— она больше не смогла сдерживаться и заплакала, пряча лицо.
— Налей, пожалуйста, еще, — успокаиваясь, сказала она и вытерла глаза скомканным платком.
— Не верю, что ничего нельзя сделать, — тихо сказал Горлов.
— Прости, что валю свои неприятности.
— А на кого еще? Я же тебя люблю…
— Я знаю, что ты хороший и очень добрый.
— Все равно меня не брошу потому, что я хороший, — попытался пошутить Горлов.
— Я вдруг подумала, что мне даже поговорить не с кем…
— А подруги? Разве у тебя нет хоть одной подруги? — спросил Горлов.
— Представь, нет. В детстве я дружила с одной девочкой — она жила в соседнем доме, мы вместе гуляли в садике, и наши бабушки тоже подружились. А потом, — мне было лет пятнадцать, — она зашла ко мне в гости и стала все рассматривать и расспрашивать: «Это что, а это откуда?» Я отвечала, а после увидела у нее в глазах такую зависть! Даже не только зависть, а что-то, будто она меня ненавидит, но скрывает. С тех пор я старалась с ней не встречаться и больше никогда никого к себе не звала. Так же, как и родители. У них тоже никогда не было друзей. Знаешь, там, наверху нет равных. Одни ниже — тогда они завидуют и хотят занять твое место, а другие выше — относятся свысока, иногда боятся и вредят от страха. Я с этим выросла. Поэтому подруг у меня нет. Разве что ты — моя лучшая подруга.
— В пробуждении! — сглотнув комок в горле, сказал Горлов. — Я твоя лучшая подруга в пробуждении.
— И тебе не будет неприятно со мной спать?
— Господи! О чем ты говоришь? — воскликнул Горлов.
— Все равно меня не брошу потому, что я хорошая? — чуть улыбнувшись, повторила она. — Я тебе так благодарна, ты не представляешь.
— Куда ты поедешь? — заметив, что Лариса собирается встать, спросил Горлов.
— К тебе и с тобой нельзя. Значит остается одно — укрыться у мамы. Правда, рассказать ей ничего нельзя, но это даже хорошо… Только не провожай, я хочу одна, такси возьму и доеду.
— Я все-таки попробую что-нибудь придумать, — целуя Ларису, шепнул Горлов, но сам не знал что.
3.17 По шаткой лестнице, не глядя вниз
— Борис Петрович, когда поедем? — через полуоткрытую дверь спросил Володя.
Горлов посмотрел на часы — было начало десятого.
— Езжай, я сам доберусь, тут недалеко, — сказал он, вспомнив, что обещал встретиться с Рубашкиным.
— Что делаешь? — спросил Горлов, когда тот снял трубку.
— Читаю книгу, которую ты советовал — и не оторваться. Какое-то странное ощущение, будто сам летаешь, как эта чайка. Я бы все отдал, чтобы так писать. Вот послушай: «Ему показалось, что скала — это огромная кованная дверь в другой мир. Мгновенный удушающий страх, удар и мрак, а потом Джонатан Ливингстон поплыл по какому-то странному, странному небу, забывая, вспоминая и опять забывая, ему было страшно, и грустно, и тоскливо, отчаянно тоскливо…»
— Если тоскливо, значит, надо добавить, — прервал его Горлов. — Как ты говоришь, отчаянно добавить.
— Честно говоря, у меня финансовый кризис. Катя каждый день стонет и мечется — все, что получаю ей отдаю, и все равно мало, — вздохнул Рубашкин.
— Ты хотел поговорить об общественных проблемах, помнишь? — сказал Горлов.
— Когда?
— Минут через пятнадцать в Матвеевском садике. На закуску — бутерброд с колбасой. Устроит?
— И с соленым огурцом, — сразу оживился Рубашкин.
— У меня только маринованные, — засмеялся Горлов. — Все, сейчас выхожу.
За день потеплело, прозрачный воздух был мягким, и Горлов подумал, что вот-вот наступит весна. Он перешел Кировский проспект и через несколько минут вошел в садик напротив рубашкинского дома. На газонах еще лежал не стаявший грязно-серый снег, но дорожки уже подсушило, только по краям было мокро, и текли ручьи. Подстелив газету Горлов сел на скамейку и вскоре увидел выходящего из подъезда Рубашкина. Тот перешел дорогу и, войдя в сад, остановился совсем близко. Горлов не стал его окликать, а Рубашкин, почти не двигаясь, сосредоточенно смотрел куда-то вглубь сада, где несколько человек выгуливало собак.
— Петя! — устав ждать, позвал Горлов. Рубашкин обернулся и, подойдя, опустился рядом.
— По застывшим садам молчаливо несутся борзые, — сказал он, кивнув в сторону.
— Намек понял — сейчас и мы понесемся, — Горлов достал из кармана маленькую «Московской», сверток со стаканами и закуской.
Они выпили, не чокаясь и думая каждый о своем.
— Так ты подумал? — прервал молчание Рубашкин.
— Могу внести тысяч пять из своих, — ответил Горлов.
— Деньги, конечно, всегда нужны. Спасибо. А ты сам не хочешь участвовать? Мы можем выдвинуть тебя в депутаты, поможем организовать предвыборную агитацию, — предложил Рубашкин.
— Бог с тобой, Петя. У меня и так голова кругом. В министерстве спохватились, выделяют финансирование… — Горлов замолчал, вспомнив, что нельзя говорить Рубашкину даже о названии работы, -… к тому же кооперативные дела: начали оформлять покупку корабля. Там одних бумаг килограмма три утвердить надо. А магазин, тут недалеко? Я, естественно, в детали не вникаю, но, поверь, забот хватает.
— Думаю, Боря, что твое участие дороже пяти или даже десяти тысяч, — сказал Рубашкин. — Я в последнее время замечаю, что с каждым днем вокруг нас все больше каких-то странных людей. Некоторые — откровенные психопаты, им не в политику, а в дурдом надо, на других взглянешь — пробы негде ставить, мошенники и жулье, а кое-кто, особенно из кооператоров — себе на уме. Когда победим на выборах, эти у пирога будут первыми. Всех растолкают и задавят, им на все плевать. А большинство — неудачники, социологи называют таких маргиналами. Амбиций и самомнения — выше крыши. Для них главное — вылезти наверх, чтобы заметили и оценили.
— Только ты один это заметил? — спросил Горлов, подумав, что Рубашкин вряд ли считает себя неудачником.
— Многие это видят, но общий курс таков: дружить со всеми, кто против коммунистов. Поэтому такой умный и деятельный человек, как ты — на вес золота.
— Хорош самородочек! Восемьдесят килограммов живого веса. Здорово ты меня оценил, — засмеялся Горлов. — Кстати, почему ты решил, что вы победите на выборах?
— Знаю, как люди настроены. Сам посуди: семьдесят лет обещают хорошую жизнь, а результат? Народ ошалел от дефицита, что ни спроси — ничего нет. Этот год все расставил по местам. Люди готовы черта в ступе выбрать, лишь бы что-то изменить к лучшему.
— Возможно, ты и прав, но в депутаты все равно не хочу. Не выйдет из меня народного трибуна — характер не тот. Систему наведения спроектировать или вооружение с корабля снять — другое дело! Это понятно, это конкретно! Понимаешь, конкретно! — воскликнул Горлов.
— Видишь ли, Боря, победить на выборах в Советы — только начало. Следующий шаг — сформировать новую исполнительную власть. Если оставим старую, все пойдет прахом. Партократия хитра, умела и в отличие от нас хорошо организована. Вот и организуют голод или какую-нибудь аварию вроде Чернобыльской, и тогда нас сметут, а власть захватят генералы с полковниками. Проблем они не решат, но так завинтят, что Брежнев святым покажется. Ты когда-то ругал меня, что не думаю об экономике. Думаю! Мы все думаем! И, в первую очередь, о том, кто будет ею руководить.
— Ты имеешь в виду меня?
— Тебя, Боря! В конце концов, какая разница, кто сделает тебя начальником? Ты же был в восторге, когда засветило назначение в Челябинске?
— Ну, это давно было, — поморщился Горлов.
— Правда глаза колет? — спросил Рубашкин, и Горлов не нашел, что ответить.
— Конечно, мы не сможем назначить тебя министром, ни даже директором Объединения, это не в наших силах… пока. Но исполкомом ты бы управлял не хуже, а лучше нынешних.
— Ленгорисполком не потяну, а захудаленький район — запросто, — улыбаясь, согласился Горлов.
— И на том спасибо! Давай допьем остатки.
— Ты, Петя, сегодня какой-то задумчивый, на себя не похож, — выпив, сказал Горлов. — И мысли необычные: то, тяпнув стакан на скамейке в саду, председателей исполкомов готовишь, то о летающих чайках мечтаешь.
— Книжка твоя навеяла, я ее еще немного подержу — можно?
— Держи, сколько хочешь, не к спеху, — сказал Горлов.
— Ты-то сам ее читал?
— Читал, но, честно говоря, не понял, отчего ею так восхищаются. Одна моя знакомая на нее, как на Библию молится.
— Хороший человек твоя знакомая, — сказал Рубашкин.
— Кстати, Петя, не мог бы помочь, ты ведь многих знаешь. Жене одного моего приятеля какой-то дурацкий диагноз ставят по женской части. Устроить бы к хорошему специалисту на консультацию, — вдруг решил спросить Горлов.
— Какой диагноз?
— Подозревают опухоль… доброкачественную, — Горлов почему-то не смог повторить ту болезнь, которую назвала Лариса.
— У Вити Таланова кто-то был в институте Отто. Сегодня же позвоню. Думаю, что-нибудь получится. Ты куда?
— Поеду к себе. Считай, вторую ночь не сплю. К тому же в Мурманске тяжело пришлось. Пошел с моряками в баню, утром еле ноги унес, — зевнув, сказал Горлов. — Приеду и лягу спать. Завтра опять ни свет, ни заря.
* * *
— Наконец-то! Ты совсем замотался, на себя не похож. Ужинать будешь? — Нина подозрительно принюхалась, но ничего не сказала.
— Выпили с Рубашкиным, — виновато объяснил Горлов.
— Он недавно звонил, просил перезвонить, как только придешь.
— Больше никто не спрашивал?
— Из Краснодара просили передать, что пригонят твою машину на следующей неделе, а две фуры с консервами пока задерживаются. Зато могут отгрузить двадцать ящиков грузинского коньяка. Ждут, чтобы ты решил.
— Понятно! Поступим как в том анекдоте: украли ящик коньяка, продали, а деньги пропили. Помнишь?
Пока Нина готовила ужин, Горлов позвонил Рубашкину.
— Все в порядке, Таланов обещал все устроить, но просил, чтобы ты с ним связался, запиши телефон и позвони сразу, пока он дома, — сказал Петр и быстро продиктовал номер.
— Подожди, я забыл, как его зовут?
— Витя… то есть Виктор Львович.
— Все готово, иди, — заглянув в комнату, позвала Нина, но Горлов махнул рукой, чтобы не мешала.
— Виктор Львович, это Горлов, Петя Рубашкин сказал…
— Да, он только что со мной говорил. Пусть ваша знакомая позвонит… — Таланов назвал номер и к кому обратиться. — Но у меня к вам ответная просьба.
— Мы уже с Петром договорились, сделаю все, что могу, — торопясь, сказал Горлов.
— Я выдвинут кандидатом в депутаты Ленсовета по 213 округу. Это в Куйбышевском районе. До выборов не так уж много времени…
— Что конкретно я могу сделать? — спросил Горлов.
— Вряд ли уместно просить вас ходить по квартирам. Но есть одно направление, на котором очень нужна помощь. У меня совсем плохо с изготовлением печатных материалов: листовки, письма и всякое такое.
— Что-нибудь придумаем. Давайте завтра встретимся вместе с Петром и все обговорим, — обещал Горлов. Отказать было невозможно, хотя ввязываться в трудную и хлопотную работу очень не хотелось.
— Все стынет! — крикнула из кухни Нина, и Горлов почувствовал, что она раздражена.
Нужно было сообщить Ларисе, но звонить ей домой было нельзя — ее муж видимо запомнил его голос. К тому же Горлов вспомнил, что она собиралась ехать к родителям. Их телефона он не знал и решил попросить Ларисину подругу. Та записала его номер и обещала разыскать Ларису, чтобы та срочно позвонила.
Прошло минут пятнадцать. За это время Горлов успел съесть картошку с остывшей подливкой и выпил чая. Когда зазвонил телефон, он вскочил так резко, что уронил тарелку.
— Можно Бориса Петровича? — осторожно спросила Лариса.
— Это я! — воскликнул он. — Запиши номер: завтра ты должна позвонить в институт Отто и сказать, что от Таланова Виктора Львовича. Тебя будут ждать и сделают все, что возможно. Никаких денег или подарков — я обо всем договорился.
— Бесполезно!
— Сейчас не время для споров, делай, как я сказал! — закричал Горлов.
— Хорошо, позвоню, — неожиданно согласилась Лариса. — Куда тебе звонить?
— Вечером буду у себя в конторе. После шести.
— С кем ты так грубо разговариваешь? Разве так можно? — спросила Нина.
— С кем надо! — оборвал ее Горлов и стал раздеваться. Он заснул, едва коснувшись подушки и не чувствовал ничего, пока яркий луч солнца не проник сквозь неплотно закрытую занавеску.
3.18 Мы на выдумки хитры
Горлов обомлел, увидев Ларису. Она была похожа на картинку из модного журнала или на счастливую героиню французского фильма из жизни миллионеров.
— К тебе не прорваться, — с порога сказала Лариса и, подойдя, поставила на его стол бутылку коньяка «Двин». — Никогда не задумывалась, что обычно дарят волшебникам.
— Девочки, пройдите в соседнюю комнату там все объяснят. И ты, Таня, пока погуляй, — велел Горлов, выпроваживая всех из комнаты.
— Милый, у меня все хорошо. Представь, я совершенно здорова, — Лариса обняла и поцеловала его в губы, едва они остались одни. — Я так странно себя чувствую, будто несла какую-то непосильную тяжесть, и вдруг стала легкой, как пушинка.
На приставном столике звонили сразу три телефона, в дверь кто-то заглянул, но Горлов услышал только удивленное «Ой, извините!»
— Значит, ничего не было? — спросил он.
— Ничего-ничегошеньки! Там замечательная врачиха, она сказала, что мне еще рожать и рожать…
— Давай пока подождем, — вставил Горлов.
— … и можно летать! Без всяких ограничений. Прости, но я тебя не послушалась — съездила в распределитель и подарила врачу огромную коробку конфет.
— Борис Петрович, мы уже час ждем, — заглянули в дверь сразу три девушки.
— Идите в соседнюю комнату к Пете Рубашкину, он объяснит, — виновато развел руками Горлов.
— Что здесь творится? В коридоре тьма-тьмущая народу и все — женщины, а к тебе не протолкнуться: меня чуть не побили, что без очереди…
— Потом, я занят! — закричал Горлов, заметив открывающуюся дверь. — Отсюда надо удирать! Я, кстати, сегодня не обедал и не ужинал. Поедем?
— На край света! — смеясь, воскликнула Лариса. — Хоть на край света. С тобой!
— На край, так на край, подожди, только найду визитную карточку, — сказал Горлов, перебрасывая с места на место наваленные на стол бумаги. — Вот! Это в Репино, кооперативный ресторан «Волна». Дерут безбожно, но, говорят, очень вкусно и мало народа. Ты когда-нибудь ела шашлык из форели? Или не из форели, а из осетрины, я забыл.
Продолжая говорить, Горлов снимал и опускал трубки телефонов, но секунду помолчав, те снова начинали звонить. Наконец он не выдержал и, уместив в одной руке три трубки, вежливо сказал: «У нас технический перерыв, позвоните через пятнадцать минут». И бросив трубки на стол, добавил: «Когда нас не будет».
На ходу сказав, Рубашкину, чтобы оставался за него, Горлов провел Ларису через заполненный людьми коридор, и они сели в машину.
— В Репино, Володя! — велел Горлов водителю и, предупреждая его недовольство, объяснил: «Там и пообедаем… вместе с ужином».
— Ты меня вспоминал? — тихо спросила Лариса.
— Пожалуй, не часто, — подумав, признался Горлов. — Правда, иногда очень хотелось позвонить, но стеснялся тревожить твою подружку. В эти дни столько всего навалилось — самая настоящая круговерть. Если бы меня спросили, что я больше всего хочу…
— Я тоже, — сказала Лариса и, потянувшись, поцеловала его в щеку.
— Вовсе не это. Больше всего я хочу выспаться. За четыре дня, что мы не виделись, вряд ли наберется часов двенадцать…
— Что же ты делал? Впечатление такое, будто готовишь конкурс красоты, — сейчас это модно, — столько девушек у себя собрал.
— Вовсе нет! — засмеялся Горлов. — Это я твою диагностику отрабатываю. А все девушки, которых ты видела — это телеграфистки. Приезжают со всего города и, не поверишь, совершенно бесплатно.
— Какая связь? — удивилась Лариса.
— Когда ты мне рассказала, я сперва не знал, что делать и кого просить. А потом вспомнил про Рубашкина — он столько всякого народа знает…
— Это который раньше у тебя работал, из-за него тебя хотели посадить?
— Тот самый. Он все бросил и пошел в журналисты. Правда, не очень у него получается, хотя делает вид, что все в порядке. При этом Петя просто сдвинулся на борьбе за демократию, про коммунистов заговоришь, он трястись начинает, и не остановить. В общем у него много всяких знакомых, в самых неожиданных местах. Я и попросил его помочь. Он мне в тот же вечер позвонил, что его приятель все устроит. Так все и получилось. Однако приятель тоже оказался демократом, какая-то шишка в их Народном фронте. Слышала про такой?
— Конечно! Дома только и слышно: «лэ-нэ-фэ такой, лэ-нэ-фэ сякой». Впечатление, что в этом «эл-эн-фе» сплошные шпионы и враги народа, поголовно все!
— Так, этот приятель хочет стать депутатом Ленсовета и попросил помочь в агитации. Отказаться невозможно. Но как помочь, он и сам не знает. До выборов меньше двух недель осталось! Я конечно посадил всех, кто под руку попался за пишущие машинки. Картина еще та: входишь в лабораторию, а там, будто из пулеметов стреляют — листовки печатают!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— Налей, пожалуйста, еще, — успокаиваясь, сказала она и вытерла глаза скомканным платком.
— Не верю, что ничего нельзя сделать, — тихо сказал Горлов.
— Прости, что валю свои неприятности.
— А на кого еще? Я же тебя люблю…
— Я знаю, что ты хороший и очень добрый.
— Все равно меня не брошу потому, что я хороший, — попытался пошутить Горлов.
— Я вдруг подумала, что мне даже поговорить не с кем…
— А подруги? Разве у тебя нет хоть одной подруги? — спросил Горлов.
— Представь, нет. В детстве я дружила с одной девочкой — она жила в соседнем доме, мы вместе гуляли в садике, и наши бабушки тоже подружились. А потом, — мне было лет пятнадцать, — она зашла ко мне в гости и стала все рассматривать и расспрашивать: «Это что, а это откуда?» Я отвечала, а после увидела у нее в глазах такую зависть! Даже не только зависть, а что-то, будто она меня ненавидит, но скрывает. С тех пор я старалась с ней не встречаться и больше никогда никого к себе не звала. Так же, как и родители. У них тоже никогда не было друзей. Знаешь, там, наверху нет равных. Одни ниже — тогда они завидуют и хотят занять твое место, а другие выше — относятся свысока, иногда боятся и вредят от страха. Я с этим выросла. Поэтому подруг у меня нет. Разве что ты — моя лучшая подруга.
— В пробуждении! — сглотнув комок в горле, сказал Горлов. — Я твоя лучшая подруга в пробуждении.
— И тебе не будет неприятно со мной спать?
— Господи! О чем ты говоришь? — воскликнул Горлов.
— Все равно меня не брошу потому, что я хорошая? — чуть улыбнувшись, повторила она. — Я тебе так благодарна, ты не представляешь.
— Куда ты поедешь? — заметив, что Лариса собирается встать, спросил Горлов.
— К тебе и с тобой нельзя. Значит остается одно — укрыться у мамы. Правда, рассказать ей ничего нельзя, но это даже хорошо… Только не провожай, я хочу одна, такси возьму и доеду.
— Я все-таки попробую что-нибудь придумать, — целуя Ларису, шепнул Горлов, но сам не знал что.
3.17 По шаткой лестнице, не глядя вниз
— Борис Петрович, когда поедем? — через полуоткрытую дверь спросил Володя.
Горлов посмотрел на часы — было начало десятого.
— Езжай, я сам доберусь, тут недалеко, — сказал он, вспомнив, что обещал встретиться с Рубашкиным.
— Что делаешь? — спросил Горлов, когда тот снял трубку.
— Читаю книгу, которую ты советовал — и не оторваться. Какое-то странное ощущение, будто сам летаешь, как эта чайка. Я бы все отдал, чтобы так писать. Вот послушай: «Ему показалось, что скала — это огромная кованная дверь в другой мир. Мгновенный удушающий страх, удар и мрак, а потом Джонатан Ливингстон поплыл по какому-то странному, странному небу, забывая, вспоминая и опять забывая, ему было страшно, и грустно, и тоскливо, отчаянно тоскливо…»
— Если тоскливо, значит, надо добавить, — прервал его Горлов. — Как ты говоришь, отчаянно добавить.
— Честно говоря, у меня финансовый кризис. Катя каждый день стонет и мечется — все, что получаю ей отдаю, и все равно мало, — вздохнул Рубашкин.
— Ты хотел поговорить об общественных проблемах, помнишь? — сказал Горлов.
— Когда?
— Минут через пятнадцать в Матвеевском садике. На закуску — бутерброд с колбасой. Устроит?
— И с соленым огурцом, — сразу оживился Рубашкин.
— У меня только маринованные, — засмеялся Горлов. — Все, сейчас выхожу.
За день потеплело, прозрачный воздух был мягким, и Горлов подумал, что вот-вот наступит весна. Он перешел Кировский проспект и через несколько минут вошел в садик напротив рубашкинского дома. На газонах еще лежал не стаявший грязно-серый снег, но дорожки уже подсушило, только по краям было мокро, и текли ручьи. Подстелив газету Горлов сел на скамейку и вскоре увидел выходящего из подъезда Рубашкина. Тот перешел дорогу и, войдя в сад, остановился совсем близко. Горлов не стал его окликать, а Рубашкин, почти не двигаясь, сосредоточенно смотрел куда-то вглубь сада, где несколько человек выгуливало собак.
— Петя! — устав ждать, позвал Горлов. Рубашкин обернулся и, подойдя, опустился рядом.
— По застывшим садам молчаливо несутся борзые, — сказал он, кивнув в сторону.
— Намек понял — сейчас и мы понесемся, — Горлов достал из кармана маленькую «Московской», сверток со стаканами и закуской.
Они выпили, не чокаясь и думая каждый о своем.
— Так ты подумал? — прервал молчание Рубашкин.
— Могу внести тысяч пять из своих, — ответил Горлов.
— Деньги, конечно, всегда нужны. Спасибо. А ты сам не хочешь участвовать? Мы можем выдвинуть тебя в депутаты, поможем организовать предвыборную агитацию, — предложил Рубашкин.
— Бог с тобой, Петя. У меня и так голова кругом. В министерстве спохватились, выделяют финансирование… — Горлов замолчал, вспомнив, что нельзя говорить Рубашкину даже о названии работы, -… к тому же кооперативные дела: начали оформлять покупку корабля. Там одних бумаг килограмма три утвердить надо. А магазин, тут недалеко? Я, естественно, в детали не вникаю, но, поверь, забот хватает.
— Думаю, Боря, что твое участие дороже пяти или даже десяти тысяч, — сказал Рубашкин. — Я в последнее время замечаю, что с каждым днем вокруг нас все больше каких-то странных людей. Некоторые — откровенные психопаты, им не в политику, а в дурдом надо, на других взглянешь — пробы негде ставить, мошенники и жулье, а кое-кто, особенно из кооператоров — себе на уме. Когда победим на выборах, эти у пирога будут первыми. Всех растолкают и задавят, им на все плевать. А большинство — неудачники, социологи называют таких маргиналами. Амбиций и самомнения — выше крыши. Для них главное — вылезти наверх, чтобы заметили и оценили.
— Только ты один это заметил? — спросил Горлов, подумав, что Рубашкин вряд ли считает себя неудачником.
— Многие это видят, но общий курс таков: дружить со всеми, кто против коммунистов. Поэтому такой умный и деятельный человек, как ты — на вес золота.
— Хорош самородочек! Восемьдесят килограммов живого веса. Здорово ты меня оценил, — засмеялся Горлов. — Кстати, почему ты решил, что вы победите на выборах?
— Знаю, как люди настроены. Сам посуди: семьдесят лет обещают хорошую жизнь, а результат? Народ ошалел от дефицита, что ни спроси — ничего нет. Этот год все расставил по местам. Люди готовы черта в ступе выбрать, лишь бы что-то изменить к лучшему.
— Возможно, ты и прав, но в депутаты все равно не хочу. Не выйдет из меня народного трибуна — характер не тот. Систему наведения спроектировать или вооружение с корабля снять — другое дело! Это понятно, это конкретно! Понимаешь, конкретно! — воскликнул Горлов.
— Видишь ли, Боря, победить на выборах в Советы — только начало. Следующий шаг — сформировать новую исполнительную власть. Если оставим старую, все пойдет прахом. Партократия хитра, умела и в отличие от нас хорошо организована. Вот и организуют голод или какую-нибудь аварию вроде Чернобыльской, и тогда нас сметут, а власть захватят генералы с полковниками. Проблем они не решат, но так завинтят, что Брежнев святым покажется. Ты когда-то ругал меня, что не думаю об экономике. Думаю! Мы все думаем! И, в первую очередь, о том, кто будет ею руководить.
— Ты имеешь в виду меня?
— Тебя, Боря! В конце концов, какая разница, кто сделает тебя начальником? Ты же был в восторге, когда засветило назначение в Челябинске?
— Ну, это давно было, — поморщился Горлов.
— Правда глаза колет? — спросил Рубашкин, и Горлов не нашел, что ответить.
— Конечно, мы не сможем назначить тебя министром, ни даже директором Объединения, это не в наших силах… пока. Но исполкомом ты бы управлял не хуже, а лучше нынешних.
— Ленгорисполком не потяну, а захудаленький район — запросто, — улыбаясь, согласился Горлов.
— И на том спасибо! Давай допьем остатки.
— Ты, Петя, сегодня какой-то задумчивый, на себя не похож, — выпив, сказал Горлов. — И мысли необычные: то, тяпнув стакан на скамейке в саду, председателей исполкомов готовишь, то о летающих чайках мечтаешь.
— Книжка твоя навеяла, я ее еще немного подержу — можно?
— Держи, сколько хочешь, не к спеху, — сказал Горлов.
— Ты-то сам ее читал?
— Читал, но, честно говоря, не понял, отчего ею так восхищаются. Одна моя знакомая на нее, как на Библию молится.
— Хороший человек твоя знакомая, — сказал Рубашкин.
— Кстати, Петя, не мог бы помочь, ты ведь многих знаешь. Жене одного моего приятеля какой-то дурацкий диагноз ставят по женской части. Устроить бы к хорошему специалисту на консультацию, — вдруг решил спросить Горлов.
— Какой диагноз?
— Подозревают опухоль… доброкачественную, — Горлов почему-то не смог повторить ту болезнь, которую назвала Лариса.
— У Вити Таланова кто-то был в институте Отто. Сегодня же позвоню. Думаю, что-нибудь получится. Ты куда?
— Поеду к себе. Считай, вторую ночь не сплю. К тому же в Мурманске тяжело пришлось. Пошел с моряками в баню, утром еле ноги унес, — зевнув, сказал Горлов. — Приеду и лягу спать. Завтра опять ни свет, ни заря.
* * *
— Наконец-то! Ты совсем замотался, на себя не похож. Ужинать будешь? — Нина подозрительно принюхалась, но ничего не сказала.
— Выпили с Рубашкиным, — виновато объяснил Горлов.
— Он недавно звонил, просил перезвонить, как только придешь.
— Больше никто не спрашивал?
— Из Краснодара просили передать, что пригонят твою машину на следующей неделе, а две фуры с консервами пока задерживаются. Зато могут отгрузить двадцать ящиков грузинского коньяка. Ждут, чтобы ты решил.
— Понятно! Поступим как в том анекдоте: украли ящик коньяка, продали, а деньги пропили. Помнишь?
Пока Нина готовила ужин, Горлов позвонил Рубашкину.
— Все в порядке, Таланов обещал все устроить, но просил, чтобы ты с ним связался, запиши телефон и позвони сразу, пока он дома, — сказал Петр и быстро продиктовал номер.
— Подожди, я забыл, как его зовут?
— Витя… то есть Виктор Львович.
— Все готово, иди, — заглянув в комнату, позвала Нина, но Горлов махнул рукой, чтобы не мешала.
— Виктор Львович, это Горлов, Петя Рубашкин сказал…
— Да, он только что со мной говорил. Пусть ваша знакомая позвонит… — Таланов назвал номер и к кому обратиться. — Но у меня к вам ответная просьба.
— Мы уже с Петром договорились, сделаю все, что могу, — торопясь, сказал Горлов.
— Я выдвинут кандидатом в депутаты Ленсовета по 213 округу. Это в Куйбышевском районе. До выборов не так уж много времени…
— Что конкретно я могу сделать? — спросил Горлов.
— Вряд ли уместно просить вас ходить по квартирам. Но есть одно направление, на котором очень нужна помощь. У меня совсем плохо с изготовлением печатных материалов: листовки, письма и всякое такое.
— Что-нибудь придумаем. Давайте завтра встретимся вместе с Петром и все обговорим, — обещал Горлов. Отказать было невозможно, хотя ввязываться в трудную и хлопотную работу очень не хотелось.
— Все стынет! — крикнула из кухни Нина, и Горлов почувствовал, что она раздражена.
Нужно было сообщить Ларисе, но звонить ей домой было нельзя — ее муж видимо запомнил его голос. К тому же Горлов вспомнил, что она собиралась ехать к родителям. Их телефона он не знал и решил попросить Ларисину подругу. Та записала его номер и обещала разыскать Ларису, чтобы та срочно позвонила.
Прошло минут пятнадцать. За это время Горлов успел съесть картошку с остывшей подливкой и выпил чая. Когда зазвонил телефон, он вскочил так резко, что уронил тарелку.
— Можно Бориса Петровича? — осторожно спросила Лариса.
— Это я! — воскликнул он. — Запиши номер: завтра ты должна позвонить в институт Отто и сказать, что от Таланова Виктора Львовича. Тебя будут ждать и сделают все, что возможно. Никаких денег или подарков — я обо всем договорился.
— Бесполезно!
— Сейчас не время для споров, делай, как я сказал! — закричал Горлов.
— Хорошо, позвоню, — неожиданно согласилась Лариса. — Куда тебе звонить?
— Вечером буду у себя в конторе. После шести.
— С кем ты так грубо разговариваешь? Разве так можно? — спросила Нина.
— С кем надо! — оборвал ее Горлов и стал раздеваться. Он заснул, едва коснувшись подушки и не чувствовал ничего, пока яркий луч солнца не проник сквозь неплотно закрытую занавеску.
3.18 Мы на выдумки хитры
Горлов обомлел, увидев Ларису. Она была похожа на картинку из модного журнала или на счастливую героиню французского фильма из жизни миллионеров.
— К тебе не прорваться, — с порога сказала Лариса и, подойдя, поставила на его стол бутылку коньяка «Двин». — Никогда не задумывалась, что обычно дарят волшебникам.
— Девочки, пройдите в соседнюю комнату там все объяснят. И ты, Таня, пока погуляй, — велел Горлов, выпроваживая всех из комнаты.
— Милый, у меня все хорошо. Представь, я совершенно здорова, — Лариса обняла и поцеловала его в губы, едва они остались одни. — Я так странно себя чувствую, будто несла какую-то непосильную тяжесть, и вдруг стала легкой, как пушинка.
На приставном столике звонили сразу три телефона, в дверь кто-то заглянул, но Горлов услышал только удивленное «Ой, извините!»
— Значит, ничего не было? — спросил он.
— Ничего-ничегошеньки! Там замечательная врачиха, она сказала, что мне еще рожать и рожать…
— Давай пока подождем, — вставил Горлов.
— … и можно летать! Без всяких ограничений. Прости, но я тебя не послушалась — съездила в распределитель и подарила врачу огромную коробку конфет.
— Борис Петрович, мы уже час ждем, — заглянули в дверь сразу три девушки.
— Идите в соседнюю комнату к Пете Рубашкину, он объяснит, — виновато развел руками Горлов.
— Что здесь творится? В коридоре тьма-тьмущая народу и все — женщины, а к тебе не протолкнуться: меня чуть не побили, что без очереди…
— Потом, я занят! — закричал Горлов, заметив открывающуюся дверь. — Отсюда надо удирать! Я, кстати, сегодня не обедал и не ужинал. Поедем?
— На край света! — смеясь, воскликнула Лариса. — Хоть на край света. С тобой!
— На край, так на край, подожди, только найду визитную карточку, — сказал Горлов, перебрасывая с места на место наваленные на стол бумаги. — Вот! Это в Репино, кооперативный ресторан «Волна». Дерут безбожно, но, говорят, очень вкусно и мало народа. Ты когда-нибудь ела шашлык из форели? Или не из форели, а из осетрины, я забыл.
Продолжая говорить, Горлов снимал и опускал трубки телефонов, но секунду помолчав, те снова начинали звонить. Наконец он не выдержал и, уместив в одной руке три трубки, вежливо сказал: «У нас технический перерыв, позвоните через пятнадцать минут». И бросив трубки на стол, добавил: «Когда нас не будет».
На ходу сказав, Рубашкину, чтобы оставался за него, Горлов провел Ларису через заполненный людьми коридор, и они сели в машину.
— В Репино, Володя! — велел Горлов водителю и, предупреждая его недовольство, объяснил: «Там и пообедаем… вместе с ужином».
— Ты меня вспоминал? — тихо спросила Лариса.
— Пожалуй, не часто, — подумав, признался Горлов. — Правда, иногда очень хотелось позвонить, но стеснялся тревожить твою подружку. В эти дни столько всего навалилось — самая настоящая круговерть. Если бы меня спросили, что я больше всего хочу…
— Я тоже, — сказала Лариса и, потянувшись, поцеловала его в щеку.
— Вовсе не это. Больше всего я хочу выспаться. За четыре дня, что мы не виделись, вряд ли наберется часов двенадцать…
— Что же ты делал? Впечатление такое, будто готовишь конкурс красоты, — сейчас это модно, — столько девушек у себя собрал.
— Вовсе нет! — засмеялся Горлов. — Это я твою диагностику отрабатываю. А все девушки, которых ты видела — это телеграфистки. Приезжают со всего города и, не поверишь, совершенно бесплатно.
— Какая связь? — удивилась Лариса.
— Когда ты мне рассказала, я сперва не знал, что делать и кого просить. А потом вспомнил про Рубашкина — он столько всякого народа знает…
— Это который раньше у тебя работал, из-за него тебя хотели посадить?
— Тот самый. Он все бросил и пошел в журналисты. Правда, не очень у него получается, хотя делает вид, что все в порядке. При этом Петя просто сдвинулся на борьбе за демократию, про коммунистов заговоришь, он трястись начинает, и не остановить. В общем у него много всяких знакомых, в самых неожиданных местах. Я и попросил его помочь. Он мне в тот же вечер позвонил, что его приятель все устроит. Так все и получилось. Однако приятель тоже оказался демократом, какая-то шишка в их Народном фронте. Слышала про такой?
— Конечно! Дома только и слышно: «лэ-нэ-фэ такой, лэ-нэ-фэ сякой». Впечатление, что в этом «эл-эн-фе» сплошные шпионы и враги народа, поголовно все!
— Так, этот приятель хочет стать депутатом Ленсовета и попросил помочь в агитации. Отказаться невозможно. Но как помочь, он и сам не знает. До выборов меньше двух недель осталось! Я конечно посадил всех, кто под руку попался за пишущие машинки. Картина еще та: входишь в лабораторию, а там, будто из пулеметов стреляют — листовки печатают!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57