.
— Это — самое лучшее решение. Полагаю, ваш муж поможет принять верное решение, — с видимым облегчением заключил главврач.
Лариса не могла понять, почему в медсанчасти наотрез отказывались допустить ее к полетам. Всю дорогу до дома она вспоминала, что ей говорили, и тем более странным ей это казалось. Как будто никто не интересовался, больна она или нет, их это совсем не интересовало, главное — чтобы она не вернулась к летной работе. И при чем здесь муж? Почему главврач так облегченно вздохнул, когда она пригрозила пожаловаться в Обком? Другой на его месте, наверное, испугался, а он нет — словно обрадовался.
Остаток дня она провела с сыном. Они долго гуляли, потом вместе делали уроки, и Лариса даже смогла решить две задачи.
— Мамочка, ты больше не улетишь? — укладываясь в кровать, спросил Миша.
— Почему ты так решил? — удивилась Лариса.
— Папа сказал бабушке, что тебя уволят.
— Папа пошутил, откуда он может знать, что меня уволят?
— Нет, не пошутил. Он знает, он сказал что ты всегда будешь дома, или он переломает все самолеты.
— Все самолеты папа не сломает, — засмеялась Лариса, в который раз решив, что надо больше бывать с сыном.
Дождавшись, пока Миша уснет, она решила дождаться Николая и включила в спальне телевизор. Показывали передачу «Взгляд» и говорили о политике. Ведущий был чем-то похож на мужа в молодости, когда они только поженились, и он работал в Обкоме комсомола. Смотреть было скучно, и она заснула, сидя в кресле.
Николай пришел почти в двенадцать. У него был усталый вид, лицо какого-то землистого цвета, и Ларисе стало его жалко.
— Раздевайся, я согрею ужин, — сказала она.
— Налей полстакана, там в холодильнике, — хмуро сказал он, усаживаясь за стол.
— Ты не слишком много стал пить? Даже Евгения Васильевна тревожится, — осторожно спросила Лариса, подавая ему начатую бутылку «Столичной».
— Все не так, как надо. Если комитетчики правы, то выборы уже проиграны. А виноваты будем мы, всех собак повесят на наш отдел. Но, главное: никто не знает, что теперь делать, и что будет после, — рассеянно объяснил Николай. Перед тем, как выпить, он зачем то поболтал стакан с водкой и, зажмурившись, опрокинул его в рот.
— Вроде, полегчало, — буркнул он через минуту и взялся за еду.
— Может, найдешь другую работу? — спросила Лариса не решившись добавить: «… пока не поздно».
— Я уже присмотрел одно совместное предприятие. Сам же его и организовал, но не отпускают. Говорят, либо работаешь до последнего, либо иди, куда хочешь, но без партбилета. А куда мне без партбилета? Вот Кузин — молодец! Ушел тихо, по-хорошему со всеми попрощался, теперь главный редактор в «Ленправде». Если разобраться, так это даже повышение — на этой должности может стать членом бюро Обкома, должность позволяет, — Николай налил себе еще, и будто, не замечая, что делает, быстро выпил.
— У меня неприятности. Врачи в нашей медсанчасти и слышать не хотят, что я здорова, — сказала Лариса.
— Ну и черт с ними, пусть не хотят, — рассеянно сказал Николай.
— Но меня не допускают к работе! И главврач сказал, чтобы я посоветовалась с тобой.
— А что тут советовать? Увольняйся, я тебя положу в Свердловку, отдохнешь, поправишься…
— Зачем мне в больницу, если я здорова? — повысила голос Лариса.
— С этой дурой, что тебе справку выписала, завтра разберутся, чтобы не лезла, куда не просят, — со злостью сказал Николай.
— С какой дурой, куда не лезла? — Лариса вдруг вспомнила, что никому не говорила про обследование в институте Отто, тем более — Николаю — Откуда ты узнал про справку?
— Ты же сама мне вчера рассказала, — смутился он.
— Я не ночевала дома и тебя не видела, — чувствуя что-то неладное, сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— Ты очень долго рассказываешь, а мне нужно знать, зачем у тебя столько девиц. Там есть очень красивые, — сказала Лариса.
— Я же подробно рассказываю! — воскликнул Горлов. — Иначе не поймешь.
— Я, между прочим, стала очень ревнивая. Раньше такого не было, я вообще не знала, что такое ревность. Однажды представила, что ты с другой, и — красные круги перед глазами. Захотелось что-нибудь расколотить или ударить…
— Рубашкин посмотрел и сказал: «Мало! Этого на полквартала не хватит». Стали думать, где бы еще один такой телетайп оседлать. И тут я вспомнил, как мы этот аппарат из Минпромсвязи выбивали. Пришлось чуть ли не через ВПК заявку пробивать, потому что у связистов горел план по внедрению новой техники. Короче, оказалось, что нужные телетайпы есть почти на каждой почте — на них телеграммы принимают. Когда я это рассказал, Петя так обрадовался, что самую последнюю бутылку достал, и мы на радостях выпили. У него, оказывается, несколько девушек-телеграфисток листовки печатали. Он их тут же вызвал, все объяснил, а они — своим подружкам. На следующую ночь полсотни телетайпов на нас заработала, а еще через день наступил полный обвал. Желающие помочь повалили толпами. Мы уже несколько пунктов в разных концах города организовали. У меня — только Петроградский и Василеостровский районы. Сейчас готовим списки, чтобы в ночь перед голосованием в каждую квартиру принесут короткую телеграмму. Что-нибудь вроде: «Голосуйте за кандидата Народного фронта Тяпкина Ивана Ивановича! Долой партноменклатуру!». Технически это сложно, но я уже придумал, как все организовать. Настоящих почтальонов, конечно, не хватит, но вместо них пойдут агитаторы. Самое трудное, чтобы в нужную ночь на телеграфах дежурили наши девочки…
— Итак, почта и телеграф уже в наших руках. Осталось взять мосты с вокзалами, и ты, как Ленин в девятьсот семнадцатом, захватишь власть! Каким будет первый декрет? — смеясь спросила Лариса.
— А какой бы ты хотела?
— Всех одеть, обуть, накормить, и каждому — по отдельной квартире. И самый главный — о любви! Чтобы все любили всех, как у Окуджавы: «Давайте, говорить друг другу комплименты! Тем более. что жизнь короткая такая…» — кажется так?
— Ты — хороший политик! Именно это и обещают демократы. Армию распустим, оружие разломаем на лом и продадим, а выручку распределим поровну — по тысяче долларов на каждого гражданина плюс квартира или дом, если в сельской местности. Тем, кто помогает, — в первую очередь или вообще без очереди.
— Ты так увлеченно обо всем рассказываешь, будто и сам стал демократом… — сказала Лариса.
— Честно говоря, не нравится мне эта публика. Эти ребята чем-то похожи на лакеев, рвущихся к барскому столу. У большинства за душой — круглый ноль. Хотя есть и безусловно честные люди, которые искренне верят, что могут что-то изменить к лучшему.
— Зачем же ты затеял эту, как бы сказать точнее — операцию? — спросила Лариса.
— Таланов же устроил тебя к врачам, я не мог ему отказать, — удивился Горлов ее вопросу.
— Но ты работаешь не только в его округе?
— Остальное получилось само и так быстро, что я даже не успел задуматься. Я не ожидал, что так много людей будут помогать. Они работают совершенно бесплатно и с немалым риском.
— А в чем риск?
— В уголовном кодексе есть дурацкая статья: использование государственного оборудования в личных целях. В случае провала у девушек будут крупные неприятности.
— А у тебя?
— Если рассуждать логически, нам с Петей Рубашкиным придется брать на себя роль организаторов. Подсчитают стоимость работы телетайпов, бумаги, электроэнергии и предъявят хищение в особо крупных размерах в составе организованной группы. Я еще осенью весь УК изучил: от корки до корки, — засмеялся Горлов.
— Это почти самоубийство! Органам наверняка уже все известно. Боренька, зачем ты в то ввязался? — спросила Лариса и, прижавшись к его плечу, добавила: «Я боюсь…».
— Я, пожалуй, тоже боюсь. Но не так, как в прошлый раз. Тогда я чувствовал себя обложенным со всех сторон зайцем, а теперь знаю где охотники, и где сидят фазаны…
— Обкладывают волков и медведей, а зайцев травят собаками!
— Вот, я и не хочу быть зайцем, которого гонят борзые. Впрочем, когда мы в первый раз говорили с Талановым, я этого еще не понимал. Ситуация была простая: он помог мне, я должен помочь ему. Вот и все.
— Выходит, ты из-за меня рискуешь жизнью? — спросила Лариса.
— Выходит, из-за тебя, — рассеянно ответил Горлов, вглядываясь в окно.
— Как странно: чтобы помочь любимой женщине, ты пытаешься изменить результаты выборов…
— Мушкетеры по тем же причинам и не такое вытворяли, — сказал Горлов и неожиданно перегнувшись через сиденье показал куда-то вперед.
— Володя, заворачивай налево! Видишь огни между деревьями? Мы уже приехали!
3.19 Белые птицы на мертвой воде
После первой же рюмки Горлов почувствовал, что его тянет в сон. Он заказал крепкого кофе, но помогло ненадолго.
— Ты совсем не слушаешь, что я говорю, — сказала Лариса, когда едва поковыряв вилкой, он отставил блюдо с запеченной на осиновых углях рыбой.
— Извини, — сказал он, — я задумался о том, что ты говорила в машине.
— О чем же?
— Это правда: все началось из-за тебя, когда я позвонил Таланову. Но все, что я делал потом, было как бы само по себе. Я не то, чтобы забыл, почему ввязался в эту историю, вовсе нет! Не знаю, как объяснить.
— Ты поплыл по течению?
— Скорее направлял то течение, которое меня понесло. В детстве я любил осушать лужи. Да, да не смейся! Особенно весной, когда тает снег. Я рыл канавки и пускал в них кораблики. Чем быстрее текла вода, тем было интереснее. И, пожалуй, ты права: я представлял, будто это настоящие реки, и я плыву на корабле, — Горлов ощущал, что говорит несвязно и едва сдерживался, чтобы не закрыть глаза.
— Ты совсем спишь, — наконец заметила Лариса. — Боренька! Если бы ты знал, как я не хочу тебя отпускать!
— Давай попробуем, — сказал Горлов. — Давай попробуем друг друга не отпускать. Мне почему-то кажется, что сегодня особенный день, и все получится…
Он встал и пошел искать официанта. Тот сидел за столом в подсобном помещении и пил чай.
— Здесь рядом гостиница «Репинская». Можешь устроить на ночь два номера: один для меня с водителем, другой для дамы? — спросил Горлов. — Правда, дама забыла паспорт.
— А ваш и водителя? — поднявшись, попросил официант.
— Лучше обойтись без этого, — решил Горлов.
— Двести, — оглянувшись, прошептал официант.
— Бери! Здесь по счету, а остальное — тебе! — Горлов достал бумажник и отсчитал семьсот рублей. — Захвати в номер яблок, апельсинов и так далее, сам знаешь.
— Отнести в тот, где вы с водителем? — подмигнул официант, но заметив недовольный взгляд Горлова, стал серьезным. — Минут через десять. Я скажу, чтобы пока мороженое и кофе принесли.
— Володя, переночуем здесь. Иди с товарищем, он по дороге все объяснит, — позвал Горлов шофера и, дождавшись, когда они уйдут, вернулся к столику.
Официант все устроил и через четверть часа они перешли через двор в гостиницу. Номер на пятом этаже был обычным: две кровати, разделенные тумбочками, два стула, стол, на котором едва помещался поднос из ресторана рядом с треснувшим и пыльным графином.
— Представляешь, горячая вода течет, — сказала Лариса через открытую дверь ванной. Потом раздался шелест падающей воды. Горлов постоял у окна — там было черно, только вдалеке, у самого горизонта вспыхивал и вновь зажигался маяк. Он решил полежать и, раздевшись, забрался под одеяло, но крепко заснул, едва коснувшись подушки.
— Стало рано светать. Скоро будут белые ночи, — сказала Лариса, заметив, что он открыл глаза. Она сидела на соседней кровати, укутавшись в одеяло, и ела яблоко. — И лето! Ненавижу осень и зиму. Кругом мрак и непогода. Лица кажутся желтыми и зелеными, и люди, будто во сне, будто спят на ходу.
— Иди сюда, — еще не совсем проснувшись, позвал Горлов. Не опуская с плеч одеяло, она перешагнула к нему и, прижавшись, прошептала:
— Я всю ночь ждала, когда ты проснешься… — он не дал ей договорить, и спустя мгновенье она счастливо засмеялась. — Господи, какой ты колючий, как наждачная бумага, как глупая наждачная бумага…
* * *
— Нагулялась? Где ж ты всю ночь пропадала? — спросила свекровь, услышав, как открылась дверь.
— У подружки, — удивляясь, что совсем не смущается, соврала Лариса. — Посидели, выпили шампанского.
— С чего вдруг?
— У меня все в порядке! Я прошла обследование в институте Отто и совершенно здорова. Врач сказала, что мне рожать и рожать!
— Это дело! А то мой Колька весь извелся. Приходит — из себя черный, уходит — зеленый, лицо — словно из болота вынырнул.
— С детьми подождем. Я летать буду, я еще летать хочу.
— Вижу, что не налеталась! Экая у тебя подружка! Посмотри в зеркало: глаза-то бесстыжие, да шальные, как из-под хорошего мужика только что вылезла.
— Все-то вы видите, Евгения Васильна, — легко рассмеялась Лариса. — И почему я раньше не знала, что вы добрая?
— Потому что дура, в голове ветер, и жизни не знаешь. А я всегда дочку хотела, но не получилось. Среди мужиков жила, так без внучки и помирать придется, — уходя, беззлобно проворчала свекровь.
— Чуть не забыла, тебе из отдела кадров звонили. Если до послезавтра не привезешь заявление, уволят по статье, — крикнула она из кухни.
— Фигушки им, а не заявление! Не дождутся! Здорова я, Евгения Васильна, здорова, как… Как, не знаю кто! — зайдя следом, воскликнула Лариса.
— Как кошка недраная, вот, как кто! — буркнула свекровь, и Лариса, не удержавшись, чмокнула ее в щеку.
— Иди, мойся, сейчас пирог вынимать стану! — смущенно отворачиваясь, сказала Евгения Васильевна.
* * *
— Что вы мне эти бумажки тыкаете? Почему я должна верить вашему заключению, а не себе и не врачам из Свердловки? — кричала на Ларису врач-гинеколог. Ее лоб покрылся испариной, она то и дело вытирала его марлей, а на щеках выступили красные пятна.
— Но вы меня только осмотрели, и в Свердловке — тоже. А в институте Отто провели полное обследование и эту… — Лариса замялась, забыв, как называется эта штука, которую вводили ей внутрь. — Я же принесла полостную, — кажется она так называется? — фотографию. Мне говорили, что по ней даже первокурсник может сказать, что никакой болезни у меня нет.
— Хоть десять фотографий и справок принесите, к полетам не допущу!
— А кто может допустить? Главный врач может? — чувствуя, что спорить бесполезно, спросила Лариса.
— Главный врач может! Идите к нему, он решит ваш вопрос, — врачиха сразу успокоилась и, вложив Ларисины бумаги в ее подшивку, велела медсестре, чтобы та позвала следующую.
— Отдайте, пожалуйста мою справку, — вставая, попросила Лариса.
— Она останется в вашей истории болезни, — снова занервничала врачиха. — Идите, не мешайте работать!
Главврач был у себя, но Ларисе пришлось ждать почти час, пока ее приняли. Главный врач был сравнительно молод, из-под накрахмаленного белого халата выглядывала импортная сорочка и модный шелковый галстук — Лариса видела такие в спецотделе «Березки», когда выбирала подарок мужу на день рождения.
— Ваше заболевание не входит в перечень профессиональных, поэтому направить вас в нашу больницу я не могу. У вас есть прикрепление к Свердловке. Там хорошие врачи, думаю, вас вылечат, — сказал он, перекладывая лежавшие на столе бумаги.
— От чего меня лечить, если я совершенно здорова? — удивилась Лариса. — Я принесла справку и прошу допустить меня к полетам.
— Относительно вашей справки не все ясно. Кто вам ее выдал, на каком основании вы проходили обследование в институте Отто? Туда вас никто не направлял. Ведь у вас не было направления, не так ли? Во всем этом мы разберемся и виновные в том, что ввели вас в заблуждение, будут серьезно наказаны, — он смотрел куда-то в сторону, и Ларисе показалось, что он недоговаривает.
— Кто будет наказан? — спросила она.
— Те, кто организовал вам незаконное обследование и выдал на руки ложное заключение, — вежливо улыбнувшись, объяснил главврач.
— Организовал мой муж, он работает в Обкоме, — соврала Лариса, испугавшись, что у обследовавших ее врачей из Отто будут неприятности.
— Ваш муж? Это меняет дело, — удивился главврач, но, спохватившись, тут же добавил: «Все равно, пока не будет полной ясности, я не могу допустить вас к работе».
— Я буду жаловаться! — воскликнула Лариса.
— Ваше право, — ухмыльнувшись, пожал плечами главврач.
— Я буду жаловаться в Обком! — уточнила она.
— Это — самое лучшее решение. Полагаю, ваш муж поможет принять верное решение, — с видимым облегчением заключил главврач.
Лариса не могла понять, почему в медсанчасти наотрез отказывались допустить ее к полетам. Всю дорогу до дома она вспоминала, что ей говорили, и тем более странным ей это казалось. Как будто никто не интересовался, больна она или нет, их это совсем не интересовало, главное — чтобы она не вернулась к летной работе. И при чем здесь муж? Почему главврач так облегченно вздохнул, когда она пригрозила пожаловаться в Обком? Другой на его месте, наверное, испугался, а он нет — словно обрадовался.
Остаток дня она провела с сыном. Они долго гуляли, потом вместе делали уроки, и Лариса даже смогла решить две задачи.
— Мамочка, ты больше не улетишь? — укладываясь в кровать, спросил Миша.
— Почему ты так решил? — удивилась Лариса.
— Папа сказал бабушке, что тебя уволят.
— Папа пошутил, откуда он может знать, что меня уволят?
— Нет, не пошутил. Он знает, он сказал что ты всегда будешь дома, или он переломает все самолеты.
— Все самолеты папа не сломает, — засмеялась Лариса, в который раз решив, что надо больше бывать с сыном.
Дождавшись, пока Миша уснет, она решила дождаться Николая и включила в спальне телевизор. Показывали передачу «Взгляд» и говорили о политике. Ведущий был чем-то похож на мужа в молодости, когда они только поженились, и он работал в Обкоме комсомола. Смотреть было скучно, и она заснула, сидя в кресле.
Николай пришел почти в двенадцать. У него был усталый вид, лицо какого-то землистого цвета, и Ларисе стало его жалко.
— Раздевайся, я согрею ужин, — сказала она.
— Налей полстакана, там в холодильнике, — хмуро сказал он, усаживаясь за стол.
— Ты не слишком много стал пить? Даже Евгения Васильевна тревожится, — осторожно спросила Лариса, подавая ему начатую бутылку «Столичной».
— Все не так, как надо. Если комитетчики правы, то выборы уже проиграны. А виноваты будем мы, всех собак повесят на наш отдел. Но, главное: никто не знает, что теперь делать, и что будет после, — рассеянно объяснил Николай. Перед тем, как выпить, он зачем то поболтал стакан с водкой и, зажмурившись, опрокинул его в рот.
— Вроде, полегчало, — буркнул он через минуту и взялся за еду.
— Может, найдешь другую работу? — спросила Лариса не решившись добавить: «… пока не поздно».
— Я уже присмотрел одно совместное предприятие. Сам же его и организовал, но не отпускают. Говорят, либо работаешь до последнего, либо иди, куда хочешь, но без партбилета. А куда мне без партбилета? Вот Кузин — молодец! Ушел тихо, по-хорошему со всеми попрощался, теперь главный редактор в «Ленправде». Если разобраться, так это даже повышение — на этой должности может стать членом бюро Обкома, должность позволяет, — Николай налил себе еще, и будто, не замечая, что делает, быстро выпил.
— У меня неприятности. Врачи в нашей медсанчасти и слышать не хотят, что я здорова, — сказала Лариса.
— Ну и черт с ними, пусть не хотят, — рассеянно сказал Николай.
— Но меня не допускают к работе! И главврач сказал, чтобы я посоветовалась с тобой.
— А что тут советовать? Увольняйся, я тебя положу в Свердловку, отдохнешь, поправишься…
— Зачем мне в больницу, если я здорова? — повысила голос Лариса.
— С этой дурой, что тебе справку выписала, завтра разберутся, чтобы не лезла, куда не просят, — со злостью сказал Николай.
— С какой дурой, куда не лезла? — Лариса вдруг вспомнила, что никому не говорила про обследование в институте Отто, тем более — Николаю — Откуда ты узнал про справку?
— Ты же сама мне вчера рассказала, — смутился он.
— Я не ночевала дома и тебя не видела, — чувствуя что-то неладное, сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57