Хотя, конечно, разоришься уже через неделю.Галл досадливо крякнул.— Ну, хоть вина мы можем выпить? — жалобно спросил он. — То, что я купил в Генуе, никуда не годится.— Аристократ, — хмыкнул Сабин. — Ладно, идем, время еще есть.Они вошли в какую-то забегаловку и с удовольствием выпили по кубку довольно приличного вина.— Пора, — сказал трибун, осушив посуду. — А то этот жулик Никомед смоется, чего доброго, в Тарквинии, и мы окажемся в исключительно паршивой ситуации.Корникс не нашел, что возразить, и они, выбравшись на воздух, двинулись к причалу.«Золотая стрела» по-прежнему стояла у пирса, чуть покачиваясь на легких волнах. Команда почему-то толпилась на берегу.— Шкипер вернулся? — спросил Сабин у рулевого.— Да, господин, — ответил тот. — Он на борту и ждет тебя.Сабин окинул его подозрительным взглядом и сделал знак Корниксу.— Подожди здесь. Похоже, этот проходимец что-то крутит. Сейчас я с ним разберусь.Галл покосился на свой острый нож и присел на бортик, не смешиваясь с матросами. Трибун тронул ладонью рукоятку меча и взбежал по трапу.Он сделал несколько шагов по палубе и собирался уже нырнуть в каюту Никомеда, в Которой — как было заметно сквозь щели в стене — горел свет, когда четыре мощные руки крепко схватили его с двух сторон. Трибун отчаянно дернулся, пытаясь дотянуться до меча, но почувствовал себя так, словно на него навесили пару талантов цепей.— Стой спокойно, — сказал негромкий голос ему в ухо.Перед глазами Сабина тускло блеснул металл.Он был реалистом и не пытался сопротивляться. Сзади и с боков застучали шаги, подходили еще люди.Спереди к Сабину приблизился закутанный в плащ человек и несколько секунд пристально разглядывал его.— Это он? — спросил наконец мужчина, адресуясь куда-то в темноту.— Он, он самый, господин, — ответил возбужденный голос шкипера Никомеда, — Изменник, да проклянут его боги...— Тихо! — отрезал человек в плаще. — Говорить будешь, когда я спрошу.Затем он вновь посмотрел на Сабина.— Как тебя зовут? — спросил он. — И кто ты такой?Сабин мысленно усмехнулся, вспомнив, как недавно он сам задавал подобные вопросы выловленному из воды пирату. Хотя, собственно, было ему совсем не до смеха.— Зовут меня Гай Валерий Сабин, — ответил он с расстановкой. — Я — трибун Первого Италийского легиона. Теперь в отставке. А кто такие вы и по какому праву...— Узнаешь, узнаешь, — нетерпеливо махнул рукой мужчина. — В свое время. Я обещаю. Теперь скажи мне, действительно ли ты собирался сейчас плыть на Планацию?— Да, собирался, — ответил Сабин после паузы.Отрицать это было бы бессмысленно — наверняка подлый Никомед продал его со всеми потрохами.Сабин уже заметил, что за руки его держали преторианцы с орлами на панцирях, и понял, что им заинтересовались городские власти. Ну да, ясно — он же хотел встретиться со ссыльным членом цезарской семьи. Это наверняка должно было всполошить местного претора и его службу безопасности.— Зачем ты собирался ехать на остров? — продолжал спрашивать человек в плаще.— Это мое дело, — дерзко ответил Сабин, размышляя, отрубят ли ему голову, или тоже сошлют куда-то в глушь.— Нет, не твое, — покачал головой мужчина. — Или у тебя есть пропуск, подписанный цезарем?Пропуска у Сабина, конечно же, не было, поэтому он просто промолчал. Предъявлять письмо Германика, естественно, не хотелось.— Вижу, ты не очень склонен отвечать на вопросы, — с укором заметил мужчина в плаще. — Этим ты только осложняешь свое положение.— Да он вообще странный тип, — снова встрял Никомед. — Вот, взял и отпустил пирата, которого мы выловили из моря.— Если ты не закроешь рот, — холодно сказал мужчина, — я отправлю тебя в тюрьму за соучастие.Грек обиженно хрюкнул и замолк.— Ну, так как? — снова обратился к Сабину незнакомец. — Ты же прекрасно понимаешь, что тебе грозит обвинение в государственной измене. Но у тебя есть возможность смягчить свою участь. Будешь отвечать на мои вопросы?Сабин тяжело вздохнул. Все, что начинается шестнадцатого июля, просто не может закончиться благополучно. У него оставался только один шанс. И трибун решил его использовать. А что еще было делать?— На твои — не буду, — жестко ответил он. — Отчет в своих действиях я могу дать только цезарю. И — как римский гражданин — имею на это право.— Да, уж права-то вы свои знаете, — заметил мужчина. — Но почему ты уверен, что цезарь захочет разговаривать с тобой, государственным преступником?— Захочет, — упрямо сказал Сабин, чувствуя себя так, словно сам таскает дрова на свой погребальный костер. — У меня есть, что ему сообщить.На пристани внезапно послышался какой-то шум, крики, ругательства; через минуту двое преторианцев втащили на палубу упирающегося Корникса. Следом шел центурион.— Этот парень хотел смыться, — доложил он и протянул руку к мужчине в плаще. — Вот что мы нашли у него в мешке.Тот принял от центуриона восковые таблички, письмо Германика, адресованное Агриппе Постуму.— Ага, — сказал мужчина глубокомысленно. — Еще лучше. Что это такое? — вновь обратился он к Сабину.— Письмо, — глупо ответил тот.— Вижу. Кому?Трибун вздохнул и опустил глаза. Вот теперь ему конец. И бедняга Корникс сложит свою голову. А он ведь предупреждал...Не дождавшись ответа, мужчина в плаще повертел таблички в руках.— Да, — сказал он задумчиво. — Дело серьезнее, чем я думал. Последний раз спрашиваю — ты будешь отвечать на вопросы?— Тебе — нет, — отрезал Сабин.А что ему было терять?— Ну, ладно, — вздохнул мужчина. — Как хочешь.Он повернулся и двинулся в каюту капитана, бросив через плечо преторианцам:— Давайте его сюда.Солдаты не очень вежливо подтолкнули Сабина, тот сделал несколько шагов и почти уперся лицом в деревянную дверь.— Останьтесь здесь, — приказал мужчина в плаще и шагнул в комнату, тут же отступив в сторону, чтобы дать дорогу Сабину.Гвардейцы в последний раз подтолкнули трибуна и замерли у косяка.Тот вошел в каюту, щуря глаза от яркого света факела в подставке на стене.Он не сразу заметил, что в помещении находился еще один человек, сидевший за столом капитана. Его голову покрывал капюшон шерстяного плаща.Дверь за Сабином захлопнулась. Мужчина, который только что допрашивал его, отошел к стене и стал там, скрестив руки на груди. Сидевший за столом пошевелился.Сабин молча смотрел на него, гадая, что же еще задумали коварные боги.Человек медленно откинул с головы капюшон.Это был худощавый, среднего роста мужчина; длинные седые волосы спускались ему на самые плечи, тонкие ноздри чуть раздувались, а усталые старческие глаза не мигая смотрели на трибуна.Сабин сразу узнал его.То был цезарь Август. Глава XIКорнелия — Ну, — сказал сенатор и консуляр Гней Сентий Сатурнин, поднимаясь на ноги. — Что-то мы заговорились с тобой. Пора бы и немного отдохнуть.Луций Либон тоже вскочил со скамьи.— Сиди, сиди, сынок.Сенатор ласково похлопал его по плечу.— Побудь тут еще немного. Сдается мне, одна юная особа просто сгорает от желания увидеть тебя и на крыльях прилетит, когда я скажу ей, кто тут ждет.Луций невольно покраснел. Он и сам очень хотел увидеть эту юную особу.— Ладно, — с улыбкой сказал Сатурнин. — Я пойду распоряжусь насчет обеда, а вы пока сможете погулять в саду. Кажется, молодежь любит такие прогулки наедине, а?— Ну, ты же знаешь, — смущенно пробормотал Луций, — на мою честь можно положиться...— Ха-ха-ха! — расхохотался сенатор. — Конечно, знаю, мой мальчик. Иначе разве я бы доверил тебе самое дорогое мое сокровище, как ты думаешь?Все еще посмеиваясь, он удалился и исчез среди деревьев. Либон, не в силах усидеть на месте, вскочил и принялся быстро прохаживаться рядом с фонтаном, время от времени подставляя разгоряченное лицо под капельки влаги, разлетавшиеся во все стороны.Он скорее почувствовал, чем услышал, легкий шорох за спиной и стремительно обернулся.И сразу утонул в огромных темных глазах, окаймленных самыми длинными в мире ресницами.Перед ним стояла Корнелия, внучка Гнея Сентия Сатурнина, его гордость и любовь.Это была цветущая шестнадцатилетняя девушка, тоненькая и стройная, как побег кипариса. Густые длинные черные волосы, с изящной небрежностью перехваченные шелковой лентой, волнами спускались на хрупкие плечи. Нежные розовые губы чуть приоткрылись, показывая маленькие, жемчужной белизны зубы. Высокий точеный лоб и гордый нос истинной римлянки дополняли картину.Кожа девушки была белой, как парийский мрамор, но еще более белоснежной казалась вышитая золотом стола из тончайшего египетского бисса, которая плотно облегала стройную фигурку, заканчиваясь у самых ступней — маленьких и аккуратных, словно игрушечных, — обутых в легкие кожаные туфельки.— Луций, — радостно воскликнула девушка. — Как я рада, что ты приехал!— Корнелия!Молодой патриций с трудом подавил желание броситься к ней и прижать к своей груди. Он — как то предписывали правила хорошего тона — медленно приблизился к девушке, слегка поклонился и взял ее за руку.Оба они вздрогнули от этого прикосновения.— Слава бессмертным богам, — тихо сказал юноша. — Наконец-то я вижу тебя.Они расстались всего неделю назад, но эти короткие семь дней казались им вечностью. Кто был влюблен, тот поймет их.Луций и Корнелия с самого детства росли вместе в доме сенатора Сатурнина. После гибели отца Либона — мать умерла еще раньше — и с согласия родственников мальчик навсегда перебрался на Палатин и — повзрослев — никогда не жалел об этом. Ему было здесь очень хорошо.Родители Корнелии тоже рано отошли в Царство теней, так что сенатор и его жена Лепида всю свою любовь и нежность отдали двум детям — восьмилетнему тогда Луцию и пятилетней Корнелии.Они росли и развивались, вместе играли и баловались, смеялись и плакали от детских обид. Но вот пришло время, когда они стали видеть друг в друге не только товарища игр, а нечто большее. Так зародилось великое вечное чувство, называемое любовью.Сенатор и его супруга с удовольствием отмечали признаки этого и радовались про себя. Ни о чем так не мечтал Сатурнин, как о том, чтобы его дети соединили свои судьбы и жили вместе долго и счастливо.Он — когда настало время — поговорил и с Луцием, и с Корнелией и убедился, что мечты его близки к осуществлению, Два года назад состоялась официальная церемония обручения, и сейчас — когда оба уже достигли совершеннолетия, можно было бы подумать и о свадьбе. Но старый сенатор медлил — в его планы жестко вмешалась политика. Необходимо было ждать, пока прояснится ситуация. Сатурнин хотел, чтобы счастье его детей было долгим и прочным, а потому не желал рисковать.Его тайная, но упорная и бескомпромиссная борьба с Ливией могла закончиться чем угодно — даже ссылкой, даже казнью. А это повлекло бы за собой конфискацию имущества и лишение гражданских прав. Нет, не мог Гней Сентий Сатурнин пойти на это, не мог оставить самых дорогих ему людей нищими и гонимыми. Но и своими принципами поступиться не мог. Даже ради Луция и Корнелии. Оставалось только ждать, как повернется Фортуна, и уповать на милость олимпийских богов.Либон — не посвященный до сегодняшнего дня в планы сенатора — был недоволен отсрочкой, но он привык доверять во всем своему благодетелю, и терпеливо ждал. Корнелия тоже томилась неизвестностью, однако — настоящая патрицианка и римлянка — безропотно приняла решение своего деда.— Еще немного, дети мои, — сказал им как-то Сатурнин, еле сдерживая слезы. — Еще немного. Я уверен — все будет хорошо, и вы сможете стать мужем и женой. Только надо подождать. А уж потом будьте любезны предъявить мне моих правнуков как можно скорее.Корнелия засмущалась и легко, словно лань, убежала в сад. Луций тоже почувствовал неловкость, но — мужчина — овладел собой и только кивнул.— Как скажешь... отец.Он редко называл так Сатурнина, несмотря на свою огромную любовь к нему. Тем приятнее было старому сенатору услышать такое выражение доверия в таком серьезном и болезненном вопросе.Молодые люди по-прежнему встречались почти каждый день, хотя Либон — став совершеннолетним — получил право занять отцовский дом и воспользовался им. Но теперь они испытывали совершенно другие чувства по отношению друг к другу, что-то резко переменилось. Ведь если раньше, в детстве, они беззастенчиво целовались, прячась в кустах от бдительного педагога, купались вместе, спокойно сбрасывая одежду, и катались по траве, играя в борцов, то теперь малейшее прикосновение к телу другого вызывало у них то жар, то холод, распаляло сердца и кружило головы. Короче, это была любовь во всем своем многообразии.— Как хорошо, что ты здесь, Луций, — сказала Корнелия, не делая попыток высвободить руку, которую молодой человек все еще нежно, но чувственно сжимал в пальцах. — Мне так тебя не хватало. Где ты был? Дедушка сказал мне, что это деловая поездка, но не захотел говорить, ни куда ты отправился, ни когда вернешься.— Да, — задумчиво произнес Либон, вернувшись из плена сладких грез в суровую реальность. — Это действительно была деловая поездка. А куда я ездил — какая разница? Главное, мы опять вместе, правда, любимая?— Давай прогуляемся по саду, — сказала вдруг Корнелия, то ли обиженная недоверием, то ли пытаясь совладать с любовным жаром, охватившим тело. — Тут так прохладно и тихо...— Давай.Луций, не выпуская ее руки, повел девушку под сень деревьев.Корнелия внезапно стала грустной.— О, боги! — воскликнула она. — Отец разве на сказал тебе?— О чем? — не понял Луций.— Ну, ведь мы уезжаем...— Кто? — удивился Либон.— Я и бабушка.— В Кумы?Там у Сатурнина была вилла на берегу моря, и он частенько отправлял туда семью отдохнуть и подышать свежим воздухом.— Нет, — печально ответила Корнелия и встряхнула своими густыми волосами. — В Африку.— Куда? — Луций не поверил своим ушам.— В Африку, — повторила девушка. — Там у дедушки поместье под Утикой. Он сказал, что нам необходимо на время покинуть Италию. Ты что-нибудь понимаешь, Луций? Зачем это?Луций начинал понимать. Сатурнин готовится к решающему сражению и предусмотрительно хочет обезопасить семью. Что ж, он прав. Но каково же будет не видеть Корнелию так долго?Юноша был близок к отчаянию.— Ну, если сенатор так решил, — сказал он, силясь взять себя в руки и выглядеть невозмутимым, — значит, это необходимо. Мы же верим ему, правда?— Конечно.Девушка надула свои очаровательные губки.Некоторое время они молчали. Свидание было испорчено.— Ладно, — вздохнул наконец Либон. — Пойдем в дом. Нас, наверное, уже ждут.Их действительно ждали. Стол в триклинии был накрыт на двоих — по римским обычаям женщины не могли участвовать в трапезе.Почтенная Лепида — шестидесятилетняя подвижная женщина, еще сохранившая остатки былой красоты, радушно приветствовала Либона и весело улыбнулась.— Рада видеть тебя, Луций.— Спасибо, — ответил молодой человек. — Я тоже.Новость, сообщенная ему Корнелией, словно камнем легла на сердце.— Ну, приступим. — Сатурнин жестом указал на ложе, устеленное мягкими подушками. — Пора перекусить, мой мальчик.Женщины вышли. Луций опустился на— скамью с несчастным выражением лица.Сатурнин испытующе посмотрел на него.— Вижу, Корнелия сообщила тебе новость, — сказал он медленно.Либон кивнул и опустил голову.— Эй, — весело произнес сенатор. — А ну-ка, перестань грустить. Ты же мужчина, в конце концов.Либон и сам вспомнил это и попытался улыбнуться.— Да, конечно, — сказан он, — но...— Что ж, сынок, — сенатор стал серьезным. — Так надо. После того, что ты услышал сегодня, объяснения, думаю, излишни. Сам понимаешь — я не могу рисковать женой и внучкой. Кто знает, до чего дойдет месть Ливии, если мы — храни нас боги — проиграем.— А мы... — Луций поднял голову и с тревогой посмотрел в глаза сенатора. — Мы ведь не проиграем, правда?— Не должны, — твердо ответил Сатурнин. — У нас все преимущества. Но... ведь судьбы наши известны лишь богам, и как знать — может, Эринии уже готовятся перерезать нить наших жизней...Либона эти слова не особенно ободрили. Он снова стал печальным— Я все понимаю, — с тоской произнес юноша. — Но Корнелия... как же я без нее?Сенатор придал лицу суровое выражение.— Ты мужчина, Луций, — повторил он жестко. — И римлянин. Такова наша доля — уходить на войну, защищая женщин и свои дома. Ну, а если Марс позволит нам вернуться с победой, то тут уж все утехи наши. И поверь мне — гораздо приятнее обладать чем-то, за что ты сражался, чем получить это просто так, без малейших усилий. Совершенно другое ощущение, уж я-то знаю.Вот теперь Либон почувствовал себя лучше. Мудрый Сатурнин, как всегда, был прав. Что ж, если надо — он пойдет в бой и вытерпит разлуку с любимой. Но уж потом...— Ладно, мясо остывает, — сказал сенатор. — Давай немного подкрепимся. Силы нам еще пригодятся.Луций послушно принялся за еду, без всякого, впрочем, аппетита, машинально.— А когда они уезжают? — спросил он, проглотив первый кусок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53