Потом он глянул вперёд и прямо перед собой увидел Колодяжного. Дед спокойно сказал ему:
— И пошто ты, Петрович, все ходишь тут? Твоего ли ума дело? Тебе бы коням градусы вставлять, а ты людям жить не даёшь. Чего не здороваешься? Не узнаешь?
Кузнецов подумал, что дед не знает о его бегстве. Бледность сошла с его щёк, и он, чтобы оттянуть время, проронил:
— Здравствуй, Егор Иваныч!
— Здравствуй, иуда! — грозно крикнул Колодяжный.
И фельдшер, поняв, что попал в ловушку, обернулся на косогор, с которого уже виднелась голова Цыгана.
— Куда смотришь? — заревел дед. — Сюды смотри, на смерть смотри, иуда!.. Собакой жил, собакой и сдохнешь!
Он чувствовал, что цепь белых вышла на косогор и крыло её обогнуло рощу, в которой он стоял. Колодяжный вскинул винтовку и выстрелил в Кузнецова. Фельдшер схватился за живот руками, страшно вытянулся, глаза его округлились, в ужасе он смотрел на старика.
— Смотри, смотри! — сказал дед и поднял винтовку.
Но Цыган припал к земле и крикнул Колодяжному:
— Беги, дед!
Кузнецов рухнул на землю и завыл, катаясь по ней. Кровь обагрила траву и одежду. Белые сомкнули кольцо и бежали к Колодяжному. А он, встретив безумный взгляд Кузнецова, сказал:
— Умирать будешь долго, собака! И за меня и за наших будешь мучиться, иуда.
Он с отвращением плюнул и обернулся, услышав шорох за спиной. Восемь белоказаков бежали на него. Дед выстрелил. Один споткнулся и упал. Дед опять щёлкнул затвором, но по звуку понял, что патронник пуст. Он сунул руку в подсумок, там было пусто. В этот момент одна пуля ударила его в ногу. Он крякнул. Вторая впилась в мякоть руки. Третья пуля ткнула его под лопатку. Он болезненно сморщился. Двое подняли вверх приклады, чтобы ударить деда, но он скользнул под приклад одного и пырнул казака штыком.
— Помолись за меня, мертвец! — обернулся ко второму и наотмашь ударил его по голове.
Но остальные уже подбежали, кольцом окружая деда. Старик, словно цепом, махал винтовкой и пошёл прямо на белых. Кто-то крикнул:
— Живьём бери!
— Попробуй, возьми! — сказал дед и заревел, как раненый медведь.
Шатаясь, весь залитый кровью, Колодяжный ринулся из круга, к валунам.
— Уйдёт, стреляйте! — взвизгнул кто-то сзади.
Засвистели пули вслед старому партизану.
«От смерти не уйдёшь!» — с трудом подумал дед.
Не хотел живым даться Колодяжный. Он кинулся к валунам, но споткнулся, со всего маху ударился головой о каменный выступ и замертво упал.
2
Вовка Верхотуров подбежал к штабу и, задыхаясь, крикнул Виталию:
— Идут беляки… Может, сто, может, боле… на шляху!
Виталий встрепенулся, машинально обдёрнул гимнастёрку, встал и посмотрел в ту сторону, куда указывал Вовка.
— Опоздали! — с торжеством сказал он и провернул барабан нагана, хотя и без того знал, что наган заряжён.
Из-за околицы подбегали и другие ребята с той же вестью. Виталий сказал:
— Спасибо, друзья! А теперь по домам! Сами прячьтесь, и всех прячьте. Всем скажите: на улицу не выходить!
Заметив Вовку, который не сводил с Виталия глаз, он спросил:
— Что тебе?
— Может, я пригожусь? — дрогнувшим голосом сказал Вовка.
— Подрастёшь-пригодишься! — ответил Виталий. — А сейчас — домой!.. Одна нога здесь, другая там!.. Ну, быстро!
Вовка пошёл медленно, нехотя, надеясь, что Виталий вернёт его, но Виталий уже забыл о нем. Ребята припустились бежать. Ещё не успели они скрыться, как из-за околицы в село ворвался Алёша Пужняк. Он осадил коня у штаба.
— Беляки скачут, Бонивур! — крикнул он, переводя дыхание. Конь его тяжело поводил боками, с губ его хлопьями падала пена. — Как бы съезд не захватили, Виталя! Я их здорово опередил… Успеем через брод переправить.
— Опоздали! — повторил Виталий. — Да мы их тут ещё на полчаса задержим — и все, ищи ветра в поле!
— Слава богу! — вздохнул Алёша.
Бонивур только теперь сердито посмотрел на Пужняка.
— А ты чего примчался? Думаешь, тут без тебя не управятся? Ох, Алёшка… Ну, давай обратно! У Андржиевского был?
— Был. Только паковать начали, а тут скачут! Мы стрелять, а они мимо. Казаки. Сотня! Тут я напрямик взял. Они по дороге, а я вперерез. Насилу упредил.
— А кто же к Любанскому отправится, товарищ Пужняк? — тихо спросил Виталий.
— Так ведь упредить надо было вас, чтобы приготовились, — растерянно ответил Пужняк.
Виталий строго сказал:
— Сейчас же назад. Пока село не окружили. Письмо и посылку надо сегодня же отправить Любанскому. Понял?
— Понял.
— Айда! Не попадись только, Алёша. — Виталий хлопнул Пужняка по колену. — Пошёл!
Рванулся конь Алёши. Виталий отскочил в сторону. Не оглядываясь, помчался Алёша через огороды из села. Виталий же через минуту был возле лазарета. Он махнул рукой дневальному, стоявшему в тени, возле лошадей. Подводы встали у крыльца. Виталий сказал Настеньке:
— Помоги погрузиться раненым, сама прячься. За нас не беспокойся!
— А ты? — с тревогой спросила Настенька.
— Я вернусь скоро! — улыбнулся Виталий. — Ничего они этим налётом не добьются… промнутся только.
Он взглянул на штаб. Имущество было уже погружено на подводы. Часовой ещё стоял у крыльца. Бонивур крикнул ему:
— Чекерда! Снимай пост. Поручаю тебе штабное имущество в тайгу переправить.
Чекерда сел на подводу, взял вожжи и чмокнул губами: «Н-но, пошёл!» Кони легко тронулись с места и вынесли подводу на тракт. Виталий оглянулся. Из лазарета выносили раненых. Панцырня ступал, крепко сжав губы. Его усадили на подводу, устланную сеном. Рядом положили Олесько. Когда Олесько переносили, он потерял сознание, но потом опомнился и сказал едва слышно:
— Оставили бы меня, товарищи, все равно уж скоро мне…
Лебеда сердито крикнул на него:
— Не хнычь, хлопец… Люди знають, що роблять… А ты мовчи!
Подросток лет шестнадцати хлестнул лошадей. Поскотина была разгорожена. Чуть видная тропа уходила в редколесье, да которым текла речка. Подвода, мягко подскакивая по траве, углубилась в лес, по направлению к броду.
Вслед двинулись вторая и третья подводы. Парни, сидя на передке, нахлёстывали лошадей. На одной подводе были аптечные ящики, казна, документы. Лебеда напоследок обнял здоровой рукой Настеньку, крепко поцеловал и сказал:
— Поихалы с нами, дочка?
Настенька ответила по-украински, как всегда в минуты волнения и в разговорах с матерью:
— Ни, не можу, бо маты в мене хвора! Як вона тут одна останется?
— Ну, тоди ховайсь, дивчинонька, бо белым на очи краще не попадаться. Прощай.
— Прощайте, батько Лебеда.
Подвода тронулась, Лебеда сказал Виталию:
— Торопись, комиссар.
— Я сейчас! — сказал Бонивур и взял Настеньку за руку.
3
Подвода с Лебедой миновала лесок. Листва и хвоя, опавшие на землю, смягчали её ход. Старик посмотрел на своё плечо, на косынку, что придерживала на весу раненую руку, и ухмыльнулся.
— Ось який з мене сват вийшов! И рушник в мене е, як у свата, тильки музыка щось-то не грае… Де ж ти музыкарики?
В этот момент на холме загремели выстрелы. Парень, гнавший подводу, кивнул Лебеде:
— Уж заиграла твоя музыка. По этой, что ли, скучал?
Кони вошли в воду. Речка текла быстро и казалась тут глубокой. Но парень, кинув взгляд на другой берег, взял наискосок разбитого молнией дерева и направил коней против течения. Поперёк реки, не заметная глазу, шла каменная перемычка. Это и был брод. Кони шли, осторожно ставя ноги. Вода журчала, обтекая их и оставляя ребристый следок. Кони фыркали и прядали ушами при звуках выстрелов. Лебеда повернул голову и стал вслушиваться.
— Ты не знаешь, батько Колодяжный ещё не переправлялся через брод?
— Нет, не видал.
Переправа кончилась. Уже виден был на песчаном берегу тёмный следок от первых подвод и на траве блестели капли воды. Лебеда опустил ноги в воду и спрыгнул с телеги. Парень удивился:
— Куда вы, батько Лебеда?
— А до батька Колодяжного. Вин же там один.
— Мне Виталий вас поручил, я за вас отвечаю.
— Ну, ты за себя отвечай, а уж я как-нибудь отвечу сам, — сказал Лебеда и побрёл обратно, держа винтовку над головой.
Парень остановил лошадей. Лебеда обернулся.
— Чего стал? Тебе велено подводу в тайгу отвезти, так и вези, а приказ не нарушай… Гони, я тебе говорю, чего коней в воде держишь? Гони!
Парень вздохнул и хлестнул коней вожжами. Кони сразу взяли пригорок и скрылись в тайге. Лебеда пошёл быстрее. Теперь выстрелы слышались чаще. Лебеда хмурил брови и шёл, все ускоряя шаг.
Миновав переправу, он попробовал взять винтовку больной рукой; косынка не давала ей разогнуться. Стрелять было трудно, но можно. Старик пересёк рощу и стал подыматься по косогору. Перевалив его, он почти бегом пустился к холму, где отстреливался от белых Колодяжный. Лебеда бежал и шептал, словно Колодяжный мог его услышать:
— Держись, куме, держись!.. Держись, куме, держись!.. Ще трошки, куме… Ще малость…
Он бежал задыхаясь. Рука на перевязи ныла все сильнее. Плечо и руку будто солнце нагрело — они стали совсем горячими. А губы старика пересохли. Воздуху не хватало. Голова сильно кружилась. Колени слабели, и ему стоило большого усилия не остановиться. Он уже не бежал, а шёл. Сухой язык во рту лежал, как колода. Лебеда пытался подбодрить себя:
— А ну, старый, наддай!
Лесок кончился. Впереди белели валуны, возле которых копошились люди. Лебеда передохнул, наставил ладонь козырьком и всмотрелся… Силы словно вернулись к нему. Глаза по-прежнему видели все отчётливо. И Лебеда узнал Колодяжного, который отбивался от белых. Он увидел, как ринулся на них Колодяжный, и услышал его медвежий рёв. Он поднял винтовку, но опустил её, когда Колодяжный грянулся о камни. На секунду все задвоилось в глазах у Лебеды. К партизану подбежали белоказаки, тронули его и отошли прочь. «Опоздал!..»
— Ну, добре, кум, що хоч не от их поганой руки помер! — скорее подумал, чем сказал, Лебеда и поднял винтовку. — Хорошей смертью помер… Надо ж тоби й поминки хорошие!..
Он уложил двух возле кума. Потом почудилось Лебеде, что земля под ним колышится, как зыбка. Слух изменил ему. Он не слышал, какая вдруг поднялась трескотня. Он был слишком заметной мишенью на открытом месте. Пуля ударилась в приклад и раздробила его. Лебеда непонимающе посмотрел на сломанную винтовку, но затем выпустил её из рук.
— От, ледащо! — сказал он про себя.
Потом вдруг увидел ярко-голубое небо. Ни облачка не было видно на нем. А над собой Лебеда увидел казачью голову в папахе. На лице казака топорщились усы, глаза пристально глядели на Лебеду. Партизан долго, как ему показалось, думал, откуда взялся казак и что ему надо. Потом он устало закрыл глаза.
4
Когда телега с Лебедой скрылась за околицей, Виталий велел Настеньке спрятаться.
— Зачем? — сказала Настенька.
— Ты слушай меня, спрячься! — повторил Бонивур. — Береги себя, Настенька!
Девушка ступила шаг и оказалась вплотную к нему.
Вся кровь отхлынула у него от лица. Показалось Настеньке, что разлука их будет долгой, и на все запреты она махнула рукой: пусть говорят, что хотят. Она обвила его шею руками, прижалась к нему. Виталий взглянул ей в глаза и прильнул к её губам. Потом Настенька оттолкнула Виталия и строго сказала:
— Беги, любый!
Виталий, словно не в себе, не мог оторвать от неё глаз. Она повторила:
— Беги!
Он улыбнулся:
— Милая… любимая!
И третий раз Настенька сказала:
— Беги!
Тогда Виталий поцеловал её и сказал:
— До свиданья, Настенька… Ты прячься!
— Спрячусь, милый, — проговорила Настенька и побежала домой.
Виталий глядел ей вслед. Голова его горела от того, что произошло. Он сам не верил себе. Но он до сих пор чувствовал прикосновение Настеньки и знал, что это правда, что он вернётся сюда, к ней, и доскажет недосказанное. И вдруг все для него сделалось таким простым, как простым было их объяснение… Что за день был сегодня! Видно, и счастье, как и горе, не приходит в одиночку, — сначала слова Марченко, теперь взор Настеньки, и слова её, и объяснение… Мир вокруг Виталия раздвинулся, став нескончаемо просторным и в то же время вместившись в сердце Виталия, переполненное радостью. Какой щедрой бывает иногда судьба!..
Выстрелы с холма, где находился Колодяжный, отрезвили Виталия.
Он бросился туда, чтобы помочь старику, но сообразил, что Колодяжный, задержав наступающих с южной стороны села и заставив их рассеяться, может выйти прямо к броду, через лесок. Однако, белые могли обойти его с восточной стороны, где доступ был удобнее, будучи скрыт мелколесьем. Надо было шугануть их хорошенько тут! Если они залягут, можно будет задержать их минут на сорок. За это время подводы уйдут далеко, не говоря уже о том, что делегаты смогут достигнуть соседних сел…
— А ну, Тебеньков! Давай со мной! — крикнул он партизану, который, вогнав патрон в патронник и поставив винтовку на боевой взвод, следил за Виталием — что прикажет? — и прислушивался к выстрелам, раздувая ноздри и сжав зубы.
Схватив ручной пулемёт «шош», Виталий кинулся к восточной окраине, перемахнул через плетень двора Басаргина. Тебеньков за ним. Пробежали через огород, выскочили на зады усадьбы Чувалкова и огляделись. Белые потихоньку, переползая по одному, по два, скапливались в кустарнике на косогоре. Спрятавшись за угол крытого чувалковского двора, Виталий полоснул по притаившимся казакам, не ожидавшим удара отсюда, короткой очередью из пулемёта. Казаки бросились врассыпную. Вторая очередь уложила их носом вниз в тёплую землю.
— Машинально! — сказал Тебеньков, вкладывая в это слово восхищение своё точностью прицела и правильностью расчёта Виталия.
Он приложился, нажал спуск и послал пулю в казака, который поднял голову. Казак ткнулся в землю.
— Ага, понюхай, чем пахнет! — сказал Тебеньков.
Казаки ползком, прячась за всеми укрытиями, стали откатываться с косогора вниз, к овражку.
— Дело! — сказал Виталий.
Так пролежали Виталий с Тебеньковым минут десять. Казаки стали отвечать на выстрелы Виталия. Пули посвистывали где-то в проулке или с сочным чмоканьем впивались в бревна отсыревшего угла. Одна прошила фуражку Тебенькова, чуть приподняв её. Парень судорожно схватился за козырёк, сорвал фуражку, посмотрел на свежую круглую дырочку.
— Ничего даёт! — сказал он одобрительно. — Малость бы пониже — и в самый раз!
Виталий встряхнул волосами, закрывавшими ему глаза, и только сейчас сообразил, что на нем нет фуражки. Он оставил её в штабе, на окне, возле которого сидел, выглядывая и ожидая новостей.
Пора было отходить.
От огорода к огороду перебегали они, на каждом рубеже задерживая белых. В отдалении справа в проулке завиднелась школа. Ещё две перебежки, а там лесок, за ним переправа. Виталий передал Тебенькову «шош»:
— На-ка, перебегай дальше! Я сейчас.
— Куда ты? — недоуменно спросил парень. — Я с тобой!
— Сейчас! — ответил Виталий и кинулся по проулку к школе. — А ты давай к броду — и на тот берег! Я выйду ниже.
Схватить фуражку с подоконника штаба и потом обратно — на это нужно было три-четыре минуты. Виталий подбежал к штабу. Но возле крыльца уже стояли чужие кони.
— А, черт! — сквозь зубы сказал Виталий, но не остановился.
Окно было открыто. Фуражка лежала на старом месте. Виталий протянул за ней руку. Из окна выглянул бородатый казак. Он посмотрел на Виталия, пошевелил губами. Но, прежде чем он успел издать хоть один звук, Виталий разрядил свой наган прямо в лицо бородатого, обогнул штаб и, прячась за избами, побежал к выгону.
Отовсюду слышались выстрелы. Они слышались даже со стороны реки. Если выйти туда, как раз угодишь на преследователей! Видимо, белые обложили село…
Бонивур достиг поля, заросшего полынью, и лёг. Надо было обдумать своё положение. Оно было не из завидных.
Двое конных показались невдалеке. Ускользнуть от них было невозможно. Они заметили Виталия. Бонивур присел в полынь, торопливо зарыл наган, вынул из гимнастёрки документы — комсомольский билет и мандат делегата Третьего съезда комсомола, закидал травой. Разодрал подкладку фуражки. Вынул листок папиросной бумаги — это были владивостокские явки, которые Виталий не успел заучить. Первым движением его было положить бумагу в комсомольский билет, но он остановился: слишком многими жизнями рисковал Виталий, оставляя здесь явки. Он бросил взгляд поверх полыни. Конные повернули к нему. Тогда Виталий принялся жевать бумагу. Она набухла и стала жёсткой. Кое-как разжевав, он проглотил бесформенные комки, в которые превратилась бумага, и, сплюнув горькую слюну, поднялся. Демонстративно застёгивая ремень, пошёл прямо по дороге, не скрываясь. Конные догнали его. Посмотрев на их смуглые скуластые лица и жёлтые лампасы, Виталий подумал: «Гураны, забайкальские! Народ хитрый… Этих не проведёшь!» — И, опережая вопросы, спросил, протягивая ладонь:
— Махорочки не дадите, господа казаки? Курить страсть хочется.
— Кто таков? — придержал коня старший казак.
— Соседский, — отвечал Бонивур, глядя на него.
— Чего тут шалаешься?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— И пошто ты, Петрович, все ходишь тут? Твоего ли ума дело? Тебе бы коням градусы вставлять, а ты людям жить не даёшь. Чего не здороваешься? Не узнаешь?
Кузнецов подумал, что дед не знает о его бегстве. Бледность сошла с его щёк, и он, чтобы оттянуть время, проронил:
— Здравствуй, Егор Иваныч!
— Здравствуй, иуда! — грозно крикнул Колодяжный.
И фельдшер, поняв, что попал в ловушку, обернулся на косогор, с которого уже виднелась голова Цыгана.
— Куда смотришь? — заревел дед. — Сюды смотри, на смерть смотри, иуда!.. Собакой жил, собакой и сдохнешь!
Он чувствовал, что цепь белых вышла на косогор и крыло её обогнуло рощу, в которой он стоял. Колодяжный вскинул винтовку и выстрелил в Кузнецова. Фельдшер схватился за живот руками, страшно вытянулся, глаза его округлились, в ужасе он смотрел на старика.
— Смотри, смотри! — сказал дед и поднял винтовку.
Но Цыган припал к земле и крикнул Колодяжному:
— Беги, дед!
Кузнецов рухнул на землю и завыл, катаясь по ней. Кровь обагрила траву и одежду. Белые сомкнули кольцо и бежали к Колодяжному. А он, встретив безумный взгляд Кузнецова, сказал:
— Умирать будешь долго, собака! И за меня и за наших будешь мучиться, иуда.
Он с отвращением плюнул и обернулся, услышав шорох за спиной. Восемь белоказаков бежали на него. Дед выстрелил. Один споткнулся и упал. Дед опять щёлкнул затвором, но по звуку понял, что патронник пуст. Он сунул руку в подсумок, там было пусто. В этот момент одна пуля ударила его в ногу. Он крякнул. Вторая впилась в мякоть руки. Третья пуля ткнула его под лопатку. Он болезненно сморщился. Двое подняли вверх приклады, чтобы ударить деда, но он скользнул под приклад одного и пырнул казака штыком.
— Помолись за меня, мертвец! — обернулся ко второму и наотмашь ударил его по голове.
Но остальные уже подбежали, кольцом окружая деда. Старик, словно цепом, махал винтовкой и пошёл прямо на белых. Кто-то крикнул:
— Живьём бери!
— Попробуй, возьми! — сказал дед и заревел, как раненый медведь.
Шатаясь, весь залитый кровью, Колодяжный ринулся из круга, к валунам.
— Уйдёт, стреляйте! — взвизгнул кто-то сзади.
Засвистели пули вслед старому партизану.
«От смерти не уйдёшь!» — с трудом подумал дед.
Не хотел живым даться Колодяжный. Он кинулся к валунам, но споткнулся, со всего маху ударился головой о каменный выступ и замертво упал.
2
Вовка Верхотуров подбежал к штабу и, задыхаясь, крикнул Виталию:
— Идут беляки… Может, сто, может, боле… на шляху!
Виталий встрепенулся, машинально обдёрнул гимнастёрку, встал и посмотрел в ту сторону, куда указывал Вовка.
— Опоздали! — с торжеством сказал он и провернул барабан нагана, хотя и без того знал, что наган заряжён.
Из-за околицы подбегали и другие ребята с той же вестью. Виталий сказал:
— Спасибо, друзья! А теперь по домам! Сами прячьтесь, и всех прячьте. Всем скажите: на улицу не выходить!
Заметив Вовку, который не сводил с Виталия глаз, он спросил:
— Что тебе?
— Может, я пригожусь? — дрогнувшим голосом сказал Вовка.
— Подрастёшь-пригодишься! — ответил Виталий. — А сейчас — домой!.. Одна нога здесь, другая там!.. Ну, быстро!
Вовка пошёл медленно, нехотя, надеясь, что Виталий вернёт его, но Виталий уже забыл о нем. Ребята припустились бежать. Ещё не успели они скрыться, как из-за околицы в село ворвался Алёша Пужняк. Он осадил коня у штаба.
— Беляки скачут, Бонивур! — крикнул он, переводя дыхание. Конь его тяжело поводил боками, с губ его хлопьями падала пена. — Как бы съезд не захватили, Виталя! Я их здорово опередил… Успеем через брод переправить.
— Опоздали! — повторил Виталий. — Да мы их тут ещё на полчаса задержим — и все, ищи ветра в поле!
— Слава богу! — вздохнул Алёша.
Бонивур только теперь сердито посмотрел на Пужняка.
— А ты чего примчался? Думаешь, тут без тебя не управятся? Ох, Алёшка… Ну, давай обратно! У Андржиевского был?
— Был. Только паковать начали, а тут скачут! Мы стрелять, а они мимо. Казаки. Сотня! Тут я напрямик взял. Они по дороге, а я вперерез. Насилу упредил.
— А кто же к Любанскому отправится, товарищ Пужняк? — тихо спросил Виталий.
— Так ведь упредить надо было вас, чтобы приготовились, — растерянно ответил Пужняк.
Виталий строго сказал:
— Сейчас же назад. Пока село не окружили. Письмо и посылку надо сегодня же отправить Любанскому. Понял?
— Понял.
— Айда! Не попадись только, Алёша. — Виталий хлопнул Пужняка по колену. — Пошёл!
Рванулся конь Алёши. Виталий отскочил в сторону. Не оглядываясь, помчался Алёша через огороды из села. Виталий же через минуту был возле лазарета. Он махнул рукой дневальному, стоявшему в тени, возле лошадей. Подводы встали у крыльца. Виталий сказал Настеньке:
— Помоги погрузиться раненым, сама прячься. За нас не беспокойся!
— А ты? — с тревогой спросила Настенька.
— Я вернусь скоро! — улыбнулся Виталий. — Ничего они этим налётом не добьются… промнутся только.
Он взглянул на штаб. Имущество было уже погружено на подводы. Часовой ещё стоял у крыльца. Бонивур крикнул ему:
— Чекерда! Снимай пост. Поручаю тебе штабное имущество в тайгу переправить.
Чекерда сел на подводу, взял вожжи и чмокнул губами: «Н-но, пошёл!» Кони легко тронулись с места и вынесли подводу на тракт. Виталий оглянулся. Из лазарета выносили раненых. Панцырня ступал, крепко сжав губы. Его усадили на подводу, устланную сеном. Рядом положили Олесько. Когда Олесько переносили, он потерял сознание, но потом опомнился и сказал едва слышно:
— Оставили бы меня, товарищи, все равно уж скоро мне…
Лебеда сердито крикнул на него:
— Не хнычь, хлопец… Люди знають, що роблять… А ты мовчи!
Подросток лет шестнадцати хлестнул лошадей. Поскотина была разгорожена. Чуть видная тропа уходила в редколесье, да которым текла речка. Подвода, мягко подскакивая по траве, углубилась в лес, по направлению к броду.
Вслед двинулись вторая и третья подводы. Парни, сидя на передке, нахлёстывали лошадей. На одной подводе были аптечные ящики, казна, документы. Лебеда напоследок обнял здоровой рукой Настеньку, крепко поцеловал и сказал:
— Поихалы с нами, дочка?
Настенька ответила по-украински, как всегда в минуты волнения и в разговорах с матерью:
— Ни, не можу, бо маты в мене хвора! Як вона тут одна останется?
— Ну, тоди ховайсь, дивчинонька, бо белым на очи краще не попадаться. Прощай.
— Прощайте, батько Лебеда.
Подвода тронулась, Лебеда сказал Виталию:
— Торопись, комиссар.
— Я сейчас! — сказал Бонивур и взял Настеньку за руку.
3
Подвода с Лебедой миновала лесок. Листва и хвоя, опавшие на землю, смягчали её ход. Старик посмотрел на своё плечо, на косынку, что придерживала на весу раненую руку, и ухмыльнулся.
— Ось який з мене сват вийшов! И рушник в мене е, як у свата, тильки музыка щось-то не грае… Де ж ти музыкарики?
В этот момент на холме загремели выстрелы. Парень, гнавший подводу, кивнул Лебеде:
— Уж заиграла твоя музыка. По этой, что ли, скучал?
Кони вошли в воду. Речка текла быстро и казалась тут глубокой. Но парень, кинув взгляд на другой берег, взял наискосок разбитого молнией дерева и направил коней против течения. Поперёк реки, не заметная глазу, шла каменная перемычка. Это и был брод. Кони шли, осторожно ставя ноги. Вода журчала, обтекая их и оставляя ребристый следок. Кони фыркали и прядали ушами при звуках выстрелов. Лебеда повернул голову и стал вслушиваться.
— Ты не знаешь, батько Колодяжный ещё не переправлялся через брод?
— Нет, не видал.
Переправа кончилась. Уже виден был на песчаном берегу тёмный следок от первых подвод и на траве блестели капли воды. Лебеда опустил ноги в воду и спрыгнул с телеги. Парень удивился:
— Куда вы, батько Лебеда?
— А до батька Колодяжного. Вин же там один.
— Мне Виталий вас поручил, я за вас отвечаю.
— Ну, ты за себя отвечай, а уж я как-нибудь отвечу сам, — сказал Лебеда и побрёл обратно, держа винтовку над головой.
Парень остановил лошадей. Лебеда обернулся.
— Чего стал? Тебе велено подводу в тайгу отвезти, так и вези, а приказ не нарушай… Гони, я тебе говорю, чего коней в воде держишь? Гони!
Парень вздохнул и хлестнул коней вожжами. Кони сразу взяли пригорок и скрылись в тайге. Лебеда пошёл быстрее. Теперь выстрелы слышались чаще. Лебеда хмурил брови и шёл, все ускоряя шаг.
Миновав переправу, он попробовал взять винтовку больной рукой; косынка не давала ей разогнуться. Стрелять было трудно, но можно. Старик пересёк рощу и стал подыматься по косогору. Перевалив его, он почти бегом пустился к холму, где отстреливался от белых Колодяжный. Лебеда бежал и шептал, словно Колодяжный мог его услышать:
— Держись, куме, держись!.. Держись, куме, держись!.. Ще трошки, куме… Ще малость…
Он бежал задыхаясь. Рука на перевязи ныла все сильнее. Плечо и руку будто солнце нагрело — они стали совсем горячими. А губы старика пересохли. Воздуху не хватало. Голова сильно кружилась. Колени слабели, и ему стоило большого усилия не остановиться. Он уже не бежал, а шёл. Сухой язык во рту лежал, как колода. Лебеда пытался подбодрить себя:
— А ну, старый, наддай!
Лесок кончился. Впереди белели валуны, возле которых копошились люди. Лебеда передохнул, наставил ладонь козырьком и всмотрелся… Силы словно вернулись к нему. Глаза по-прежнему видели все отчётливо. И Лебеда узнал Колодяжного, который отбивался от белых. Он увидел, как ринулся на них Колодяжный, и услышал его медвежий рёв. Он поднял винтовку, но опустил её, когда Колодяжный грянулся о камни. На секунду все задвоилось в глазах у Лебеды. К партизану подбежали белоказаки, тронули его и отошли прочь. «Опоздал!..»
— Ну, добре, кум, що хоч не от их поганой руки помер! — скорее подумал, чем сказал, Лебеда и поднял винтовку. — Хорошей смертью помер… Надо ж тоби й поминки хорошие!..
Он уложил двух возле кума. Потом почудилось Лебеде, что земля под ним колышится, как зыбка. Слух изменил ему. Он не слышал, какая вдруг поднялась трескотня. Он был слишком заметной мишенью на открытом месте. Пуля ударилась в приклад и раздробила его. Лебеда непонимающе посмотрел на сломанную винтовку, но затем выпустил её из рук.
— От, ледащо! — сказал он про себя.
Потом вдруг увидел ярко-голубое небо. Ни облачка не было видно на нем. А над собой Лебеда увидел казачью голову в папахе. На лице казака топорщились усы, глаза пристально глядели на Лебеду. Партизан долго, как ему показалось, думал, откуда взялся казак и что ему надо. Потом он устало закрыл глаза.
4
Когда телега с Лебедой скрылась за околицей, Виталий велел Настеньке спрятаться.
— Зачем? — сказала Настенька.
— Ты слушай меня, спрячься! — повторил Бонивур. — Береги себя, Настенька!
Девушка ступила шаг и оказалась вплотную к нему.
Вся кровь отхлынула у него от лица. Показалось Настеньке, что разлука их будет долгой, и на все запреты она махнула рукой: пусть говорят, что хотят. Она обвила его шею руками, прижалась к нему. Виталий взглянул ей в глаза и прильнул к её губам. Потом Настенька оттолкнула Виталия и строго сказала:
— Беги, любый!
Виталий, словно не в себе, не мог оторвать от неё глаз. Она повторила:
— Беги!
Он улыбнулся:
— Милая… любимая!
И третий раз Настенька сказала:
— Беги!
Тогда Виталий поцеловал её и сказал:
— До свиданья, Настенька… Ты прячься!
— Спрячусь, милый, — проговорила Настенька и побежала домой.
Виталий глядел ей вслед. Голова его горела от того, что произошло. Он сам не верил себе. Но он до сих пор чувствовал прикосновение Настеньки и знал, что это правда, что он вернётся сюда, к ней, и доскажет недосказанное. И вдруг все для него сделалось таким простым, как простым было их объяснение… Что за день был сегодня! Видно, и счастье, как и горе, не приходит в одиночку, — сначала слова Марченко, теперь взор Настеньки, и слова её, и объяснение… Мир вокруг Виталия раздвинулся, став нескончаемо просторным и в то же время вместившись в сердце Виталия, переполненное радостью. Какой щедрой бывает иногда судьба!..
Выстрелы с холма, где находился Колодяжный, отрезвили Виталия.
Он бросился туда, чтобы помочь старику, но сообразил, что Колодяжный, задержав наступающих с южной стороны села и заставив их рассеяться, может выйти прямо к броду, через лесок. Однако, белые могли обойти его с восточной стороны, где доступ был удобнее, будучи скрыт мелколесьем. Надо было шугануть их хорошенько тут! Если они залягут, можно будет задержать их минут на сорок. За это время подводы уйдут далеко, не говоря уже о том, что делегаты смогут достигнуть соседних сел…
— А ну, Тебеньков! Давай со мной! — крикнул он партизану, который, вогнав патрон в патронник и поставив винтовку на боевой взвод, следил за Виталием — что прикажет? — и прислушивался к выстрелам, раздувая ноздри и сжав зубы.
Схватив ручной пулемёт «шош», Виталий кинулся к восточной окраине, перемахнул через плетень двора Басаргина. Тебеньков за ним. Пробежали через огород, выскочили на зады усадьбы Чувалкова и огляделись. Белые потихоньку, переползая по одному, по два, скапливались в кустарнике на косогоре. Спрятавшись за угол крытого чувалковского двора, Виталий полоснул по притаившимся казакам, не ожидавшим удара отсюда, короткой очередью из пулемёта. Казаки бросились врассыпную. Вторая очередь уложила их носом вниз в тёплую землю.
— Машинально! — сказал Тебеньков, вкладывая в это слово восхищение своё точностью прицела и правильностью расчёта Виталия.
Он приложился, нажал спуск и послал пулю в казака, который поднял голову. Казак ткнулся в землю.
— Ага, понюхай, чем пахнет! — сказал Тебеньков.
Казаки ползком, прячась за всеми укрытиями, стали откатываться с косогора вниз, к овражку.
— Дело! — сказал Виталий.
Так пролежали Виталий с Тебеньковым минут десять. Казаки стали отвечать на выстрелы Виталия. Пули посвистывали где-то в проулке или с сочным чмоканьем впивались в бревна отсыревшего угла. Одна прошила фуражку Тебенькова, чуть приподняв её. Парень судорожно схватился за козырёк, сорвал фуражку, посмотрел на свежую круглую дырочку.
— Ничего даёт! — сказал он одобрительно. — Малость бы пониже — и в самый раз!
Виталий встряхнул волосами, закрывавшими ему глаза, и только сейчас сообразил, что на нем нет фуражки. Он оставил её в штабе, на окне, возле которого сидел, выглядывая и ожидая новостей.
Пора было отходить.
От огорода к огороду перебегали они, на каждом рубеже задерживая белых. В отдалении справа в проулке завиднелась школа. Ещё две перебежки, а там лесок, за ним переправа. Виталий передал Тебенькову «шош»:
— На-ка, перебегай дальше! Я сейчас.
— Куда ты? — недоуменно спросил парень. — Я с тобой!
— Сейчас! — ответил Виталий и кинулся по проулку к школе. — А ты давай к броду — и на тот берег! Я выйду ниже.
Схватить фуражку с подоконника штаба и потом обратно — на это нужно было три-четыре минуты. Виталий подбежал к штабу. Но возле крыльца уже стояли чужие кони.
— А, черт! — сквозь зубы сказал Виталий, но не остановился.
Окно было открыто. Фуражка лежала на старом месте. Виталий протянул за ней руку. Из окна выглянул бородатый казак. Он посмотрел на Виталия, пошевелил губами. Но, прежде чем он успел издать хоть один звук, Виталий разрядил свой наган прямо в лицо бородатого, обогнул штаб и, прячась за избами, побежал к выгону.
Отовсюду слышались выстрелы. Они слышались даже со стороны реки. Если выйти туда, как раз угодишь на преследователей! Видимо, белые обложили село…
Бонивур достиг поля, заросшего полынью, и лёг. Надо было обдумать своё положение. Оно было не из завидных.
Двое конных показались невдалеке. Ускользнуть от них было невозможно. Они заметили Виталия. Бонивур присел в полынь, торопливо зарыл наган, вынул из гимнастёрки документы — комсомольский билет и мандат делегата Третьего съезда комсомола, закидал травой. Разодрал подкладку фуражки. Вынул листок папиросной бумаги — это были владивостокские явки, которые Виталий не успел заучить. Первым движением его было положить бумагу в комсомольский билет, но он остановился: слишком многими жизнями рисковал Виталий, оставляя здесь явки. Он бросил взгляд поверх полыни. Конные повернули к нему. Тогда Виталий принялся жевать бумагу. Она набухла и стала жёсткой. Кое-как разжевав, он проглотил бесформенные комки, в которые превратилась бумага, и, сплюнув горькую слюну, поднялся. Демонстративно застёгивая ремень, пошёл прямо по дороге, не скрываясь. Конные догнали его. Посмотрев на их смуглые скуластые лица и жёлтые лампасы, Виталий подумал: «Гураны, забайкальские! Народ хитрый… Этих не проведёшь!» — И, опережая вопросы, спросил, протягивая ладонь:
— Махорочки не дадите, господа казаки? Курить страсть хочется.
— Кто таков? — придержал коня старший казак.
— Соседский, — отвечал Бонивур, глядя на него.
— Чего тут шалаешься?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70