Два митинга были проведены неформальной группой «Зеленая вахта» и один — недавно проявившейся организацией «Христианско-демократический союз», лидер которого — В. Савицкий, взят в оперразработку. В отношении данных митингов активные мероприятия не проводились ввиду их малочисленности и размытой идеологической направленности.
Активизация негативной деятельности на территории ответственности райотдела КГБ проявилась и в значительном росте случаев распространения листовок антисоветского содержания, например: «Марксизм-ленинизм — идеология недорослей», «Долой самодержавие КПСС!» «Коммунизм — это фашизм плюс оболванивание всей страны», «Терроризм и репрессии не спасут коммунономенкалтуру», «Обком — к стенке, Горком — на нары, райком — на „химию“, „От перестройки — к революции“, „КГБ — преступная организация“, „КГБ = Гестапо“, КП-Эс-Эс = Эс-Эс: кто член КПСС — тот солдат из войск Эс-ЭС» и т.п.
На всякий случай Коршунов еще раз перелистал папку с образцами изъятых листовок и неожиданно наткнулся на тетрадочную страничку, исписанную крупным, прыгающим почерком:
Я верю: в канун торжества,
Которое чтим мы особо,
Лишь в полночь затихнет Москва -
Восстанет сам Сталин из гроба!
На нем всем известный мундир,
И очи прищурены зорко.
Увидит он нынешний мир,
Где честным чекистам так горько
На башне пробили часы,
Знамена под ветром алеют.
Рукой поправляя усы,
Нисходит наш Вождь с Мавзолея!
«Кто-то из наших ветеранов. Надо бы найти этого человека, поддержать, проявить внимание. Ведь как наболело у людей на сердце», -подумал Коршунов и отложил листок, чтобы при случае зачитать среди своих.
Закончив писать, он перечитал черновик и потянулся к телефону вызвать машинистку, но зазвонил аппарат внутренней связи. Помощник Суркова приказал немедленно прибыть в Управление со всеми оперативными материалами по разработкам объектов «Торин» и «Звездочет».
2.17.4 Ланч генерала Суркова
Коршунов просидел в приемной больше часа, успев прочитать и обдумать статью Щекочихина, с которой его ознакомили под расписку. Он собственно читал не саму статью, а копию, размазанную краской от множительного аппарата «Эра», на которой внизу, под грифом «Секретно» уже выстроились в столбец подписи руководителей отделов и служб Управления.
Наконец раздался глухой скрежет, и огромные часы пробили пять мощных ударов. Часы стояли в углу с незапамятных времен и обросли легендой: их, якобы, реквизировал в Зимнем Дворце сам Дзержинский, и поставил к себе в кабинет на Гороховой, выделив среди прочих атрибутов царизма из-за наличия тяжелых и легко снимающихся гирь, чтобы вразумлять непонятливых.
— Проходите, Коршунов, — с последним боем часов сказал дежурный адъютант.
Миновав двойные двери, Коршунов вошел кабинет начальника, но там никого не было и он остался стоять у входа.
— Проходите, Павел Васильевич, — и Коршунов увидел открытую дверцу, обычно закрытую портьерой. За ней оказался обеденный зал с овальным, столом из красного дерева, один конец которого был накрыт льняной скатертью. Сурков уже шел ему навстречу; он, видимо, принимал душ, аккуратно зачесанные волосы поблескивали капельками влаги. Он был одет в идеально отглаженный и застегнутый на все пуговицы двубортный костюм в полоску, и Коршунову стало неловко за свою не совсем свежую сорочку и пузырящийся на локтях пиджак.
— Знаю, вы еще не обедали, так что милости прошу, — Сурков жестом указал Коршунову садиться за стол. — После загранработы никак не могу привыкнуть к обедам. Ведь у англичан в середине дня ланч. Я поначалу так и говорил, но потом узнал, что шепотки какие-то возникли: дескать, чудит генерал, не по-нашему чудит. Думал, думал, потом вспомнил пионерлагерь и придумал: полдник! К полднику уж никто не придерется.
— Да вы не стесняйтесь, Павел Васильевич. По тридцать капель даже доктора рекомендуют. Вот этого возьмите на закуску, — генерал налил рюмки и придвинул блюдо с мелко нарезанной серебристой рыбой.
— Я, знаете ли, Алексей Анатольевич, не люблю селедку, — признался Коршунов и по лицу Суркова понял, что выбрал правильный тон, обратившись по имени-отчеству и показав, что не стесняется, отказавшись от предложенной закуски.
— Господь с вами! Какая же это селедка? — всплеснул руками Сурков. — Это — омуль, натуральный байкальский омуль. Помните, как в песне: «… славный корабль — омулевая бочка»? А вот — копченый лосось, редкий, признаться, деликатес. Даже капиталисты им нечасто лакомятся. Мне товарищи присылают, знают мою слабость по части чревоугодия.
Собеседники чокнулись, но Коршунов не выпил, только пригубил. Водка была сладковато-горькой с едва уловимым привкусом каких-то трав, а омуль, который он все же попробовал, оказался нежным и очень подходил к напитку. Подумав, Коршунов выпил до дна и не отказался от второй, закусив ее знаменитым лососем.
— Наша осетрина не хуже, а кавказская форель на вертеле, пожалуй, и лучше, — осторожно заметил Коршунов, подумав, что не зря приглашен, видимо, генерал хотел приглядеться к нему в неожиданной ситуации.
— Ну, вряд ли стоит портить аппетит спором о вкусах, тем более — гастрономических, — засмеялся Сурков.
Порученец в накрахмаленной белой куртке, как у официанта, принес горячее: ростбиф с овощным гарниром. Мясо было нежным и хорошо прожаренным. Генерал сосредоточился на еде, быстро и аккуратно орудуя ножом и вилкой. Коршунов тоже молчал, не решаясь заговорить первым.
После того, как на столе появился кофейный сервиз, а все лишнее было убрано, Сурков наконец заговорил:
— Сильно ошибается тот начальник, который думает обойтись без подчиненных, но подчиненный, считающий, что может обойтись без начальника, ошибается еще сильнее.
Этих слов Коршунов никак не ожидал — генерал чуть изменил цитату из Ларошфуко, которую он только вчера записал в свой личный блокнот и перед уходом запер в ящик стола.
Заметив удивление собеседника, Сурков довольно улыбнулся:
— Чему ж вы удивляетесь, Павел Васильевич? Я должен знать, чем занимаются мои офицеры в свободное время. О вашем, так сказать, хобби собирать изречения и афоризмы мне давно докладывали. Психологи даже сопроводили ваши выписки обстоятельной справочкой об особенностях вашего характера…
— Надеюсь, ничего предосудительного? — выдавив кривую улыбку, спросил Коршунов.
— Тщеславны несколько выше нормы. Впрочем, «добродетель не достигла бы таких высот, если бы ей в пути не помогало тщеславие», не так ли?
— Начальники нетерпимы к тщеславию подчиненных потому, что оно уязвляет их собственное, — нашелся Коршунов, вспомнив свои записи.
— Ну, ко мне это не относится, а вот глупость и разгильдяйство я действительно не терплю и стараюсь на них реагировать. Иначе моим плечам пришлось бы расстаться с головой. А кому нужна голова без плечей? — добродушно ответил Сурков и, как бы между прочим, спросил: — Так что вы думаете об этой статейке и ее последствиях?
«Вот, зачем он меня позвал», — похолодев, догадался Коршунов.
— Не стесняйтесь, у нас откровенный разговор, — подбодрил собеседника Сурков.
— Следует признать, что при осуществлении оперативной разработки и ее реализации допущены серьезные просчеты. Факт расшифровки оперативного интереса к Брусницыну, а также форм и методов нашей работы безусловно имеет место, — осторожно высказался Коршунов.
— Что-то вы не своим языком заговорили, Павел Васильевич, — прервал его Сурков. — Давайте конкретнее. Главный вопрос: что известно нашему противнику о замысле операции «Дымок» в целом? Какое противодействие следует ожидать в плане засветки и дискредитации наших дальнейших мероприятий?
— Думаю, противник выстроил достаточно точную логическую цепочку, располагая фактами по реализованной части оперплана «Волкодавы» и… — Коршунов замялся, -… разрешите откровенно, товарищ генерал?
— Конечно! — воскликнул Сурков.
— Одним из наших проколов стало совещание в Обкоме. От вас скрыли вопиющие нарушения, допущенные в ходе обыска, благодаря которым Рубашкин стал очевидцем этого мероприятия. С другой стороны проявился фактор случайности: никто не ожидал, что он проберется на совещание в Смольный, запланированное как начало подготовки к завершающей, открытой фазе операции «Дымок». В сложившейся ситуации ваше упоминание о найденном у Брусницына оружии сыграло против нас, засветив следующий этап реализации. В тот момент вы приняли единственно правильное, хотя и нелегкое, решение по нейтрализации главного возмутителя спокойствия — Рубашкина.
— Не занимайтесь подхалимажем, я только утвердил ваше предложение, — вставил Сурков. Коршунов заметил, как на лице генерала обозначились носогубные складки, он выглядел хмурым и сосредоточенным.
— Боюсь, не видать мне поощрения за это предложение, — чуть улыбнувшись, скаламбурил Павел Васильевич.
— Нам не привыкать: либо щит и меч, либо голова с плеч, — взяв себя в руки, пошутил Сурков, но его улыбка сразу растаяла. — Нельзя не согласиться с вашим анализом: схвачена самая суть ситуации. Тем более хочется услышать прогноз.
— Не берусь предсказать, как поведет себя высшее руководство, если наши действия станут предметом информационного противоборства. В нынешних условиях у нас нет подавляющего преимущества в этой сфере.
— Пожалуй, не только подавляющего, вообще никакого преимущества! — воскликнул Сурков.
— К тому же в настоящий момент мы утратили главное в замысле всей операции: инициативу, — продолжил Коршунов. — При продолжении операции нас могут вынудить уйти в глухую оборону — пойдут проверки, заверещат депутаты-демократы, вроде Станкевича с Собчаком…
— Ну, с этими-то справимся, — отмахнулся генерал.
— Сегодня утром я готовил справку о положении в районе. Получается, что при полном напряжении всех сил и средств, включая партийный и комсомольский актив, удалось провести всего пять митингов с нужной направленностью. На них собрали меньше двух тысяч. А неформалы, не имея никаких организационных ресурсов, легко привлекли на свои семь сборищ свыше десяти тысяч. Если же учесть численность демонстрации в защиту Гдляна и Иванова, то завтра мы рискуем получить массовые акции по поводу Брусницына. Вы приказали говорить откровенно, поэтому скажу, что ситуация тревожная, есть признаки, что она выходит из-под контроля.
— Вижу вы клоните к тому, что следует свернуть операцию? — прищурившись, как от яркого света, спросил Сурков.
Все будет зависеть от того, что он ответит, подумал Коршунов и, глубоко вздохнув, коротко выдохнул: «Так точно! Следует свернуть!»
— Ну, что ж, ваше мнение убедило в правильности моего решения. Для Москвы подготовим справку по «Волкодавам» в самых общих чертах, не вдаваясь в глубину предварительной проработки и ее связи с замыслом операции «Дымок». Я прошу вас немедленно подключиться к ее подготовке. Для этого я освобождаю вас от нынешней должности. Пока будете за штатом в моем непосредственном подчинении. Не забудьте: виновные в расшифровке спецмероприятий должны быть примерно наказаны. В первую очередь, этот — как его, Арцыбашин?
— Арцыбулин, товарищ генерал!
— Да, Арцыбулин! Надо же придумать — хлестать водку во время обыска, черт знает с кем. Таким вообще не место в органах. Пусть гуляет, дышит свежим воздухом, пока зима и снега толстый слой, — Сурков было повысил голос, но передохнув, продолжил сухо и ровно. — Предложения по остальным — на ваше усмотрение, кроме Косинова. Нечего ему в аппарате Управления делать! Переведем с понижением на ваше прежнее место. Думаю, пока все. Проекты документов представите лично мне по мере готовности в течение ближайших трех… нет, двух дней, начиная с завтрашнего.
Коршунов понял, что беседа подошла к концу и, встав, попросил разрешения уйти.
— И последнее, Павел Константинович! — окликнул его у самых дверей генерал. — Я не оговорился: Павел Константинович! Интуиция мне подсказывает, что скоро придется забыть ваш оперативный псевдоним. Конечно, Коршунов — это хорошо, это устрашает! Орел, ястреб, коршун — смелые и гордые птицы. Видят противника с большой высоты, поражают стремительно и беспощадно. Именно так жили и работали наши предшественники. Но, боюсь, грядут другие времена, и у меня есть на вас определенные наметки. Впрочем, еще будет время их обговорить. Все! На этот раз действительно все. Можете быть свободны!
2.17.5 В сумерках
На душе было маятно беспокойством и неприкаянностью. Еще утром Рубашкин опять разругался с женой. Накричав обидное, он оделся теплее и сунул в карман куртки недопитую вечером бутылку «Пшеничной» с бутербродом из плавленого сырка «Дружба». На последнюю перед полуденным перерывом электричку он успел вовремя. В вагоне было пусто и зябко, из щелей в полу и окнах несло сырым холодом.
Прислонившись к стеклу, Рубашкин с трудом продышал дырочку в наледи. У несущихся мимо пейзажей было только два цвета: черный и белый. Белыми были низкое небо, поля, крыши и хлопья снега на неподвижных елях; черным — все остальное, даже ватник на старушке, куда-то бредущей вдоль полотна, казался темным.
На остановке в Солнечном он вышел и по пути, не торопясь, выпил полбутылки прямо из горлышка. Стало тепло, даже жарко, но хмель не подступил, голова оставалась ясной.
«Выпили, но не забалдели», — Рубашкин вспомнил любимую шутку Бори Горлова, когда не хватало.
До залива было километра два: сперва по долгой и прямой, всего с одним поворотом Вокзальной улице, потом чуть наискосок вдоль старого, проложенного финнами еще до революции Приморского шоссе.
Дойдя до перекрестка, Рубашкин аккуратно опустил пустую бутылку в заваленную снегом урну у входа в магазин. Внутри было пусто и убого, как в колхозном сельпо. В дальнем конце, привалившись грудью к прилавку, скучала пожилая продавщица в меховой телогрейке поверх халата.
— Мне бы пару пива, — попросил Рубашкин.
— Пива не завозят, еще на той неделе кончилось, — оживилась она.
— Тогда маленькую «Московской», — заметив знакомые бело-зеленые наклейки, обрадовался Рубашкин.
— Вы с Луны свалились? Или иностранец? Не знаете, что винно-водочные до двух не даем?
Рубашкин посмотрел на часы — оставалось чуть меньше четверти часа.
— Я подожду, — сказал он.
— До трех! — злорадно ухмыляясь, уточнила продавщица.
— Почему? — выходя из себя, крикнул Рубашкин.
— С двух до трех обеденный перерыв! А будете выражаться, милицию вызову. Вот, видите кнопка?
Рубашкин проглотил готовое сорваться ругательство и, выходя, изо всей силы пнул ногой дверь. Но громкого хлопка не получилось, только скрежет проржавевшей пружины. С наружной стороны двери намертво приклеился кусок бумаги с крупными буквами:
В семь часов поет петух,
В десять — Пугачева.
Винотдел закрыт до двух,
Ключ у Горбачева!!!
Рубашкин рассмеялся и злость, как рукой сняло. Прочитав дважды, чтобы на всякий случай запомнить, он пошел не к морю, как собирался, а по шоссе в сторону города. Дома стояли заколоченными, было тихо и пусто. Голые неподвижные деревья будто плыли в густом молочном тумане.
А летом здесь все было ярким и праздничным. За голубыми или зелеными заборами играли дети, хлопало под ветром разноцветное белье, шла отгороженная и загадочная жизнь опрятных государственных дач. Их обитатели изредка выходили за границы своих владений и запросто прогуливались от дома до золотистой кромки залива. Секретари райкомов, горкомов и обкомов, утомленные работники исполкомов: Фрол Козлов, по слухам проворовавшийся еще при Хрущеве, безвестно канувший Юрий Замчевский, полные тезки Смирновы — оба Николаи Ивановичи, один был председателем горисполкома, другой командовал Советской властью в области, — Василий Толстиков, придумщик суда над Иосифом Бродским, навеки впечатанный в мировую историю громогласными призывами закрыть эрмитажные залы импрессионистов.
Здесь отдыхали Булганин, Маленков, Хрущев, Суслов, Косыгин, Андропов и многие, многие другие — их следы давно замело мелким прибрежным песком, замыла неугомонная финская волна.
Последними были сменивший Толстикова Григорий Васильевич Романов и Юрий Филиппович Соловьев, бесцветный и, пожалуй, самый безобидный из всех ленинградских секретарей, ничего плохого о нем не говорили. Впрочем, и хорошего — тоже. Даже Гидаспов, за семь месяцев прославился больше, чем Соловьев за несколько лет!
Рубашкин помнил многих — на лето родители снимали у хозяев покосившийся сарайчик с керосинкой и старинным примусом.
В детстве отец водил его гулять к «Арке» — так называли деревянную ротонду с надписью «Курортный район Ленинграда». Рядом кустились чайные розы и между ухоженных клумб замысловато извивались посыпанные толченым кирпичом прогулочные дорожки. Петру было года три или четыре, когда на придорожном холме соорудили пятипролетную каменную лестницу, а на самой вершине возвысился памятник Сталину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57