Ну, а если явится, как только увидит тебя в доспехах, со страху задаст стрекача, а ты заслужишь у короля превеликие почести, уж в этом я тебя заверяю» Мужик дал себя уговорить и сказал дворянину, что вызовет воина на поединок.
Как только дворянин этот увидел, что уговорил и убедил мужика, он отправился к королю, рассказал ему об этом и попросил, чтобы его величество дали своё соизволение на эту потеху, ибо он ручается, что никому от этого вреда или ущерба не будет. Король же подумал, что раз его дочь столько лет терпела превеликие лишения, почему бы не доставить ей, а также Зигфриду и другим прибывшим ко двору господам потеху и развлечение, и разрешил дворянину сладить дело.
Тогда дворянин этот отправился к королю Зигхарду, приветствовал его и попросил его согласия на небольшую потеху, наподобие комедии, каковая доставит немало развлечения молодому королю, его сыну, и всем присутствующим господам. Когда же король спросил, что это за потеха, он сказал: «Ваше величество знает, что мой господин и король имеет при себе некоего Йоркуса, это такой трус, что от одного вида обнажённого оружия способен заползти под землю, вот его я и убедил вызвать на поединок воина вашего величества Цивелля, а поскольку они оба трусы, это будет забавная комедия». Король также дал своё согласие, но сказал, – только, если удастся уговорить на то моего Цивелля.
Дворянин учтиво поблагодарил его величество и сам отправился к Цивеллю, обратился к нему с речью, изукрашенной всяческими подробностями, а затем сказал, что явился к нему ни для чего другого, как только для того, чтобы известить его, что завтрашний день Йоркус вызовет его на поединок сразиться не на жизнь, а на смерть. Тот перепугался свыше всякой меры, так что весь побледнел и задрожал и заплетающимся языком дал ответ: «У меня с ним никаких дел не было, как ему взбрело на ум вызвать меня?». Дворянин же отвечал: «Вот так и взбрело, он считает вас бесчестным субъектом, итак, приходите на поле боя в полном снаряжении, ибо он будет ждать вас там», и с этими словами дворянин отправился восвояси.
Когда же король и его люди увидели, что Цивелль страшно перепуган, они стали ободрять его, так что он наконец решился принять вызов. Посему он окликнул дворянина и сказал ему: «Друг мой, я ещё подумаю до завтра». А тот отправился с этим ответом к своему мужику, который весьма обрадовался, что противник не сразу согласился, ибо подумал, что тот никогда не явится, потому что понял, что тот сильно перепугался.
Наутро же люди короля Зигхарда завели разговор с Цивеллем и сказали: ему будет вечный позор и поношение, если он откажется от поединка, пусть смело рискнёт, ибо они слыхали, что Йоркус – трус, как только завидит обнажённую шпагу, так сразу, не мешкая, обратится в бегство.
Цивелль дал себя уговорить, и рано утром послал сказать мужику, что будет ждать его в час пополудни на поле боя в добром снаряжении и на коне и научит его, как вызывать честного кавалера на поединок. «Хоть и не гоже мне, – велел сказать он, – испытанному в боях воину драться с деревенщиной, всё же я хочу проучить тебя, чтобы тебе впредь не повадно было».
Итак, обоих снарядили как следует быть, и они явились в назначенный час на поле боя. Хотел бы я, чтобы все, кто будут это читать, сами там были и поглядели на эту потеху. Ибо как только мужик Йоркус явился на поле боя, он стал оглядываться по сторонам, куда бы удобнее всего дать стрекача, и проклинал площадку, потому что она оказалась. хорошо огороженной и защищённой. Ибо с трёх сторон её окружали высокие доски, а ворота все были заперты, так что боец должен был выдержать поединок до конца. Когда же воин Цивелль завидел Йоркуса, да ещё какой под ним добрый конь, он чуть было не дал тягу, если бы только мог, и уже готов был сдаться Йоркусу. А у Йоркуса были. те же мысли и намерения.
Тем временем рыцари разбили площадку на равные части и дали знак трубачам трубить начало.
Когда же Йоркусов конь услыхал трубный звук, он не мог устоять на месте, ибо то был конь Зигфрида, привычный к турнирам, он пустился вскачь, как стрела. Йоркус охотно попридержал бы его, но всё было тщетно, ибо конь помчался во весь опор по знакомой дорожке. Тут Йоркус был вынужден бросить копьё и ухватился обеими руками за гриву коня, чтобы не свалиться. А меж тем прочие, кто стоял по бокам Цивелля, стали колоть его коня пиками, чтобы и он тронулся с места. Цивелль сразу же взял копьё наперевес, ещё до срока; но ветер повернул ему его таким образом, что, сам того не желая, он задел им Йоркуса. А так как тот и без того плохо держался в седле, он свалился на землю. Цивелль же, не заметив этого, дал своему коню доскакать до самого конца турнирной дорожки.
Когда же он повернул коня и увидел, что Йоркус лежит на земле, он решил: пора тебе добить своего противника и размозжить ему голову копытами коня и пронзить копьём, раз уж оно у тебя есть. Но пока он подъезжал к нему, Йоркус понемногу встал на ноги. Когда же Цивелль к нему подъехал, конь его рухнул под ним, отчего именно – не знаю, то ли оттого, что копьё, которое он держал слишком низко, попало коню между ног, или же Йоркус, вставая, помешал коню. Как бы там ни было, конь упал вместе с всадником.
Тут Йоркус подумал: «Вот теперь настало время показать себя рыцарем перед лицом противника», и он с такой яростью набросился на того, словно хотел изрубить его в куски.
Но конь так жестоко бил копытами, что Йоркус никак не мог подступиться к всаднику. Наконец конь поднялся на ноги, ударил копытом, захрапел и начал так отчаянно брыкаться во все стороны, что бедный Йоркус испугался, как бы он его не задел, и в страхе обратился в бегство.
Тем временем Цивелль смог перевести дыхание, поднялся и встал на ноги. Но тело его было так измято и истоптано, что, весь трепеща от страха, он уже подумывал сдаться своему противнику. С этой мыслью он вытащил шпагу, собираясь взять её за кончик и вручить Йоркусу. И вот, когда Цивелль шёл с обнажённой шпагой, чтобы сдаться врагу, Йоркус решил, что дело оборачивается худо, теперь-то ты сложишь голову, и со всех ног побежал прочь.
Завидев это, Цивелль понял, что рано отчаялся в своей виктории, он вновь воспрянул духом и погнался за противником с такой быстротой, на какую только способен трус, яростно обрушился на него, а тот, почувствовав удар, закричал благим матом и стал просить перестать, а не то он пожалуется королю Гибальду и Зигфриду. А поскольку Цивелль не переставал теснить его, Йоркус отступал всё дальше, сколько было. возможно. Когда же он оказался у края воды, так что отступать было уж некуда, страх его удвоился. Ибо он подумал: если ты сделаешь ещё шаг назад, ты утонешь в воде, если шаг вперёд – погибнешь под ударами врага, и тут ему стало стыдно сдаваться противнику, особливо, когда он подумал, что будь он предусмотрительнее, он мог бы одержать верх над ним. Всё это вместе со страхом привело его в полное отчаяние.
Поэтому он решил про себя остановиться на месте, раз уж нельзя иначе, и, схватив шпагу обеими руками и крепко зажмурив глаза, начал. так яростно отбиваться во все стороны, что Цивелль в ужасе обратился в бегство и завопил во всю мочь: «Пощади меня, пощади меня, и я сдамся тебе», потому что ему почудилось, что у него уже несколько ран, а у него между тем не было ни одной.
Когда Йоркус услыхал этот вопль, он открыл глаза и увидел, что враг уже далеко отступил, тут он вновь осмелел и погнался за противником сколько мог. Тогда Цивелль закричал ещё пуще прежнего:
«Подари мне жизнь, я до конца дней моих не помыслю мстить тебе». – «Тогда бросай прочь оружие», – сказал Йоркус. Бедняга сделал так, как ему было велено, и отбросил прочь оружие.
Когда Йоркус увидел своего врага безоружным, ему уже нечего было опасаться, но всё же он не доверял ему и сказал: «Отойди от меня подальше и ложись на землю». Тот снова покорился голосу противника, отбежал прочь и, растянувшись ничком на земле, лежал не шевелясь и как ягнёнок ждал своего конца.
Но тут Йоркус решил, что не может быть спокоен, если оставит своего врага в живых. И призадумался, как лучше всего подступиться к нему и сказал сам себе: «Если ты пойдёшь на него со шпагой, он вскочит и выхватит её у тебя». И посему решил, что лучше всего будет пойти на врага без шпаги, придавить ему грудь коленом и перерезать. ему глотку большим ножом, которым он обычно бил скот.
Но когда он вытащил из-под доспехов нож и судьи поняли, что он замышляет, они вмешались в дело, велели Йоркусу остановиться и удовольствоваться своей викторией. Ибо такой умысел, когда враг уже повержен, был бы вопреки правилам рыцарского поединка. И он должен был подчиниться их разумным речам, ибо они сверх того обещали ему, что Цивелль никогда не пойдёт против него.
Итак, Йоркус позволил Цивеллю подняться на ноги и приказал ему в следующий раз быть осмотрительнее и думать, с кем он имеет дело. Тем и кончилась потешная битва двух зайцев, и каждый из них был рад, что ушёл с поля боя целым и невредимым. Это была одна из самых; забавных шуток на Зигфридовой свадьбе, а ещё было много таких же, но рассказывать было бы слишком долго, так уж хватит и этой.
Как Зигфрид жил-поживал со своей прекрасной Флоригундой и что с ним в конце концов приключилось и как он окончил жизнь
Когда свадебные торжества и рыцарские игры закончились, все разъехались по домам. И Зигфрид дал им таких надёжных провожатых, что можно было безо всякой опасности хоть золото на голове нести.
Ну, а три шуряка его, Эренберт, Хагенвальд и Вальберт, родные братья Флоригунды, затаили злобу на Зигфрида за то, что он, а не они, выходил победителем на всех турнирах и поединках и заслужил себе тем великую славу и почёт. И вот они тайно замыслили убить его. Но никак не могли найти подходящего случая, пока не прошло восемь лет, как и предсказал Зигфриду карлик Эгвальд, о чём мы уже слышали.
Зигфрид жил со своей прекрасной Флоригундой в добром мире и согласии, родил с ней сына, коего назвал Левхардом, а что за войны тот вёл с султаном и королём Вавилонии и какие с ним случились приключения и опасности и как он наконец получил в жёны дочь короля Сицилии, об этом рассказывается в другом месте.
Итак, когда они прожили восемь лет в мире и согласии, случилось однажды, что Зигфрид, а с ним и его шурья отправились на охоту, к чему Зигфрид всегда имел чрезвычайную склонность. Ну а так как день был очень жаркий, а Зигфрид разгорячился, он пошёл к роднику в Окервальде и опустил лицо в воду, чтобы освежиться. Это увидел его шурин, свирепый Хагенвальд, и подумал про себя: «Такой случай бывает не каждый день, смотри, не упусти его, ибо сейчас как раз время отомстить врагу». Он берёт свою рапиру и вонзает её Зигфриду между лопатками, там, где у него был не рог, а обычное тело, так что остриё прошло насквозь до самой груди, от чего тот сей же час скончался. Вот как суждено было погибнуть во цвете лет от гнусного вероломства и предательства драгоценному витязю, коего доблесть, сила, мощь и мужество не имеют себе равных на свете. Но смерть его впоследствии была отомщена.
Когда супруге Зигфрида принесли весть о гибели её супруга, короля и господина, она от великой печали и горя тяжко занемогла, так что лекари отчаялись исцелить её: когда узнал об этом её отец, король Гибальд, он от великого горя тяжко занемог и умер. Тут уж беда пошла за бедой, ибо супруга короля Гибальда равным образом слегла и через четыре дня скончалась от горячки, и не диво было бы, если бы и прекрасная Флоригунда умерла от горя, но тому было ещё не время, ибо сначала надлежало отомстить за смерть Зигфрида, а это должна была сделать его супруга. Тут все трое сыновей взяли короля Гибальда и его супругу, своих отца и мать, и предали их тела погребению со всеми подобающими королевскими почестями. А затем они пожелали принять во владение королевство, чего, однако, не случилось, как вы вскоре услышите.
Тем временем супруге Зигфрида полегчало, и когда она почувствовала себя достаточно окрепшей, она танком отправилась со своим сыном Левхардом в Нидерланды к свёкру, королю Зигхарду, и пожаловалась ему на своё горе, убийство её возлюбленного супруга, его сына. Когда король Зигхард с великой скорбью услышал об этом, он разъярился свыше всякой меры и велел скликать по всей стране лучших рыцарей и достойнейших дворян и поспешно собрал несметное войско самых отборных бойцов, с коим напал на трёх братьев и достойно отомстил им за смерть своего сына. Эта война стоила жизни многим тысячам витязей, и свирепый Хагенвальд также поплатился жизнью наипозорнейшим образом. Ибо он сдался в плен трусливому воину Цивеллю, надеясь на пощаду и полагая, что у него он будет в большей безопасности, чем у другого более мужественного воина, в чём, однако, жестоко ошибся. Ибо этот Цивелль воспользовался своей удачей, и когда Хагенвальд заснул, он взял свою шпагу и проткнул его насквозь, так что тот умер на месте, и сказал: «Как ты поступил с сыном моего всемилостивейшего короля Зигфридом, так же я отплатил и тебе, какой мерой ты мерил, такой и тебе отмерится». Два же других брата, Эренберт и Вальберт, были изгнаны из своего королевства и пошли по миру, а младший из них со стонами и рыданиями повстречался в лесу Левхарду, сыну Зигфрида, когда тот направлялся в Сицилию, о чём вы можете прочитать в Истории Левхарда.
Но и трусливый Цивелль тоже пал в этой битве, и Йоркус-мужик также был убит. И что весьма прискорбно, прекрасная Флоригунда тоже рассталась с жизнью. Если бы не это, король Зигхард собирался сделать её королевой в её собственной стране, откуда её некогда хотели изгнать братья. Левхард, сын Зигфрида, остался при дворе своего деда Зигхарда, там его воспитали благочестивым и доблестным рыцарем, так что он вырос отважным витязем, о чём достаточно свидетельствует его собственная история.
Примечания к «Песни о нибелунгах»
Текст «Песни о нибелунгах» восходит к самому началу XIII столетия. К этому времени относятся и наиболее ранние из сохранившихся её рукописей (всего сохранилось более трёх десятков списков песни, датируемых XIII–XVI вв.). Рукописи различаются между собой более или менее существенными особенностями. Исследователи рукописей долгое время не оставляли попыток реконструировать на их основании якобы существовавший «первоначальный авторский текст» поэмы. Однако немецким филологом Г. Бракертом (1963) была выдвинута иная точка зрения, завоевавшая признание части специалистов: разные варианты песни не представляют собой ответвлений от единого изначального «ствола» произведения, вследствие чего и самая реконструкция «пратекста» есть утопия. Эти варианты относительно самостоятельны – в том смысле, что отражают живую и подвижную эпическую традицию.
Впервые «Песнь о нибелунгах» была опубликована разыскавшим её швейцарским филологом и поэтом И.-Я. Бодмером в 1757 г. и вскоре же стала объектом пристального внимания и изучения как один из важнейших памятников немецкой средневековой литературы. Уже в самом начале XIX в. немецкие романтики подчёркивали её национальное значение: А.-В. Шлегель и братья Гримм сопоставляли «Песнь о нибелунгах» с «Илиадой», видя в эпосе порождение народного духа, продукт безымянного коллективного творчества. С тех пор «Песнь о нибелунгах» издавалась много раз. Первое критическое издание – К. Лахмана (1826 г.). Новейшее издание на языке оригинала: Das Nibelungenlied. Nach der Ausgabe von Karl Bartsch herausgegeben von Helmut de Boor. 20. revid. Aufl., F. A. Brockhaus, Wiesbaden, 1972.
Автор «Песни о нибелунгах», то есть поэт, который объединил существовавшие до него поэтические произведения и сказания и, по-своему переработав их, придал им окончательную художественную форму и структуру, неизвестен. То, что в строфе 2233 он называет себя «писец», возможно, в какой-то мере отражает степень его творческого самосознания: самостоятельного сочинителя, свободно распоряжающегося материалом, он в себе не видит, свой поэтический труд он представляет себе скорее как фиксацию существующей традиции. Но если таково и было его самоощущение (и, по-видимому, отношение к нему его современников), то на самом деле «Песнь о нибелунгах», вышедшая из-под пера неизвестного поэта, и по содержанию и с формальной стороны существенно отличается от других версий этого же предания.
Есть основания полагать, что сочинена эпопея около 1200 г. (см. прим. к строфам 10 и 1295) и что место её возникновения следует искать на Дунае, в районе между Пассау и Веной: география тогдашней Австрии и примыкающих к ней областей известна автору несравненно лучше, нежели другие части Европы (см. авентюру XXI след, и прим. к строфе 1302). В науке высказывались различные предположения относительно личности автора. Одни учёные считали его шпильманом, бродячим певцом, «игрецом», другие склонялись к мысли, что он – духовное лицо (может быть, на службе епископа Пассауского), третьи – что он был образованным рыцарем невысокого рода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Как только дворянин этот увидел, что уговорил и убедил мужика, он отправился к королю, рассказал ему об этом и попросил, чтобы его величество дали своё соизволение на эту потеху, ибо он ручается, что никому от этого вреда или ущерба не будет. Король же подумал, что раз его дочь столько лет терпела превеликие лишения, почему бы не доставить ей, а также Зигфриду и другим прибывшим ко двору господам потеху и развлечение, и разрешил дворянину сладить дело.
Тогда дворянин этот отправился к королю Зигхарду, приветствовал его и попросил его согласия на небольшую потеху, наподобие комедии, каковая доставит немало развлечения молодому королю, его сыну, и всем присутствующим господам. Когда же король спросил, что это за потеха, он сказал: «Ваше величество знает, что мой господин и король имеет при себе некоего Йоркуса, это такой трус, что от одного вида обнажённого оружия способен заползти под землю, вот его я и убедил вызвать на поединок воина вашего величества Цивелля, а поскольку они оба трусы, это будет забавная комедия». Король также дал своё согласие, но сказал, – только, если удастся уговорить на то моего Цивелля.
Дворянин учтиво поблагодарил его величество и сам отправился к Цивеллю, обратился к нему с речью, изукрашенной всяческими подробностями, а затем сказал, что явился к нему ни для чего другого, как только для того, чтобы известить его, что завтрашний день Йоркус вызовет его на поединок сразиться не на жизнь, а на смерть. Тот перепугался свыше всякой меры, так что весь побледнел и задрожал и заплетающимся языком дал ответ: «У меня с ним никаких дел не было, как ему взбрело на ум вызвать меня?». Дворянин же отвечал: «Вот так и взбрело, он считает вас бесчестным субъектом, итак, приходите на поле боя в полном снаряжении, ибо он будет ждать вас там», и с этими словами дворянин отправился восвояси.
Когда же король и его люди увидели, что Цивелль страшно перепуган, они стали ободрять его, так что он наконец решился принять вызов. Посему он окликнул дворянина и сказал ему: «Друг мой, я ещё подумаю до завтра». А тот отправился с этим ответом к своему мужику, который весьма обрадовался, что противник не сразу согласился, ибо подумал, что тот никогда не явится, потому что понял, что тот сильно перепугался.
Наутро же люди короля Зигхарда завели разговор с Цивеллем и сказали: ему будет вечный позор и поношение, если он откажется от поединка, пусть смело рискнёт, ибо они слыхали, что Йоркус – трус, как только завидит обнажённую шпагу, так сразу, не мешкая, обратится в бегство.
Цивелль дал себя уговорить, и рано утром послал сказать мужику, что будет ждать его в час пополудни на поле боя в добром снаряжении и на коне и научит его, как вызывать честного кавалера на поединок. «Хоть и не гоже мне, – велел сказать он, – испытанному в боях воину драться с деревенщиной, всё же я хочу проучить тебя, чтобы тебе впредь не повадно было».
Итак, обоих снарядили как следует быть, и они явились в назначенный час на поле боя. Хотел бы я, чтобы все, кто будут это читать, сами там были и поглядели на эту потеху. Ибо как только мужик Йоркус явился на поле боя, он стал оглядываться по сторонам, куда бы удобнее всего дать стрекача, и проклинал площадку, потому что она оказалась. хорошо огороженной и защищённой. Ибо с трёх сторон её окружали высокие доски, а ворота все были заперты, так что боец должен был выдержать поединок до конца. Когда же воин Цивелль завидел Йоркуса, да ещё какой под ним добрый конь, он чуть было не дал тягу, если бы только мог, и уже готов был сдаться Йоркусу. А у Йоркуса были. те же мысли и намерения.
Тем временем рыцари разбили площадку на равные части и дали знак трубачам трубить начало.
Когда же Йоркусов конь услыхал трубный звук, он не мог устоять на месте, ибо то был конь Зигфрида, привычный к турнирам, он пустился вскачь, как стрела. Йоркус охотно попридержал бы его, но всё было тщетно, ибо конь помчался во весь опор по знакомой дорожке. Тут Йоркус был вынужден бросить копьё и ухватился обеими руками за гриву коня, чтобы не свалиться. А меж тем прочие, кто стоял по бокам Цивелля, стали колоть его коня пиками, чтобы и он тронулся с места. Цивелль сразу же взял копьё наперевес, ещё до срока; но ветер повернул ему его таким образом, что, сам того не желая, он задел им Йоркуса. А так как тот и без того плохо держался в седле, он свалился на землю. Цивелль же, не заметив этого, дал своему коню доскакать до самого конца турнирной дорожки.
Когда же он повернул коня и увидел, что Йоркус лежит на земле, он решил: пора тебе добить своего противника и размозжить ему голову копытами коня и пронзить копьём, раз уж оно у тебя есть. Но пока он подъезжал к нему, Йоркус понемногу встал на ноги. Когда же Цивелль к нему подъехал, конь его рухнул под ним, отчего именно – не знаю, то ли оттого, что копьё, которое он держал слишком низко, попало коню между ног, или же Йоркус, вставая, помешал коню. Как бы там ни было, конь упал вместе с всадником.
Тут Йоркус подумал: «Вот теперь настало время показать себя рыцарем перед лицом противника», и он с такой яростью набросился на того, словно хотел изрубить его в куски.
Но конь так жестоко бил копытами, что Йоркус никак не мог подступиться к всаднику. Наконец конь поднялся на ноги, ударил копытом, захрапел и начал так отчаянно брыкаться во все стороны, что бедный Йоркус испугался, как бы он его не задел, и в страхе обратился в бегство.
Тем временем Цивелль смог перевести дыхание, поднялся и встал на ноги. Но тело его было так измято и истоптано, что, весь трепеща от страха, он уже подумывал сдаться своему противнику. С этой мыслью он вытащил шпагу, собираясь взять её за кончик и вручить Йоркусу. И вот, когда Цивелль шёл с обнажённой шпагой, чтобы сдаться врагу, Йоркус решил, что дело оборачивается худо, теперь-то ты сложишь голову, и со всех ног побежал прочь.
Завидев это, Цивелль понял, что рано отчаялся в своей виктории, он вновь воспрянул духом и погнался за противником с такой быстротой, на какую только способен трус, яростно обрушился на него, а тот, почувствовав удар, закричал благим матом и стал просить перестать, а не то он пожалуется королю Гибальду и Зигфриду. А поскольку Цивелль не переставал теснить его, Йоркус отступал всё дальше, сколько было. возможно. Когда же он оказался у края воды, так что отступать было уж некуда, страх его удвоился. Ибо он подумал: если ты сделаешь ещё шаг назад, ты утонешь в воде, если шаг вперёд – погибнешь под ударами врага, и тут ему стало стыдно сдаваться противнику, особливо, когда он подумал, что будь он предусмотрительнее, он мог бы одержать верх над ним. Всё это вместе со страхом привело его в полное отчаяние.
Поэтому он решил про себя остановиться на месте, раз уж нельзя иначе, и, схватив шпагу обеими руками и крепко зажмурив глаза, начал. так яростно отбиваться во все стороны, что Цивелль в ужасе обратился в бегство и завопил во всю мочь: «Пощади меня, пощади меня, и я сдамся тебе», потому что ему почудилось, что у него уже несколько ран, а у него между тем не было ни одной.
Когда Йоркус услыхал этот вопль, он открыл глаза и увидел, что враг уже далеко отступил, тут он вновь осмелел и погнался за противником сколько мог. Тогда Цивелль закричал ещё пуще прежнего:
«Подари мне жизнь, я до конца дней моих не помыслю мстить тебе». – «Тогда бросай прочь оружие», – сказал Йоркус. Бедняга сделал так, как ему было велено, и отбросил прочь оружие.
Когда Йоркус увидел своего врага безоружным, ему уже нечего было опасаться, но всё же он не доверял ему и сказал: «Отойди от меня подальше и ложись на землю». Тот снова покорился голосу противника, отбежал прочь и, растянувшись ничком на земле, лежал не шевелясь и как ягнёнок ждал своего конца.
Но тут Йоркус решил, что не может быть спокоен, если оставит своего врага в живых. И призадумался, как лучше всего подступиться к нему и сказал сам себе: «Если ты пойдёшь на него со шпагой, он вскочит и выхватит её у тебя». И посему решил, что лучше всего будет пойти на врага без шпаги, придавить ему грудь коленом и перерезать. ему глотку большим ножом, которым он обычно бил скот.
Но когда он вытащил из-под доспехов нож и судьи поняли, что он замышляет, они вмешались в дело, велели Йоркусу остановиться и удовольствоваться своей викторией. Ибо такой умысел, когда враг уже повержен, был бы вопреки правилам рыцарского поединка. И он должен был подчиниться их разумным речам, ибо они сверх того обещали ему, что Цивелль никогда не пойдёт против него.
Итак, Йоркус позволил Цивеллю подняться на ноги и приказал ему в следующий раз быть осмотрительнее и думать, с кем он имеет дело. Тем и кончилась потешная битва двух зайцев, и каждый из них был рад, что ушёл с поля боя целым и невредимым. Это была одна из самых; забавных шуток на Зигфридовой свадьбе, а ещё было много таких же, но рассказывать было бы слишком долго, так уж хватит и этой.
Как Зигфрид жил-поживал со своей прекрасной Флоригундой и что с ним в конце концов приключилось и как он окончил жизнь
Когда свадебные торжества и рыцарские игры закончились, все разъехались по домам. И Зигфрид дал им таких надёжных провожатых, что можно было безо всякой опасности хоть золото на голове нести.
Ну, а три шуряка его, Эренберт, Хагенвальд и Вальберт, родные братья Флоригунды, затаили злобу на Зигфрида за то, что он, а не они, выходил победителем на всех турнирах и поединках и заслужил себе тем великую славу и почёт. И вот они тайно замыслили убить его. Но никак не могли найти подходящего случая, пока не прошло восемь лет, как и предсказал Зигфриду карлик Эгвальд, о чём мы уже слышали.
Зигфрид жил со своей прекрасной Флоригундой в добром мире и согласии, родил с ней сына, коего назвал Левхардом, а что за войны тот вёл с султаном и королём Вавилонии и какие с ним случились приключения и опасности и как он наконец получил в жёны дочь короля Сицилии, об этом рассказывается в другом месте.
Итак, когда они прожили восемь лет в мире и согласии, случилось однажды, что Зигфрид, а с ним и его шурья отправились на охоту, к чему Зигфрид всегда имел чрезвычайную склонность. Ну а так как день был очень жаркий, а Зигфрид разгорячился, он пошёл к роднику в Окервальде и опустил лицо в воду, чтобы освежиться. Это увидел его шурин, свирепый Хагенвальд, и подумал про себя: «Такой случай бывает не каждый день, смотри, не упусти его, ибо сейчас как раз время отомстить врагу». Он берёт свою рапиру и вонзает её Зигфриду между лопатками, там, где у него был не рог, а обычное тело, так что остриё прошло насквозь до самой груди, от чего тот сей же час скончался. Вот как суждено было погибнуть во цвете лет от гнусного вероломства и предательства драгоценному витязю, коего доблесть, сила, мощь и мужество не имеют себе равных на свете. Но смерть его впоследствии была отомщена.
Когда супруге Зигфрида принесли весть о гибели её супруга, короля и господина, она от великой печали и горя тяжко занемогла, так что лекари отчаялись исцелить её: когда узнал об этом её отец, король Гибальд, он от великого горя тяжко занемог и умер. Тут уж беда пошла за бедой, ибо супруга короля Гибальда равным образом слегла и через четыре дня скончалась от горячки, и не диво было бы, если бы и прекрасная Флоригунда умерла от горя, но тому было ещё не время, ибо сначала надлежало отомстить за смерть Зигфрида, а это должна была сделать его супруга. Тут все трое сыновей взяли короля Гибальда и его супругу, своих отца и мать, и предали их тела погребению со всеми подобающими королевскими почестями. А затем они пожелали принять во владение королевство, чего, однако, не случилось, как вы вскоре услышите.
Тем временем супруге Зигфрида полегчало, и когда она почувствовала себя достаточно окрепшей, она танком отправилась со своим сыном Левхардом в Нидерланды к свёкру, королю Зигхарду, и пожаловалась ему на своё горе, убийство её возлюбленного супруга, его сына. Когда король Зигхард с великой скорбью услышал об этом, он разъярился свыше всякой меры и велел скликать по всей стране лучших рыцарей и достойнейших дворян и поспешно собрал несметное войско самых отборных бойцов, с коим напал на трёх братьев и достойно отомстил им за смерть своего сына. Эта война стоила жизни многим тысячам витязей, и свирепый Хагенвальд также поплатился жизнью наипозорнейшим образом. Ибо он сдался в плен трусливому воину Цивеллю, надеясь на пощаду и полагая, что у него он будет в большей безопасности, чем у другого более мужественного воина, в чём, однако, жестоко ошибся. Ибо этот Цивелль воспользовался своей удачей, и когда Хагенвальд заснул, он взял свою шпагу и проткнул его насквозь, так что тот умер на месте, и сказал: «Как ты поступил с сыном моего всемилостивейшего короля Зигфридом, так же я отплатил и тебе, какой мерой ты мерил, такой и тебе отмерится». Два же других брата, Эренберт и Вальберт, были изгнаны из своего королевства и пошли по миру, а младший из них со стонами и рыданиями повстречался в лесу Левхарду, сыну Зигфрида, когда тот направлялся в Сицилию, о чём вы можете прочитать в Истории Левхарда.
Но и трусливый Цивелль тоже пал в этой битве, и Йоркус-мужик также был убит. И что весьма прискорбно, прекрасная Флоригунда тоже рассталась с жизнью. Если бы не это, король Зигхард собирался сделать её королевой в её собственной стране, откуда её некогда хотели изгнать братья. Левхард, сын Зигфрида, остался при дворе своего деда Зигхарда, там его воспитали благочестивым и доблестным рыцарем, так что он вырос отважным витязем, о чём достаточно свидетельствует его собственная история.
Примечания к «Песни о нибелунгах»
Текст «Песни о нибелунгах» восходит к самому началу XIII столетия. К этому времени относятся и наиболее ранние из сохранившихся её рукописей (всего сохранилось более трёх десятков списков песни, датируемых XIII–XVI вв.). Рукописи различаются между собой более или менее существенными особенностями. Исследователи рукописей долгое время не оставляли попыток реконструировать на их основании якобы существовавший «первоначальный авторский текст» поэмы. Однако немецким филологом Г. Бракертом (1963) была выдвинута иная точка зрения, завоевавшая признание части специалистов: разные варианты песни не представляют собой ответвлений от единого изначального «ствола» произведения, вследствие чего и самая реконструкция «пратекста» есть утопия. Эти варианты относительно самостоятельны – в том смысле, что отражают живую и подвижную эпическую традицию.
Впервые «Песнь о нибелунгах» была опубликована разыскавшим её швейцарским филологом и поэтом И.-Я. Бодмером в 1757 г. и вскоре же стала объектом пристального внимания и изучения как один из важнейших памятников немецкой средневековой литературы. Уже в самом начале XIX в. немецкие романтики подчёркивали её национальное значение: А.-В. Шлегель и братья Гримм сопоставляли «Песнь о нибелунгах» с «Илиадой», видя в эпосе порождение народного духа, продукт безымянного коллективного творчества. С тех пор «Песнь о нибелунгах» издавалась много раз. Первое критическое издание – К. Лахмана (1826 г.). Новейшее издание на языке оригинала: Das Nibelungenlied. Nach der Ausgabe von Karl Bartsch herausgegeben von Helmut de Boor. 20. revid. Aufl., F. A. Brockhaus, Wiesbaden, 1972.
Автор «Песни о нибелунгах», то есть поэт, который объединил существовавшие до него поэтические произведения и сказания и, по-своему переработав их, придал им окончательную художественную форму и структуру, неизвестен. То, что в строфе 2233 он называет себя «писец», возможно, в какой-то мере отражает степень его творческого самосознания: самостоятельного сочинителя, свободно распоряжающегося материалом, он в себе не видит, свой поэтический труд он представляет себе скорее как фиксацию существующей традиции. Но если таково и было его самоощущение (и, по-видимому, отношение к нему его современников), то на самом деле «Песнь о нибелунгах», вышедшая из-под пера неизвестного поэта, и по содержанию и с формальной стороны существенно отличается от других версий этого же предания.
Есть основания полагать, что сочинена эпопея около 1200 г. (см. прим. к строфам 10 и 1295) и что место её возникновения следует искать на Дунае, в районе между Пассау и Веной: география тогдашней Австрии и примыкающих к ней областей известна автору несравненно лучше, нежели другие части Европы (см. авентюру XXI след, и прим. к строфе 1302). В науке высказывались различные предположения относительно личности автора. Одни учёные считали его шпильманом, бродячим певцом, «игрецом», другие склонялись к мысли, что он – духовное лицо (может быть, на службе епископа Пассауского), третьи – что он был образованным рыцарем невысокого рода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58