- Ты почему такой? - спросил его Спантамано.
- Какой?
- Ну... вот, смотри: солнце кругом, птицы летают, ящерицы бегают, все
радуются, а ты угрюмый. Почему?
- Что - солнце? - печально ответил Датафарн. - Солнце всходит,
заходит, а мир... мир остается злым и темным, как всегда.
- Как ты сказал? - удивился Спантамано. - Мир - всегда злой и темный?
- Конечно! Разве горе и мука, которым не видно конца, разве кровь,
что каждый час льется на земле, разве землетрясения, извержения
огнедышащих гор, ураганы, град, потоп, война, пожары, мор - все это не
говорит, что миром правит зло?
- Хм... - Спантамано растерянно поглядел на Датафарна. - Я не думал о
таких вещах. Но... кажется мне: ты не прав. Только ли зло на земле? А сила
добра? Какой же ты приверженец Заратуштры, если не чтишь Охрамазду, бога
добра и света?
- Добро? - Датафарн усмехнулся. - О люди! Вы видите в словах только
оболочку, но не добираетесь до их внутреннего смысла. Что такое добро?
Чистого добра не бывает. Все зависит от того, кто совершает действие.
Понимаешь?
- Нет, - откровенно признался Спантамано.
- Ну вот, если тигр нападет на буйвола, он совершит - что? Добро для
себя - ведь коли он не съест буйвола, то умрет с голоду. Верно?
- Ну.
- И если буйвол распорет тигру брюхо, то он тоже совершит добро -
добро для себя. Так?
- Так.
- Значит, добра самого по себе нет. Корень всего на земле - голод.
Каждое существо хочет есть. Чтобы не умереть с голоду, оно ест других.
Чтобы оправдать свой поступок, оно объявляет жертву носителем зла, а себя
- носителем добра. Добро - это просто красивое слово, которым прикрывают
зло. Суть жизни в том, чтобы есть друг друга.
- Ты говоришь о тиграх и буйволах. А у людей как?
- У людей еще хуже! Верней, о людях я и говорю. Зверь - тот хоть не
болтает. Ест - и все. А человек - каких только пышных слов не выдумает он,
прежде чем слопать себе подобного. "Добро", "истина", "справедливость",
"благо" - о себе и "вероотступник", "возмутитель спокойствия" - о жертве,
- все это говорится только для того, чтобы помех скушать жертву. Вспомни
уроки прошлого. Финикийцев ели египтяне, египтян ели ассирийцы, ассирийцев
ели мидяне, мидян ели персы, теперь юнаны едят персов. Бесс проглотил
Дариавуша, ты пожрешь Бесса. Разве не так? Земледелец грабит кочевника,
кочевник грабит земледельца. Богатый обдирает бедного, бедный убивает
богатого. Муж угнетает жену, жена доводит мужа до безумия. Все
человечество охвачено звериной алчностью. Каждый стремится втоптать
другого в грязь, чтобы возвысится самому. Так было, есть и будет до тех
пор, пока человечество совсем не лишится разума и не истребит само себя.
Вот почему я презираю людей. Понимаешь?
- Ни дайва не понимаю? - зло сказал Спантамано. Он и впрямь не
понимал темных речей иранца, но смутно чувствовал: в них что-то не так.
Душа молодого согдийца бессознательно сопротивлялась грубому и бесстыдному
смыслу откровений Датафарна.
"Удивительный народ эти персы, - подумал он с досадой. - Прославились
на весь мир силой, мудростью, умелостью рук, а теперь что из них стало?
Вот до чего довели вас Гахаманиды", - мысленно обратился он к собеседнику.
- Не понимаешь? - холодно сказал Датафарн. - Откуда тебе понять -
ведь жизнь еще не обломала твои бодливые рога.
- Твои обломала уже?
- И как еще! Знаешь ли ты, что десять лет назад я потерял в
междоусобице свои владения, дом и всех родичей? Я одинок и гоним, как дух
степей.
- А! - Спантамано оживился. - Вот откуда у тебя печаль. Так почему же
ты не мстишь?
- Месть... - Датафарн вздохнул. - Отомщу одному, другому, а зло как
было, так и останется в мире.
- Наплюй ты на зло, ради Охрамазды! Отомсти, и тебе сразу станет
легче.
- Легче? Разве станет легче от мелочей, если я вижу несовершенство
самого мира?
- Слушай, так жить нельзя! - возмутился Спантамано. - Что дальше?
- Дальше? - Перс скривил губы. - Вот залезу в какую-нибудь дыру и
подохну.
"Конченный человек", - подумал Спантамано и, вытянув руку, стиснул
пальцы в небольшой, но крепкий кулак:
- Ну, я не такой. Раз уж я родился, то возьму от мира все, что мне
положено взять по праву живого человека!
Датафарн вдруг побледнел еще больше, закашлялся; изо рта у него
хлынула кровь. Спантамано отшатнулся от него с брезгливостью здорового
человека, но тут же устыдился, поддержал иранца под руку и крикнул слуг.
Те бережно сняли Датафарна с коня и положили в колесницу. После
небольшой остановки, когда перс отдышался, отряд снова тронулся в путь.
- Ты не любишь персов, - прошептал Датафарн. - Зачем ты заботишься
обо мне?
- Я не люблю тех персов, которые норовят меня съесть, - невесело
усмехнулся Спантамано. - А тех, кто хочет со мной мира, - тех люблю.
Речи перса не оставили заметного следа в разуме согдийца, но зато
заронили тревогу в его сердце. Чтобы уйти от недобрых предчувствий, он
яростно погонял коня. Дорога, по которой продвигался отряд, была
однообразной - те же нагромождения красных и черных скал, глинистые
бесплодные предгорья, равнины, покрытые чахлой солянкой, что встречались
Спантамано и в Сирийской пустыне, и к востоку от Тигра, и в стране персов,
и возле Парфянских гор. Люди жаждали отдыха в тени платанов, у широкого
бассейна, полного чистой холодной воды. Поэтому, когда на горизонте
возникли синей извилистой полосой сады Наутаки, беглецы вздохнули
облегченно и радостно.
Округ Наутака ["Новое поселение"] был небольшим, но чудесным уголком
в этой стране выжженных солнцем диких полей. По обе стороны дороги
тянулись ряды приземистых, но богатых темной, густой, сочной листвой
шелковиц. Между ними там и сям выступали кроны серебристых лохов. Журчала
в каналах мутная, бегущая с гор вода. На пашне работали люди в белых
одеждах.
Сама Наутака стояла на огромном холме. Над величественными
глинобитными стенами, из которых торчали ряды полусгнивших балок, летали
стаи голубей. Внизу, на площади перед воротами, шумел базар.
Ороба, о котором Спантамано много слышал, оказался человеком себе на
уме. Перед гостями предстал длинный, сухой и кривой, точно ствол абрикоса,
козлобородый старик в тяжелой, расшитой золотом одежде. Его худощавое
смуглое лицо показалось бы даже красивым, если бы он не задирал так высоко
свой нос, не кривил так спесиво губы, не выставлял так далеко подбородок.
Чванства у Оробы было хоть отбавляй. Он держался так, словно владел не
малым округом, а, по крайней мере, половиной белого света. Всем своим
видом он выражал не подобающее среднему вельможе блистательное величие, и
только иногда, когда взгляд его глубоких карих глаз падал на золотые
предметы и вообще на что-либо дорогое, лицо Оробы на миг утрачивало
горделивость и становилось хитрым, как у жадных и ловких проныр,
торговавших на рынке перед воротами его родового укрепления.
Бесс не являлся уже могущественным сатрапом, как прежде, однако все
еще считался первым человеком Согдианы. Поэтому Ороба низко поклонился ему
и поцеловал край его одежды, тогда как раньше пал бы перед ахеменидом ниц.
Вахшунварта, хотя и не корчил из себя невесть кого, был познатней и
побогаче Оробы. Но сейчас не Ороба нуждался в Вахшунварте, а наоборот.
Поэтому наутакец ограничился тем, что лишь свысока кивнул бактрийцу. При
виде Спантамано его лицо выразило недоумение. Он брезгливо оглядел
потертые шкуры, в которые облачился потомок Сиавахша, и грубо спросил:
- Ты кто т-такой?
Он был заикой. Бесс метнул на Спантамано быстрый косой взгляд. Он и
обрадовался тому, что Ороба унизил его врага, и встревожился: потомок
Сиавахша никому не прощал обид и однажды на пиру запустил кубок в голову
самого Дария. Неожиданная ссора могла внести раскол в среду согдийцев, а
Бесс нуждался в них сейчас. Но Спантамано, к удивлению сатрапа, даже не
поморщился.
- Я бедный человек по имени Спантамано, - ответил он Оробе смиренно.
В глазах его блеснула и погасла искорка. И Бесс вспомнил кота, играющего с
мышью. Ороба, услышав имя потомка Сиавахша, на миг смешался. Но сообразив,
что бояться нечего, он проворчал:
- Так это т-твои люди отбивают с-скот у моих пастухов, С-святой
Смысл?
Пенджикент и Наутака, владения Спантамано и Оробы, находились по
соседству. Их разделяли горы, через которые изголодавшиеся пенджикентцы
нередко ходили в набеги на юг.
- Случается, - ответил Спантамано спокойно.
Ороба не нашелся, что сказать, и отвернулся.
Предводители отрядов, прибывших из Бактры, вместе с телохранителями
расположились в городе. Воинов поселили за стеной у рынка. На этом Ороба
свое гостеприимство исчерпал. Бактрийцам и персам надлежало самим добывать
пропитание. Собственно, на тех пять тысяч человек, которые привели Бесс и
Вахшунварта, не хватило бы хлеба и у самого щедрого богача. Вахшунварта и
другие знатные бактрийцы не испытывали нужду, ибо привезли много зерна и
пригнали много скота. Хуже было положение Спантамано. Ему пришлось
отправить гонца за горы. Через несколько дней из Пенджикента явился отряд
его людей, ведущих огромное стадо быков; Ороба подозрительно на них
косился, - где эти голодранцы раздобыли столько скота, ведомо разве только
одному Анхраману. Две тысячи дахов Спантамано получили еду, зато персы
страдали от недостатка хлеба и мяса. Разъяренный Бесс разослал по городам
Согдианы грозные приказы, подкрепленные мечами его конных воителей. По
горным и степным дорогам потянулись в Наутаку отары овец и караваны с
маслом, зерном, вином и плодами.
Сюда же двигались со всех сторон отряды персов, рассеянных по разным
поселениям Согдианы. Бесс готовился к битве и стягивал силы в одно место.
Скоро в тесном оазисе стало негде повернуться. Это немало огорчало
бережливого Оробу. Он возненавидел Бесса и по ночам молил богов послать на
голову сатрапа тысячу и сто лютых бед.

Пенджикент лежал рядом и призывал Спантамано домой. Гонцы доставляли
невеселые известия: хозяйство округа пришло в упадок, надо, чтобы молодой
правитель приехал, сам во всем разобрался и отдал нужные распоряжения. Но
Спантамано не покидал Наутаку, что многих удивляло.
- Какого дайва я там не видел, в проклятом Пенджикенте? - сказал
Спантамано прибывшим к нему старцам. - Неужели, объездив половину мира, я
должен сидеть в этой голодной и холодной дыре? Без меня не можете? А мозги
у вас есть? Руки отсохли у ваших сыновей, что они не в состоянии добыть
себе кусок хлеба на шашской [шашская дорога - дорога, ведущая в Шаш
(современный Ташкент)] дороге? Несчастный я человек! Почему я должен
возиться с шайкой этих вечно голодных пенджикентцев? Вы, наверное, и дочь
мою уморили.
- Что ты, господин састар, наследница твоя цветет, как роза.
- Как роза! Пожалуй, в рваных тряпках ходит?
- О господин састар! Дочь самого Дариавуша так не одевалась.
- Дочь самого Дариавуша! Разве только в одежде радость? Кормите,
наверно, кониной, испеченной на углях?
- Упаси бог, господин састар! Куропатка, фазан - вот ее еда.
- Еда, еда! Какой прок от еды, если она ни разу ласки не видела?
- Вай, господин састар! На руках носят твою дочь. Кто не любит дитя
Спантамано?
- Ну, посмотрим. Везите ее скорей.
У Спантанамо была дочь от его давно умершей жены, персиянки, сестры
Бесса. Когда Спантамано уехал на войну, девочке только исполнилось три
года. Такой она и запомнилась ему - низенькой, толстенькой, круглолицей и
веселой. Поначалу он все тосковал, потом привык к разлуке - на войне не до
нежных чувств. Но теперь, вблизи от Пенджикента, тоска начала его томить с
новой силой. Какой она стала? Выросла, должно быть. Помнит ли его?
И вот однажды утром его позвали во двор. У повозки, окруженной толпой
бородатых горцев, стояла девочка лет восьми - высокая, тонкая, в блестящем
розовом платье и широких красных шароварах. "Вытянулась", - подумал
Спантамано.
- Отана!
- Дада! - Девочка с криком бросилась к Спантамано. - Отец!
Он опустился на корточки, схватил дочь в охапку, прижался щекой к ее
щеке и окаменел. Долго они сидели так. Слезы отца смешались со слезами
ребенка.
- А ну-ка, Отана, дай я посмотрю на тебя, - хрипло сказал Спантамано
и немного отстранил девочку. Белое, красивое лицо, кое-где тронутое
точками веснушек. Задорный носик. Розовые губы. Кудри не его - черные, не
блестящие, как смола, а мягкие и темные, как ночь; такие волосы были у его
жены. Но вот глаза, - ах, эти глазенки! И какой чурбан сказал, будто синий
цвет - холодный цвет? Сколько тепла сияло в этих лукаво прищуренных,
синих-синих глазах, похожих на яхонты, насквозь просвеченные солнцем! И
так преданно они глядели на Спантамано!..
- Проклятье твоему отцу, - добродушно пробормотал тронутый согдиец. -
Оказывается, совсем не плохо, когда у человека есть дочь.
Он щедро подарил ей всякой всячины: бус, сережек, браслетов, колец,
подвесок и диадем. Не находя себе места от радости, она бегала, прыгала,
пела веселые горские песенки, танцевала, прищелкивая пальцами, корчила
уморительные рожицы и тормошила отца, не переставая звонко смеяться.
Спантамано молча цокал языком от изумления и восхищения. У него такая
дочь! Старцы говорили правду: Отана выглядела здоровой, чистой и свежей;
из чувства благодарности он купил им по новому халату.
Три дня Отана гостила у отца, и это время было самым счастливым в
жизни беспутного потомка Сиавахша. На четвертый день, как ни плакала дочь
и как ни изнывало сердце самого Спантамано, он решил отправить Отану
домой.
- Зачем ты меня прогоняешь? - рыдала она у него на плече.
- Я не прогоняю тебя, доченька, - ответил он глухо. - Я прошу, чтобы
ты скорей уехала. Тебе надо уехать. Тут много плохих людей. Видела, какие
у них злые глаза?.. Съедят тебя, - добавил он, вспомнив слова Датафарна.
- А почему сам остаешься? Поедем со мной.
- Нельзя, доченька. Я буду сторожить дорогу, чтобы плохие люди не
добрались до Пенджикента, где ты будешь думать о своем отце. Ты не
забудешь меня, Отана?
- Никогда.
- Ну, прощай.
Он проводил старых пенджикентцев и Отану далеко за город и
долго-долго стоял на дороге, не в силах вымолвить слово - боялся
заплакать. Его тяжко угнетало предчувствие грядущих бед, хотя он и не знал
еще, что Отану ему больше уже никогда не увидеть. О том же, что его родная
дочь станет через много лет женой македонского царя Селевка, он и
предполагать не мог. Судьба!

Он возвращался в Наутаку пешком, ведя в поводу коня. За ним, также
спешившись, шагали Варахран и еще четыре согдийца. В небе, удивительно
ярком и синем, над зубцами красных горных вершин, кудрявились, подобно
овечьим шкурам, белые облака. По сторонам дороги тянулись массивы еще
молодой пшеницы ровного серо-зеленого цвета. В садах, где та же сероватая
блестящая зелень листьев млела в волнах горячего воздуха, поднимавшегося
от желтой земли, слышался женский смех. Где-то за глинобитной оградой
мычала корова. Пахло тмином и свежевыпеченным хлебом. На одной из плоских
крыш сидела девочка и мирно стучала в бубен. Повсюду царил мир, и в душу
Спантамано снизошел покой.
Он обернулся к Варахрану. С тех пор как Спантамано подобрал его в
стране Гиркан, чеканщик переменился - окреп, выправился, возмужал,
научился хорошо стрелять из лука. Он не отходил от спасителя ни на шаг.
Без всякого уговора, как-то само собой, Варахран сделался первым
телохранителем потомка Сиавахша.
Спантамано видел: Варахран сильно тоскует по дому. Но всякий раз,
когда Спантамано намекал ему на это, чеканщик обижался, краснел и твердо
заявлял, что никуда не пойдет от "господина састара". Вот и сейчас
маракандец, расстроенный сценой прощания хозяина с Отакой, понурился,
затосковал опять.
- Домой хочешь? - сказал Спантамано беззлобно. - Убирайся хоть
сегодня. Мне надоел твой унылый вид.
Маракандец вспыхнул и смущенно пробормотал:
- Зачем господин састар смеется над бедным человеком?
- Я не смеюсь, чурбан. Вижу - тоскуешь. Так отправляйся! Кто держит?
Разве тебе не жалко твоих родичей?
- А господину састару?
- Что?
- Господину састару жалко своих родичей?
- Ну?
- И дочь жалко?
- Может быть.
- Почему же господин састар не отправляется домой?
- У меня много дел в Наутаке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30