— В Челябинск, начальником КБ.
— Чем дальше от дома, тем чаще летают. У нас есть рейсы в Челябинск, мы наверняка увидимся. А вот и муж подъехал, — она помахала рукой, но Горлов не стал оглядываться.
— Хотите, я вас познакомлю? — спросила Лариса.
Горлов вдруг вспомнил, как лет в пять потерял любимую игрушку — заводного мотоциклиста. Потом были потери весомее, их было много, но та запомнилась как самая горькая.
— Нет, не хочу, — ответил он, остановившись посреди зала, — но вы никуда не денетесь, я вас найду. Обязательно! Так и знайте!
Возвратившись, Горлов налил водку и молча выпил.
— Выглядишь, как в смертный бой собрался, — сказал Нестернко
— Хотите, расскажу смешную историю? — Горлов чувствовал, что пьянеет, но есть не хотелось. — Один мастер долго вкалывал где-то на Севере, скопил тысяч шесть. Семьи у него не было, и он решил оттянуться всласть. Оставил самую малость наличными, остальное определил на аккредитивы и купил билет в Сочи. Добрался до Хабаровска, а там, представьте, нелетная погода. Что делать? Загудел, попал к одной шалаве, она с братом хотела его обобрать, да, что с аккредитивами поделаешь? Короче: с грехом пополам и с больной головой мастер сел в самолет, тогда еще ТУ-104 летали. Мужик был обстоятельный, у него, как вы понимаете, с собой было. Только начал поправлять здоровье, стюардесса прицепилась. Дескать, нельзя распивать. Он стал объяснять, она ни в какую — уперлась, как баран.
— Почему баран? Скорее, овечка! — засмеялась Таня.
— У таких овечек, как ты, рога крепче бараньих, — обиженно вставил Нестеренко.
— Не мешай, Саша!
— Пой, ласточка, пой. Сперва попоем, потом зароем! — не скрывая злости, буркнул Нестеренко, который всегда злился и скандалил, когда выпьет. Потом, правда, извинялся.
— Что же дальше? Вы так интересно рассказываете, Борис Петрович, — Таня примирительно погладила Нестеренко по плечу.
— Дальше? Мастер обложил ее, как привык с работягами — на пять этажей ниже нулевого уровня — и продолжил начатое. Рейс был долгий, часа через полтора пришел в себя, и стало паршиво, что ни за что девушку обидел, красивейшую, между прочим, девушку. Еще полчаса помаялся и пошел извиняться. Она зла не затаила, угостила кофе или чаем, — не помню, — чуть-чуть поговорили. Тут как раз посадка в Домодедове, а ему в Шереметьево надо, там пересадка до Сочи. Собрал вещички и пулей к выходу. Спешит к автобусу и вдруг видит: идет эта стюардесса по летному полю и чему-то улыбается. Он было бросился к ней, не тут-то было — за забор не пустили. А она тем временем исчезла, как сквозь землю провалилась.
Уже три автобуса уехали, уже самолет из Шереметьева давно улетел, а он все метался по аэропорту, но так ее и не встретил. Тем временем ночь наступила, мороз, а он налегке: шубу и валенки у приятеля оставил. Милиционеры коситься стали. Он решил, что встретит ее на обратном рейсе, и полетел в Хабаровск. Прилетел, выспался, решил, что дурак, обменял в Сберкассе аккредитив и ближайшим бортом снова — через Москву на юг. Входит в самолет и глазами: туда-сюда. Опять ее нет! Да так ему тошно стало, что уперся и решил взад-вперед летать, пока не встретит.
— Черта с два, встретил! — хмыкнул Рабкин.
— Как же иначе? Когда очень ждешь, то обязательно сбудется! — воскликнула Таня.
Горлов выпил еще рюмку и продолжил:
— Так он пролетал весь отпуск, истратил все деньги, до копейки. И встретил ее. Но встретил поздно, когда поднимался по трапу, чтобы лететь к себе на буровую. Она прошла совсем недалеко, но к другому самолету. А мастер так и улетел. Над ним долго смеялись, и кто-то подсчитал, что он пролетел половину расстояния до Луны.
Горлову стало очень грустно, потом Рабкин деликатно намекнул, что утром рано вставать. Выпили на посошок, Горлову едва хватило, чтобы расплатиться. По дороге завезли Рабкина домой. Нестеренко с Таней хотели подождать до отхода поезда, но Горлов уговорил, что это ни к чему.
Была половина двенадцатого. Горлов стоял на площадке перед входом в Ленинградский вокзал, у самого парапета и, не торопясь, докуривал сигарету. В воздухе уже потянуло прохладой, и на фоне темно-сиреневого неба ярко светились огни высотной гостиницы «Ленинградская». Сутолока и людской водоворот постепенно стихали, движение на площади заметно уменьшились. Потом, откуда не возьмись, появился регулировщик. Размахивая жезлом, он отгонял машины, освобождая подъездную стоянку. Не прошло и пяти минут, как на это место, к подножию широкой, двухпролетной лестницы одна за другой стали подъезжать черные «Волги» со спецномерами и никелированными усиками антенн. Выходившие из них отличались не только стильной импортной одеждой. Их лица были особо значительными и как бы отрешенными от всего окружающего. Это прибывала особая публика — пассажиры экспресса №1, — знаменитой «Красной стрелы», — сплошь забронированного для московской и ленинградской номенклатуры. Простой командированный только чудом мог купить билет на «единичку» или «Стрелку» — так называли этот поезд железнодорожные кассирши.
Мимо Горлова шли известные на весь Союз киноартисты, генералы, иностранные дипломаты, старательно подражающие им совзагранслужащие и партийные работники высокого ранга, даже здесь, среди себе подобных выделявшиеся неуловимой с первого взгляда надменностью и особой, только им свойственной статью.
Горлов подумал, что похож на поручика из повести Куприна, который ходил на станцию захолустного местечка к приходу курьерского. Поручик носил широкую шинель, с заляпанными грязью полами и галоши. Да, на нем были галоши, и он вовсе не ощущал собственной ничтожности.
«Мы чужие на этом празднике жизни, — повторил про себя Горлов, чувствуя тяжесть не отошедшего хмеля, но потом ухмыльнулся: — Дайте срок, а пока черт с ними!».
И тут он снова увидел Ларису. Она вышла из машины вместе с полным мужчиной в финском терленовом костюме, такие носили сотрудники Обкома и секретари райкомов. «Наверное муж», — подумал Горлов. Они прошли в двух метрах, но она смотрела в другую сторону.
«На полпути к луне» — вдруг вспомнил Горлов название давным-давно читанного рассказа. А там, в ресторане ему показалось, что это была всамделишная, от кого-то услышанная история.
«Да, на полпути к луне», — подумал он и, повернувшись, пошел на перрон.
1.3 Нам не надо мечать о дворцах на песке
Еще задыхаясь, она повернулась к Горлову: «У тебя семья и двое детей!»
— И жена. Молодая, музыкальная жена, — умиротворенно улыбаясь, ответил он.
Она обняла его за шею и потянула к себе.
— Не сердись! Ты замечательный муж. Я всегда знаю, какой ты чудесный и необыкновенный, особенно после командировки, или когда мы долго не были вместе, — она благодарно целовала его плечи.
— Я быстро устроюсь, и вы приедете. Самое большее — месяц. Говорят, что начальнику ОКБ положена дача со всеми удобствами, с домработницей и даже садовником. Представляешь, у тебя будет домработница и садовник! Новый Год будем встречать в лесу. Украсим самую красивую елку и разведем костер. А когда дети уснут, останемся у камина. Там наверняка есть камин, а над ним оленья голова с рогами.
— Только рогов тебе не хватает, — засмеялась Нина.
— Кротов сказал, что если ты заупрямишься, в кадрах найдут мне другую — у них на замену строптивым женам есть специальный резерв. И тогда рожки появятся у тебя. Маленькие, но очень ветвистые.
— Как у него язык повернулся даже в шутку сказать такое?
— Какие шутки? Заместитель министра не шутит, все только серьезно.
Она закрыла ему губы ладонью:
— Ненавижу этого Кротова и всех твоих начальников! Мы для них не люди, так — ржавые винтики. Сломался — можно заменить и выбросить!
— Увидишь, все будет хорошо. Челябинск большой город, там много музыкальных школ, даже есть местная консерватория. Ты легко устроишься…
— Боренька, милый! Я в принципе не хочу уезжать. От добра добра не ищут. Со всего Союза люди рвутся в Москву и в Ленинград, а ты — не как все, ты — наоборот. И потом… Мне кажется, нет, я уверена: ты не справишься, там тысяча сотрудников…
— … почему тысяча? Две с половиной тысячи!
— Хорошо, пусть две тысячи! У тебя характер не тот, ты смолчать никогда не сможешь! Где надо сделать вид, что не заметил, разнос устроишь. Наживешь врагов, и тебя сожрут. Командовать — не для тебя, это не твое, поэтому и не справишься. Снимут — куда мы денемся?
— Пойми, Нина! Я не справлюсь, если останусь. Здесь мне тесно, не развернуться. Для того, что надо сделать, и трех тысяч сотрудников мало! Всем дела хватит. Я так закручу, что у них на интриги ни времени, ни сил не будет. А кто не захочет — выгоню!
— Почему именно тебе надо все бросать и ехать за тридевять земель?
Горлов не мог рассказать, почему именно он должен уезжать в Челябинск. Кроме далекого московского руководства истинную причину знали только секретчики и отчасти — Рубашкин, придумавший название новой разработки: Комплекс Наведения Управляемых Боеприпасов, сокращенно — КНУБ-1Г. Букву "Г" — первую в его фамилии — он добавил сам. Комплекс Горлова! Да, это был его Комплекс, и он мечтал, чтобы все — от любого сержанта до маршала знали, кто ее создал. Его предложения — итог двухлетней работы — уже были одобрены и представлены в ЦК на утверждение.
Он вдруг вспомнил Кротова как близкого, все понимающего человека: наверное, тот не просто так стал замминистра. Горлов чувствовал, что Кротов испытал такой же азарт, и была у него когда-то своя, оглушительная радость успеха. Теперь очередь Горлова, и нужно, непременно нужно ехать, отказываться нельзя.
Горлов подумал о тысячах танков, кораблей и самолетов, о зарытых глубоко в землю пунктах управления. Невидимая паутина космической связи накрывала всю Землю, именуемую безлико и сухо — планетарным театром военных действий. Тысячи тонн броневой стали и взрывчатки затаились повсюду. Но без него, Горлова они были обречены на слепоту и неподвижность, все было мертвым, как спящая царевна, ждущая своего королевича.
Горлов представил свой комплекс, существующий пока только в трех аккуратных чертежах. Ему привиделось, как врезаются в воздух лазерные пучки, а по их следу с жутким свистом взлетают ракеты, и попадают в цель, взрываясь коротким, сжигающим пламенем. Он ощутил эту мощь и силу в себе, внезапным и сильным желанием. Она только слабо охнула, когда его плоть вошла во влажную глубину ее тела.
— Я так тебя люблю, так люблю, — шептала она и вдруг, вскрикнув, обмякла под его тяжестью.
* * *
Вечером собралось ненастье. Косой дождь непрерывно лупил с потемневшего от туч неба, за окном противно дребезжала сорванная ветром водосточная труба. Горлов уже два часа сидел на кухне у Рубашкина. Но чем дольше они говорили, тем меньше понимали друг друга. Поначалу Горлов не сомневался, что сможет легко уговорить Петра ехать в Челябинск. Как инженер тот звезд с неба, конечно, не хватал, но мог освободить Горлова от множества ненужных забот: вести всю переписку, готовить документацию — по части бумажной канители Рубашкину цены не было. Не то, чтобы Рубашкин упрямился. Казалось, Горловские уговоры не доходят, что Петр их совсем не слышит. Даже перспектива стать заместителем начальника ОКБ не вызвала у Рубашкина отклика, а когда речь зашла о вступлении в партию, Петр окрысился:
— Хочешь стать таким, как эти из райкомов-горкомов? Ты же талантливый конструктор. Зачем тебе партия? Неужели не видишь, они на волоске. Еще чуть-чуть и лопнет КПСС, будто корова в лужу пернула: только звук и вонь, — говорил Рубашкин, удивленно разглядывая пустую бутылку. — Вот, гляди! Виданное ли дело, чтобы после семи выпивку не достать? Представь: в семь часов вечера торговля спиртным — на замок. Миллионы мужиков по всей стране маются, у всех душа горит, как у нас с тобой. А партия — ум, честь и совесть нашей эпохи — приказывает: «Нельзя!» До 11 часов утра нельзя, и не будет. И, вообще, ты еще в номенклатуру не влез и влезешь ли — бабушка надвое сказала, а уже мыслишь по их категории. Да, зайди в любой магазин: за прилавком баба в халате, и кильки в томате! Торгаши обнаглели: что есть — только с черного хода. Кругом — блат и эти, на черных «Волгах». Спрашиваешь у такого: «Какая у вас профессия?» А его от гордости распирает: «Я партийный работник!» Сам же ни черта не умеет, только дурацкие лозунги повторять. Дескать, больше социализма, углубим перестройку, искореним пьянство! Как же, искоренит, если у него в багажнике ящик про запас! А простому человеку — самогонку гнать?
— Давай чай пить, — устав спорить, сказал Горлов.
— Ты когда нормальный чай последний раз покупал?
— Когда в Москве был, в министерском буфете.
— В министерстве есть, да не про нашу честь…
— Там только одну пачку в руки давали, — сказал Горлов.
— Турецкой травой всю страну затоварили, не чай — отрава! Я весной в совхоз поехал, очерк по заказу состряпать. Сижу вечером на улице, ем бутерброд. Мальчишка лет семи, в глазенках изумление: «Дяденька, это что?» Я отвечаю: «Колбаса». Он так удивился, попросил кусочек. Сказал, сестренке показать. Представь: не съесть, а показать! Они в жизни колбасу не видели!
— Ты по верхам смотришь, на эмоции бьешь. А если вдуматься, то ясно, что без партии страна погибнет. Другое дело, там накипь собралась, сверху плавает, кислород перекрыла. Горбачев реформы затеял, чтобы всю пену снять, чтобы у руля встали новые силы, — возразил Горлов.
— Они — интриганы, о своей выгоде думают, как бы на ступеньку вверх влезть, а если влез — удержаться, И Горбачев такой же, все — одного поля ягода. О настоящих реформах в другом месте думают.
— Интересно, где?
— Есть такой клуб — «Перестройка». Вот где настоящие реформаторы — экономисты, социологи, журналисты…
— Что журналисты могут реформировать?
— Без них нельзя, только с их помощью можно изменить общество. Кстати, Ленин это хорошо усвоил! Помнишь: «газета -коллективный организатор»? — увлекшись, горячо говорил Рубашкин.
— Пусть в каждом доме стар и мал прочтет газету и журнал, — усмехнулся Горлов. — Одними словами общество не изменить. Откуда же появятся колбаса и масло для твоего деревенского мальчонки?
— Согласен! — вскричал Рубашкин. — Корень наших бед в неверном экономическом устройстве. Посмотри, как живут на Западе, как — в Японии. Без свободной конкуренции нигде ничего путного не выходит. Наше плановое хозяйство — это черная дыра. То иголок по всей стране с огнем не сыщешь, то стиральный порошок вдруг исчез. Про хлеб даже не говорю. До 17-го года Россия весь мир кормила, а сейчас весь мир кормит нас. Вот, что такое социализм!
— Тебя послушать, так у нас не царизм был, а рай на земле. Можно подумать, что до революции народ от голода не пух, — сказал Горлов.
— Ни о чем спорим, беспредметно. Пойдем со мной, я тебя с экономистами познакомлю — с Васильевым, Чубайсом, Константиновым. С Гайдаром, он часто из Москвы приезжает. Послушай их, может, поймешь, — предложил Рубашкин.
— Гайдар — тот, который «Тимур и его команда»?
— "Тимур и его команда" названа именем сына, а наш Гайдар — Егор Тимурович. Он внук того Гайдара.
— Дед на Гражданской в пятнадцать лет полком командовал, направо-налево шашкой махал. Представь этого сопляка, ему сотню-другую уложить — что высморкаться. Иначе как полком командовать? И сын туда же: в 68-м такие пламенные репортажи из Чехословакии слал! Там, между прочим, тоже реформировали — социализм, знаешь ли, с человеческим лицом! А когда твой Тимур со своей командой на танках въехал, стало ясно: автомат Калашникова всех сильней! Так что живи, Петя, поближе к металлу. На броне лучше, чем под гусеницами. — Горлову надоело спорить. Он встал, собираясь уходить.
— Все-таки давай сходим в наш клуб, от тебя не убудет, — попросил Рубашкин.
— Как-нибудь, — прощаясь, согласился Горлов.
С деревьев Матвеевского сада сыпались крупные холодные капли. Было сыро и мрачно. До разводки мостов еще оставалось больше часа, но он пошел быстрее. Наконец, повезло — на углу Большого и улицы Бармалеева он поймал такси.
— Не дала? — отъехав, спросил шофер.
— Не по этому делу. С товарищем посидели, — вздохнув, ответил Горлов.
— Добавить хочешь? «Столичная» есть с винтом. Всего за пятнаху.
Горлов молча покрутил головой. Разговаривать не хотелось. Он вспомнил Рубашкина и вдруг понял, что их пути разошлись, и надо искать замену.
1.4. Перестроить можно рожу, ну а душу — никогда!
Слухи об огромной премии овладели научно-технической общественностью еще до того, как приказ пришел в Объединение. Называли фантастические суммы. Мужчины в курилках, а женщины за бесконечным чаем удивлялись: в списке премированных нет начальства, только исполнители. Горлов стал замечать косые взгляды. В конце концов ему перенесли отпуск с августа на декабрь.
— Перенос отпуска — это наказание! Объясните, за что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57