— Гражданин, у вас сегодняшняя газета?
— Сегодняшняя, — ответил рабочий. — Да никаких новостей нету, меня от неё в сон клонит. Не хочешь ли почитать?
— Времени нету! — сказала Машенька. — А что это за газета?
— Японский брехунец! — сказал неожиданно рабочий.
Машенька насторожилась: по смыслу ответ подходил к условному, но он должен был звучать по-другому. Машенька отодвинулась от рабочего, готовая подняться и уйти, но рабочий, чуть заметно усмехнувшись, добавил:
— Испугалась, дочка? Не бойсь, не ошиблась. Держи-ка газетку да давай скорее, что принесла!
— Я не знаю, о чем вы говорите! — пролепетала Машенька, поднимаясь.
Рабочий легонько удержал её:
— Да сядь ты, пичуга! Насчёт брехунца я сказал потому, что никого вокруг нету, а то бы и ответил тебе как положено!
— А как? — спросила Машенька, пристально глядя на рабочего.
— Ну, японская — и все! — сказал рабочий, подавая ей газету.
В сад вошли два патрульных американских матроса, с кольтами у колена, в круглых белых шапочках, надвинутых на глаза, с развевающимися шёлковыми галстуками на шее, долговязые, белобрысые. Они шли, толкая друг друга и переговариваясь о чем-то, довольные хорошим днём и выпивкой, которая связывала им язык, но развязывала желания и руки. Они, ступив на зеленую травку, вспомнили, видно, детство и, гогоча, принялись гоняться друг за другом.
Машенька взяла газету, стала её рассматривать. Сунула в середину письмо, которое пересылал Алёша комсомольцам Военного порта, и возвратила газету владельцу. Тот сложил её, положил в карман, неприметно усмехнулся Машеньке на прощание, поднялся и медленно вышел.
Машеньке не хотелось уходить из сада. Сердце у неё трепетало. Она хорошо выполнила поручение, и сознание этого радовало. Самая младшая из всей пятёрки Тани, к тому же маленького роста, она боялась, что к ней относятся несерьёзно. Она приуныла после отъезда Виталия, который ко всем девушкам относился одинаково, и боялась оказаться не у дел, так как Алёша никогда не брал её в расчёт. А тут он сам вручил ей пакет и сказал: «Ну, маленькая рыбка, хочешь в большом море плавать?» Ещё бы Машенька не хотела!.. Когда она разносила листовки, она разбрасывала их, как сеятель зерно, не зная, которое из них прорастёт. А тут — совсем другое дело: она видела живых людей, которые были объединены с ней общим делом и были родными, хотя она не знала их раньше, как не знала и этого рабочего с газетой, с которым только что рассталась. А сколько их, таких, как он!..
Теперь Машенька уже не завидовала Тане и Соне. Новые силы чувствовала она теперь в себе…
Машенька поднялась и направилась к воротам. Когда она подходила к скамейке, на которую, угомонившись, сели американцы, один из матросов вытянул свои длинные ноги. Дорожка была загорожена. Машенька остановилась.
— Посторонитесь, пожалуйста. Мне надо пройти!
Матрос, коверкая русские слова, обратился к Машеньке:
— Мы не понимайт по-русски, а? Куда вы идёт, литтль мисс? Не надо торопиться. Надо посидеть с нами, а? Немного разговаривать!
Машенька, покосившись на осоловелые глаза матросов, резко повернулась, чтобы обойти скамью. Тогда матрос схватил её за талию и усадил рядом с собой. На Машеньку повеяло винным перегаром.
— Сит даун, плиз, май бэби! Сидите…
Парни были здоровенные. Точно клещами, вцепился в неё американец, прижимая к скамейке. Машенька сказала тихо:
— Уберите руки. Я буду сидеть!
Матрос загоготал. Огромной своей ручищей он погладил Машеньку по голове, точно ребёнка.
— Молодец, девотшка! Ю ар гууд гёрл…
В ту же секунду Машенька рванулась со скамьи и побежала к выходу. Матросы кинулись вдогонку. Едва она сделала несколько шагов по улице, они настигли девушку. Сопя, один обнял её. Второй хохотал, что-то вскрикивая.
Возмущённая и испуганная, Машенька вырывалась из рук американца, но это было не легко сделать. Тогда Машенька принялась колотить матроса как попало. Она была совсем маленького роста, и когда он, спасаясь от ударов, высоко поднял голову, Машенька могла дотянуться только до его плеча. Зрелище это казалось второму матросу таким смешным, что он, схватившись за живот, заливался идиотическим смехом.
В мастерских Военного порта прогудел гудок на обеденный перерыв. Чёрная толпа мастеровых появилась у ворот порта. Группа молодых парней шла мимо матросов и Машеньки. Машенька крикнула:
— Ребята! Помогите!
Но мастеровые шли мимо. До Машеньки донеслось:
— Не поделили чего-то!
В группе послышались смешки. Тогда совсем обессилевшая Машенька отчаянно закричала, обратив к проходившим своё покрасневшее, залитое слезами лицо. Растрёпанные косы её метнулись в воздухе.
— Това-а-рищи! Помогите же! Товари-и-щи!
Кое-кто остановился. Один из ребят громко сказал:
— А девка-то наша, ребята. Слышь, кричит что!
Второй торопливо сказал:
— Эй, хлопцы! Матросы-то патрульные.
Машенька, воспользовавшись тем, что матрос немного опустил голову, изо всей силы ударила его по носу. Кто-то из мастеровых одобрительно крякнул:
— Вот даёт! Молодец!
Матрос так сдавил Машеньку, что она пронзительно крикнула и задохнулась.
— Ребята! — крикнул один мастеровой. — Ломает девку-то, глядите! А ну, давай!
Он кинулся на помощь Машеньке. И вся ватага бросилась вслед за ним. Один из мастеровых нёс с собой обрезок сорокамиллиметрового резинового шланга. Он молча подскочил к матросу, державшему Машеньку, и с силой ударил его шлангом по голове. Руки матроса разжались. Машенька отскочила в сторону. Матрос рухнул на землю, пачкая в пыли свой белый костюм. Второй матрос сразу отрезвел. Он кинулся к забору и принялся расстёгивать кобуру кольта.
— Гоу бак! — крикнул он парням. — Назад!
Он не задумывался — стрелять в массу безоружных рабочих или не стрелять. Для него все в этом городе, особенно те, кто был плохо одет или покрыт копотью, все были большевики. Он поднял кольт и повёл им по русским парням. Он выбирал, кого уложить первым, и наслаждался тем, как подались назад ребята, ждавшие выстрела. Но в ту секунду, когда матрос готов был нажать гашетку пистолета, один из парней, самый маленький изо всех, стремительно ринулся к нему и повис на руке. Пуля впилась в асфальт. Второго выстрела не последовало. Мастеровые гурьбой кинулись на американца.
Машенька с ужасом глядела на это: «Господи! Ведь убьёт кого-нибудь!»
Из кучи катавшихся по асфальту тел вырвался один портовый. На глаза ему попалась Машенька. Он крикнул ей, и странное веселье было в выражении его лица и в голосе:
— Эй, кнопка! Беги, дурная, беги… Вон трамвай идёт!
Из-за поворота показался трамвай.
— Я тебе говорю, беги! — повторил мастеровой.
Он наклонился, и Машенька увидела, что он лихорадочно выбирает из патронной сумки потерявшего сознание матроса обоймы к кольту.
— Семь бед — один ответ! — сказал он.
Появился ещё один рабочий, в руках у него были кольт и матросский пояс с кобурой.
Оба парня побежали вдоль улицы, пересекли её и тотчас же скрылись из виду.
Машенька вцепилась в поручни трамвая, вскочила в вагон, набиравший скорость, и высунулась в окно. Она увидела, как бросились врассыпную портовые ребята. Американец, у которого без пояса сползли брюки, с бешенством грозил кулаком убегавшим мастеровым. Тяжело поднялся матрос, оглушённый ударом шланга.
Пассажиры трамвая высовывались из окна, разглядывая американских матросов.
Сердце Машеньки колотилось, но теперь уже от того, что все кончилось хорошо и американцы не успели воспользоваться оружием. Ей все ещё чудились налитые кровью глаза матроса, который поводил по толпе рабочих своим пистолетом, выбирая жертву. Машенька не сомневалась, что матрос уложил бы кого-нибудь наповал, он не мог промахнуться… Если бы не этот маленький, что кошкой бросился на матроса! Хоть бы имя его узнать! Машенька даже лица его не видела…
— Что там такое? Что за драка? — спросили Машеньку в вагоне.
— Понятия не имею! — ответила Машенька. — Наши ребята, кажись, американцев побили.
— За что? — спросили Машеньку.
Она не ответила, забиваясь в самый далёкий угол. Из толпы пассажиров кто-то ответил за неё:
— За что надо, за то и побили!
Глава четырнадцатая
ТАЁЖНЫЕ ХОЗЯЕВА

1
В условленном месте Виталия встретил верховой.
Это был парень чуть постарше Бонивура. Смолевой его чуб с начёсом курчавился из-под козырька сбитой на затылок фуражки, вылинявшая солдатская рубаха обтягивала тугие плечи, латаные брюки были заправлены в сапоги. Парень, неторопливо оглядывая окрестность, постукивал вязовым прутиком по рыжим голенищам.
Виталий подошёл к парню.
— Земляк! Закрутить нет ли? — спросил он.
Парень окинул его ленивым взглядом.
— А свой где?
— Есть, да лёгкий.
— У меня таёжный самосад, топором крошенный.
— Вот таёжного-то я и ищу!
— Ну, тогда другое дело! — сказал парень, потягиваясь. — Меня Панцырней зовут. А ты кто?
— Бонивур.
Панцырня протянул Виталию свою широкую ладонь и крепко пожал руку комсомольцу. Приземистый, широкий в плечах, он, видимо, был по-медвежьи силён. Об этом свидетельствовала вся его снисходительно-насмешливая манера держаться.
Поодаль, в кустах, была привязана недоуздком за тальник вторая лошадь — для Виталия. Неловко взгромоздившись на неё, Виталий заметил, что Панцырня с весёлым недоумением следит за его посадкой.
— Что, товарищок, в городу-то на конях не ездят? — спросил партизан.
— Нет! — коротко ответил Виталий, пожалев, что до сих пор не научился верховой езде.
В отряд приехали к вечеру.
Шалаши, крытые корьём, располагались полукругом. В подкове, образованной ими, стояли телеги с разным скарбом. Четыре повозки, между шалашами, были прикрыты холстом. На одной из них, под рядном, Виталий угадал очертания пулемёта. Коновязи, сделанные из жердей, виднелись неподалёку. Возле шалашей находились очаги, сложенные из камня. Заметил Виталий и артельную печь из необожжённого кирпича с большой плитой. Дымки от костров, на которых в этот час готовили пищу, вились над становищем, смешиваясь со смолистым запахом лесной заросли.
Всюду были люди. Кое-кто из партизан дремал, прикорнув возле шалаша, нимало не беспокоясь, что над ним вьётся мошкара. Некоторые партизаны беседовали между собой. У многих были гранаты на поясе, кинжалы и револьвер. Впрочем, такой воинственный вид был лишь у молодёжи. Пожилые люди ограничились только красными лентами на фуражках и шапках; они были здесь как дома и оттого не обременяли себя оружием.
Отовсюду на приехавших устремились любопытствующие взгляды. Плохо державшийся в седле Виталий, чтобы не быть посмешищем в глазах партизан, перед въездом в лагерь слез с коня и теперь шёл, держа его в поводу.
В вершине «подковы» находился шалаш просторнее остальных. По тому, что над ним развевался флажок, а возле стоял часовой, Виталий понял: штаб. Панцырня сказал:
— Ну, приехали!
В дверях показался высокий, худощавый, немолодой блондин в потёртой кожаной куртке и таких же штанах. Гимнастёрка его была застёгнута на все пуговицы, ичиги смазаны салом, русые волосы аккуратно расчёсаны.
— Топорков! — вполголоса сказал Виталию провожатый и обратился к вышедшему: — Приехали, Афанас Иваныч!
— Ну, здравствуйте! — сказал командир отряда Виталию. — Пойдём потолкуем, товарищ Бонивур.
Вслед за Топорковым Виталий вошёл в шалаш. Сели у стола, сделанного из жердей. Топорков пристально посмотрел на Виталия и, не распечатывая поданного ему юношей пакета, сказал:
— Ну, дай взглянуть, какой ты есть.
Виталий шутливо ответил:
— Весь тут, товарищ Топорков!
Командир серьёзно сказал:
— Вместе жить и воевать будем! А может, и помирать придётся вместе.
Лучистые глаза Топоркова, молодившие его, устремились на Виталия. И Виталий рассматривал нового товарища. Топорков ему понравился с первого взгляда.
На командира приятно было глядеть. Облачён он был, правда, в одежду, видавшую виды, — кожанка поистерлась на складках, кое-где порыжела, поистончилась, но все пуговицы были на местах, тщательно пришитые суровой ниткой, складки заправлены за ремень, который туго охватывал тело командира, одёрнуты назад. От подтянутости и выправки одежда Афанасия Ивановича казалась щегольской, несмотря на свою ветхость. Все сидело на нем ладно, пригнано так, что невозможно было и представить себе Топоркова расстёгнутым, расхлестнутым. Он был невысок, но статен, ступал легко, но твёрдо, говорил скупо, но к месту, и не любил лишних слов, умел выслушать человека с душой, с сердцем, но умел и приказать! Иногда сквозь твёрдость в его лице проскальзывала такая хорошая усмешка, что сразу становилось ясным, что Топорков за острым словцом в карман не полезет, знает цену и слову и делу, и думалось, что любит он и спеть и сплясать, если выдастся для этого час… Такой человек в бою — опора, в работе — подмога, в горе — утеха. «Товарищ!» — подумал о Топоркове Виталий, разглядев командира. Все в Топоркове — широкий, упрямый лоб, прямой нос с расширенными ноздрями, небольшой, твёрдо очерченный рот с крепкими, полными губами, крупный, тяжеловатый подбородок, ясный взгляд голубых внимательных глаз, скупость движений и точность их — все показывало, что командир не привык попусту тратить ни слов, ни времени. Почтительное «Афанасий Иванович», как называли в отряде командира, показывало, что его любят и уважают, а когда боевые товарищи испытывают такие чувства к командиру, то, не задумываясь, готовы отдать за него свою жизнь и по первому слову его пойдут в огонь и в воду.
— Я думал, ты постарше будешь! — сказал Топорков Виталию напрямик.
— Состарюсь, успею, — ответил Виталий, не обидевшись.
— Ой ли? — сказал тот. — В нашем деле на это не надейся.
— А чего смерти бояться?
— Я-то её не боюсь, — молвил Топорков, — и тебе не советую. Только у нас в отряде народ разный… В деревне до сих пор по старинке живут, молодёжи не шибко верят, говорят: молодо-зелено! Вот тебе молодость и помеха… Если что не так сделаешь, смеяться будут… Может, трудно спервоначалу придётся…
— Я не белоручка, Афанасий Иванович!
— А ты не дрейфь! — продолжал Топорков, будто не слыша замечания Виталия. — Сразу характер покажь, твёрдость и к старичкам уважительность, что тоже надо.
— Попробую! — сказал Виталий.
Отцовское наставление Топоркова показало юноше, что он понравился командиру отряда и тот готовится работать с ним.
Помолчав, Топорков добавил:
— Коли чего не знаешь, спроси. В деревне-то, поди, многое тебе в диковину покажется. Не дай бог, коли уличат, что только делаешь вид, будто знаешь. Сразу из доверия выйдешь. А ворочать его трудно. Иной раз и знаешь, да помолчи, дай другим сказать: не любят у нас всезнаек да попрыгунчиков. Не сердись, что с первого раза осекаю тебя! Лучше предупредить, чем потом на ходу стреноживать. Человек ты городской, к деревне не привычный. Городским не форси, деревенским не гнушайся… На вкус да на цвет товарищей нет!
Виталий, со вниманием слушавший Топоркова, негромко сказал:
— Я понимаю, Афанасий Иванович!
— Боле-то докучать тебе не буду, а то, о чем сегодня речь шла, на примётку возьми. Я сам рабочий, шахтёр. Революция сюда поставила. Спервоначалу тоже все непривычно казалось, пока во вкус не вошёл, пока не освоился со здешними порядками да обычаями.
— За науку спасибо!
Топорков пристально поглядел на комсомольца: не с сердца ли говорит, не обиделся ли? Увидев, что Виталий серьёзен и искренен, закончил:
— И ты меня поучишь, коли придётся.
2
Виталий приглядывался к отряду. Кое-что ему не понравилось. Посты выставлялись, но бойцы ходили в наряд неохотно, препирались из-за очерёдности. Вечерние поверки обнаруживали иной раз отсутствие многих партизан.
Дядя Коля предупредил Виталия, что в отряде Топоркова, который держали в резерве, люди привыкли друг к другу, мирились с недостатками окружающих и сами были не особенно исправными.
…Как-то, оставшись наедине с Топорковым, Виталий сказал потихоньку:
— Афанасий Иванович! У меня создалось впечатление, что мы тут живём, как на даче, вольготно.
— А что? — нахмурился Топорков.
— Смотри, сегодня сколько людей в расходе.
— На уборку ушли: хлеба осыпаются. Дома хозяйство рушится. Со спросу ушли, — ответил Топорков, недовольный не то замечанием Виталия, не то большим расходом людей.
Виталий помолчал и сказал:
— Представь себе, что сегодня отряд бросят в дело. Нас ведь врасплох застанут, Афанасий Иванович!.. Вот смотри, что я нашёл сегодня. — С этими словами Бонивур вынул из кармана винтовочный затвор. — В траве валялся… Чей? Я прошу тебя помнить предупреждение Михайлова, что события развернутся со дня на день.
Топорков хлопнул Виталия по плечу. Морщины на его лбу разгладились. Он улыбнулся:
— Ты меня не агитируй! Насчёт готовности — ты рано цыплят считаешь, у нас не казарма. А что до прочего, давай поговорим… Может, пригляделся я, кой-чего и не замечаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70