Вдобавок он называл старшего гражданином, меж тем как тот именовал его просто Роланом.
Но сотрапезники, вероятно, не увидели всех особенностей, которые мы описываем, чтобы поглубже ввести читателя в русло нашего повествования: уделив вошедшим несколько мгновений, они отвели глаза, и прерванный разговор возобновился.
Надобно сказать, что за столом обсуждалось происшествие, жгуче интересовавшее путешественников: речь шла о нападении на дилижанс, который вез шестьдесят тысяч франков, принадлежавших правительству. Ограбление произошло накануне на дороге, ведущей из Марселя в Авиньон, между Ламбеском и Пон-Роялем.
С первых же слов рассказчика молодые люди стали прислушиваться с явным интересом. События разыгрались на дороге, по которой они только что проехали, а рассказывал о них один из участников этой дорожной сцены, виноторговец из Бордо.
С особенным любопытством расспрашивали о происшествии пассажиры дилижанса, который недавно прибыл и должен был продолжать свой путь. Другие сотрапезники, тс, что жили по соседству, видимо, были наслышаны о подобных случаях и не прочь были сами о них порассказать, приводя все новые подробности.
— Так значит, гражданин, — спросил дородный буржуа, к которому в ужасе прижималась его супруга, длинная, сухая и тощая, — вы говорите, что ограбление произошло как раз на этой дороге?
— Да, гражданин, между Ламбеском и Пон-Роялем. Вы запомнили место, где дорога поднимается в гору, проходя между двумя крутыми холмами? Там множество скал.
— Да, да, мой друг, — воскликнула женщина, стискивая руку мужа, — я его приметила! Помнишь, я даже сказала: «Какое зловещее место! Хорошо, что мы проезжаем здесь днем, а не ночью».
— Ах, сударыня, — грассируя по-модному, возразил молодой человек, завсегдатай гостиницы, который за табльдотом обычно руководил разговором, — разве вы не знаете, что для господ Соратников Иегу не существует ни дня, ни ночи!
— Как, гражданин, — спросила дама, содрогаясь от Ужаса, — вас остановили среди бела дня?
— Среди бела дня, гражданка, в десять часов утра.
— А сколько их было? — осведомился толстяк.
— Четверо, гражданин.
— Они сидели в засаде у дороги?
— Нет, они прискакали верхом, вооруженные до зубов и в масках.
— Такой уж у них обычай, — заметил молодой завсегдатай. — Не правда ли, они сказали: «Не вздумайте защищаться; мы вам не причиним вреда: нам нужны только казенные деньги»?
— Слово в слово так, гражданин.
— Потом, — продолжал все тот же хорошо осведомленный молодой человек, — двое спрыгнули с седла, бросили поводья своим товарищам и принудили кондуктора отдать им всю эту сумму.
— Гражданин, — воскликнул толстяк в крайнем удивлении, — вы рассказываете об этом так, как будто видели все собственными глазами!
— Быть может, сударь, вы и в самом деле присутствовали при ограблении? — спросил один из пассажиров не то шутливо, не то с подозрением.
— Не знаю, гражданин, намеревались ли вы обидеть меня своим вопросом, — небрежно бросил молодой человек, который так любезно и с таким знанием дела приходил на помощь рассказчику, — но мои политические убеждения таковы, что высказанное вами подозрение я не считаю оскорблением. Если бы я имел несчастье быть среди тех, кто подвергся нападению, или же имел счастье быть одним из нападающих, я и в том и в другом случае откровенно сказал бы об этом; но вчера в десять часов утра, как раз в тот момент, когда остановили дилижанс в четырех льё отсюда, я преспокойно завтракал на этом самом месте в обществе вот этих двух граждан, которых сейчас я имею удовольствие видеть справа и слева от себя.
— А сколько было вас, мужчин, в дилижансе? — спросил младший из двух путешественников, которого его спутник называл Роланом.
— Постойте… мне кажется, нас было… да, да, нас было семеро мужчин и три женщины.
— Семеро мужчин, не считая кондуктора? — спросил Ролан.
— Ну, конечно.
— И вы, семеро мужчин, дали четырем бандитам ограбить дилижанс? Поздравляю вас, господа!
— Мы знали, с кем имеем дело, — отвечал виноторговец, — и не подумали защищаться.
— Как! — воскликнул молодой человек. — С кем же вы имели дело? Очевидно, это были разбойники, бандиты!
— Ничуть не бывало: они назвали себя.
— Назвали себя?
— Они сказали: «Господа, бесполезно защищаться! Сударыни, не пугайтесь! Мы не разбойники, мы Соратники Иегу!»
— Да, — подхватил молодой завсегдатай, — они заранее предупреждают во избежание ошибки — такой уж у них обычай.
— Вот как! — сказал Ролан. — А кто же этот Иегу, у которого такие вежливые сообщники? Это их главарь?
— Сударь, — обратился к нему один из присутствующих, судя по одежде, священник со светскими манерами, который, как видно, был посвящен в тайны почтенного сообщества, чьи заслуги обсуждались за общим столом, — будь вы более осведомлены в Священном писании, то знали бы, что этот Иегу умер примерно две тысячи шестьсот лет назад и, следовательно, не может останавливать дилижансы на большой дороге.
— Господин аббат, — ответил Ролан, распознавший духовное лицо, — хотя вы и говорите колкости, я вижу, что вы человек весьма ученый, так позвольте же мне, бедному невежде, задать вам несколько вопросов об этом Иегу, который умер две тысячи шестьсот лет назад, но в наши дни имеет соратников, носящих его имя.
— Иегу, — отвечал аббат все тем же язвительным тоном, — был царем Израиля, которого помазал на царство пророк Елисей, обязав его покарать за преступления дом Ахава и Иезавели и умертвить всех жрецов Ваала.
— Господин аббат, — с улыбкой промолвил Ролан, — благодарю вас за объяснение. Я не сомневаюсь, что вы даете мне точные сведения, доказывающие вашу незаурядную ученость, но должен признаться, что я не очень-то много вынес из ваших слов.
— Неужели, гражданин, — удивился молодой завсегдатай, — вы не понимаете, что Иегу — это его величество Людовик Восемнадцатый, коронованный с условием, что он покарает преступления Революции и умертвит жрецов Ваала, то есть всех, кто имел хоть какое-нибудь отношение к чудовищному образу правления, который вот уже семь лет именуется Республикой?
— О! — воскликнул Ролан. — Теперь мне все понятно! Но к числу тех, с которыми должны сражаться Соратники Иегу, относите ли вы храбрых солдат, что отбросили неприятеля от наших границ, и знаменитых генералов, что командовали армиями в Тироле, на Самбре и Мёзе, в Италии?
— Ну, разумеется, с ними прежде всего и первым делом! Глаза молодого человека метнули молнию, ноздри у него раздулись; закусив губу, он привскочил на стуле, но спутник схватил его за полу сюртука, заставив снова сесть, и взглядом приказал хранить молчание.
Проявив таким образом свою власть, он впервые заговорил.
— Гражданин, — обратился он к молодому завсегдатаю, — прошу нас извинить, мы путешественники и только что прибыли из дальних краев, к примеру из Америки или Индии; мы покинули Францию два года назад, не имеем понятия о том, что здесь происходит, и очень хотели бы знать.
— Ну что же, — ответил тот, — это вполне естественно, гражданин, — спрашивайте, и мы будем отвечать.
— Так вот, — продолжал молодой человек с орлиным взором, гладкими черными волосами и смуглым лицом, точно высеченным из гранита, — теперь, когда я знаю, кто такой Иегу и какие цели преследуют его соратники, мне хотелось бы узнать, как распоряжаются они захваченными деньгами.
— Ах, Боже мой, это проще простого; вам же известно, что речь идет о реставрации монархии Бурбонов?
— Нет, я этого не знал, — ответил черноволосый, довольно неискусно разыгрывая наивность. — Я же сказал вам, что приехал из дальних стран.
— Как! Вы этого не знали? Так вот, через какие-нибудь полгода это будет уже свершившимся фактом.
— Неужели?
— Это так же верно, как то, что я имею честь говорить с вами, гражданин.
Молодые люди с военной выправкой усмехнулись и обменялись взглядом, причем казалось, что белокурый еле сдерживается.
Их собеседник продолжал:
— В Лионе — центр конспирации, если только можно назвать конспирацией заговор, который созревает на глазах у всех; правильнее было бы назвать это временным правительством.
— Ну что ж, гражданин, — отозвался темноволосый тоном, в котором сквозила насмешка, — назовем это временным правительством.
— У этого правительства имеется генеральный штаб и несколько армий.
— Ба! Допустим, генеральный штаб… но армии…
— Армии, говорю вам!
— Но где же они?
— Одна формируется в горах Оверни, под командой господина де Шардона, другая — в горах Юры, под командой господина Тейсонне, а третья в данный момент действует в Вандее, под командой Эскарбовиля, Ашиля Леблона и Кадудаля.
— Честное слово, гражданин, вы оказываете мне большую услугу, сообщая эти новости. Я полагал, что Бурбоны уже примирились с изгнанием; я полагал, что полиция у нас на высоте и не допустит ни временного роялистского комитета в большом городе, ни грабежей на больших дорогах. Наконец, я полагал, что генерал Гош окончательно усмирил Вандею.
Собеседник расхохотался.
— Да откуда вы? — воскликнул он. — Откуда вы приехали?
— Я уже сказал вам, гражданин, — из дальних стран.
— Оно и видно! Вы понимаете, — продолжал он, — Бурбоны далеко не богаты; эмигранты вконец разорились, их имения проданы. Без денег невозможно сформировать две армии и содержать третью. Возникло большое затруднение: деньги имелись только у Республики, но разве она снабдила бы ими своих врагов? Поэтому решили, что не стоит затевать нелепые переговоры, а гораздо проще захватить ее деньги.
— А! Теперь мне все ясно.
— Поздравляю вас.
— Соратники Иегу — это своего рода посредники между Республикой и контрреволюцией: они доставляют средства генералам-роялистам. Да, это не грабеж, это очередная военная операция, воинский подвиг.
— Вот именно, гражданин, и теперь вы в этой области осведомлены не хуже нас.
— Однако, — не без робости ввернул словечко виноторговец из Бордо, — если господа Соратники Иегу (заметьте, что я о них не говорю ничего дурного!), если господа Соратники Иегу гоняются только за казенными деньгами…
— Да, только за казенными; еще не было случая, чтобы они ограбили частное лицо.
— Не было случая?
— Ни одного!
— Но как же так, они вчера вместе с казенными деньгами похитили у меня опечатанный мешок, где было двести луидоров?
— Милый мой, — отвечал молодой завсегдатай, — я уже вам говорил, что тут произошла ошибка и рано или поздно деньги будут вам возвращены. Это так же верно, как то, что меня зовут Альфред де Баржоль.
Виноторговец тяжело вздохнул и покачал головой: видно было, что, вопреки уверениям, он все еще сомневается. Но через минуту подтвердились слова молодого дворянина, который назвал свое имя и поручился за порядочность грабителей дилижансов: у крыльца остановилась лошадь, затем в коридоре послышались шаги, дверь столовой распахнулась, и на пороге появился вооруженный до зубов человек в маске.
— Господа, — проговорил он, нарушая гробовое молчание, воцарившееся при его появлении, — нет ли среди вас пассажира по имени Жан Пико, который ехал вчера в дилижансе, остановленном между Ламбеском и Пон-Роялем?
— Да, есть, — отвечал ошарашенный виноторговец.
— Это вы? — спросил человек в маске.
— Я.
— У вас ничего не было взято?
— Как же, у меня взяли опечатанный мешок с двумястами луидоров, который я отдал на хранение кондуктору.
— И я должен сказать, — прибавил молодой дворянин, — что этот господин сейчас только говорил о пропаже своих денег, он уже считает их безвозвратно потерянными.
— Этот господин ошибается, — заявил незнакомец в маске, — мы ведем войну с правительством, а не с частными лицами: мы партизаны и никак не разбойники. Вот ваши двести луидоров, сударь, и если в будущем произойдет такая же ошибка, заявите об этом и сошлитесь на Моргана.
С этими словами он положил мешок с золотом справа от виноторговца и вышел, учтиво раскланявшись с сидевшими за табльдотом, одни из которых были объяты ужасом, а другие поражены столь безумной смелостью.
II. ИТАЛЬЯНСКАЯ ПОСЛОВИЦА
Как мы уже говорили, присутствующими владели в основном два чувства, но они по-разному и в различной степени проявились у них. Оттенки и сила переживаний варьировались в зависимости от пола, возраста, характера и социального положения свидетелей этой сцены.
Виноторговец Жан Пико, чьи интересы были непосредственно затронуты, с первого же взгляда по костюму, оружию и маске распознал одного из людей, с которыми он столкнулся накануне. При появлении незнакомца он остолбенел от ужаса. Но, когда он узнал, чем вызван приход таинственного грабителя, его ужас стал постепенно переходить в радость, и он испытывал все оттенки ощущений, промежуточные между этими чувствами. Мешок с золотом лежал перед ним, но виноторговец, казалось, не решался к нему прикоснуться, опасаясь, что сокровище исчезнет, как это бывает с приснившимся нам золотом, прежде чем мы откроем глаза при прояснении сознания и переходе от глубокого сна к полному пробуждению.
Дородного господина и его сухопарую супругу, а также других пассажиров дилижанса охватил откровенный панический страх. Толстяк сидел слева от Жана Пико. Увидев, что бандит подходит к виноторговцу, он в тщетной надежде установить достаточное расстояние между собой и соратником Иегу шарахнулся в сторону, и его стул ударился о стул жены, которая, в свою очередь, качнулась влево. Но рядом с ней сидел гражданин Альфред де Баржоль, а у него не было никаких оснований страшиться людей, которых он только что горячо превозносил; стул жены толстяка ударился о неподвижный стул дворянина и остановился. Нечто подобное произошло восемь или девять месяцев спустя в битве при Маренго: когда главнокомандующий решил, что пора переходить в наступление, его отступающие войска сразу же остановились.
Гражданин Альфред де Баржоль, подобно аббату, поведавшему библейское сказание об израильском царе Иегу и миссии, которую он получил от пророка Елисея, не только не испытывал боязни, но, казалось, даже ожидал этого непредвиденного для других события. Он с улыбкой следил взором за человеком в маске, и не будь внимание сотрапезников всецело поглощено разыгрывающейся у них на глазах сценой, они могли бы уловить беглый взгляд, которыми обменялись грабитель и дворянин, а вслед за тем дворянин и аббат.
Двое путешественников, сидевшие на самом конце стола, по-разному приняли происходящее, причем каждый проявил при этом свой характер. Младший непроизвольно схватился за то место на левом боку, где полагается быть оружию, и вскочил, словно его подбросила пружина, готовый вцепиться в горло незнакомцу; так бы, несомненно, и случилось, будь Ролан один; но старший, очевидно имевший не только привычку, но и право давать ему приказания, снова дернул его за фалду и бросил повелительным, если не жестким тоном:
— Ролан, сиди смирно!
И молодой человек опустился на стул.
Лишь один из всех сотрапезников оставался, по крайней мере с виду, совершенно невозмутимым во время необычайной сцены. То был мужчина лет тридцати трех-тридцати четырех, высокий, светловолосый, с рыжеватой бородкой, со спокойным выражением красивого лица, с большими голубыми глазами и тонкими, изящно очерченными губами. Говорил он с иностранным акцентом, выдававшим уроженца того острова, чье правительство в ту пору вело против нас столь жестокую борьбу; однако, насколько можно было судить по кратким репликам, изредка вырывавшимся у него, он на редкость хорошо владел французским языком. С первых же слов, им произнесенных, старший из путешественников уловил акцент наших соседей, Обитающих по ту сторону Ла-Манша. Он вздрогнул и повернулся к своему спутнику, привыкшему читать у него в глазах. Казалось, он спрашивал его, как мог англичанин обретаться во Франции во время ожесточенной войны, естественно закрывшей доступ англичанам во Францию и французам в Англию? Разумеется, Ролан был не в состоянии этого объяснить и, пожимая плечами, ответил взглядом, который означал: «Это меня удивляет не меньше, чем рас, но если уж вы, превосходный математик, не в силах разрешить такой задачи, то не спрашивайте меня». Молодым людям было ясно лишь одно: что светловолосый человек с англосаксонским акцентом — владелец кареты, ожидавшей у крыльца гостиницы, и что он прибыл из Лондона или из какого-нибудь графства или герцогства Великобритании.
Мы уже упоминали, что он изредка подавал реплики, причем краткие (это были скорее восклицания), и всякий раз, как ему отвечали на вопросы о положении дел во Франции, он на глазах у всех вынимал из кармана записную книжку и просил виноторговца, аббата или де Баржоля повторить ему ответ. Его просьбу исполняли весьма охотно, ибо она была высказана в самой учтивой форме. Он записывал все самое важное, необычное и красочное из того, что говорилось об ограблении дилижанса, о положении дел в Вандее и о Соратниках Иегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Но сотрапезники, вероятно, не увидели всех особенностей, которые мы описываем, чтобы поглубже ввести читателя в русло нашего повествования: уделив вошедшим несколько мгновений, они отвели глаза, и прерванный разговор возобновился.
Надобно сказать, что за столом обсуждалось происшествие, жгуче интересовавшее путешественников: речь шла о нападении на дилижанс, который вез шестьдесят тысяч франков, принадлежавших правительству. Ограбление произошло накануне на дороге, ведущей из Марселя в Авиньон, между Ламбеском и Пон-Роялем.
С первых же слов рассказчика молодые люди стали прислушиваться с явным интересом. События разыгрались на дороге, по которой они только что проехали, а рассказывал о них один из участников этой дорожной сцены, виноторговец из Бордо.
С особенным любопытством расспрашивали о происшествии пассажиры дилижанса, который недавно прибыл и должен был продолжать свой путь. Другие сотрапезники, тс, что жили по соседству, видимо, были наслышаны о подобных случаях и не прочь были сами о них порассказать, приводя все новые подробности.
— Так значит, гражданин, — спросил дородный буржуа, к которому в ужасе прижималась его супруга, длинная, сухая и тощая, — вы говорите, что ограбление произошло как раз на этой дороге?
— Да, гражданин, между Ламбеском и Пон-Роялем. Вы запомнили место, где дорога поднимается в гору, проходя между двумя крутыми холмами? Там множество скал.
— Да, да, мой друг, — воскликнула женщина, стискивая руку мужа, — я его приметила! Помнишь, я даже сказала: «Какое зловещее место! Хорошо, что мы проезжаем здесь днем, а не ночью».
— Ах, сударыня, — грассируя по-модному, возразил молодой человек, завсегдатай гостиницы, который за табльдотом обычно руководил разговором, — разве вы не знаете, что для господ Соратников Иегу не существует ни дня, ни ночи!
— Как, гражданин, — спросила дама, содрогаясь от Ужаса, — вас остановили среди бела дня?
— Среди бела дня, гражданка, в десять часов утра.
— А сколько их было? — осведомился толстяк.
— Четверо, гражданин.
— Они сидели в засаде у дороги?
— Нет, они прискакали верхом, вооруженные до зубов и в масках.
— Такой уж у них обычай, — заметил молодой завсегдатай. — Не правда ли, они сказали: «Не вздумайте защищаться; мы вам не причиним вреда: нам нужны только казенные деньги»?
— Слово в слово так, гражданин.
— Потом, — продолжал все тот же хорошо осведомленный молодой человек, — двое спрыгнули с седла, бросили поводья своим товарищам и принудили кондуктора отдать им всю эту сумму.
— Гражданин, — воскликнул толстяк в крайнем удивлении, — вы рассказываете об этом так, как будто видели все собственными глазами!
— Быть может, сударь, вы и в самом деле присутствовали при ограблении? — спросил один из пассажиров не то шутливо, не то с подозрением.
— Не знаю, гражданин, намеревались ли вы обидеть меня своим вопросом, — небрежно бросил молодой человек, который так любезно и с таким знанием дела приходил на помощь рассказчику, — но мои политические убеждения таковы, что высказанное вами подозрение я не считаю оскорблением. Если бы я имел несчастье быть среди тех, кто подвергся нападению, или же имел счастье быть одним из нападающих, я и в том и в другом случае откровенно сказал бы об этом; но вчера в десять часов утра, как раз в тот момент, когда остановили дилижанс в четырех льё отсюда, я преспокойно завтракал на этом самом месте в обществе вот этих двух граждан, которых сейчас я имею удовольствие видеть справа и слева от себя.
— А сколько было вас, мужчин, в дилижансе? — спросил младший из двух путешественников, которого его спутник называл Роланом.
— Постойте… мне кажется, нас было… да, да, нас было семеро мужчин и три женщины.
— Семеро мужчин, не считая кондуктора? — спросил Ролан.
— Ну, конечно.
— И вы, семеро мужчин, дали четырем бандитам ограбить дилижанс? Поздравляю вас, господа!
— Мы знали, с кем имеем дело, — отвечал виноторговец, — и не подумали защищаться.
— Как! — воскликнул молодой человек. — С кем же вы имели дело? Очевидно, это были разбойники, бандиты!
— Ничуть не бывало: они назвали себя.
— Назвали себя?
— Они сказали: «Господа, бесполезно защищаться! Сударыни, не пугайтесь! Мы не разбойники, мы Соратники Иегу!»
— Да, — подхватил молодой завсегдатай, — они заранее предупреждают во избежание ошибки — такой уж у них обычай.
— Вот как! — сказал Ролан. — А кто же этот Иегу, у которого такие вежливые сообщники? Это их главарь?
— Сударь, — обратился к нему один из присутствующих, судя по одежде, священник со светскими манерами, который, как видно, был посвящен в тайны почтенного сообщества, чьи заслуги обсуждались за общим столом, — будь вы более осведомлены в Священном писании, то знали бы, что этот Иегу умер примерно две тысячи шестьсот лет назад и, следовательно, не может останавливать дилижансы на большой дороге.
— Господин аббат, — ответил Ролан, распознавший духовное лицо, — хотя вы и говорите колкости, я вижу, что вы человек весьма ученый, так позвольте же мне, бедному невежде, задать вам несколько вопросов об этом Иегу, который умер две тысячи шестьсот лет назад, но в наши дни имеет соратников, носящих его имя.
— Иегу, — отвечал аббат все тем же язвительным тоном, — был царем Израиля, которого помазал на царство пророк Елисей, обязав его покарать за преступления дом Ахава и Иезавели и умертвить всех жрецов Ваала.
— Господин аббат, — с улыбкой промолвил Ролан, — благодарю вас за объяснение. Я не сомневаюсь, что вы даете мне точные сведения, доказывающие вашу незаурядную ученость, но должен признаться, что я не очень-то много вынес из ваших слов.
— Неужели, гражданин, — удивился молодой завсегдатай, — вы не понимаете, что Иегу — это его величество Людовик Восемнадцатый, коронованный с условием, что он покарает преступления Революции и умертвит жрецов Ваала, то есть всех, кто имел хоть какое-нибудь отношение к чудовищному образу правления, который вот уже семь лет именуется Республикой?
— О! — воскликнул Ролан. — Теперь мне все понятно! Но к числу тех, с которыми должны сражаться Соратники Иегу, относите ли вы храбрых солдат, что отбросили неприятеля от наших границ, и знаменитых генералов, что командовали армиями в Тироле, на Самбре и Мёзе, в Италии?
— Ну, разумеется, с ними прежде всего и первым делом! Глаза молодого человека метнули молнию, ноздри у него раздулись; закусив губу, он привскочил на стуле, но спутник схватил его за полу сюртука, заставив снова сесть, и взглядом приказал хранить молчание.
Проявив таким образом свою власть, он впервые заговорил.
— Гражданин, — обратился он к молодому завсегдатаю, — прошу нас извинить, мы путешественники и только что прибыли из дальних краев, к примеру из Америки или Индии; мы покинули Францию два года назад, не имеем понятия о том, что здесь происходит, и очень хотели бы знать.
— Ну что же, — ответил тот, — это вполне естественно, гражданин, — спрашивайте, и мы будем отвечать.
— Так вот, — продолжал молодой человек с орлиным взором, гладкими черными волосами и смуглым лицом, точно высеченным из гранита, — теперь, когда я знаю, кто такой Иегу и какие цели преследуют его соратники, мне хотелось бы узнать, как распоряжаются они захваченными деньгами.
— Ах, Боже мой, это проще простого; вам же известно, что речь идет о реставрации монархии Бурбонов?
— Нет, я этого не знал, — ответил черноволосый, довольно неискусно разыгрывая наивность. — Я же сказал вам, что приехал из дальних стран.
— Как! Вы этого не знали? Так вот, через какие-нибудь полгода это будет уже свершившимся фактом.
— Неужели?
— Это так же верно, как то, что я имею честь говорить с вами, гражданин.
Молодые люди с военной выправкой усмехнулись и обменялись взглядом, причем казалось, что белокурый еле сдерживается.
Их собеседник продолжал:
— В Лионе — центр конспирации, если только можно назвать конспирацией заговор, который созревает на глазах у всех; правильнее было бы назвать это временным правительством.
— Ну что ж, гражданин, — отозвался темноволосый тоном, в котором сквозила насмешка, — назовем это временным правительством.
— У этого правительства имеется генеральный штаб и несколько армий.
— Ба! Допустим, генеральный штаб… но армии…
— Армии, говорю вам!
— Но где же они?
— Одна формируется в горах Оверни, под командой господина де Шардона, другая — в горах Юры, под командой господина Тейсонне, а третья в данный момент действует в Вандее, под командой Эскарбовиля, Ашиля Леблона и Кадудаля.
— Честное слово, гражданин, вы оказываете мне большую услугу, сообщая эти новости. Я полагал, что Бурбоны уже примирились с изгнанием; я полагал, что полиция у нас на высоте и не допустит ни временного роялистского комитета в большом городе, ни грабежей на больших дорогах. Наконец, я полагал, что генерал Гош окончательно усмирил Вандею.
Собеседник расхохотался.
— Да откуда вы? — воскликнул он. — Откуда вы приехали?
— Я уже сказал вам, гражданин, — из дальних стран.
— Оно и видно! Вы понимаете, — продолжал он, — Бурбоны далеко не богаты; эмигранты вконец разорились, их имения проданы. Без денег невозможно сформировать две армии и содержать третью. Возникло большое затруднение: деньги имелись только у Республики, но разве она снабдила бы ими своих врагов? Поэтому решили, что не стоит затевать нелепые переговоры, а гораздо проще захватить ее деньги.
— А! Теперь мне все ясно.
— Поздравляю вас.
— Соратники Иегу — это своего рода посредники между Республикой и контрреволюцией: они доставляют средства генералам-роялистам. Да, это не грабеж, это очередная военная операция, воинский подвиг.
— Вот именно, гражданин, и теперь вы в этой области осведомлены не хуже нас.
— Однако, — не без робости ввернул словечко виноторговец из Бордо, — если господа Соратники Иегу (заметьте, что я о них не говорю ничего дурного!), если господа Соратники Иегу гоняются только за казенными деньгами…
— Да, только за казенными; еще не было случая, чтобы они ограбили частное лицо.
— Не было случая?
— Ни одного!
— Но как же так, они вчера вместе с казенными деньгами похитили у меня опечатанный мешок, где было двести луидоров?
— Милый мой, — отвечал молодой завсегдатай, — я уже вам говорил, что тут произошла ошибка и рано или поздно деньги будут вам возвращены. Это так же верно, как то, что меня зовут Альфред де Баржоль.
Виноторговец тяжело вздохнул и покачал головой: видно было, что, вопреки уверениям, он все еще сомневается. Но через минуту подтвердились слова молодого дворянина, который назвал свое имя и поручился за порядочность грабителей дилижансов: у крыльца остановилась лошадь, затем в коридоре послышались шаги, дверь столовой распахнулась, и на пороге появился вооруженный до зубов человек в маске.
— Господа, — проговорил он, нарушая гробовое молчание, воцарившееся при его появлении, — нет ли среди вас пассажира по имени Жан Пико, который ехал вчера в дилижансе, остановленном между Ламбеском и Пон-Роялем?
— Да, есть, — отвечал ошарашенный виноторговец.
— Это вы? — спросил человек в маске.
— Я.
— У вас ничего не было взято?
— Как же, у меня взяли опечатанный мешок с двумястами луидоров, который я отдал на хранение кондуктору.
— И я должен сказать, — прибавил молодой дворянин, — что этот господин сейчас только говорил о пропаже своих денег, он уже считает их безвозвратно потерянными.
— Этот господин ошибается, — заявил незнакомец в маске, — мы ведем войну с правительством, а не с частными лицами: мы партизаны и никак не разбойники. Вот ваши двести луидоров, сударь, и если в будущем произойдет такая же ошибка, заявите об этом и сошлитесь на Моргана.
С этими словами он положил мешок с золотом справа от виноторговца и вышел, учтиво раскланявшись с сидевшими за табльдотом, одни из которых были объяты ужасом, а другие поражены столь безумной смелостью.
II. ИТАЛЬЯНСКАЯ ПОСЛОВИЦА
Как мы уже говорили, присутствующими владели в основном два чувства, но они по-разному и в различной степени проявились у них. Оттенки и сила переживаний варьировались в зависимости от пола, возраста, характера и социального положения свидетелей этой сцены.
Виноторговец Жан Пико, чьи интересы были непосредственно затронуты, с первого же взгляда по костюму, оружию и маске распознал одного из людей, с которыми он столкнулся накануне. При появлении незнакомца он остолбенел от ужаса. Но, когда он узнал, чем вызван приход таинственного грабителя, его ужас стал постепенно переходить в радость, и он испытывал все оттенки ощущений, промежуточные между этими чувствами. Мешок с золотом лежал перед ним, но виноторговец, казалось, не решался к нему прикоснуться, опасаясь, что сокровище исчезнет, как это бывает с приснившимся нам золотом, прежде чем мы откроем глаза при прояснении сознания и переходе от глубокого сна к полному пробуждению.
Дородного господина и его сухопарую супругу, а также других пассажиров дилижанса охватил откровенный панический страх. Толстяк сидел слева от Жана Пико. Увидев, что бандит подходит к виноторговцу, он в тщетной надежде установить достаточное расстояние между собой и соратником Иегу шарахнулся в сторону, и его стул ударился о стул жены, которая, в свою очередь, качнулась влево. Но рядом с ней сидел гражданин Альфред де Баржоль, а у него не было никаких оснований страшиться людей, которых он только что горячо превозносил; стул жены толстяка ударился о неподвижный стул дворянина и остановился. Нечто подобное произошло восемь или девять месяцев спустя в битве при Маренго: когда главнокомандующий решил, что пора переходить в наступление, его отступающие войска сразу же остановились.
Гражданин Альфред де Баржоль, подобно аббату, поведавшему библейское сказание об израильском царе Иегу и миссии, которую он получил от пророка Елисея, не только не испытывал боязни, но, казалось, даже ожидал этого непредвиденного для других события. Он с улыбкой следил взором за человеком в маске, и не будь внимание сотрапезников всецело поглощено разыгрывающейся у них на глазах сценой, они могли бы уловить беглый взгляд, которыми обменялись грабитель и дворянин, а вслед за тем дворянин и аббат.
Двое путешественников, сидевшие на самом конце стола, по-разному приняли происходящее, причем каждый проявил при этом свой характер. Младший непроизвольно схватился за то место на левом боку, где полагается быть оружию, и вскочил, словно его подбросила пружина, готовый вцепиться в горло незнакомцу; так бы, несомненно, и случилось, будь Ролан один; но старший, очевидно имевший не только привычку, но и право давать ему приказания, снова дернул его за фалду и бросил повелительным, если не жестким тоном:
— Ролан, сиди смирно!
И молодой человек опустился на стул.
Лишь один из всех сотрапезников оставался, по крайней мере с виду, совершенно невозмутимым во время необычайной сцены. То был мужчина лет тридцати трех-тридцати четырех, высокий, светловолосый, с рыжеватой бородкой, со спокойным выражением красивого лица, с большими голубыми глазами и тонкими, изящно очерченными губами. Говорил он с иностранным акцентом, выдававшим уроженца того острова, чье правительство в ту пору вело против нас столь жестокую борьбу; однако, насколько можно было судить по кратким репликам, изредка вырывавшимся у него, он на редкость хорошо владел французским языком. С первых же слов, им произнесенных, старший из путешественников уловил акцент наших соседей, Обитающих по ту сторону Ла-Манша. Он вздрогнул и повернулся к своему спутнику, привыкшему читать у него в глазах. Казалось, он спрашивал его, как мог англичанин обретаться во Франции во время ожесточенной войны, естественно закрывшей доступ англичанам во Францию и французам в Англию? Разумеется, Ролан был не в состоянии этого объяснить и, пожимая плечами, ответил взглядом, который означал: «Это меня удивляет не меньше, чем рас, но если уж вы, превосходный математик, не в силах разрешить такой задачи, то не спрашивайте меня». Молодым людям было ясно лишь одно: что светловолосый человек с англосаксонским акцентом — владелец кареты, ожидавшей у крыльца гостиницы, и что он прибыл из Лондона или из какого-нибудь графства или герцогства Великобритании.
Мы уже упоминали, что он изредка подавал реплики, причем краткие (это были скорее восклицания), и всякий раз, как ему отвечали на вопросы о положении дел во Франции, он на глазах у всех вынимал из кармана записную книжку и просил виноторговца, аббата или де Баржоля повторить ему ответ. Его просьбу исполняли весьма охотно, ибо она была высказана в самой учтивой форме. Он записывал все самое важное, необычное и красочное из того, что говорилось об ограблении дилижанса, о положении дел в Вандее и о Соратниках Иегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79