Молодые люди в единодушном порыве подошли к столу, написали свои имена на квадратных листках, свернули их в трубочки и положили в шляпу.
Самый юный должен был стать вестником судьбы. Он вынул одну из бумажек и передал председателю; тот развернул ее.
— Морган, — прочел председатель.
— Жду ваших распоряжений, — произнес молодой человек.
— Помните, — сказал председатель, и его голос как-то особенно торжественно прозвучал под монастырскими сводами, — что ваше имя барон де Сент-Эрмин, что ваш отец был гильотинирован на площади Революции, а ваш брат убит в армии принца Конде. Внимайте голосу чести! Вот мои распоряжения!
— А еще что? — продолжал Морган.
— Что еще? — ответил председатель. — Мы всецело полагаемся на вас как на убежденного роялиста и на вашу верность!
— Тогда, друзья мои, позвольте мне немедленно проститься с вами. Я хочу еще до рассвета быть на пути в Париж, а мне необходимо кое-кого навестить до отъезда.
— Поезжай! — воскликнул председатель, заключая его в объятья. — Целую тебя от имени всех братьев! Другому я посоветовал бы: «Будь смел, тверд, решителен!» А тебе скажу: «Будь осторожен!»
Молодой человек принял братский поцелуй, поклонился с улыбкой всем друзьям, пожал руки, тянувшиеся к нему справа и слева, закутался в плащ, надвинул шляпу на брови и вышел.
IX. РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА
Можно было предвидеть, что Морган вскоре уедет, поэтому его коня тщательно вымыли, вытерли досуха соломой, задали ему двойную порцию овса, оседлали и взнуздали.
Как только привели коня, молодой человек вскочил в седло.
Ворота мигом, точно по волшебству, распахнулись; конь весело заржал и устремился вперед, словно позабыв о предыдущей скачке.
Выехав за ворота монастыря, Морган несколько мгновений колебался, не зная, в какую сторону ему двинуться. Но вот он повернул направо и поехал по тропинке, что ведет из Бурка в Сейон, потом снова взял направо, пересек лужайку, небольшой лес, встретившийся ему на пути, и выехал на большую дорогу, ведущую в Пон-д'Эн; проскакав по ней около полульё, он остановился перед группой домов, которые в наше время называют Сторожевым Постом.
На одном из домиков вместо вывески над дверью был прибит пучок ветвей остролиста; это был сельский постоялый двор, где пешеходы утоляли жажду во время краткого отдыха и набирались сил для продолжения долгого и утомительного пути.
Подъехав к домику, Морган, как и у ворот монастыря, вынул из седельной кобуры пистолет и постучал в дверь рукояткой как молотком. Но обитатели скромного постоялого двора, по всей вероятности, не участвовали в заговоре, и всаднику пришлось подождать несколько минут, пока на его призыв откликнулись.
Наконец во дворе послышались тяжелые шаги: это шел конюх, обутый в сабо. Скрипнули, приотворившись ворота. Но, увидев перед собой всадника с пистолетом в руке, он с испугом хотел было снова их закрыть.
— Это я, Пато, — сказал молодой человек, — не бойся.
— А! И правда это вы, господин Шарль! — отозвался конюх. — Ну, теперь я не боюсь. Но знаете, что, бывало, говорил господин кюре, когда на небе еще был Господь Бог: «Береженого Бог бережет».
— Да, Пато, да, — согласился с ним Морган, спрыгнув с коня, и тут же сунул ему в руку монету. — Но будь спокоен, Господь Бог возвратится, а вслед за ним и господин кюре.
— Как бы не так, — возразил крестьянин, — видно, там наверху никого нет, потому как все пошло наперекосяк.
Скажите, господин Шарль, долго еще будет так продолжаться, а?
— Даю тебе честное слово, Пато, я изо всех сил буду стараться, чтобы все это скорее миновало! Я тоже заждался и потому тороплюсь. Вот я и попрошу тебя не ложиться спать, славный мой Пато!
— А! Да вы сами знаете, сударь, что, когда вы приезжаете, я не смыкаю глаз: уже привык. А вашего коня… Да что же это? Видать, вы всякий день меняете лошадей! Позапрошлый раз была рыжая, потом в яблоках, а нынче вороная.
— Да, я от природы очень капризен. Что до коня, милый мой Пато, у тебя с ним не будет хлопот, ты его только разнуздаешь. Расседлывать не надо… Постой, положи пистолет обратно в седельную кобуру и спрячь еще эти два.
Молодой человек достал из-за пояса пистолеты и передал их конюху.
— Ладно, — засмеялся крестьянин. — Спрячем и эту пару гончих!
— Знаешь, Пато, говорят, что на дорогах неспокойно.
— Еще бы! Страсть как неспокойно! Разбоя да грабежа хоть отбавляй, господин Шарль. На прошлой неделе остановили да обчистили дилижанс, что шел из Женевы в Бурк!
— Вот как! — бросил Морган. — А кого обвиняют в этом грабеже?
— Ну да все это басни! Подумайте только, говорят, будто это какие-то соратники Иисуса. Ясное дело, я не поверил этим россказням. Соратниками Иисуса были двенадцать апостолов, так ведь?
— Именно так, — отвечал Морган со своей обычной веселой улыбкой. — Других я не знаю.
— Так вот, — продолжал Пато. — Обвинять апостолов в том, что они обчищают дилижансы, — этого еще не хватало! Говорю вам, господин Шарль: мы живем в такое время, когда ничего святого не стало!
И, покачивая головой, как человек, питающий отвращение если не к жизни, то к людям, Пато повел лошадь в конюшню.
Несколько мгновений Морган следил глазами за Пато, который направился в глубину двора и исчез в темных воротах конюшни; потом молодой человек обогнул изгородь сада и вскоре приблизился к большой роще. Высоко поднимались величавые деревья; их неподвижные вершины четко вырисовывались на ночном небе, а ветви осеняли красивый особняк, носивший в окрестностях пышное название замка Черных Ключей.
Когда Морган подошел к каменной ограде замка, в селении Монтанья на колокольне пробили часы. Мерные звуки гулко разносились в тишине и безмолвии осенней ночи. Он насчитал одиннадцать ударов.
Как видим, немало событий произошло за эти два часа!
Морган сделал еще несколько шагов и стал разглядывать и ощупывать ограду. Казалось, он искал знакомое место. Найдя его, он уперся носком сапога во впадину между камнями, высоко занес другую ногу, словно вскакивая на коня, и ухватился левой рукой за гребень стены. Подтянувшись, он уселся верхом на стене и оттуда с быстротой молнии спрыгнул на землю.
Он перебрался через ограду быстро, легко и ловко, и если бы кто-нибудь случайно проходил мимо, то подумал бы, что это ему почудилось.
Оказавшись за оградой, Морган снова замер на месте и стал прислушиваться и вглядываться в темноту, сгустившуюся в парке под ветвями осин и тополей.
Тихо; не видно ни души.
Морган отважился двинуться дальше.
Мы говорим «отважился», ибо, чем ближе он подходил к замку Черных Ключей, тем все заметней становились робость и нерешительность, так не свойственные его характеру, и было ясно, что он опасается не только за себя, но и за кого-то другого.
Крадучись, он прошел через весь парк.
Оказавшись на лужайке, в конце которой высился замок, он остановился и принялся разглядывать его фасад.
Из двенадцати окон четырехэтажного замка светилось лишь одно на втором этаже.
Оно было первым от угла здания и выходило на небольшой балкон, весь увитый диким виноградом; лозы густо оплели стену, обвились вокруг железных прутьев балкона и свешивались гирляндами над садом.
Два деревца с лапчатыми листьями стояли в ящиках на балконе по обе стороны окна; их верхушки соединялись над карнизом, образуя зеленый шатер.
На окне были спущены жалюзи, поднимавшиеся и опускавшиеся на шнурках; таким образом, можно было по желанию разделить балкон и окно или соединить их.
Сквозь щели жалюзи пробивался свет.
Морган хотел было пересечь лужайку по прямой линии, но передумал, опасаясь быть замеченным.
Вдоль ограды замка тянулась липовая аллея, подводившая почти к самому дому. Молодой человек решил сделать крюк и пошел по аллее под темными сводами ветвей.
Дойдя до конца аллеи, он пробежал открытое место с быстротой испуганной лани и оказался под самой стеной дома, в густой тени.
Тут он сделал несколько шагов назад, не сводя глаз с окна и не выходя на свет.
Добравшись до намеченного места, он три раза хлопнул в ладоши. Вслед за тем из глубины комнаты появилась легкая, гибкая полупрозрачная тень и припала к щелям жалюзи.
Морган повторил сигнал.
Окно тотчас же растворилось, жалюзи поднялись, и из рамки листвы выглянула прелестная девушка в ночном пеньюаре; ее белокурые волнистые волосы рассыпались по плечам.
Молодой человек простер к ней руки, она потянулась к нему, и одновременно прозвучали два имени, два крика, вырвавшиеся из глубины души:
— Шарль!
— Амели!
Морган подпрыгнул и, цепляясь за виноградные лозы, за неровности в стене, за выступы карнизов, в одну минуту очутился на балконе.
Горячий шепот влюбленных то и дело прерывался поцелуями; казалось, им не будет конца.
Но вот молодой человек, обняв одной рукой девушку, повлек ее в глубину комнаты, другой рукой он потянул за шнурок, и жалюзи с шумом упали.
За ними захлопнулось окно.
Потом погас свет, и весь фасад замка Черных Ключей потонул во мраке.
С четверть часа длилось безмолвие; потом послышался стук колес на проселке, который вел от большой дороги на Пон-д'Эн ко входу в замок.
Затем шум затих: было ясно, что экипаж остановился.
X. СЕМЬЯ РОЛАНА
В карете, остановившейся перед воротами замка, приехал к себе домой Ролан, а с ним и сэр Джон.
Их никто не ждал; мы сами видели, что во всех окнах, даже у Амели, было темно.
Подъезжая к замку, возница начал отчаянно щелкать кнутом, но этот звук не мог разбудить его обитателей, уснувших сладким сном.
Едва карета остановилась, как Ролан распахнул дверцу, спрыгнул, не касаясь подножки, на землю, подошел к решетке и повис на звонке. Он звонил без устали добрых пять минут, то и дело оборачиваясь к карете:
— Наберитесь терпения, сэр Джон!
Наконец отворилось окно и послышался звонкий мальчишеский голос:
— Кто это так звонит?
— А! Это ты, братец Эдуард! — воскликнул Ролан. — Открывай скорей! Мальчик с радостным возгласом отбежал от окна и исчез в темноте. И тут же раздались его крики в коридорах:
— Мама, проснись, это Ролан!.. Сестрица, проснись, это брат!
Потом, в одной рубашке и ночных туфлях, он устремился вниз по лестнице, восклицая:
— Подожди, Ролан, вот и я! Вот и я!
Через мгновение ключ заскрежетал в скважине, загремели засовы, потом на крыльце появилась белая фигурка и понеслась к решетке ворот; в следующий миг они со скрипом распахнулись.
Мальчик повис на шее у Ролана.
— Братец! Братец! — воскликнул он, целуя молодого человека, смеясь и плача. — Ах, Ролан, как матушка будет рада! А уж Амели!.. У нас все здоровы — я самый больной!.. Ах! Все… кроме Мишеля, знаешь, садовник, он вывихнул себе ногу… Почему ты не в мундире?.. Фу, как тебе не к лицу штатское!.. Ты приехал из Египта — что ж, привез ты мне пистолеты в серебряной оправе и красивую кривую саблю? Нет? Ну, значит, ты нехороший и я не стану тебя целовать!.. Да нет же, нет, не бойся, я все-таки тебя люблю!
И мальчик без конца целовал старшего брата, забрасывая его вопросами.
Англичанин, сидя в карете, с улыбкой наблюдал эту сцену.
Но вот восторженную болтовню Эдуарда прервал женский голос, голос матери:
— О где же он, мой Ролан, мой любимый сын? — спрашивала г-жа де Монтревель, и от непомерного радостного волнения в ее голосе звучали почти скорбные нотки. — Где же он? Неужели он вправду вернулся? Значит, он не попал в плен? Не умер? Значит, он и вправду жив?
Услышав этот голос, мальчик, как змейка, выскользнул из объятий брата, спрыгнул на траву и, словно подброшенный пружиной, бросился к матери.
— Сюда, матушка, сюда! — кричал он, увлекая за собой полуодетую г-жу де Монтревель.
При виде матери Ролан не совладал собой. Он почувствовал, как в груди у него тает давнишний лед, и сердце его усиленно забилось.
— О! — вскричал он. — Мне стыдно перед Богом, — я был неблагодарным, а между там жизнь дарит мне такие радости!
И он бросился, рыдая, на шею г-же де Монтревель, позабыв о сэре Джоне. Но и тот, в свою очередь, чувствовал, что его покидает обычная английская флегма, он молча растроганно улыбался, и по его щекам катились слезы.
Мальчик, мать и Ролан представляли собой чудесную группу — воплощение нежности и любви.
Внезапно Эдуард воскликнул:
— А где Амели? Где же она?
Он вырвался из объятий и, как листик, подхваченный ветром, помчался к особняку.
— Сестрица Амели, проснись! Вставай! Беги сюда! — повторял он.
И стало слышно, как мальчик стучит ногами и кулаками в какую-то дверь. Потом все стихло. Но вот послышались крики Эдуарда:
— На помощь, матушка! На помощь, Ролан! Сестрице Амели дурно!.. Госпожа де Монтревель и Ролан устремились к дому и исчезли в дверях.
Сэр Джон, как опытный путешественник, имел при себе сумку с набором необходимых хирургических инструментов, а в кармане — флакончик с нюхательной солью. Он выскочил из кареты и, повинуясь движению сердца, ринулся на призыв.
Но у крыльца он остановился, вспомнив, что еще не представлен хозяйке дома; такого рода формальности — непреодолимая преграда для англичанина.
Однако та, к которой он спешил, сама направилась к нему навстречу.
В ответ на стук Эдуарда Амели наконец появилась на лестничной площадке. Но, как видно, она была потрясена известием о приезде Ролана: она начала медленно, словно неживая, спускаться по лестнице, делая неимоверные усилия над собой. Но вот у нее вырвался глубокий вздох, и, как надломленный цветок, как сгибающаяся ветвь, она поникла и через миг лежала на ступеньках.
В этот момент закричал Эдуард.
Его крик испугал Амели; собрав если не силы, то волю, она поднялась на ноги, прошептав: «Молчи, Эдуард, ради
Бога, молчи! Я иду!» Держась одной рукой за перила, а другой опираясь на брата, она стала спускаться со ступени на ступень.
Сойдя с лестницы, она увидела перед собой мать и старшего брата. Амели ринулась к нему в каком-то безумном, едва ли не отчаянном порыве и обхватила его шею руками, восклицая:
— Братец! Братец!..
Но вот Ролан почувствовал, что девушка всей своей тяжестью налегает на его плечо.
— Ей дурно! На воздух! На воздух! — воскликнул они повел ее за собой на крыльцо.
Тут перед глазами сэра Джона предстала новая картина.
Очутившись на свежем воздухе, Амели вздохнула и подняла голову.
В этот миг полная луна во всем своем великолепии выглянула из-за облака и озарила бледное лицо девушки.
У сэра Джона вырвался крик восхищения.
Он видел много статуй, но ни одна из них не могла сравниться с этим живым мраморным изваянием.
Амели являла образ совершенной классической красоты, образ музы Полигимнии.
Длинный батистовый пеньюар облегал ее стройный стан. Она склонила голову на плечо брата. Ее длинные золотистые волосы падали на белоснежные плечи. Она обняла мать, и ее рука, словно выточенная из розоватого алебастра, выделялась на фоне красной шали, которую Амели накинула на себя. Такой сестра Ролана предстала перед глазами сэра Джона.
Услышав восторженный возглас англичанина, Ролан вспомнил наконец о нем, заметила его и г-жа де Монтревель.
При виде незнакомца, стоявшего у самого крыльца, удивленный Эдуард живо направился к нему; он не спустился с крыльца на землю, но остановился на третьей ступеньке, и не потому, что боялся идти дальше, а чтобы быть на одной высоте с пришельцем.
— Кто вы такой, сударь? — заговорил он. — Что вы здесь делаете?
— Милый Эдуард, — отвечал сэр Джон, — я друг вашего брата и подарю вам пистолеты, оправленные в серебро, и дамасскую саблю, которые он вам обещал.
— Где же они? — спросил мальчик.
— Они у меня в Англии, — объяснил сэр Джон. — Придется подождать, пока их пришлют. Но ваш старший брат поручится за меня и заверит вас, что я человек слова.
— Да, Эдуард, да, — сказал Ролан. — Если милорд тебе обещает, ты, непременно их получишь.
Затем он обратился к г-же де Монтревель и к Амели:
— Простите меня матушка, простите меня, сестра, что я не представил вам сэра Джона! Но лучше вы сами извинитесь перед милордом: из-за вас я совершил ужасную бестактность!
Подойдя к сэру Джону, он взял его за руку.
— Матушка, — продолжал Ролан, — в самый день нашей встречи милорд оказал мне огромную услугу. Я знаю, что вы не забываете таких вещей. Да будет вам известно, что сэр Джон, один из лучших моих друзей, докажет свою дружбу: он готов проскучать с нами две или три недели.
— Сударыня, — возразил сэр Джон, — я не могу согласиться со словами моего друга Ролана. Мне хотелось бы пробыть в кругу вашей семьи не две и не три недели, а всю жизнь.
Госпожа де Монтревель спустилась с крыльца и протянула сэру Джону руку, которую тот поцеловал с чисто французской галантностью.
— Милорд, — заговорила она, — считайте, что вы здесь у себя дома. День вашего приезда навсегда останется для нас днем радости, а день, когда вы покинете нас, будет днем печали.
Сэр Джон повернулся к Амели. Девушка была сконфужена тем, что посторонний человек видит ее неодетой, и поправляла складки пеньюара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79