СОГДИАНА


КНИГА ПЕРВАЯ. СЫН БОГА АММОНА

ПРОЛОГ. СТАРУХА ИЗ КАТАНЫ
Эй, черепаха! Что внутри ты делаешь?
Я шерсть сучу и нить пряду милетскую.
А твой потомок отчего погиб, скажи?
С коней блестяще-белых в воду бросился.
Перекличка афинских девушек
Эта старуха была известна всей Катане. По рассказам гречанок, она
попала сюда из какой-то восточной страны. Как подлинно зовут азиатку -
никто не знал. Черепаха - вот кличка, на которую оборачивались попрошайка.
Каждое утро, вытянув морщинистую шею и неуклюже перебирая кривыми
ногами, Черепаха ковыляла у закрытых ворот и долго, жалобно и скрипуче
умоляла подать ей кусок хлеба. Но вместо хлеба нищенку часто угощали
палкой. Дети бросали ей в спину огрызки плодов. Псы обрывали края и без
того дырявого клетчатого плаща. Старуха заискивающее улыбалась в ответ на
угрозы, потому что хотела есть.
Уже много лет бродила она по каменистым улицам чужого ей приморского
города и покорно сносила побои и оскорбления. Но порой, особенно при
восточном ветре, с ней случалась резкая перемена. Черепаха уходила к
заливу и бесконечно - час, второй и десятый - следила, окаменев, за
работой пенистых волн, гулко обрушивающихся на берег. Очи бездомной
старухи излучали недобрый свет; попрошайка взмахивала клюкой и начинала
рассказ о гневном солнце юга, о сыпучем песке, о священных плясках вокруг
неугасимых костров, и голос дряхлой женщины напоминал тогда рычание
леопардов, обитающих на ее далекой родине.
Она повествовала о страшных набегах, погонях и засадах. Она без
трепета произносила имена грозных персидских царей. Она утверждала, что
была женой великого человека. Но ей, конечно, никто не верил.
А ведь старуха говорила правду.

ВЕТЕР, ХЛЕБ И НАДЕЖДА
Дети - с отцами, с детьми - их отцы
сговориться не смогут.
Чуждым станут приятель приятелю,
гостю - хозяин.
Больше не будет меж братьев любви,
как бывало когда-то.
Гесиод, "Труды и дни"
Эпоха Перикла была временем наивысшего расцвета Афин.
Спору нет, Перикл опирался на граждан среднего достатка. Но
государство не обходило своей заботой и последнего бедняка: оно платило
жалование гребцам и солдатам, безработным находило работу, бесплатно
раздавало голодающим хлеб и отводило землю безземельным. Везде - в
мастерских, на стройках и полях - трудился раб, поэтому у свободного
человека оставалось больше досуга: он учился, проникал в тайну всего
живущего, наблюдал движение звезд, предсказывал затмения солнца, измерял
пространства, украшал храмы и дворцы. Могучей державой стала Аттика; она
возглавила союз многих греческих государств и прибрала к рукам всю
торговлю на Эгейском море.
Казалось, не видеть конца благоденствию афинян. Однако на юге - там,
где Пелопоннес, - подобно тучам, скапливающимся у горизонта, уже назревала
и крепла сила, враждебная республике. То было Спарта - второе по силе
государство в раздробленной Элладе. Пелопоннес, этот полуостров, овеянный
теплым ветром, принадлежал раньше племенам ахейского корня. Потом из Эпира
сюда нагрянули дворяне. Они покорили ахейцев, заняли узкую, но плодородную
долину Эврота и основали Спарту. Каждый спартиат жил за счет порабощенного
ахейца, которого брезгливо называли илотом, "взятым в плен". Чтобы ахейцы
не застигли их врасплох, победители держались тесно сплоченной общиной.
Спартиат не пахал, не торговал, не занимался ремеслом или наукой. Он
сражался, когда не охотился, он охотился или готовился к походу, когда не
сражался. Спартиаты подчинялись царям и Совету знатных старейшин.
Так как илоты, по примеру афинского народа, хотели изгнать богачей и
установить свою власть, Спарта не терпела республику, завидовала Афинам и
боялась их могущества. Посланцы спартиатов бегали, высунув язык, по стране
и уговаривали правителей аристократических государств объединиться против
общего врага. Так возникло два греческих союза. На стороне Пелопоннесского
выступали Беотия, города Коринф, Мегары, Сиракузы, Тарент и полуостров
Халкида. За Афинскую морскую державу ратовали Фессалия, острова Лемнос,
Эвбея, Киклады, Спорады, Лесбос, города Милет, Эпидамн, Кротон и Месана.
Вспыхнула жестокая война.
После кровопролитных сражений победила Спарта. Измена союзников,
опрометчиво низведенных республикой до положения угнетаемых поданных,
неблагоразумное пренебрежение к нуждам беднейших селян, что вызвало у них
неприязнь к жителям столицы, месть рабов, бежавших двадцатитысячной толпой
на сторону противника, - все это и привело афинян к разгрому. Их заставили
сдать флот, кроме двенадцати сторожевых кораблей, срыть укрепления,
распустить морской союз и отменить народное управление.
Война! Она причинила не только Аттике и Спарте, но и всей Элладе
тысячу и сто невиданных бед. Никогда прежде греки не разрушали так много
домов, не уничтожали так много людей. Вдобавок случалось землетрясение
небывалой силы. То, что уцелело на полях после вражеских нашествий, выжгла
засуха. Страну опустошал голод, пожирала чума. Ростовщик или
хлеботорговец, нажившийся на войне, скупал землю и строил себе дворец.
Бедняку же стало вовсе невмоготу. Если раньше не было нищих и никто не
позорил свой род выпрашиванием подаяния, то сейчас по улицам разгромленных
городов скиталась бездна людей, не имеющих денег на пропитание. Они
убивали богатых и делили их имущество между собой. Элладу раздирали смуты.
Стадо передравшихся быков забывает о волке, а волк, хищный зверь,
свирепо глядит на добычу сквозь чащу лавра. Так смотрели на греков их
соседи македонцы.
Македония - страна утесистых гор и дремучих лесов. Люди там живут
охотой, рубят сосны, занимаются пастушеством, кое-где сеют хлеб. Македонцы
изъясняются на варварском языке. Их всего пятьсот тысяч, но зато они
выносливы и хорошо владеют оружием. Народом, как и в Спарте, правил раньше
Совет родовых вождей.
При царе Архелае македонцы стали перенимать обычаи греков; эллины
строили варварам укрепления для защиты от еще более диких фракийцев,
обучали их войско боевому порядку. Македония особенно возвысилась в годы
царствования Филиппа Второго, - Филипп, как заложник, долго жил у
фиванского полководца Эпаминонда и получил образование на греческом языке;
вернувшись домой, молодой царь покорил местных князей и стал единым
правителем государства. Он создал хорошее войско, захватил немало
греческих поселений у Геллеспонта [Геллеспонт - ныне пролив Дарданеллы] и
обратил свой ненасытный взор на Элладу.
Греки не подчинились бы власти северных дикарей, но внутри самой
Эллады не было единства: горожане среднего достатка и бедняки не желали
прихода македонцев, - они хотели сохранить народное управление, обычай
раздач, закон об уплате жалования, неприкосновенность свободнорожденного
человека; выступили против царя Филиппа и хлеботорговцы, боявшиеся
потерять Геллеспонт, через который они плавали к Боспору за скифским
зерном, и оружейники - война обещала им прибыль. Оратор Демосфен стал
вождем народа и боролся против царя Филиппа и хлеботорговцы, боявшиеся
потерять Геллеспонт, через который они плавали к Боспору за скифским
зерном, и оружейники - война обещала им прибыль. Оратор Демосфен стал
вождем народа и боролся против царя Филиппа; зато другие ораторы - Сократ
и Эсхин, - а также толстосум Эвбул и вся шайка их приверженцев, богатых
купчишек и земледельцев, подкупленных врагом, с пеной у рта кричали на
площадях и перекрестках, что спасение Эллады от внутренних смут и раздоров
в руках Филиппа.
Пока эллины спорили между собой, Филипп двинул войска в Беотию; под
городом Херонеа произошла битва, македонцы разгромили соединения греческих
войск, и Эллада признала власть македонского царя. Правда, после убийства
Филиппа эллины подняли мятеж, но юный царь Александр подавил его, срыв до
основания стены священных Фив. Вот уже три года, как Эллада несет на себе
ярмо македонского ига.
Знатным хорошо: никто теперь не покушается на чужое имущество, - оно
закреплено новым законом за теми, кому принадлежало и прежде; нет былых
повинностей, когда "благодарным отцам" приходилось уделять часть хлеба для
раздачи бедному люду; торговцы свободно ездят по всей стране, удачно
покупают, выгодно продают и зарабатывают много денег. Да, жить богачу
стало легче. А бедняку? Какая польза ему от того, что закон навечно
закрепил имущество за его хозяином, если у бедняка ничего нет и нечего за
ним закреплять? Прежде, если он был голоден, собрание народа отвешивало
ему при раздаче зерна, отнятого у знатных, какую-то долю. Если его
изнуряли долги ростовщику, собрание их отменяло. Плохо или хорошо, но
человек не умирал от голода и холода, тогда как теперь остается или
грабить, или идти в наемные войска, бродить по чужим странам и валяться у
походных костров.
На дворе уже месяц Ленеон, зима - время, когда борей, налетев с
отдаленных фракийских пастбищ, гонит к береговым утесам шумную волну,
сокрушает в горных лощинах сосны, мокрые от дождя, насквозь продувает руна
овец и заставляет косматых зверей, скитающихся по лесу, трястись и
поджимать хвосты. Вот уже месяц Ленеон, зима - время, тяжелое для скота и
людей.
Утро. У пристани грохот, скрежет и звон. То моряки снимают с буковых
тумб и бросают через борт связки бронзовых цепей. Суда покидают гавань
Эмпирей и выходят на простор Саронического залива. Гребцы, помогая себе
песней, мерно взмахивают рядами длинных весел:
Ну-ка дружно, ну-ка все,
О эйа вот, о эйа все!
За молом, по знаку старших кормчих, матросы разворачивают квадратные
паруса. Тугие полотнища наполняются вихрем упруго напирающего воздуха.
Галеры покачиваются, валятся набок, черпают низким бортом студеную воду,
выпрямляются и летят, подобно стае испуганных птиц, по расплывчато-зеленым
волнам, рассекая пену их белых греблей.
Феаген очнулся, поднял голову и бессмысленно уставился на вереницу
кораблей, выстроившихся у причала. Из влажной, медленно рассеивающейся
мглы выступали стены хранилищ. Постепенно взгляд Феагена прояснился. Грек
судорожно зевнул, передернулся от холода и со стоном оторвался от груды
сырой листвы, на которой спал.
Он спал? Боже! Феаген всю ночь ворочался, охал, часто вскакивал и
метался по берегу, чтобы хоть немного согреться, - облезлая шапка из
собачьего меха, старая козья шкура и короткая, до колен, продранная в
десяти местах шерстяная туника не спасали от резких порывов северного
ветра - мокрого, пронизывающего до самого нутра, до печени и костей. Устав
от бега, Феаген садился возле столба, увенчанного головой покровителя
купцов бога Гермеса, и прерывисто вздыхал; его зубы стучали мелко и
безостановочно, в теле не оставалось ни одной жилы, которая не дрожала бы,
прося хоть чуточку тепла. Разбитый, измученный вконец, Феаген забылся на
рассвете и пробудился три часа спустя едва живой, с опухшим лицом и
невыносимой болью в пояснице. Страшная ночь. Но что делать греку, если у
него нет собственного жилища?
Три года назад Феаген имел дом и землю недалеко от Марафона, где
афиняне победили когда-то смуглолицых воинов перса Дария Гистаспа. У
Феагена была жена, подрастал сын Марилад. Грек возделывал по каменистому
склону холма пшеницу. Хлеб плохо родился на скудной почве, но все же его
хватало для уплаты налога. Оставалось немного себе, чтоб дотянуть кое-как
до следующей осени. Соседи покрепче разводили виноград, однако у Феагена
не находилось денег на покупку лоз. Он не помышлял о богатстве и
благодарил пречистую Деметру, заступницу селян, и за тот малый урожай,
который получал со своего надела.
Но боги завистливы, рок безжалостен. Как-то раз, летней порой, в
долине Харадры выпал крупный град. Погиб на корню хлеб - погиб и сам
Феаген. Правда, сначала он крепился - занял у дяди Ламаха, толстосума,
пять мер пшеницы, дав слово в будущем году возвратить десять. Голодная
выпала тогда зима, ели траву, - Феаген берег зерно для посева. Весною
жарко помолился Зевсу, впряг быков, цепко ухватился за ручку плуга,
заботливо вспахал участок, бросил в борозду драгоценные семена. Марилад
заровнял мотыгой землю, чтобы зерно не склевала птица. Феаген терпеливо
ждал, когда заколосится хлеб, и дождался - нагрянул на поле вредный жучок,
опять пропал урожай, не набралось и четырех мер пшеницы.
У Ирины, жены Феагена, от горя зачерствело сердце. Она махнула рукой
на неудачливого супруга и удалилась, взяв сына, в Лакратиду, селение
родного отца. Феаген озлобился, продал землю, волов и плуг, уплатил долг
скупому дяде Ламаху (будь проклят такой родич!) и направился в Пирей,
чтобы найти работу.
Работа! Уже год не сходит это слово с обветренных губ Феагена. Грести
до кровавых мозолей, таскать грузы, от которых ребра трещат, подметать
мусор, выскабливать грязь - Феаген готов ко всему, лишь бы перепала
монетка на овсяной хлеб или кусок соленой рыбы. Работа! Но где ее
отыскать? Здесь, в Пирее, бездна таких, как Феаген. Вот они, толпы вечно
голодных бродяг, - словно трупы, усеяли оборванцы гавань, лежат повсюду,
где можно прислонить затылок к обломку кирпича: у запертых складов,
разбитых лодок, обрушившихся лачуг, и не хватит сторожей, чтобы их
прогнать.
Феаген запахнул шкуру и поплелся мимо хранилищ к Дейгме, выставке
товаров. У грека ныла спина. Его ноги в грубых сандалиях нелепо шаркали по
изрытому камню, и Феаген напоминал дряхлого старика, хотя ему исполнилось
всего тридцать семь лет. Марафонец не ел три дня. Нутро сводило голодной
судорогой. Он глотал слюну и отчаянно смотрел по сторонам, надеясь увидеть
на земле какую-нибудь заплесневелую корку; он чутко, будто соглядатай,
прислушивался к гаму, раздававшемуся возле кораблей, - не донесется ли
окрик, пусть грубый, но желанный: "Эй ты, ворона! Отнеси эти амфоры ко мне
домой..."
Грек знал, что не найдет корки, - ее подобрал другой. И никто его не
позовет, - товаров сейчас мало, а грузчиков хоть отбавляй. Но жалкая
надежда на удачу толкала бедняку вперед, - невероятно, противно естеству,
чтобы голодный человек не добыл себе еды, когда ее так много повсюду.
Он мог украсть кусок хлеба на рынке, но его тяжко угнетала мысль о
таком недостойном поступке: в душе марафонца сохранились остатки
деревенской честности. Иные уже утратили ее и по ночам обирали пьяных
моряков или взламывали двери лавок, но Феаген, существуя за счет случайных
заработков, еще держался.
Но где же, наконец, хлеб? Феаген приблизился к Дейгме, - несмотря на
ранний час, подле нее уже шумела толпа купцов, поденщиков, торговых
служащих, матросов, иноземных поселенцев и рабов. Тут говорили на разных
языках; крючковатый нос иудея шмыгал над ухом голубоглазого фракийца,
гордый египтянин беседовал с черноволосым италиком, бранился, расталкивая
людей, загорелый скиф.
Купцы метались у прилавка, словно на пожаре; они жадно рылись в
образцах товаров, запускали руку и огромные глиняные сосуды с копченой,
соленой, вяленой и маринованной рыбой, боспорским, сицилийским и
египетским зерном, перебирали кожу, шерсть, меха, рассматривали обувь и
бронзу от этрусков, папирус и лен от египтян, ковры и благовония от
персов, африканскую слоновую кость, предлагали желающим оливковое масло,
гимметский мед, свинец, мрамор, серебро, ткани, аттические чаши, мебель,
расписные коринфские вазы и статуэтки из Танагры.
Два часа слонялся Феаген около Дейгмы, но в рот ему так и не попало
ни крохи из сытных яств, выставленных здесь. Он отупел от голода и холода
и почти спал на ходу. Его уши словно заложило ветошью, и марафонец сам не
слышал своего голоса. Ноги подгибались на каждом шагу, будто их перебили у
лодыжек. Вдруг сильно закружилась голова. Феаген побледнел и зашатался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30