Советское правительство заявило решительный протест против действий американцев. «Бруклин» покинул Золотой Рог. Миссии Стивенса пришлось убраться.
Через три недели после победы Октября посол Америки в Петрограде Френсис запросил государственного секретаря США: «Каково ваше мнение относительно того, чтобы с Россией обращаться так, как с Китаем?» Понятно было, что имел в виду Френсис: в 1900 году, в дни боксёрского восстания в Китае, иностранные державы, под предлогом защиты своих резидентов, ввели свои войска в Китай, залили страну кровью, подавили восстание и навязали великой стране режим полуколонии, которой затем диктовали свою волю. Высказывание Френсиса опиралось на далеко идущие планы Соединённых Штатов Америки.
В декабре 1917 года 3-й краевой съезд Советов провозгласил советскую власть и на Дальнем Востоке. Тогда Америка дала понять странам Антанты и Японии, что она не будет стеснять их в выборе той или иной политической линии по отношению к русской революции. Это означало согласие на интервенцию и на участие в интервенции — без финансовой помощи Соединённых Штатов Америки Япония не могла бы отважиться на эту авантюру. Америка предоставила эту помощь.
Краеугольным камнем тихоокеанской политики Америки становилась «большая война» между Японией и Советами с целью ослабления обоих государств и последующего захвата экономики обеих стран под видом помощи…
10
Опять у Лиды собрались товарищи.
В эти дни все были встревожены и понимали, что на Советскую Россию надвигается какая-то небывалая опасность, всей величины которой не могли они и представлять.
— Опять будем демонстрировать? — спросила Анна.
— Не знаю! — ответила Лида. — На этот раз, кажется, дело очень серьёзно!
Виталию через стенку было слышно все, когда в комнате Лиды говорили полным голосом. Он стал прислушиваться.
Ждали Петра. Пётр опаздывал. Анна тревожилась: не случилось ли что-нибудь с ним?
— Ну что с ним может случиться? — спрашивала Анну какая-то девушка, голос которой был не знаком Виталию.
— Сама не знаю, что может случиться, а просто места себе не нахожу! — отвечала Анна.
Ей отозвалась Лида, что-то негромко сказав. Анна проговорила:
— Завидую я тебе, Лида: ты умеешь себя в руках держать, а я вот не умею! Что прикажешь делать?
В комнате послышались радостные возгласы — Пётр пришёл. Он стал ходить по комнате широкими, тяжёлыми шагами.
— Интервенция началась! — сказал он глухо. — Теперь не дипломатия, а оружие будет решать наши судьбы. Много крови прольётся, многие матери своих детей не досчитаются… — Он немного помолчал. Потом сказал: — А наши судьбы, товарищи, определяются. Сегодня из Москвы доставили телеграмму…
— Ой! Из Москвы? Правда? — воскликнула Анна.
— Из Москвы, — повторил Пётр значительно, — хотя до неё и десять тысяч вёрст.
— От кого телеграмма? — спросила Лида.
— От Владимира Ильича Ленина!
В комнате сразу стало тихо.
Замер и Виталий «Телеграмма от Ленина», — повторил он мысленно, всем своим существом ощутив, что вокруг него совершаются удивительные события. Имя это вдруг ясным светом осветило Виталию то, на что не ответила ему однажды Лида, кто такие её товарищи?
— В Иркутск передана по прямому проводу, а дальше всевозможными способами, — продолжал Пётр. — Областком постановил ознакомить с этой телеграммой всех большевиков… Вот как оценивает Владимир Ильич Ленин наше положение, товарищи: «Мы считаем положение весьма серьёзным и самым категорическим образом предупреждаем товарищей. Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать. Это неизбежно. Им помогут, вероятно, все без изъятия союзники. Поэтому надо начинать готовиться без малейшего промедления и готовиться серьёзно, готовиться изо всех сил». — Пётр сделал паузу. — Как готовиться, что делать надо — об этом тоже говорится в телеграмме товарища Ленина. Ни один большевик не останется в стороне от нашего общего дела. Главное состоит в том, чтобы понять всю глубину опасности, понять, что высадка японцев — только начало; они ни перед чем не остановятся. Кроме того, теперь из всех щелей полезут недобитые буржуи…
— Да, уж это несомненно, — сказала Лида. — Мне булочник мой говорил перед самой блокадой, что теперь все «устроится». Он-то не знает, кто я, — думал, мы с ним одного поля ягода.
— Значит, война? — спросила Анна.
— Надо быть готовыми, — сказал Пётр, — и к войне, и к разным случайностям, и к тому, что каждому из нас, может быть, придётся заниматься тем, чего мы до сих пор не делали… Это будет необычная война. Фронты этой войны будут проходить всюду, даже там, где есть только один большевик, и везде, где есть трудящиеся. Русские рабочие не помирятся с интервентами и интервенцией.
Пётр все шагал и шагал по комнате, пока Анна не взмолилась:
— Петро! Да сядь ты, ради бога! У меня голова закружилась, на тебя глядя!
То, о чем говорили товарищи Лиды, пробудило в душе Виталия какие-то особенные чувства и мысли. В этот вечер впервые по-настоящему Виталий узнал свою сестру Лиду. Он узнал, что она партийный человек, что большевики готовились к борьбе с интервентами. Большевики хотят защищать свою родину и свободу, вырванную народом у царя и капиталистов, большевики не склонят голову перед врагами. У Виталия пробудилась гордость за свою сестру и её товарищей.
…Он хорошо помнил тот радостный и тревожный день, когда стало известно о свержении царя. Глубочайший смысл совершавшихся событий не мог полностью дойти до него, ещё подростка. Но когда гимназисты-старшеклассники с криками выволокли на улицу огромный, в тяжёлой раме, портрет Николая и сожгли его, а пепел развеяли по ветру, Виталию, как и товарищам его, стало ясно, что случилось что-то необыкновенное. До сих пор этот большой портрет висел в рекреационном зале. По утрам гимназисты молились в этом зале, прося у бога успехов в учении, молились о здоровье наставников своих, о здоровье этого человека с невыразительным лицом и рыжими усами, которого называли царём.
И вот вместо Николая Второго на стене только большой тёмный квадрат. В тот день занятия прекратились. Ученики хлынули на улицы и увидели — улицы полны людей, возбуждённых, радостных, с красными бантиками в петлицах… С утра до вечера в этот день Виталий вместе со своими однокашниками ходил по городу. Он видел, как с фронтонов правительственных учреждений летели на мостовую вывески с золотыми орлами, видел, как под конвоем каких-то штатских провели начальника жандармского управления Владивостока. Он слышал в этот день много речей — митинги были на каждом углу. Он слышал впервые, как многотысячная толпа пела «Варшавянку» на Вокзальной площади, ту самую «Варшавянку», о которой недавно и говорить-то нельзя было вслух… Видел он и богатея хлеботорговца Игнатия Семёновича Плетнёва, который вышел на улицу с красным бантом на груди. Виталий удивился этому, а ему сказал кто-то в радостном упоении: «Теперь свобода для всех!..» Он видел в этот день многое, и казалось, жизнь навсегда изменилась и теперь всем станет очень хорошо…
Потом наступили будни. Опять появились трехцветные флаги. Вместо одних полицейских появились другие. По-прежнему Ромка Плетнёв ходил, задрав нос, а отец его ездил в огромном чёрном «Паккарде», правда, уже без красной розетки на груди. Опять трепались на ветру плакаты, призывавшие к войне до победного конца… И по-прежнему мать Лиды и Виталия рассчитывала каждую копейку, собираясь на базар, и сокрушённо качала головой, в который раз берясь за починку одежды Виталия… Лида сказала как-то матери, что революцию «недоделали»…
Трудно в тринадцать лет понимать сложные дела взрослых…
Несколько месяцев прошло с того памятного дня. У Лиды стали собираться незнакомые люди. О чем говорили они, трудно было понять. Только мать иногда с упрёком говорила: «Ой, Лидка, Лидка, не сносить тебе головы!.. Ну, мужчины вяжутся в это дело, а тебе то что до них! Выходила бы замуж, что ли!..»
Однажды поздним вечером в окно постучали. Лида быстро собралась и ушла, ничего не сказав матери… Она не возвращалась три дня, и мать просто извелась, ожидая её, то кидаясь к двери, то выглядывая в окна. Где было искать Лиду? В городе шла перестрелка. Пролетали машины, набитые вооружёнными людьми. Виталий понял, что кто-то (а кто именно — он не знал) «доделывает» революцию. Вернулась Лида, уставшая до изнеможения, но весёлая, как никогда. Она обняла мать и сказала: «Мамочка! Наша теперь власть! Наша!» Она прилегла на кровать и тотчас же уснула как убитая, едва успев вынуть из кармана форменной куртки револьвер и сунуть его под подушку. Она уже не слышала, как мать со страхом закричала: «Господи, твоя воля! Лидка! Унеси это куда-нибудь сейчас же! Ведь оно выстрелит!»
И опять полыхали над городом красные флаги…
Лида ходила, точно на крыльях летала. У неё оказалось много дел. Она говорила матери о том, что нынче хозяева в стране — простые люди, такие, как она, как те товарищи из Военного порта и с Эгершельда, которые теперь, уже не таясь, приходили к ней. «Ну уж ты, хозяйка!» — с усмешкой обращалась к Лиде мать, но уже не называла её Лидкой…
И вот теперь опять мрачные тучи заволокли ясное небо простых людей. Опасность надвинулась на них…
Виталий лежал, прижавшись ухом к стене, ощущая, что все лицо его пылает, а сердце колотится в груди…
«Почему я не могу быть вместе с Лидой и её товарищами?» — возникла вдруг у него мысль.
Разговор в соседней комнате замолк. Виталий услышал, как хлопнула входная дверь, выпуская гостей Лиды.
Лида заперла за товарищами наружную дверь и вернулась в комнату. Виталий зашёл к сестре. Она была возбуждена, глаза её блестели, и нервный румянец покрывал её щеки.
— Ты что, Виталий? Что ты не спишь? — спросила она, глядя на брата ещё не остывшими глазами.
Виталий замялся, но потом, овладев собою, взглянул сестре прямо в глаза.
— Я слышал все, что вы тут говорили, — сказал он.
Лида нахмурилась.
— Плохо получилось, Виталий. У меня не свои секреты!
— Я знаю, Лида. Я потому и пришёл к тебе. — Он перевёл дыхание. — Возьмите и меня, Лида! Я буду делать все, что нужно, что вы велите. Я тоже хочу бороться… — он, запинаясь, выговорил такое ещё незнакомое слово: — с ин-тёр-вентами!..
Лида посадила его рядом с собой, обняв за плечи. Она слышала, как колотится его сердце, как прерывисто дышит он.
— Как же вы будете бороться, Лида? У них флот, армия, пушки, аэропланы, их много!
Лида посмотрела на брата, и его лицо показалось ей другим: что-то новое, глубокое появилось в глазах Виталия, вопросительно смотревшего на сестру.
— А у нас — партия, Виталя! — тихо сказала Лида. — А если есть партия, есть Ленин и весь народ за нас — значит, будет и армия, и флот, и пушки, и все, что надо для борьбы…
— Вот и возьмите меня! — так же тихо проговорил Виталий.
— Тебе четырнадцать, братка. Мальчиков в партию не принимают.
— И никуда не принимают? — опечаленно спросил Виталий. Он выжидательно смотрел на сестру заблестевшими глазами.
Лида задумалась.
— Знаешь что, братка, — ответила она наконец, — я тебе сейчас ничего определённого сказать не могу. Но если потребуется нам смышлёный, сообразительный паренёк, я скажу о тебе товарищам. Идёт?
— Ты не забудешь?
— Нет, Витя.
— Смотри не обмани, Лида! Дай слово.
— Даю слово, братка! А сейчас иди спать. Живо!
Лёгким движением она подтолкнула Виталия к двери. Он отправился в свою комнату, лёг, но долго не мог заснуть. Что-то неясное, но светлое и бесконечно радостное затеплилось в его душе. Это ничего, что ему четырнадцать, если понадобится смышлёный, сообразительный паренёк, о нем вспомнят.
Если понадобится…
О нем вспомнят!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО
Глава первая
РУССКИЙ ОСТРОВ
1
Серебристая дымка, предвестник жаркого дня, окутала город. Неясные очертания Орлиного Гнёзда, словно плывшего по воздуху, чуть заметно проступали сквозь дымку.
Лето не балует Владивосток хорошей погодой. Она изменчива: то палящий жар плавит асфальт на улицах города, то неожиданно низвергнувшийся тропический ливень гонит по ним бурные потоки воды. Океан, простёршийся на север, восток и юг, капризен. На великом его пространстве бушуют штормы. Массы воздуха, холодные — с Северного Ледовитого океана и тёплые — с экватора, носятся над ним, сталкиваются, и прихотливость их движений диктует изменения погоды. Но если с рассвета серебристая дымка лёгким покрывалом оденет Русский Остров, что неусыпным стражем лёг у самого входа в бухту Золотой Рог, сделав его неожиданно далёким и таинственным, — это верная примета: быть ясному, жаркому дню.
Ранним июньским утром 1922 года с катера на причал 36-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, когда-то стоявшего здесь и оставившего свой номер как название местности, сошёл пассажир, судя по одежде — мастеровой: в потёртой, с масляными пятнами куртке, в старенькой кепочке с заломленным козырьком, в вышитой украинской рубахе и чёрных брюках, заправленных в сапоги. На вид ему было лет восемнадцать. Чёрные волосы его чубом выбились из-под козырька, повиснув над живыми чёрными глазами со смелым, внимательным взглядом; смуглые щеки были покрыты лёгким румянцем, говорящим о здоровье; об этом же свидетельствовала вся его ладная невысокая, сухощавая, но крепкая фигура.
Сойдя с причала, паренёк оглядел бухту, окаймлённую холмистым кольцом Русского Острова. При этом он очень внимательно осмотрел и двух часовых, стоявших неподалёку от причала. Это были казаки. Какая-то тень прошла по лицу паренька, но он тотчас же принял беззаботный вид. Его не касалось, кто эти часовые и почему они сменили пехотинцев, нёсших обычно караул у дороги, которая вела к казармам Хабаровского кадетского корпуса, занимавшего место 36-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.
Паренёк побрёл по берегу, легко ступая по камешкам, обкатанным тихим прибоем. Зеркальная гладь бухты, на которой уже утихли ребристые волны, поднятые катером, привлекла внимание паренька. Он нагнулся, выбрал камень. Примерился и, сильно размахнувшись, кинул так, что камень, едва касаясь воды плоской стороной, летел подпрыгивая, у самой поверхности оставляя волнистый следок. Пятнадцать раз коснулся он поверхности, прежде чем, на излёте, скрылся в воде. Паренёк был мастер «печь блины», как и доселе называют это занятие ребята.
Казаки окликнули его. Паренёк обернулся.
— К кому приехал? — спросил старшой — высокий пожилой казак с благообразной седой бородой и четырьмя георгиевскими крестами на широкой груди.
— К брату!
Второй казак протянул руку.
— Покажь документы!
— Это можно! — сказал юноша и, порывшись в кармане куртки, извлёк несколько бумажек и передал их казаку.
Казак внимательно поглядел на юношу. Тот твёрдо и спокойно встретил его взгляд. Казак вернул документы.
— Мастерских Военного порта клепальщик! — сказал он старшому. — В порядке. Увольнительная. Пачпорт…
— А ты чего не больно торопишься к брату-то? — спросил старшой. — Здесь сегодня не толкись!..
Приезжий сделал гримасу:
— Работаешь, работаешь от темна до темна. И в воскресенье отдыху нет. Одно слово что воскресенье: к брату приедешь, а он помогать заставит… Каптёр он Хабаровского имени графа Муравьёва-Амурского кадетского корпуса.
— А-а! — протянул старшой. — Ну иди, иди, не задерживайся. А то скоро смена.
Паренёк не заставил себя упрашивать. Однако он метнул ещё один камень, который, так и зажав в руке, держал во время опроса. Он бросил его неудачно: сильно отскочив от воды на первом же «блине», Камень перевернулся в воздухе и пошёл в воду ребром с коротким бульканьем, почти не оставив следа.
— Ключ! — сказал молодой казак.
— Ну, раз на раз не приходится! — отозвался юноша и пошёл по тропинке, углублявшейся в редколесье, за которым краснели казармы.
Молодой казак проводил взглядом удалявшуюся фигуру паренька и, когда тот скрылся из виду, сказал, продолжая начатый разговор:
— Караулим, ловим… А кого, паря, поймаем? Рази всех переловишь?
Старик сдвинул брови, но ничего не ответил. Часовые медленно, следя за тем, как алым пламенем разгорается заря, пошли на старое место, откуда им был виден весь берег…
— Рази всех переимаешь? — повторил со вздохом казак.
Старшой покосился на него из-под насупленных бровей, но опять смолчал и усиленно задымил махоркой. Молодой, не глядя на него, продолжал:
— Я, дядя Лозовой, думаю-думаю, а не могу придумать: отчего красные на нас прут? Я под Волочаевкой был в феврале. Говорили нам, что им ни за что её взять невозможно. Приезжали японцы, хвалили, как все устроено… А как поднаперли большевики… и не знай, что куды полетело! Третий Приамурский партизанский через полотно ударил, а которые перед нами стояли, то прямо на рожон, через проволоку… шинеля побросали на неё да как по мосту и пошли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Через три недели после победы Октября посол Америки в Петрограде Френсис запросил государственного секретаря США: «Каково ваше мнение относительно того, чтобы с Россией обращаться так, как с Китаем?» Понятно было, что имел в виду Френсис: в 1900 году, в дни боксёрского восстания в Китае, иностранные державы, под предлогом защиты своих резидентов, ввели свои войска в Китай, залили страну кровью, подавили восстание и навязали великой стране режим полуколонии, которой затем диктовали свою волю. Высказывание Френсиса опиралось на далеко идущие планы Соединённых Штатов Америки.
В декабре 1917 года 3-й краевой съезд Советов провозгласил советскую власть и на Дальнем Востоке. Тогда Америка дала понять странам Антанты и Японии, что она не будет стеснять их в выборе той или иной политической линии по отношению к русской революции. Это означало согласие на интервенцию и на участие в интервенции — без финансовой помощи Соединённых Штатов Америки Япония не могла бы отважиться на эту авантюру. Америка предоставила эту помощь.
Краеугольным камнем тихоокеанской политики Америки становилась «большая война» между Японией и Советами с целью ослабления обоих государств и последующего захвата экономики обеих стран под видом помощи…
10
Опять у Лиды собрались товарищи.
В эти дни все были встревожены и понимали, что на Советскую Россию надвигается какая-то небывалая опасность, всей величины которой не могли они и представлять.
— Опять будем демонстрировать? — спросила Анна.
— Не знаю! — ответила Лида. — На этот раз, кажется, дело очень серьёзно!
Виталию через стенку было слышно все, когда в комнате Лиды говорили полным голосом. Он стал прислушиваться.
Ждали Петра. Пётр опаздывал. Анна тревожилась: не случилось ли что-нибудь с ним?
— Ну что с ним может случиться? — спрашивала Анну какая-то девушка, голос которой был не знаком Виталию.
— Сама не знаю, что может случиться, а просто места себе не нахожу! — отвечала Анна.
Ей отозвалась Лида, что-то негромко сказав. Анна проговорила:
— Завидую я тебе, Лида: ты умеешь себя в руках держать, а я вот не умею! Что прикажешь делать?
В комнате послышались радостные возгласы — Пётр пришёл. Он стал ходить по комнате широкими, тяжёлыми шагами.
— Интервенция началась! — сказал он глухо. — Теперь не дипломатия, а оружие будет решать наши судьбы. Много крови прольётся, многие матери своих детей не досчитаются… — Он немного помолчал. Потом сказал: — А наши судьбы, товарищи, определяются. Сегодня из Москвы доставили телеграмму…
— Ой! Из Москвы? Правда? — воскликнула Анна.
— Из Москвы, — повторил Пётр значительно, — хотя до неё и десять тысяч вёрст.
— От кого телеграмма? — спросила Лида.
— От Владимира Ильича Ленина!
В комнате сразу стало тихо.
Замер и Виталий «Телеграмма от Ленина», — повторил он мысленно, всем своим существом ощутив, что вокруг него совершаются удивительные события. Имя это вдруг ясным светом осветило Виталию то, на что не ответила ему однажды Лида, кто такие её товарищи?
— В Иркутск передана по прямому проводу, а дальше всевозможными способами, — продолжал Пётр. — Областком постановил ознакомить с этой телеграммой всех большевиков… Вот как оценивает Владимир Ильич Ленин наше положение, товарищи: «Мы считаем положение весьма серьёзным и самым категорическим образом предупреждаем товарищей. Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать. Это неизбежно. Им помогут, вероятно, все без изъятия союзники. Поэтому надо начинать готовиться без малейшего промедления и готовиться серьёзно, готовиться изо всех сил». — Пётр сделал паузу. — Как готовиться, что делать надо — об этом тоже говорится в телеграмме товарища Ленина. Ни один большевик не останется в стороне от нашего общего дела. Главное состоит в том, чтобы понять всю глубину опасности, понять, что высадка японцев — только начало; они ни перед чем не остановятся. Кроме того, теперь из всех щелей полезут недобитые буржуи…
— Да, уж это несомненно, — сказала Лида. — Мне булочник мой говорил перед самой блокадой, что теперь все «устроится». Он-то не знает, кто я, — думал, мы с ним одного поля ягода.
— Значит, война? — спросила Анна.
— Надо быть готовыми, — сказал Пётр, — и к войне, и к разным случайностям, и к тому, что каждому из нас, может быть, придётся заниматься тем, чего мы до сих пор не делали… Это будет необычная война. Фронты этой войны будут проходить всюду, даже там, где есть только один большевик, и везде, где есть трудящиеся. Русские рабочие не помирятся с интервентами и интервенцией.
Пётр все шагал и шагал по комнате, пока Анна не взмолилась:
— Петро! Да сядь ты, ради бога! У меня голова закружилась, на тебя глядя!
То, о чем говорили товарищи Лиды, пробудило в душе Виталия какие-то особенные чувства и мысли. В этот вечер впервые по-настоящему Виталий узнал свою сестру Лиду. Он узнал, что она партийный человек, что большевики готовились к борьбе с интервентами. Большевики хотят защищать свою родину и свободу, вырванную народом у царя и капиталистов, большевики не склонят голову перед врагами. У Виталия пробудилась гордость за свою сестру и её товарищей.
…Он хорошо помнил тот радостный и тревожный день, когда стало известно о свержении царя. Глубочайший смысл совершавшихся событий не мог полностью дойти до него, ещё подростка. Но когда гимназисты-старшеклассники с криками выволокли на улицу огромный, в тяжёлой раме, портрет Николая и сожгли его, а пепел развеяли по ветру, Виталию, как и товарищам его, стало ясно, что случилось что-то необыкновенное. До сих пор этот большой портрет висел в рекреационном зале. По утрам гимназисты молились в этом зале, прося у бога успехов в учении, молились о здоровье наставников своих, о здоровье этого человека с невыразительным лицом и рыжими усами, которого называли царём.
И вот вместо Николая Второго на стене только большой тёмный квадрат. В тот день занятия прекратились. Ученики хлынули на улицы и увидели — улицы полны людей, возбуждённых, радостных, с красными бантиками в петлицах… С утра до вечера в этот день Виталий вместе со своими однокашниками ходил по городу. Он видел, как с фронтонов правительственных учреждений летели на мостовую вывески с золотыми орлами, видел, как под конвоем каких-то штатских провели начальника жандармского управления Владивостока. Он слышал в этот день много речей — митинги были на каждом углу. Он слышал впервые, как многотысячная толпа пела «Варшавянку» на Вокзальной площади, ту самую «Варшавянку», о которой недавно и говорить-то нельзя было вслух… Видел он и богатея хлеботорговца Игнатия Семёновича Плетнёва, который вышел на улицу с красным бантом на груди. Виталий удивился этому, а ему сказал кто-то в радостном упоении: «Теперь свобода для всех!..» Он видел в этот день многое, и казалось, жизнь навсегда изменилась и теперь всем станет очень хорошо…
Потом наступили будни. Опять появились трехцветные флаги. Вместо одних полицейских появились другие. По-прежнему Ромка Плетнёв ходил, задрав нос, а отец его ездил в огромном чёрном «Паккарде», правда, уже без красной розетки на груди. Опять трепались на ветру плакаты, призывавшие к войне до победного конца… И по-прежнему мать Лиды и Виталия рассчитывала каждую копейку, собираясь на базар, и сокрушённо качала головой, в который раз берясь за починку одежды Виталия… Лида сказала как-то матери, что революцию «недоделали»…
Трудно в тринадцать лет понимать сложные дела взрослых…
Несколько месяцев прошло с того памятного дня. У Лиды стали собираться незнакомые люди. О чем говорили они, трудно было понять. Только мать иногда с упрёком говорила: «Ой, Лидка, Лидка, не сносить тебе головы!.. Ну, мужчины вяжутся в это дело, а тебе то что до них! Выходила бы замуж, что ли!..»
Однажды поздним вечером в окно постучали. Лида быстро собралась и ушла, ничего не сказав матери… Она не возвращалась три дня, и мать просто извелась, ожидая её, то кидаясь к двери, то выглядывая в окна. Где было искать Лиду? В городе шла перестрелка. Пролетали машины, набитые вооружёнными людьми. Виталий понял, что кто-то (а кто именно — он не знал) «доделывает» революцию. Вернулась Лида, уставшая до изнеможения, но весёлая, как никогда. Она обняла мать и сказала: «Мамочка! Наша теперь власть! Наша!» Она прилегла на кровать и тотчас же уснула как убитая, едва успев вынуть из кармана форменной куртки револьвер и сунуть его под подушку. Она уже не слышала, как мать со страхом закричала: «Господи, твоя воля! Лидка! Унеси это куда-нибудь сейчас же! Ведь оно выстрелит!»
И опять полыхали над городом красные флаги…
Лида ходила, точно на крыльях летала. У неё оказалось много дел. Она говорила матери о том, что нынче хозяева в стране — простые люди, такие, как она, как те товарищи из Военного порта и с Эгершельда, которые теперь, уже не таясь, приходили к ней. «Ну уж ты, хозяйка!» — с усмешкой обращалась к Лиде мать, но уже не называла её Лидкой…
И вот теперь опять мрачные тучи заволокли ясное небо простых людей. Опасность надвинулась на них…
Виталий лежал, прижавшись ухом к стене, ощущая, что все лицо его пылает, а сердце колотится в груди…
«Почему я не могу быть вместе с Лидой и её товарищами?» — возникла вдруг у него мысль.
Разговор в соседней комнате замолк. Виталий услышал, как хлопнула входная дверь, выпуская гостей Лиды.
Лида заперла за товарищами наружную дверь и вернулась в комнату. Виталий зашёл к сестре. Она была возбуждена, глаза её блестели, и нервный румянец покрывал её щеки.
— Ты что, Виталий? Что ты не спишь? — спросила она, глядя на брата ещё не остывшими глазами.
Виталий замялся, но потом, овладев собою, взглянул сестре прямо в глаза.
— Я слышал все, что вы тут говорили, — сказал он.
Лида нахмурилась.
— Плохо получилось, Виталий. У меня не свои секреты!
— Я знаю, Лида. Я потому и пришёл к тебе. — Он перевёл дыхание. — Возьмите и меня, Лида! Я буду делать все, что нужно, что вы велите. Я тоже хочу бороться… — он, запинаясь, выговорил такое ещё незнакомое слово: — с ин-тёр-вентами!..
Лида посадила его рядом с собой, обняв за плечи. Она слышала, как колотится его сердце, как прерывисто дышит он.
— Как же вы будете бороться, Лида? У них флот, армия, пушки, аэропланы, их много!
Лида посмотрела на брата, и его лицо показалось ей другим: что-то новое, глубокое появилось в глазах Виталия, вопросительно смотревшего на сестру.
— А у нас — партия, Виталя! — тихо сказала Лида. — А если есть партия, есть Ленин и весь народ за нас — значит, будет и армия, и флот, и пушки, и все, что надо для борьбы…
— Вот и возьмите меня! — так же тихо проговорил Виталий.
— Тебе четырнадцать, братка. Мальчиков в партию не принимают.
— И никуда не принимают? — опечаленно спросил Виталий. Он выжидательно смотрел на сестру заблестевшими глазами.
Лида задумалась.
— Знаешь что, братка, — ответила она наконец, — я тебе сейчас ничего определённого сказать не могу. Но если потребуется нам смышлёный, сообразительный паренёк, я скажу о тебе товарищам. Идёт?
— Ты не забудешь?
— Нет, Витя.
— Смотри не обмани, Лида! Дай слово.
— Даю слово, братка! А сейчас иди спать. Живо!
Лёгким движением она подтолкнула Виталия к двери. Он отправился в свою комнату, лёг, но долго не мог заснуть. Что-то неясное, но светлое и бесконечно радостное затеплилось в его душе. Это ничего, что ему четырнадцать, если понадобится смышлёный, сообразительный паренёк, о нем вспомнят.
Если понадобится…
О нем вспомнят!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО
Глава первая
РУССКИЙ ОСТРОВ
1
Серебристая дымка, предвестник жаркого дня, окутала город. Неясные очертания Орлиного Гнёзда, словно плывшего по воздуху, чуть заметно проступали сквозь дымку.
Лето не балует Владивосток хорошей погодой. Она изменчива: то палящий жар плавит асфальт на улицах города, то неожиданно низвергнувшийся тропический ливень гонит по ним бурные потоки воды. Океан, простёршийся на север, восток и юг, капризен. На великом его пространстве бушуют штормы. Массы воздуха, холодные — с Северного Ледовитого океана и тёплые — с экватора, носятся над ним, сталкиваются, и прихотливость их движений диктует изменения погоды. Но если с рассвета серебристая дымка лёгким покрывалом оденет Русский Остров, что неусыпным стражем лёг у самого входа в бухту Золотой Рог, сделав его неожиданно далёким и таинственным, — это верная примета: быть ясному, жаркому дню.
Ранним июньским утром 1922 года с катера на причал 36-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, когда-то стоявшего здесь и оставившего свой номер как название местности, сошёл пассажир, судя по одежде — мастеровой: в потёртой, с масляными пятнами куртке, в старенькой кепочке с заломленным козырьком, в вышитой украинской рубахе и чёрных брюках, заправленных в сапоги. На вид ему было лет восемнадцать. Чёрные волосы его чубом выбились из-под козырька, повиснув над живыми чёрными глазами со смелым, внимательным взглядом; смуглые щеки были покрыты лёгким румянцем, говорящим о здоровье; об этом же свидетельствовала вся его ладная невысокая, сухощавая, но крепкая фигура.
Сойдя с причала, паренёк оглядел бухту, окаймлённую холмистым кольцом Русского Острова. При этом он очень внимательно осмотрел и двух часовых, стоявших неподалёку от причала. Это были казаки. Какая-то тень прошла по лицу паренька, но он тотчас же принял беззаботный вид. Его не касалось, кто эти часовые и почему они сменили пехотинцев, нёсших обычно караул у дороги, которая вела к казармам Хабаровского кадетского корпуса, занимавшего место 36-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.
Паренёк побрёл по берегу, легко ступая по камешкам, обкатанным тихим прибоем. Зеркальная гладь бухты, на которой уже утихли ребристые волны, поднятые катером, привлекла внимание паренька. Он нагнулся, выбрал камень. Примерился и, сильно размахнувшись, кинул так, что камень, едва касаясь воды плоской стороной, летел подпрыгивая, у самой поверхности оставляя волнистый следок. Пятнадцать раз коснулся он поверхности, прежде чем, на излёте, скрылся в воде. Паренёк был мастер «печь блины», как и доселе называют это занятие ребята.
Казаки окликнули его. Паренёк обернулся.
— К кому приехал? — спросил старшой — высокий пожилой казак с благообразной седой бородой и четырьмя георгиевскими крестами на широкой груди.
— К брату!
Второй казак протянул руку.
— Покажь документы!
— Это можно! — сказал юноша и, порывшись в кармане куртки, извлёк несколько бумажек и передал их казаку.
Казак внимательно поглядел на юношу. Тот твёрдо и спокойно встретил его взгляд. Казак вернул документы.
— Мастерских Военного порта клепальщик! — сказал он старшому. — В порядке. Увольнительная. Пачпорт…
— А ты чего не больно торопишься к брату-то? — спросил старшой. — Здесь сегодня не толкись!..
Приезжий сделал гримасу:
— Работаешь, работаешь от темна до темна. И в воскресенье отдыху нет. Одно слово что воскресенье: к брату приедешь, а он помогать заставит… Каптёр он Хабаровского имени графа Муравьёва-Амурского кадетского корпуса.
— А-а! — протянул старшой. — Ну иди, иди, не задерживайся. А то скоро смена.
Паренёк не заставил себя упрашивать. Однако он метнул ещё один камень, который, так и зажав в руке, держал во время опроса. Он бросил его неудачно: сильно отскочив от воды на первом же «блине», Камень перевернулся в воздухе и пошёл в воду ребром с коротким бульканьем, почти не оставив следа.
— Ключ! — сказал молодой казак.
— Ну, раз на раз не приходится! — отозвался юноша и пошёл по тропинке, углублявшейся в редколесье, за которым краснели казармы.
Молодой казак проводил взглядом удалявшуюся фигуру паренька и, когда тот скрылся из виду, сказал, продолжая начатый разговор:
— Караулим, ловим… А кого, паря, поймаем? Рази всех переловишь?
Старик сдвинул брови, но ничего не ответил. Часовые медленно, следя за тем, как алым пламенем разгорается заря, пошли на старое место, откуда им был виден весь берег…
— Рази всех переимаешь? — повторил со вздохом казак.
Старшой покосился на него из-под насупленных бровей, но опять смолчал и усиленно задымил махоркой. Молодой, не глядя на него, продолжал:
— Я, дядя Лозовой, думаю-думаю, а не могу придумать: отчего красные на нас прут? Я под Волочаевкой был в феврале. Говорили нам, что им ни за что её взять невозможно. Приезжали японцы, хвалили, как все устроено… А как поднаперли большевики… и не знай, что куды полетело! Третий Приамурский партизанский через полотно ударил, а которые перед нами стояли, то прямо на рожон, через проволоку… шинеля побросали на неё да как по мосту и пошли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70