Агент моего загадочного покровителя, Моосбрюггер, был хорошо знаком с моими жуликоватыми друзьями. Однажды после целого дня напряженного копирования мне захотелось развеяться и выпить. Я пошел их искать и нашел в одной из таверн на Кляйнзайте. С ними за столом сидел и Моосбрюггер, но при моем появлении он тут же откланялся, я лишь единожды ощутил на себе его ледяной взгляд. Он был словно туча, закрывавшая солнце, потому что после его ухода Храбал и Мушеки воспарили духом, выпрямились и заметно повеселели. Мы прокутили всю ночь.
«Не обижайся за эти проявления дружеской заботы, – писал Петрус Гонсальвус в первом из своих писем, так и оставшихся без ответа. – Всем известно, что ты свел дружбу с недостойной компанией, негодяями, живущими за счет обмана и лжи. Свое доброе имя надо взращивать, как лозу. Нельзя выпалывать его вместе с сорными травами… – (Я ворчал от этих отеческих наставлений и принимал в штыки праведные наставления.) – Слишком сильный ток молодой крови отвращает тебя от здравых советов. Герр Майринк больше не станет за тебя ручаться; да и твой сильнейший союзник при дворе, наш общий друг Бартоломеус, отнюдь не приветствует твои новые связи».
Эти слова свернулись, почернели и угасли в моем сердце. Получив и даже не прочитав последнее письмо от Гонсальвуса, я отправился в магазин Яна Фукса, что у моста, где купил широкую кроличью шапку со страусовым пером – чтобы достойно соперничать с градчанскими хлыщами, разгуливавшими по городу, прижимая к носу надушенные платки. Такой вот весь разодетый (жилет расшит блестками, похожими на глаза Аргуса, ноги обтянуты мягкими кожаными сапогами), я пришел на встречу, после полугода стеснения и робости твердо решившись на второе свидание с Руженой на лестнице.
Когда я вошел в «Золотую клецку», моей прелестницы нигде не было видно. Зденка и новая девушка (тощая, с коричневым пушком на верхней губе) обратили внимание на мой щегольской вид. Зденка изобразила мою утиную походку.
– Kachna! Dobry vecer, mala kachna! – Новая девушка прыснула и вытерла соплю рукавом.
Своих товарищей я обнаружил в темном углу, увешанном связками колбас. К обычной компании присоединился еще один персонаж. Он был без формы, но я сразу узнал косого стражника, который когда-то давным-давно спас меня от ливня. Он сидел, втиснувшись между Храбалом и Ярославом Мушеком, и все время напряженно улыбался.
– Томаш! – взревел Храбал. – Познакомься с нашим новым другом – это Герман Бумм.
– Прошу прощения? – переспросил я, не расслышав.
– Вы не виноваты, – сказал Бумм. Судя по вниманию, которое он уделял опадающей пене у себя кружке, он меня тоже узнал. (Ярослав, поймав мой вопросительный взгляд, жестами изобразил пустые карманы; потом развел пальцы веером и уставился в воображаемые карты.) Я слышал, что стража Рудольфа пополняла свои скромные доходы, подвизаясь в игорных домах. У Германа Бумма явно недоставало таланта. Он, как и его товарищи, жил на узенькой улочке между Белой башней и Далибором – пытаясь прокормить жену и ребенка – и тоже решил попытать картежного счастья, но очень скоро убедился, что такого не имеет. И вот он сидел без доспехов в этом ужасном вертепе, который подходил ему не больше, чем крабу – бочка с карпами.
– Ну что, Томаш, ты у нас рисковый парень? – Храбал пихнул Бумма голым белесоватым локтем. – Мы тут делаем ставки, Бумм и Любош. Пари.
– Моосбрюггер поставил деньги, – шепотом объяснил Ярослав. – Его наниматель любит играть, переставляя фигуры издалека.
– Как шахматист, – добавил Ботуслав; я так удивился, что он заговорил, что пропустил часть последующего разговора.
– …и посмотреть, – закончил Храбал. Я переводил взгляд с одного собеседника на другого, как будто слова, которые я недослышал, могли висеть между ними, словно перья сбитой на лету птицы.
– Герман Бумм поможет нам пройти внутрь. Но только без фокусов. Это всего лишь пари.
– Вы же… э… – Бумм сглотнул слюну и ковырнул ногтем свою кружку. – Вы же там ничего не сделаете? Потому что император заметит, а если не он, так Страда точно заметит, если что-то… окажется не на месте.
Храбал уперся костяшками пальцев в руку стражника, насмехаясь над его опасениями.
– Ты не рад? – спросил меня Ярослав.
Рад?! Читатель, я едва прислушивался к разговору. У меня сводило кишки от желания, я шарил глазами по всей таверне в поисках своей сердитой зазнобы. Она по-прежнему не появлялась – и уже не первую неделю. В конце концов я ухватил Зденку за рукав и спросил, повторив вопрос добрую дюжину раз, где мне найти Ружену.
– Hrbitov, – сказала она наконец.
– Где, простите?
Зденка порывалась уйти. В ее могучих руках были зажаты тяжелые пивные кружки.
– Prosim vas – nerozumim. – Я не понимал. – Kde je Hrbitov? Это какая-то деревня?
Со всех сторон слышались проклятия и требования пива. Зденка рассерженно тряхнула головой.
– Tot, – сказала она.
– Что?
– На тот свете. – Она плюнула мне под ноги и ушла, такая уверенная в своей добродетельности.
Из того, что происходило потом за столом, я запомнил очень мало. Мир вокруг меня перевернулся. Я чувствовал себя обманутым. Смерть уничтожила мой единственный любовный трофей, лишив мою мужественность всех доказательств ее существования. Чтобы утолить печаль, я вдрызг упился. Таким образом, я пропустил все детали плана Моосбрюггера, и в ту зловещую сентябрьскую ночь, когда мы с Храбалом и братьями Мушеками вломились при помощи Германа Бумма в Императорские галереи, я вел себя как настоящий лунатик, который куда-то идет, но не знает – куда и зачем.
Когда Мушеки зашли за мной, на дворе уже была ночь. Весь день я пил сам с собой, и теперь, когда я шел следом за близнецами по пустой улице Ной-Вельт, у меня в желудке еще плескались остатки сливовицы. Каштаны на Дворцовой площади шепотом советовали нам идти потише. Мы пробирались через горы отбросов, стараясь не наступить на склизкое дерьмо, которым были усеяны мокрые камни мостовой. В пятидесяти ярдах к северу от ворот замка Ярослав остановился и, сложив ладони лодочкой, издал совиный крик. Изо рва выбрался Любош Храбал, как-то странно распухший выше пояса, словно он целенаправленно обжирался несколько дней подряд. Он подмигнул мне и сделал вид, что опирается мне на голову. Меня ошеломил запах его подмышек – характерная для Праги смесь ароматов сыра, колбас и речной воды.
– Приступим, – сказал Ярослав.
Верный обещанию, у сторожки нас ждал Герман Бумм. Он сказал, что Моосбрюггер «обезвредил» остальных часовых, сделав им анонимный подарок в виде тушеного мяса со слабительным. Ничто не мешало нам проскользнуть по подъемному мосту во двор замка.
– Давай, мальчик, быстрее, – прошипел Бумм, видя, что я застыл, уставившись на тень колокольни. – Шевелись.
– Я не мальчик!
Мы побежали к зданию, примыкавшему к императорскому дворцу. Где-то за этими темными холодными стенами от наших нечестивых взглядов скрывалась знаменитая императорская коллекция.
– Только не попадитесь, – умоляюще прошептал Герман Бумм. – У меня ведь семья. – Он истово перекрестился, подогнул колени, словно собрался сесть, и, согнувшись в три погибели, побежал обратно на пост.
– Большая галерея, – произнес Храбал, который безуспешно пытался распластаться по стене. – Теперь твоя очередь, Томаш. – Он показал на узенькое окошко, располагавшееся поодаль от других и чуть выше. Пролезть в него мог только ребенок – пролезть и встретить с другой стороны бог знает что. Я с ужасом понял, чего от меня ждали.
– О нет, – прошептал я. – Нет, нет.
– ДА, черт тебя подери. Если не струсишь сейчас – вернешься домой живым. Понял?
Ярослав положил мне на плечо руку в перчатке.
– Мальчик все понял, – сказал он. – Залезай к Храбалу на плечо. Мы подсадим тебя. Как залезешь, беги к той двери – видишь? Она заперта на засов. Все, что от тебя требуется, – открыть нам дверь.
Не решаясь возразить, я протиснулся сквозь узкий проем. Переваливаясь на ту сторону, я больно прищемил яйца и ободрал руки.
Сердце билось так сильно, что, наверное, набило себе синяки. Я оказался в коридоре, почти тоннеле, судя по гулкости. Там было темнее, чем в безлунном дворе. Нащупав дверь, я впустил остальных. Храбал, Ярослав и Ботуслав буквально внесли меня внутрь. Они затараторили между собой по-чешски. Кто-то высек кресалом огонь. Две прикрытые ладонями свечи поплыли к северной стене, постепенно высветив контур двери в дальнем конце коридора.
До сего момента я еще обманывал себя, пытаясь поверить в рассказы моих компаньонов насчет пари; ведь я страстно желал увидеть диковины, о которых рассказывали Арчимболь-до и Шпрангер. Но когда Храбал вытряхнул из-под рубашки три мешка и раздал их подельникам, я более не мог тешить себя надеждой. Моосбрюггер заплатил им (и платил мне, за мои подделки, за мое молчание) за кражу из собрания императора! Меня охватила паника. Я хотел было попробовать вразумить их, отговорить – но голос пропал, вылетел, как птица, из моей груди. Я проклинал себя за то, что сжег письма Гонсальвуса, и за все безрассудство своей преступной жизни.
– Оставайся здесь, – приказал мне Ярослав, пока его брат возился с замком. – Нам нужен кто-то на стреме.
– Как на стреме? – пискнул я. – А как я вас предупрежу?
Щелкнул замок, и Храбал распахнул дверь.
– Мы все поймем по твоим воплям, – ухмыльнулся он.
И они исчезли, как угри в глубине вод.
Сочились вязкие минуты. Я дважды успел испугаться: все мне кто-то мерещился в темноте. Стоя на ватных ногах, я чувствовал себя таким одиноким, лишенным мужества окружавшей меня темнотой и настойкой, выпитой накануне. Мне вдруг пришло в голову, что я пал жертвой розыгрыша, подставы, устроенной этими смешливыми негодяями. Я представил, как они сейчас веселятся за мой счет – и толстый Любош, держащийся за живот, как беременная женщина, и дурашливые братья, которые совершенно не принимали всерьез мои карликовые претензии. Конечно, и Моосбрюггер наблюдает за мной сейчас, и Герман Бумм пытается пробиться к глазку.
Дрожащими руками я ощупывал стену, чтобы найти выход во двор. Нет (стукнулся головой об угол какого-то стола), не здесь. Ох, от этой сливовицы голова идет кругом! Ужасно хочется писать! Вот, поцарапал пальцы о камень. Потом я схватился за холодную сталь и вышел за дверь…
…в другой коридор. Не важно. Если идти тихо-тихо и прятаться при звуке шагов, я смогу найти выход. Меня тянуло к третьей двери, как пузырек воздуха – в соломинку. Я чувствовал близость невидимых альраун, василиска, которого зеркало Смерти сделало безвредным. Императорское собрание картин, оригиналы работ Дюрера и фламандских мастеров: как близко я подобрался к этим чудесам! Но у меня не было времени, чтобы их рассмотреть. Я повернул ручку, надеясь ощутить лицом ночной ветер, – и оказался в маленькой, увешанной коврами комнатке. В камине, несмотря на отсутствие людей, горел огонь. В огне шипели и плевались каштаны, насаженные на прутья. У меня кружилась голова; тошнота подкатывала к горлу, и успокоить желудок мог только кусочек еды. Поэтому я пересек ковер – на цыпочках, словно по раскаленным углям, – намереваясь украсть каштан.
Вдруг распахнулась другая дверь, затопив ковер мерцанием свечей. Я обмер, скорчившись за стулом. Какой-то человек, черный, как Дьявол, на фоне освещенного прямоугольника, прошел в мою сторону, пыхтя и кашляя. Он резко остановился, как будто у него за спиной натянулась веревка, и повернулся к зияющему проему. Что-то преследовало его, какая-то ненасытная тварь, фыркающая и хлюпающая слизью.
– Ваше величество! – Перепуганный человек сложил руки, как пилигрим. – Ваше величество, держите себя в руках!
Противник придворного, находившийся вне моего поля зрения, остановился.
– Monstruo! Aborto perfido! Voy maiarte con mis manos!
Загнанный дворянин упал на колени; у него на лице отразился такой неизбывный ужас, что это чувство передалось и мне. Он умоляюще сжимал руки.
– Пощадите! О, пощадите меня, ваше величество! Что бы я, по вашему мнению, ни сотворил…
– По моему мнению?!
Дверь отлетела к стене, и ярость обрушилась на несчастного.
– Стража! – кричал перепуганный сановник. – Стража!
В пятно света влетели два человека. Я видел смертоносное безумие нападавшего. Его жертва, не решаясь защищаться, хрипела и билась о ковер.
– Помогите… гхах… помогхить…
Теперь я знаю, что чувствовала Семела, когда Зевс явился к ней во всем своем громоподобном величии. Моя кровь застыла в священном ужасе. Я смотрел, как император Рудольф убивает своего подданного.
Оглядевшись в поисках выхода, я заметил дверь справа от камина. Она резко распахнулась, и в комнату влетели четыре стражника с обнаженными мечами.
– Ради всего святого, – прошипел полузадушенный придворный, выкатив на них свои тусклые, заплывшие жиром глаза. Стражники даже не сразу сообразили, где император, а где его жертва, но потом оттащили их друг от друга. Рудольф тяжело сел на ковер. Его жертва сипела и кашляла.
– Этот предатель… – взревел император и остановился, чтобы перевести дух и изобразить внешнее спокойствие. – Этот человек хотел убить меня. Хотел убить вашего короля!
Выбрав безупречно неподходящий момент, в очаге лопнул каштан. Император вскрикнул, словно от выстрела. Все взгляды, кроме выпученных белков арестованного, впились в мою тень на ковре.
Я вскочил на ноги и метнулся в открытую дверь. Понятно, что стартового преимущества надолго не хватит. Я мчался по коридору королевского дворца, слыша за спиной крики и лязг оружия. Я летел с быстротой Гермеса, повторяя карьеру удачливого придворного, только в другом направлении. Промчавшись через Зеленую палату, о которой Шпрангер рассказывал мне три года назад, я влетел в тускло освещенную пещеру Владиславова зала.
– Wer ist das? Halt! Halt!
Часовой прервал свой изысканный зевок. Я повернул направо, в богемскую канцелярию, где прилежные писари на мгновение оторвались от своих гроссбухов, чтобы увидеть карлика, преследуемого солдатами.
Тупик! Из канцелярии нет выхода!
Какой-то упитанный доброволец попытался загородить мне дорогу к большому окну. Моей инерции хватило, чтобы сбить его с ног. К моему крестцу уже приближались острия алебард. Если бы не прямая угроза смерти или ранения, я бы никогда не решился сигать в окно, не зная, что меня ждет с той стороны. Но времени на раздумья не оставалось. Я быстро подставил столик для отжима пульпы и, наученный предыдущим опытом, втиснулся в узкий проем. Стража остановилась и опустила оружие.
– Тише, парень, – сказал кто-то.
В который раз детский облик спас меня от тумаков. Было ужасно холодно, моя потная спина мгновенно заледенела. Я повис на решетке, всматриваясь в землю далеко внизу. Ров казался плотной чернотой, затянутой ряской.
– Влезай внутрь, парень. А то убьешься. – Неловкие пальцы вцепились в мою рубашку. Я крикнул:
– Простите! – и вывернулся. Мои руки пытались уцепиться за вьюнки, ноги колошматили по воздуху. Умудрившись ухватиться за крепкую плеть плюща, я начал потихоньку спускаться при свете факелов, которые трещали у меня над головой. Предательская планка треснула у меня под ногой, я сорвался и чуть не оторвал себе пальцы, пытаясь спастись. Сверху донеслись испуганные крики, тщетные предостережения, а земля летела мне навстречу темной бесконечной волной – чтобы проглотить целиком.
7. Далибор
Бог все видит с высот своих небесных чертогов, но присматривать лично за мной Он отправил особо прилежного ангела. Благополучно миновав Лету, я, похоже, столкнулся с огненным шаром. Я хотел прикрыть глаза руками, но они были прикованы к стене. Все, что я мог противопоставить ангельскому сиянию: закрыть глаза и ждать милости Божьей.
– Черт, он, кажется, моргнул.
– Давно пора. Полегче, Вольф, а то еще ослепишь его ненароком.
Туман в голове начал рассеиваться. В масляном море плавали бледные кляксы и прозрачные червячки. Мозолистая рука наградила меня пощечиной.
– Солнышко, пора просыпаться.
Передо мной на корточках сидели двое. Один держал факел. Его коллега – черный профиль с едва намеченными контурами глаз и зубов – совал мне под нос птичий клюв.
– Не мотай головой, парень. Это вода.
Очень кстати – у меня внутри все пересохло. Я присосался к носику кувшина и утолил жажду. Потом прикинул, что удар пришелся на спину: зверски болели плечи.
– Ну как? Теперь лучше?
Один из тюремщиков смочил мне лицо влажной прохладной фланелью и окончательно стер с моих глаз остатки сонной паутины.
– Я ведь не умер? Надзиратель с факелом заржал.
– Пока нет.
Эти двое смотрели на меня чуть ли не с гордостью. Так Гонсальвус и его жена наблюдали за играми своих детей.
– Добро пожаловать, – сказали мои тюремщики, – в Далиборскую башню.
Позже они принесли мне буханку черствейшего хлеба. Я медленно ковырялся в том, что когда-то было мякишем:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50