А бабка держится высокомерно и ходит прямо, как девушка. Не по нраву ей дедушкины болезни. В прошлое воскресенье я тоже заходил навестить дедушку и слышал, как бабка орет:
– Молчал бы уж! Вечно ты хнычешь. Как баба…
Так вот и пилила беднягу. А дед Велча, лежа в постели, ерошил пальцами свою сивую бороду и стонал:
– Захнычешь тут, коли больно. Все кости изныли. И плоть немощна. Помереть бы уж…
Бабка только того и ждала – чтоб дед смерть помянул. Дядя Думитраке как раз курицу зарезал. А бабка обварила ее и ощипала. В руке у бабки большой нож, им она собиралась курицу разделывать, прежде чем в горшок бросить. Услышала дедовы слова – как взовьется! А нож-то в руках. Ну как зарежет деда?
– Помереть захотел? Вот тебе нож. Проткни себе грудь. Вонзи в сердце. Тут тебе и смерть наступит, разом успокоишься. Довольно нюни-то распускать. Смерть и так не за горами. Вот и пособи ей забрать тебя…
Лицо у бабки свирепое-свирепое. Она и не думает шутить. Неужто и впрямь хочет, чтоб дед сам пронзил себе сердце? Меня больше испугало выражение бабкиного лица, а не нож. Но глаза дедушки осветились доброй улыбкой.
– Ну и проклятая же баба! Точь-в-точь как твой турок-отец. Не бойся, Дарие. Я и не подумаю ее слушаться. Человеку нельзя самого себя смерти предавать, даже если он ее и кличет. Смерть у человека в костях сидит, с самого зарождения… Слышь, Дарие, при жизни можно счастье призывать, то ли оно придет, то ли нет. Можешь в шутку и смерть кликать. Только смерть, хоть кличь, хоть не кличь, все равно явится, когда назначено, и тогда уж конец…
Бабка по-прежнему держит нож в руке.
– Довольно болтать. Не сбивай парня с толку. Хочешь помереть? Вот тебе нож. Не хочешь – будь добр, перестань нюнить…
Она повернулась к нам спиной и пошла к печке разделываться с курицей.
С яростью и злостью взрезала птице грудь. Словно вспарывала и кромсала хилое, иссохшее тело дедушки.
Вырезав куриный желудок, бабка бросила его собакам, которые, высунув красновато-синие языки, дожидались этого момента, сидя на пороге. Сердце и печень, еще не успевшие остынуть, бабка положила на горящие угли. Вот куриные потроха поджарились. Посолив, она выложила их на деревянное блюдо и принесла в комнату. Хмуро посмотрела на нас и сказала:
– Ешьте, в самый раз поджарились…
Запах очень соблазнительный. Дедушка взял печенку и с трудом принялся жевать. Остальное уплел я. Облизал губы. Не хочешь, да оближешь!
Нынче, если бабка снова зарежет курицу, потроха достанутся моему брату Иону, черт бы его побрал…
Но мне и сейчас неплохо. Авендря во всем знает толк. Нам, маленьким, он велит собрать сухого навозу и травы, будем разводить костер. Потом он поручит нам выбрать початки с зерном помягче, и мы же должны будем испечь их на огне. Такая работа нам по душе. Мы готовы печь початки хоть всю ночь напролет. А ежели захочется пить, то подальше в долине есть родник с чистой водой.
К Авендре пристал заика Гынгу:
– Д-д-д-ядя А-а-а-вендря, а арбуза сегодня п-п-попробуем?
– Может, и попробуем…
Авендря не гнушается воровства. Из-за этого достается от отца моему брату Иону.
Зимой мы, мальчишки, собираемся у кого-нибудь дома сообща лущить кукурузу, перед тем как ехать молоть. За этой работой болтаем иногда до самого рассвета, рассказываем сказки, едим вареную кукурузу и щиплем девчонок.
Авендря приносит под полой зипуна курицу, гуся или индейку – что удастся украсть у соседей. Его штучки всем известны. Вот отец и боится, как бы Ион не перенял от Авендри эту дурную привычку. Стакнувшись с подходящей компанией, Авендря может и коня украсть. У нас он украл однажды жеребенка. Залез как-то ночью в стойло, отвязал жеребенка, вывел за узду со двора, вскочил – и ищи ветра в поле. Продал потом цыганам на ярмарке. Когда мы спохватились, коня и след простыл. Целый месяц после того конокрад к нам носа не казал. Потом вдруг заходит к брату как ни в чем не бывало.
– Добрый вечер, тетя Марие!..
– Добрый вечер, Авендря. Это ведь ты у нас жеребенка украл!..
– Я?
– А кому ж еще!..
– Тетя Марие, разрази того гром от макушки до небес и от пяток до земли, кто у вас жеребенка украсть посмел…
Мама засмеялась, смеется и Авендря.
– Хоть больше-то наш скот не трогай…
– Ваш не буду, село велико.
С тех пор Авендря ничего у нас не крал.
Коров, когда мы совсем уже до ручки дошли, продал на базаре отец: кукурузной муки купить было не на что, чтоб до весны перебиться. Один лишь Буланый у нас и остался.
Когда я был маленьким, на месте рощицы, возле которой мы слезаем с коней и, спутав их, отпускаем пастись, стоял лес. Через лес тянулась дорога на Рушь. Осенью, забравшись в телегу и плотнее прижавшись к отцу, я отправлялся с ним на ярмарку. До леса дорога спокойная. А перед тем как в лес въехать, давали коням передохнуть. Никогда не знаешь, что может в лесу случиться. Бывало, из-за деревьев или из придорожной канавы выскочат на дорогу разбойники и, потрясая пистолетом или палками, орут тебе: «Стой!..» Тут уж все зависит от твоей храбрости. Огреешь коня кнутом и на всем скаку мимо промчишься. Сзади тебе вдогонку палят, ругаются… Бывало, и убьют кого, бывало, и цел-невредим уйдешь – тут уж как повезет. Или очнешься с проломленной башкой и перебитыми костями. Это уж не от везенья, а от искусства разбойников зависит. Они, к примеру, натянут веревку меж деревьев, незаметно перегородят дорогу. Ты разгонишь лошадей и напорешься на веревку. Споткнутся лошади и ткнутся мордой в землю. Тут уж невредимым не уйти: разденут тебя, оставят в чем мать родила, изувечат палками и бросят на обочине, а сами обратно в глубь леса подадутся. Так до рассвета и пролежишь, пока прохожие не увидят, не придут на помощь. А разбойники давно уже в своих тайных убежищах отсиживаются… Со многими такое приключалось. С нами ни разу.
Теперь лес вырубили. Старые деревья повалили, обрубили ветки, бревна погрузили на телеги и увезли в город. Из старых корней поднялась молодая рощица. Когда-нибудь и она станет могучим бором.
А как свели лес, перевелись и разбойники. В кукурузе или пшенице уже не спрячешься, следов не скроешь…
Мы утаптываем ногами землю и приносим травы. Складываем ее ворохом, чтоб мягче сидеть. Нынче вечером атаманом – Авендря. Он командует.
– Ступайте к наделам бэнясцев. Они кукурузу всех позже сеяли. Початки там еще зеленые. Чтоб каждый принес целый подол!..
Мы направляем стопы к бэнясскому полю. Забираемся в кукурузные заросли. Шуршат листья. От нашего вторжения или от ветра. Мы ощупываем початки, обрываем листья, в которые они завернуты. Ногтем пробуем зерна. Если мягкие, обламываем початок и кладем в рубахи. Если жесткие, оставляем его – скалить зубы; пробуем другой.
Дожди выпали обильные, кукурузы хватает…
Приказ выполнен. Мы сваливаем добычу к ногам Авендри.
Над Белиторью взошел и медленно-медленно поднимается в небеса рогатый месяц. Сегодня он в пятнах. Будто кто-то захватал его лик перемазанными в мазуте пальцами. Пальцы и ладошка оставили след – грязный и безобразный… Светит месяц тусклым, серо-голубоватым светом. Осеннее небо прозрачно как стекло. Белеет Млечный Путь.
Одна за другой падают звезды…
– А теперь несите навоз! – снова приказывает Авендря.
Мы разбредаемся по жнивью, где вчера и позавчера паслись кони… Наткнувшись на сухую кучку, наклоняемся, подбираем ее, кладем в полу рубахи…
Возле горы початков вырастает другая гора. Авендря берет пучок травы, скручивает жгут, обкладывает его навозом. Достает из-за пазухи тряпку, в которой завернуты огниво, кремень и трут. Прилаживается, чиркает, высекая сноп искр. Искры падают на трут. И вслед за дымом появляется огонек. Вскоре костер уже полыхает вовсю. Мы жмемся поближе к огню. В той стороне, где Белиторь, тоже замерцали огоньки – два, три, четыре. Засветились костры и около Караванца. Тоже небось парнишки вроде нас вышли в ночное…
Мы срезаем в кустарнике прутья и делаем шампуры. – Насаживаем на конец початок. И печем початок над углями, не забывая подбрасывать в огонь навоз.
Нас восемь. Мы испекли сорок початков и сложили их горкой. Принимаемся за еду. Сначала Авендря выделяет нашу долю. Себе откладывает пятнадцать. Початки еще горячие, жгутся, и очень вкусные. Зерна сочные, сладкие. Мы наедаемся до отвала. Хочется пить. По жнивью топаем к роднику. Это ниже по долине. Возле родника растет тополь. К его стволу много лет назад кто-то прибил икону. Когда-то она блестела, теперь потемнела от дождей. От гусениц на изображении святого остались грязные подтеки. Тощий Христос теперь не только распят гвоздями, но и прикручен к кресту веревками.
Напились. Тутану знай крутится возле Авендри. Вместе с Гынгу.
– Д-д-дя-а-дя Ав-в-вендря, ар-б-бузов п-п-оедим?
– Ну, раз уж тебе так охота…
Мы устраиваем совет. Поблизости от бахчей под навесами сидят сторожа. Нужно ехать на лошадях, чтобы в случае опасности ускакать.
У Авендри в руках палка, у нас только прутья – подгонять лошадей. Раз уж мы идем красть арбузы, всем нужны палки. Нож у одного Авендри. Мы срезаем в кустарнике палки. Теперь все вооружены. Садимся на лошадей и едем к бахчам. Вот и бахча. Мы с Ицику остаемся на меже и держим за уздечки лошадей. Четыре – я, четыре – Ицику. Лошади стоят тихо, не ржут. Только втягивают ноздрями воздух. Теплый пар от их дыхания щекочет мне лицо. Остальные налетчики ползком крадутся по меже. Они так сжались, что почти не видно, как они ползут. Нам не страшно. Не слыхать ни собачьего лая, ни человеческих голосов. Кажется, что бахчу никто не охраняет. То-то набьем себе нынче пузо арбузами и дынями. Мы уже снова проголодались…
Сереет ночное небо. Месяц, по-прежнему тусклый, взбирается все выше по небосклону. Стрекочут кузнечики. Сверху доносится жалобный крик журавлиной стаи: курлы-курлы-курлы. Их плач напоминает человеческий.
– Бах, ба-бах!..
Две короткие молнии – два выстрела разрывают ночь. Арбузные воры со всех ног мчатся к нам. Вот они, пять призрачных теней. Позади слышны голоса:
– Эй, чего лезешь?
– А то и лезу! Ты ведь чуть меня не подстрелил.
Короткий удар – словно по набитому мешку. Ни стона, ни звука в ответ. Шестой член шайки возвращается не спеша. Это Авендря. Подходит к нам. В рубахе полно арбузов и дынь…
– А где ваша добыча?
– Сорвать-то мы сорвали…
– Ладно, погрызете после меня корки…
Мы влезаем на лошадей и возвращаемся к кострищу. Костер еще дымится. Мы раздуваем огонь. Пламя своими крыльями разгоняет тьму.
Дыни, добытые Авендрей, оказались недозрелыми и горькими. Он вспарывает их, откусывает и швыряет через плечо. Арбузы крошечные, с кулачок. И тоже незрелые. Авендря пробует их и тоже выбрасывает…
Стреноженные лошади щиплют траву неподалеку. Мы растягиваемся на травяной подстилке, надвигаем кэчулы поглубже на уши. Авендря уже спит.
В нашем селе нет суда. Есть только станция и почта. Суд – через два села от нашего, ниже по Кэлмэцую, в Кырлигаце. Судья наведывается к нам в пролетке раз в неделю. Писарь достает из шкафа дела, раскладывает их на столе. Судье приходится заниматься всякими пустяками вроде кражи кур, овец, драк между родственниками и изредка – земельными тяжбами. Более сложные дела он передает выше, в суд Турну.
Судья – человек молодой. Красивый, смуглолицый. Жену его зовут Агрипина. Бабы промеж себя кличут ее Пипина… Это нас не касается… Люди говорят, что судья понавез сундуков с книгами и, когда ему не надо в суд, сидит дома, уткнувшись носом в книжку, словно помешанный. Обвиняемых он чаще журит, а не судит.
Голос у судьи мягкий, сладкий.
– Кто истец? – спрашивает он.
– Гогу Линкэ, – отвечает писарь.
– А ответчик?
– Стоенеску.
Стоенеску – это настоящее имя Авендри. Нику Стоенеску…
– А в чем иск?
– Кража кур.
В примарии полно народу. Линкэ и Авендря выходят вперед.
– Зачем же ты украл чужих кур?
– Это уж вы сами разбирайтесь, господин судья…
Авендря никогда не признается. А у истца никогда не хватает доказательств. Тяжба затеяна только по подозрению. Но без доказательств осудить нельзя. Авендря выходит сухим из воды, отделавшись парой оплеух, которые влепил ему на допросе Мъелушел.
Вот входит Чокоша. Вместе с матерью Унтурикой. У Чокоши спина словно переломилась. Ей семьдесят лет. Все дети ее, сыновья и дочери, умерли от чахотки. Выжил только один сын. Давно помер и муж, тоже от чахотки. Она его даже и не помнит.
Хозяйство Чокоши – как раз напротив примарии; у нее большие дома, коровы, прислуга. Есть у Чокоши и земля, и виноградники. В сараюшке, что в глубине двора, доживает свою жизнь Унтурика, мать Чокоши, ей скоро стукнет сто лет, как и деду Бурдуле.
Чокоша подала на свою мать в суд из-за земли. Чокоша – ее единственная наследница. Других наследников у Унтурики нет. Унтурика обещала оставить ей землю после своей смерти. Но Чокошу это не устраивает. Она хотела бы получить землю прямо сейчас, по соглашению, скрепленному в суде. Адвокат посоветовал ей начать тяжбу. При суде есть адвокат – Викэ Джорджеску. Он всех подряд подговаривает судиться. Бывает, в ответ ему смеются прямо в лицо.
– Это чтоб мы работали, а ты с наших трудов доход имел?..
Но иногда его слушаются и возбуждают дела. Ответчик тоже едет в город за адвокатом. Так повелось, что на суде против Викэ Джорджеску выступает всегда один и тот же адвокат – Овидиу Урсу из Руши.
Во время судебного разбирательства адвокаты бранятся, осыпают друг друга оскорблениями, не скупятся на угрозы, только что не сквернословят. Того и гляди вцепятся друг другу в горло. Не тут-то было! Кончается суд, и оба они как добрые приятели – а они и впрямь друзья – отправляются в корчму Букура, заказывают пару-другую жареных кур или утку, едят и веселятся.
На селе говорят, что выручку они делят по-братски. Наверно, так оно и есть… Разве угадаешь, что делают и что думают господа чиновники…
Викэ Джорджеску – сын попа, как и Овидиу Урсу. Большинство адвокатов – поповские сыновья.
– Легкой жизни ищут?..
– А что, у попов разве тяжелая?
– У попов тоже не тяжелая. Но у адвокатов выручка больше. Сперва запутают дело. Потом дерут глотку. Грабят людей средь бела дня. А закон, который они же и составляют, всегда на их стороне. Что тут поделаешь?
Отец Викэ Джорджеску – поп в Балта Сэратэ. А сам Викэ пристроился при мировом суде в Кырлигаце.
– Из-за чего судишься, приятель?
– Да вот с братом не поладил, до драки дошло. Он мне голову проломил, ну я и подал в суд…
– Ладно, берусь тебя защищать. Хочешь, закатаю твоего братца на каторгу? Пусть соль вырубает, пока не ослепнет.
– Не надо, чтоб ослеп. Грех это. Дети ведь у него.
– Ну, – зачем слепнуть! Это так только говорится… Но надо же его проучить, чтоб меня помнил…
– Зачем ему вас помнить? Что вам за охота его проучить? Разве он вам что сделал? Мы – братья, по-семейному поссорились, по-семейному и помиримся, лишь бы он мне убыток возместил…
– Какой такой убыток?
– Ну как же, разбил он мне голову? Разбил. Пришлось мне, стало быть, к доктору идти, справку просить. Доктор за это покойницкие носилки у меня взял да еще расходы на марки, на бумагу…
В конце концов адвокат набивается к истцу в защитники. А суд тем временем все откладывается и откладывается.
Испугавшись, как бы дело не кончилось месяцами или годами тюрьмы, ответчик тоже нанял себе защитника.
Так судебное дело о драке братьев Дрымбэ из Балта Сэратэ принесло доход и Викэ Джорджеску, и Овидиу Урсу.
Их завалили просьбами о ведении тяжб. Адвокат Джорджеску поначалу купил дом, чтобы показать клиентам, какой он солидный и основательный человек. Затем завел кабриолет и пару лошадей. Более серьезные дела разбираются в Кырлигаце, но за неделю судья успевает побывать еще в десяти-двенадцати селах, по мелким делам принимая решения на месте… А следом ездит на своем кабриолете и адвокат Джорджеску – неважно, состоится суд или нет, – просто чтоб показаться народу, пусть люди знают, к кому обращаться в случае нужды.
– А это адвокат, – слышит он за спиной.
Теперь его знают даже дети. Вот он снимает котелок. Раскланивается направо и налево. Женщинам постарше оказывает особые любезности:
– Целую ручку, бабушка, целую ручку…
Моя бабка Диоайка, взглянув на него, так и отбрила:
– Такой знатный барин, и ручку мне целовать? Да ведь не станешь!.. А коль не станешь, нечего такие слова и говорить! Моя ручка, милок, для поцелуев не годится… Я с нею у многих баб побывала в брюхе, чтоб боле не сказать…
Деньги так и плыли Джорджеску в руки. Уже через край полились. Адвокат пустил по округе слух, что не прочь обзавестись землицей. И где бы ни объявился какой клочок земли – доброй ли, худой ли, близко ли, далеко ли, – адвокат скупает любую. Ведь эти земли ему все равно даром обрабатывают клиенты.
– Откуда ты, отец?
– Из самой из Бэкэлешти.
– Хочешь, чтоб я тебя защищал?
– Сделай милость, батюшка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Молчал бы уж! Вечно ты хнычешь. Как баба…
Так вот и пилила беднягу. А дед Велча, лежа в постели, ерошил пальцами свою сивую бороду и стонал:
– Захнычешь тут, коли больно. Все кости изныли. И плоть немощна. Помереть бы уж…
Бабка только того и ждала – чтоб дед смерть помянул. Дядя Думитраке как раз курицу зарезал. А бабка обварила ее и ощипала. В руке у бабки большой нож, им она собиралась курицу разделывать, прежде чем в горшок бросить. Услышала дедовы слова – как взовьется! А нож-то в руках. Ну как зарежет деда?
– Помереть захотел? Вот тебе нож. Проткни себе грудь. Вонзи в сердце. Тут тебе и смерть наступит, разом успокоишься. Довольно нюни-то распускать. Смерть и так не за горами. Вот и пособи ей забрать тебя…
Лицо у бабки свирепое-свирепое. Она и не думает шутить. Неужто и впрямь хочет, чтоб дед сам пронзил себе сердце? Меня больше испугало выражение бабкиного лица, а не нож. Но глаза дедушки осветились доброй улыбкой.
– Ну и проклятая же баба! Точь-в-точь как твой турок-отец. Не бойся, Дарие. Я и не подумаю ее слушаться. Человеку нельзя самого себя смерти предавать, даже если он ее и кличет. Смерть у человека в костях сидит, с самого зарождения… Слышь, Дарие, при жизни можно счастье призывать, то ли оно придет, то ли нет. Можешь в шутку и смерть кликать. Только смерть, хоть кличь, хоть не кличь, все равно явится, когда назначено, и тогда уж конец…
Бабка по-прежнему держит нож в руке.
– Довольно болтать. Не сбивай парня с толку. Хочешь помереть? Вот тебе нож. Не хочешь – будь добр, перестань нюнить…
Она повернулась к нам спиной и пошла к печке разделываться с курицей.
С яростью и злостью взрезала птице грудь. Словно вспарывала и кромсала хилое, иссохшее тело дедушки.
Вырезав куриный желудок, бабка бросила его собакам, которые, высунув красновато-синие языки, дожидались этого момента, сидя на пороге. Сердце и печень, еще не успевшие остынуть, бабка положила на горящие угли. Вот куриные потроха поджарились. Посолив, она выложила их на деревянное блюдо и принесла в комнату. Хмуро посмотрела на нас и сказала:
– Ешьте, в самый раз поджарились…
Запах очень соблазнительный. Дедушка взял печенку и с трудом принялся жевать. Остальное уплел я. Облизал губы. Не хочешь, да оближешь!
Нынче, если бабка снова зарежет курицу, потроха достанутся моему брату Иону, черт бы его побрал…
Но мне и сейчас неплохо. Авендря во всем знает толк. Нам, маленьким, он велит собрать сухого навозу и травы, будем разводить костер. Потом он поручит нам выбрать початки с зерном помягче, и мы же должны будем испечь их на огне. Такая работа нам по душе. Мы готовы печь початки хоть всю ночь напролет. А ежели захочется пить, то подальше в долине есть родник с чистой водой.
К Авендре пристал заика Гынгу:
– Д-д-д-ядя А-а-а-вендря, а арбуза сегодня п-п-попробуем?
– Может, и попробуем…
Авендря не гнушается воровства. Из-за этого достается от отца моему брату Иону.
Зимой мы, мальчишки, собираемся у кого-нибудь дома сообща лущить кукурузу, перед тем как ехать молоть. За этой работой болтаем иногда до самого рассвета, рассказываем сказки, едим вареную кукурузу и щиплем девчонок.
Авендря приносит под полой зипуна курицу, гуся или индейку – что удастся украсть у соседей. Его штучки всем известны. Вот отец и боится, как бы Ион не перенял от Авендри эту дурную привычку. Стакнувшись с подходящей компанией, Авендря может и коня украсть. У нас он украл однажды жеребенка. Залез как-то ночью в стойло, отвязал жеребенка, вывел за узду со двора, вскочил – и ищи ветра в поле. Продал потом цыганам на ярмарке. Когда мы спохватились, коня и след простыл. Целый месяц после того конокрад к нам носа не казал. Потом вдруг заходит к брату как ни в чем не бывало.
– Добрый вечер, тетя Марие!..
– Добрый вечер, Авендря. Это ведь ты у нас жеребенка украл!..
– Я?
– А кому ж еще!..
– Тетя Марие, разрази того гром от макушки до небес и от пяток до земли, кто у вас жеребенка украсть посмел…
Мама засмеялась, смеется и Авендря.
– Хоть больше-то наш скот не трогай…
– Ваш не буду, село велико.
С тех пор Авендря ничего у нас не крал.
Коров, когда мы совсем уже до ручки дошли, продал на базаре отец: кукурузной муки купить было не на что, чтоб до весны перебиться. Один лишь Буланый у нас и остался.
Когда я был маленьким, на месте рощицы, возле которой мы слезаем с коней и, спутав их, отпускаем пастись, стоял лес. Через лес тянулась дорога на Рушь. Осенью, забравшись в телегу и плотнее прижавшись к отцу, я отправлялся с ним на ярмарку. До леса дорога спокойная. А перед тем как в лес въехать, давали коням передохнуть. Никогда не знаешь, что может в лесу случиться. Бывало, из-за деревьев или из придорожной канавы выскочат на дорогу разбойники и, потрясая пистолетом или палками, орут тебе: «Стой!..» Тут уж все зависит от твоей храбрости. Огреешь коня кнутом и на всем скаку мимо промчишься. Сзади тебе вдогонку палят, ругаются… Бывало, и убьют кого, бывало, и цел-невредим уйдешь – тут уж как повезет. Или очнешься с проломленной башкой и перебитыми костями. Это уж не от везенья, а от искусства разбойников зависит. Они, к примеру, натянут веревку меж деревьев, незаметно перегородят дорогу. Ты разгонишь лошадей и напорешься на веревку. Споткнутся лошади и ткнутся мордой в землю. Тут уж невредимым не уйти: разденут тебя, оставят в чем мать родила, изувечат палками и бросят на обочине, а сами обратно в глубь леса подадутся. Так до рассвета и пролежишь, пока прохожие не увидят, не придут на помощь. А разбойники давно уже в своих тайных убежищах отсиживаются… Со многими такое приключалось. С нами ни разу.
Теперь лес вырубили. Старые деревья повалили, обрубили ветки, бревна погрузили на телеги и увезли в город. Из старых корней поднялась молодая рощица. Когда-нибудь и она станет могучим бором.
А как свели лес, перевелись и разбойники. В кукурузе или пшенице уже не спрячешься, следов не скроешь…
Мы утаптываем ногами землю и приносим травы. Складываем ее ворохом, чтоб мягче сидеть. Нынче вечером атаманом – Авендря. Он командует.
– Ступайте к наделам бэнясцев. Они кукурузу всех позже сеяли. Початки там еще зеленые. Чтоб каждый принес целый подол!..
Мы направляем стопы к бэнясскому полю. Забираемся в кукурузные заросли. Шуршат листья. От нашего вторжения или от ветра. Мы ощупываем початки, обрываем листья, в которые они завернуты. Ногтем пробуем зерна. Если мягкие, обламываем початок и кладем в рубахи. Если жесткие, оставляем его – скалить зубы; пробуем другой.
Дожди выпали обильные, кукурузы хватает…
Приказ выполнен. Мы сваливаем добычу к ногам Авендри.
Над Белиторью взошел и медленно-медленно поднимается в небеса рогатый месяц. Сегодня он в пятнах. Будто кто-то захватал его лик перемазанными в мазуте пальцами. Пальцы и ладошка оставили след – грязный и безобразный… Светит месяц тусклым, серо-голубоватым светом. Осеннее небо прозрачно как стекло. Белеет Млечный Путь.
Одна за другой падают звезды…
– А теперь несите навоз! – снова приказывает Авендря.
Мы разбредаемся по жнивью, где вчера и позавчера паслись кони… Наткнувшись на сухую кучку, наклоняемся, подбираем ее, кладем в полу рубахи…
Возле горы початков вырастает другая гора. Авендря берет пучок травы, скручивает жгут, обкладывает его навозом. Достает из-за пазухи тряпку, в которой завернуты огниво, кремень и трут. Прилаживается, чиркает, высекая сноп искр. Искры падают на трут. И вслед за дымом появляется огонек. Вскоре костер уже полыхает вовсю. Мы жмемся поближе к огню. В той стороне, где Белиторь, тоже замерцали огоньки – два, три, четыре. Засветились костры и около Караванца. Тоже небось парнишки вроде нас вышли в ночное…
Мы срезаем в кустарнике прутья и делаем шампуры. – Насаживаем на конец початок. И печем початок над углями, не забывая подбрасывать в огонь навоз.
Нас восемь. Мы испекли сорок початков и сложили их горкой. Принимаемся за еду. Сначала Авендря выделяет нашу долю. Себе откладывает пятнадцать. Початки еще горячие, жгутся, и очень вкусные. Зерна сочные, сладкие. Мы наедаемся до отвала. Хочется пить. По жнивью топаем к роднику. Это ниже по долине. Возле родника растет тополь. К его стволу много лет назад кто-то прибил икону. Когда-то она блестела, теперь потемнела от дождей. От гусениц на изображении святого остались грязные подтеки. Тощий Христос теперь не только распят гвоздями, но и прикручен к кресту веревками.
Напились. Тутану знай крутится возле Авендри. Вместе с Гынгу.
– Д-д-дя-а-дя Ав-в-вендря, ар-б-бузов п-п-оедим?
– Ну, раз уж тебе так охота…
Мы устраиваем совет. Поблизости от бахчей под навесами сидят сторожа. Нужно ехать на лошадях, чтобы в случае опасности ускакать.
У Авендри в руках палка, у нас только прутья – подгонять лошадей. Раз уж мы идем красть арбузы, всем нужны палки. Нож у одного Авендри. Мы срезаем в кустарнике палки. Теперь все вооружены. Садимся на лошадей и едем к бахчам. Вот и бахча. Мы с Ицику остаемся на меже и держим за уздечки лошадей. Четыре – я, четыре – Ицику. Лошади стоят тихо, не ржут. Только втягивают ноздрями воздух. Теплый пар от их дыхания щекочет мне лицо. Остальные налетчики ползком крадутся по меже. Они так сжались, что почти не видно, как они ползут. Нам не страшно. Не слыхать ни собачьего лая, ни человеческих голосов. Кажется, что бахчу никто не охраняет. То-то набьем себе нынче пузо арбузами и дынями. Мы уже снова проголодались…
Сереет ночное небо. Месяц, по-прежнему тусклый, взбирается все выше по небосклону. Стрекочут кузнечики. Сверху доносится жалобный крик журавлиной стаи: курлы-курлы-курлы. Их плач напоминает человеческий.
– Бах, ба-бах!..
Две короткие молнии – два выстрела разрывают ночь. Арбузные воры со всех ног мчатся к нам. Вот они, пять призрачных теней. Позади слышны голоса:
– Эй, чего лезешь?
– А то и лезу! Ты ведь чуть меня не подстрелил.
Короткий удар – словно по набитому мешку. Ни стона, ни звука в ответ. Шестой член шайки возвращается не спеша. Это Авендря. Подходит к нам. В рубахе полно арбузов и дынь…
– А где ваша добыча?
– Сорвать-то мы сорвали…
– Ладно, погрызете после меня корки…
Мы влезаем на лошадей и возвращаемся к кострищу. Костер еще дымится. Мы раздуваем огонь. Пламя своими крыльями разгоняет тьму.
Дыни, добытые Авендрей, оказались недозрелыми и горькими. Он вспарывает их, откусывает и швыряет через плечо. Арбузы крошечные, с кулачок. И тоже незрелые. Авендря пробует их и тоже выбрасывает…
Стреноженные лошади щиплют траву неподалеку. Мы растягиваемся на травяной подстилке, надвигаем кэчулы поглубже на уши. Авендря уже спит.
В нашем селе нет суда. Есть только станция и почта. Суд – через два села от нашего, ниже по Кэлмэцую, в Кырлигаце. Судья наведывается к нам в пролетке раз в неделю. Писарь достает из шкафа дела, раскладывает их на столе. Судье приходится заниматься всякими пустяками вроде кражи кур, овец, драк между родственниками и изредка – земельными тяжбами. Более сложные дела он передает выше, в суд Турну.
Судья – человек молодой. Красивый, смуглолицый. Жену его зовут Агрипина. Бабы промеж себя кличут ее Пипина… Это нас не касается… Люди говорят, что судья понавез сундуков с книгами и, когда ему не надо в суд, сидит дома, уткнувшись носом в книжку, словно помешанный. Обвиняемых он чаще журит, а не судит.
Голос у судьи мягкий, сладкий.
– Кто истец? – спрашивает он.
– Гогу Линкэ, – отвечает писарь.
– А ответчик?
– Стоенеску.
Стоенеску – это настоящее имя Авендри. Нику Стоенеску…
– А в чем иск?
– Кража кур.
В примарии полно народу. Линкэ и Авендря выходят вперед.
– Зачем же ты украл чужих кур?
– Это уж вы сами разбирайтесь, господин судья…
Авендря никогда не признается. А у истца никогда не хватает доказательств. Тяжба затеяна только по подозрению. Но без доказательств осудить нельзя. Авендря выходит сухим из воды, отделавшись парой оплеух, которые влепил ему на допросе Мъелушел.
Вот входит Чокоша. Вместе с матерью Унтурикой. У Чокоши спина словно переломилась. Ей семьдесят лет. Все дети ее, сыновья и дочери, умерли от чахотки. Выжил только один сын. Давно помер и муж, тоже от чахотки. Она его даже и не помнит.
Хозяйство Чокоши – как раз напротив примарии; у нее большие дома, коровы, прислуга. Есть у Чокоши и земля, и виноградники. В сараюшке, что в глубине двора, доживает свою жизнь Унтурика, мать Чокоши, ей скоро стукнет сто лет, как и деду Бурдуле.
Чокоша подала на свою мать в суд из-за земли. Чокоша – ее единственная наследница. Других наследников у Унтурики нет. Унтурика обещала оставить ей землю после своей смерти. Но Чокошу это не устраивает. Она хотела бы получить землю прямо сейчас, по соглашению, скрепленному в суде. Адвокат посоветовал ей начать тяжбу. При суде есть адвокат – Викэ Джорджеску. Он всех подряд подговаривает судиться. Бывает, в ответ ему смеются прямо в лицо.
– Это чтоб мы работали, а ты с наших трудов доход имел?..
Но иногда его слушаются и возбуждают дела. Ответчик тоже едет в город за адвокатом. Так повелось, что на суде против Викэ Джорджеску выступает всегда один и тот же адвокат – Овидиу Урсу из Руши.
Во время судебного разбирательства адвокаты бранятся, осыпают друг друга оскорблениями, не скупятся на угрозы, только что не сквернословят. Того и гляди вцепятся друг другу в горло. Не тут-то было! Кончается суд, и оба они как добрые приятели – а они и впрямь друзья – отправляются в корчму Букура, заказывают пару-другую жареных кур или утку, едят и веселятся.
На селе говорят, что выручку они делят по-братски. Наверно, так оно и есть… Разве угадаешь, что делают и что думают господа чиновники…
Викэ Джорджеску – сын попа, как и Овидиу Урсу. Большинство адвокатов – поповские сыновья.
– Легкой жизни ищут?..
– А что, у попов разве тяжелая?
– У попов тоже не тяжелая. Но у адвокатов выручка больше. Сперва запутают дело. Потом дерут глотку. Грабят людей средь бела дня. А закон, который они же и составляют, всегда на их стороне. Что тут поделаешь?
Отец Викэ Джорджеску – поп в Балта Сэратэ. А сам Викэ пристроился при мировом суде в Кырлигаце.
– Из-за чего судишься, приятель?
– Да вот с братом не поладил, до драки дошло. Он мне голову проломил, ну я и подал в суд…
– Ладно, берусь тебя защищать. Хочешь, закатаю твоего братца на каторгу? Пусть соль вырубает, пока не ослепнет.
– Не надо, чтоб ослеп. Грех это. Дети ведь у него.
– Ну, – зачем слепнуть! Это так только говорится… Но надо же его проучить, чтоб меня помнил…
– Зачем ему вас помнить? Что вам за охота его проучить? Разве он вам что сделал? Мы – братья, по-семейному поссорились, по-семейному и помиримся, лишь бы он мне убыток возместил…
– Какой такой убыток?
– Ну как же, разбил он мне голову? Разбил. Пришлось мне, стало быть, к доктору идти, справку просить. Доктор за это покойницкие носилки у меня взял да еще расходы на марки, на бумагу…
В конце концов адвокат набивается к истцу в защитники. А суд тем временем все откладывается и откладывается.
Испугавшись, как бы дело не кончилось месяцами или годами тюрьмы, ответчик тоже нанял себе защитника.
Так судебное дело о драке братьев Дрымбэ из Балта Сэратэ принесло доход и Викэ Джорджеску, и Овидиу Урсу.
Их завалили просьбами о ведении тяжб. Адвокат Джорджеску поначалу купил дом, чтобы показать клиентам, какой он солидный и основательный человек. Затем завел кабриолет и пару лошадей. Более серьезные дела разбираются в Кырлигаце, но за неделю судья успевает побывать еще в десяти-двенадцати селах, по мелким делам принимая решения на месте… А следом ездит на своем кабриолете и адвокат Джорджеску – неважно, состоится суд или нет, – просто чтоб показаться народу, пусть люди знают, к кому обращаться в случае нужды.
– А это адвокат, – слышит он за спиной.
Теперь его знают даже дети. Вот он снимает котелок. Раскланивается направо и налево. Женщинам постарше оказывает особые любезности:
– Целую ручку, бабушка, целую ручку…
Моя бабка Диоайка, взглянув на него, так и отбрила:
– Такой знатный барин, и ручку мне целовать? Да ведь не станешь!.. А коль не станешь, нечего такие слова и говорить! Моя ручка, милок, для поцелуев не годится… Я с нею у многих баб побывала в брюхе, чтоб боле не сказать…
Деньги так и плыли Джорджеску в руки. Уже через край полились. Адвокат пустил по округе слух, что не прочь обзавестись землицей. И где бы ни объявился какой клочок земли – доброй ли, худой ли, близко ли, далеко ли, – адвокат скупает любую. Ведь эти земли ему все равно даром обрабатывают клиенты.
– Откуда ты, отец?
– Из самой из Бэкэлешти.
– Хочешь, чтоб я тебя защищал?
– Сделай милость, батюшка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64