Здоровенный такой, рыжеватый, во все суётся, до всего ему дело есть. По-русски хорошо говорит. Подсел, еле от него отвязалась. Все допытывался, как ему к партизанам пробраться, говорит, дело у него к ним есть. «Вы, говорит, местная, вы все тут знаете…» Шпион какой-нибудь! Едва ушла от него.
— Да мы с ним познакомились! — сказал Виталий.
— Крестников-то моих много ли пришло? — спросила Нина, имея в виду завербованных ею в отряд.
Топорков ответил:
— А как же! Твоих десятка полтора, да самоходом человек тридцать!
Они вышли из шалаша.
Полдневный жар повис над лагерем. День стоял ясный и тихий. Деревья, окаймлявшие речку, что вилась неторопливо вдоль низких берегов, были недвижны. Тихое течение было совсем незаметным. В глади воды отражалось небо. И вода казалась куском неба, брошенным в тронутую первой желтизной зелень берегов. Ни единого облачка не было видно.
— Хорошо-то как! — полной грудью вздохнула Нина и положила руку на плечо Виталия.
Прежняя доверчивость, ясная, чистая, проскользнула в её голосе. Виталий обернулся. Глаза Нины были так же ясны, как небо, и таким же безоблачным было её лицо.
— Да, хороший денёк! — сказал Топорков. — Только воевать жарковато. Без выкладки ещё туда-сюда, а с амуницией тяжёленько.
3
Нину в отряде любили. Каждый хотел сказать ей что-нибудь приятное. Панцырня, державшийся возле шалаша, когда Нина беседовала с командиром отряда и Виталием, подскочил первым.
— Нина Яковлевна! С прибытием! — сказал он.
— Спасибо. Здравствуй, Панцырня! — ответила Нина приветливо.
В ту же минуту рядом оказался Колодяжный. Он бесцеремонно отпихнул связного.
— А ну, здравствуй, дочка! — сказал он и посмотрел на неё ласковым взглядом. — Эк тебя солнышко-то зажарило… ровно арапка! Домой, значит, прискакала?
— Домой, дедушка.
— Ну, вот и хорошо.
С появлением Нины молодые ребята стали форсистее. Старательно расчёсывали вихры, заламывали фуражки на затылок.
Панцырня завёл себе какую-то немыслимых цветов опояску. Теперь он появлялся не иначе, как вооружённый до зубов, с кинжалом, заткнутым за пояс. Олесько, видимо, тоже влюбившийся в Нину, то и дело вертелся возле отведённого ей шалаша. Даже застенчивый, словно девица, сын Жилина — и тот частенько, усевшись невдалеке, таращил глаза в надежде лишний раз увидеть Нину. Все старались услужить ей. Нина наотрез отказывалась от помощи, сама охотно помогая другим. Увидев однажды на Чекерде разорванную рубаху, она поманила его пальцем:
— Эй, Николай! Поди сюда.
Парень, насупясь, подошёл.
— Ну, что?
— Снимай рубаху, зашью. Как не совестно расхлестаем ходить?
— Не сниму, — мрачно сказал Николай. — Сам зашью!
— Ну так зашей. Чтобы я тебя рваного больше не видела.
— Ладно уж! Не увидишь.
— Да ты чего сердитый такой? — удивилась Нина.
— Просто так.
Чекерде польстило предложение Нины. Но разговор с Бонивуром, происшедший в первый же день по прибытии в отряд, не выходил у него из головы. Парень избегал встреч с Ниной. И теперь чувствовал себя весьма неловко, пытаясь нарочитой грубостью скрыть своё чувство.
Остальные партизаны охотно обращались к Нине с различными просьбами. Нина кроила, шила, порола, накладывала заплатки. Работы оказалось по горло. Возле шалаша девушки всегда царило оживление.
Виталий, однако, не мог побороть ощущения неловкости перед Ниной, и, крайне стеснительный, когда дело шло о нем самом, он не мог решиться попросить Нину о каком-нибудь одолжении.
Заметив, что одежда и бельё его загрязнились, Виталий отправился к своему излюбленному местечку на берегу реки. Разделся, снял с себя бельё, натянул на голое тело брюки и принялся за стирку. Он стоял, наклонившись к воде всем корпусом. В глазах рябило от мелких, сверкавших на солнце волн.
Сзади послышались шаги. Виталий обернулся.
Позади стояла Нина с незнакомой Виталию девушкой. Нина с осуждением сказала:
— Не мог попросить? Эх, Виталя, Виталя… Ты, я вижу, гордец!
— Чего просить! Я и сам выстираю… Нехитрое дело! — отозвался Виталий.
Незнакомая девушка со спокойными серыми глазами подошла к Виталию.
— Без сноровки ничего не сделаешь. Да и не мужское это занятие, — сказала она в ответ на движение Виталия, который инстинктивно схватился за мокрую рубаху. — Да вы не беспокойтесь… Я быстро постираю.
Нина, видя смущение Виталия, укоризненно покачала головой. Она сказала, что идёт в лагерь, и оставила Виталия наедине с девушкой. Он стоял, не зная, что делать. Девушка взглянула на него.
— Да вы сядьте, — предложила она.
Она посмотрела на то, как усаживается он на прибрежную гальку, и спросила:
— Вы в отряде давно?
— С месяц!
— А-а! Потому-то я и не знаю вас. Когда Нина в отряде была, я часто ходила к ней. Мы с ней подружки. Афанасий Иванович до партизан у матери моей жил в постояльцах. И теперь я не оставляю его, постираю, то, се сделаю.
Руки её, обнажённые до локтей, двигались быстро и ловко. Виталий невольно залюбовался девушкой в пёстреньком платье, которое свежесть девушки и яркое солнце превратили в праздничный наряд. Выстирав бельё, девушка расстелила его на накалённой солнцем гальке.
— Вот через полчаса и одеться можно будет! — сказала она.
— Спасибо.
— Ну, спасибо потом будете говорить! — улыбаясь, отозвалась девушка и принялась стирать гимнастёрку Виталия.
Она держалась с ним очень просто, не ощущая той неловкости, которая часто возникает между мало знакомыми. Она могла помочь ему и сделала это очень охотно и естественно, подчиняясь движению души. Так, вероятно, она держалась со всеми. Только хороший человек может быть таким, что с первого слова кажется, будто знаешь его давно.
Она работала с видимым удовольствием. Виталий не мог отвести взора от её маленьких сильных ладоней, которые, словно играючи, расправлялись с его гимнастёркой из грубого солдатского холста.
«Добрая и умная!» — невольно подумал о девушке Виталий, и стеснительность его исчезла.
Почувствовав, что Виталий разглядывает её, девушка полуобернулась к нему и легонько качнула головой, как бы упрекая его за этот слишком пристальный взгляд.
— Меня Настенькой зовут! — сказала она с той же милой простотой, предупреждая его расспросы. — А вас?
— Моя фамилия — Бонивур, а имя — Виталий.
— О вас в деревне много говорят! — живо сообщила она. — Комиссаром называют! Я думала, вы старик, а вы совсем нет.
— Это плохо, что я молодой?
— Нет, совсем наоборот! — ответила Настенька и поднялась. — Все! Теперь только подсохнуть. В другой раз вы прямо мне отдавайте, что будет… Нина вернулась, я буду часто заходить. Хорошо?
— Если вас не затруднит.
— Какое затруднение! Мне с детства приходилось заниматься этим, маме помогать. Она хворая.
Виталий пожал её руку.
— Ну, спасибо вам… Я бы ещё долго возился.
— Не на чем. Приходите в деревню. У нашей хаты всегда ребята и девушки собираются. Гостем будете. Придёте?
Виталий сказал, что он придёт обязательно. Настенька легко поднялась по косогору, светлым видением обозначившись на фоне голубого неба, махнула на прощание рукой и исчезла.
Виталий глядел ей вслед: «Настенька! Какое хорошее имя! — подумал он. — И сама она простая, хорошая».
Все понравилось Виталию в Настеньке. И светлые косы, короной уложенные на голове, и золотые колечки волос, выбившиеся из-под косы, и тёмные брови, чуть сросшиеся на переносице и так выгодно оттенявшие её ясные глаза, и нежное лицо её с милыми веснушками кое-где, и загорелые стройные ноги, удивительно легко ступавшие по земле, и вся фигура её — сильная и лёгкая… Была ли она красивой — Виталий не мог бы ответить на этот вопрос. Она была милой — и это он знал; про таких, как она, говорят в народе: пройдёт, словно солнцем осветит!
…В молодые годы сердце ищет любви, ищет того близкого, который стал бы милее всех. И в этот день, напоённый солнцем, у журчащей речки Виталий принял в своё сердце незнакомую доселе девушку по имени Настенька. Скажет он ей об этом или нет, узнает ли она, что обрела милого? Станет ли близкой, откроет ли она своё сердце для этого черноглазого юноши?..
Взгляд серых глаз, спокойный, ласковый, которым Настенька, прощаясь, одарила Бонивура, остался у него в душе.
4
Расположенная неподалёку деревня была в районе, который находился под властью белых. Это не мешало, однако, молодым парням из отряда наведываться туда довольно часто. Топорков понимал, что приказом ребят не удержишь, и отпускал скрепя сердце. Он и Виталию сказал как-то:
— Сходил бы на вечерку, комиссар. Не все в лесу сидеть. Да и посмотришь заодно: не лезет ли кто к ребятам?
…Поздним вечером на широкой площадке перед маленькой белой хаткой, стоявшей на отлёте, перед самым выгоном, парни и девушки лузгали семечки, пересмеивались, пели песни. Ещё издали Виталий услыхал:
Копав, копав криниченьку недиленьку — дви,
Кохав, кохав дивчиноньку — людям, не соби…
Выводил песню мягкий, грудной девичий голос, от которого Виталий сразу встрепенулся. Этот голос он мог узнать из тысячи, как ему казалось.
И в самом деле, то была Настенька.
В такие безлунные вечера, иссиня-голубые, все видно, хотя очертания предметов и размываются этими колдовскими сумерками. Тишина господствовала в окрестности. Каждый звук — и в поле и в деревне — был слышен отчётливо в этой насторожённо-ласковой тишине, настраивающей на мечтательный лад.
Молодёжь развела костёр, не столько для света, сколько для забавы. Пламя от сушняка вздымалось ввысь, почти не отклоняясь в стороны, огненным столбом. Окружённая подружками и парнями, у костра сидела Настенька. Она заводила песни одну за другой, словно выхватывая их из пламени костра, на который безотрывно смотрела.
А вслед за ней подхватывали песню все, кто сидел у костра. Парни пели негромко, низкими, глуховатыми голосами, словно расстилали суровое полотно, девушки подхватывали слова тонкими голосами, точно вышивали разноцветные узоры.
Настенька пела, точно говорила сама с собой. Казалось, она забыла, что вокруг неё много людей. То жаловалась на какую-то невысказанную муку, то вдруг смеялась над собой. В её зрачках играл костёр. Чистое широконькое лицо её светилось, озарённое огнём.
Виталий смотрел на эту картину, пока не замолкли голоса. Когда Виталий переступил, что-то хрустнуло у него под ногами. Тотчас же люди у костра зашевелились. Защищая ладонями глаза от света, они вглядывались в темноту.
— Кто там? — негромко спросил высокий парень, чёрный на фоне огня. Виталий узнал голос Панцырни.
— Свои! — отозвался Бонивур, подходя к кругу. — Хорошо поёте, заслушался.
— Как умеем! — ответило ему несколько голосов.
Круг раздался. Огонь осветил лицо и фигуру Виталия. Панцырня, который, видно, был здесь первым заводилой, сказал:
— Не много ли вас, не надо ли нас?.. Виталий-комиссар пришёл.
— Гостем будете! — крикнула Настенька.
Приход Виталия спугнул песню. Парни и девушки заговорили, задвигались. Пошли перешёптывания, смешки. Нина, которую только сейчас увидел Виталий, дружески положила ему руку на плечо и шепнула:
— Вот хорошо, что пришёл! Тебя ждали.
Кто-то рванул мехи гармоники, она шумно вздохнула, и дробные, мелкие, задорные звуки польки, завиваясь от собственного лукавства и весёлости, понеслись по кругу. Лебёдками поплыли девчата вокруг костра. Парни с притопом и подсвистыванием, ухарски подбоченясь, понеслись за ними, фигурно выставляя руки и ногами выделывая чечеточные коленца.
— Настеньку пригласи! — шепнула Нина на ухо Виталию.
Но уже кто-то пригласил Настеньку, и она скрылась среди танцующих.
Панцырня, хлопнув оземь фуражку, крепко топнул ногой и неестественным голосом запел:
Сказал своим родителям:
— Какой я вам работничек,
Какой я вам работничек,
Когда плясать охотничек?
И пошёл бить подборами, отчего загудела утрамбованная земля.
Пройдясь с частушками два раза, он выкинул коленце, неожиданно остановившись напротив Бонивура.
— Вызов, вызов! Просим! — зашумели вокруг.
Нина тотчас же подтолкнула Виталия.
— Иди, коли просят! — сказала она.
Виталий ответил на вызов и вышел на круг.
— Ай да комиссар! — послышались голоса…
Потом прыгали парами через костёр.
…Синела ночь. Шумное веселье утихало. Сами собой разбились молодые люди на парочки, беседуя о том, чего не надо было знать другим.
Виталий — хотел он этого или не хотел, он и сам понять не мог — оказался вдвоём с Настенькой.
Угасал костёр, бросая ввысь последние искры.
Виталий и Настенька сели перед тлеющими угольями на колоду. Виталий не сказал девушке ни слова. Слова были лишними в этой пугливой, нежданной близости. И Настенька молчала. Так сидели они долго, притихшие, безмолвные. Лишь когда ночная сырость подкралась откуда-то с низин, серым покрывалом застлав мелколесье, девушка сказала:
— Пройдемтесь немного. Домой уже пора.
Виталий послушно довёл её до калитки. Взял её руки в свои ладони, но, почувствовав, что нужны какие-то слова, которые внесут определённость в то, что волнует его и что, как казалось ему, находит отклик в Настеньке, Виталий поспешно попрощался.
Уже отойдя довольно далеко, он сообразил, что нарушил все деревенские приличия — не дождался, пока девушка войдёт в дом. Он остановился. В этот момент до него донёсся звук закрываемой калитки. Значит, Настенька не сразу пошла домой, должно быть, смотрела ему вслед.
Горячая волна прокатилась по телу Виталия.
«Ай-яй-яй! — сказал Виталий сам себе в смятении. — Влюбился!.. Только этого и не хватало!»
Виталий ругал себя за то, что дал сердцу волю. Но он понимал, что теперь с ним происходит что-то другое, совсем другое. «Настоящее?» — спросил он себя чуть ли не вслух. И должен был признаться, что совсем иное чувство было у него тогда, когда шёл он с Ниною по Светланской. То, пожалуй, было чувство радостной находки, лишь счастливый трепет от намёка на настоящее чувство. Да и порыв Нины, как думал теперь Виталий, объяснялся не столько тем, какое место занимал в её сердце юноша, сколько тем, что пережила Нина в подвале Караева, в тягостном ожидании пыток и трудной смерти…
То было только преддверием настоящей любви, которая всегда приходит к человеку нежданно-негаданно! Лишь теперь она завладевала его душой и сердцем.
Виталий попытался спокойно разобраться в неожиданном своём чувстве к Настеньке и… не смог. У него не стало сил противиться тому, что вихрем нахлынуло на него.
Он находил множество убедительных доказательств своей ошибки в отношениях с Ниной. И не мог найти ни одного, которое заставило бы его противостоять очарованию Настеньки, не помышлявшей о том, чтобы произвести на Виталия какое-нибудь впечатление. Это было настоящее чувство, как настоящей, по-особенному близкой и единственной была сама Настенька…
Глава семнадцатая
ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ
1
У одного из наседкинских стариков, Верхотурова, находился «почтовый ящик» для отряда. Много таких «почтовых ящиков» организовал дядя Коля повсюду для связи с деревенскими большевиками, с партизанскими отрядами, попеременно используя те или иные цепочки связи. По большой просёлочной связь шла через Верхотурова, по железной дороге — через Любанского — Сапожкова.
Была, однако, существенная разница между двумя этими линиями: через Любанского шло оружие и распоряжения первейшей важности, через Верхотурова — газеты, брошюры. Люба некий был в курсе всего, что шло через него; Верхотуров же понятия не имел о том, что содержалось в пакетах, которые привозили ему из города разные люди.
Знал Верхотуров лишь, что где-то в лесу живёт объездчик Павло Некрутюк — это было условное имя, — газеты и книжечки предназначались ему.
Этот «почтовый ящик» возник ещё тогда, когда был жив старший сын Верхотурова — Кузьма. Парень стал большевиком в Забайкалье, где служил в войсках Лазо, воевал два года, приехал в Приморье, когда здесь были Советы, уже больной, служить не мог и стал у отца отлёживаться от походов. Когда же в мае 1921 года японцы произвели «несосовский» переворот и свергли власть ДВР в Приморье, а большевики ушли в подполье, старые друзья не забыли о Кузьме. Через него шла связь с партизанами в Никольск-Уссурийском районе. Кузьма протянул недолго. Верхотуров похоронил сына. А когда, не зная о смерти Кузьмы, приехал из города посыльный с пакетом, старик сказал: «Ну, кому передать-то, сказывай! Чай, Кузьма-то знал, что делал, а я ему не враг!» Так отец заменил Кузьму.
2
Виталий познакомился с Верхотуровыми.
Приходил он к старику обычно под вечер, когда уже смеркалось и в деревенских избах загорались жёлтые огоньки керосиновых ламп и дым из уличных печурок, на которых готовился ужин, стелился по деревне.
Большая, вместительная изба Верхотурова стояла очень удобно для той цели, с которой наведывался в неё Виталий, — немного на отшибе, дверью к лесу, так что мало кто видел посетителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Да мы с ним познакомились! — сказал Виталий.
— Крестников-то моих много ли пришло? — спросила Нина, имея в виду завербованных ею в отряд.
Топорков ответил:
— А как же! Твоих десятка полтора, да самоходом человек тридцать!
Они вышли из шалаша.
Полдневный жар повис над лагерем. День стоял ясный и тихий. Деревья, окаймлявшие речку, что вилась неторопливо вдоль низких берегов, были недвижны. Тихое течение было совсем незаметным. В глади воды отражалось небо. И вода казалась куском неба, брошенным в тронутую первой желтизной зелень берегов. Ни единого облачка не было видно.
— Хорошо-то как! — полной грудью вздохнула Нина и положила руку на плечо Виталия.
Прежняя доверчивость, ясная, чистая, проскользнула в её голосе. Виталий обернулся. Глаза Нины были так же ясны, как небо, и таким же безоблачным было её лицо.
— Да, хороший денёк! — сказал Топорков. — Только воевать жарковато. Без выкладки ещё туда-сюда, а с амуницией тяжёленько.
3
Нину в отряде любили. Каждый хотел сказать ей что-нибудь приятное. Панцырня, державшийся возле шалаша, когда Нина беседовала с командиром отряда и Виталием, подскочил первым.
— Нина Яковлевна! С прибытием! — сказал он.
— Спасибо. Здравствуй, Панцырня! — ответила Нина приветливо.
В ту же минуту рядом оказался Колодяжный. Он бесцеремонно отпихнул связного.
— А ну, здравствуй, дочка! — сказал он и посмотрел на неё ласковым взглядом. — Эк тебя солнышко-то зажарило… ровно арапка! Домой, значит, прискакала?
— Домой, дедушка.
— Ну, вот и хорошо.
С появлением Нины молодые ребята стали форсистее. Старательно расчёсывали вихры, заламывали фуражки на затылок.
Панцырня завёл себе какую-то немыслимых цветов опояску. Теперь он появлялся не иначе, как вооружённый до зубов, с кинжалом, заткнутым за пояс. Олесько, видимо, тоже влюбившийся в Нину, то и дело вертелся возле отведённого ей шалаша. Даже застенчивый, словно девица, сын Жилина — и тот частенько, усевшись невдалеке, таращил глаза в надежде лишний раз увидеть Нину. Все старались услужить ей. Нина наотрез отказывалась от помощи, сама охотно помогая другим. Увидев однажды на Чекерде разорванную рубаху, она поманила его пальцем:
— Эй, Николай! Поди сюда.
Парень, насупясь, подошёл.
— Ну, что?
— Снимай рубаху, зашью. Как не совестно расхлестаем ходить?
— Не сниму, — мрачно сказал Николай. — Сам зашью!
— Ну так зашей. Чтобы я тебя рваного больше не видела.
— Ладно уж! Не увидишь.
— Да ты чего сердитый такой? — удивилась Нина.
— Просто так.
Чекерде польстило предложение Нины. Но разговор с Бонивуром, происшедший в первый же день по прибытии в отряд, не выходил у него из головы. Парень избегал встреч с Ниной. И теперь чувствовал себя весьма неловко, пытаясь нарочитой грубостью скрыть своё чувство.
Остальные партизаны охотно обращались к Нине с различными просьбами. Нина кроила, шила, порола, накладывала заплатки. Работы оказалось по горло. Возле шалаша девушки всегда царило оживление.
Виталий, однако, не мог побороть ощущения неловкости перед Ниной, и, крайне стеснительный, когда дело шло о нем самом, он не мог решиться попросить Нину о каком-нибудь одолжении.
Заметив, что одежда и бельё его загрязнились, Виталий отправился к своему излюбленному местечку на берегу реки. Разделся, снял с себя бельё, натянул на голое тело брюки и принялся за стирку. Он стоял, наклонившись к воде всем корпусом. В глазах рябило от мелких, сверкавших на солнце волн.
Сзади послышались шаги. Виталий обернулся.
Позади стояла Нина с незнакомой Виталию девушкой. Нина с осуждением сказала:
— Не мог попросить? Эх, Виталя, Виталя… Ты, я вижу, гордец!
— Чего просить! Я и сам выстираю… Нехитрое дело! — отозвался Виталий.
Незнакомая девушка со спокойными серыми глазами подошла к Виталию.
— Без сноровки ничего не сделаешь. Да и не мужское это занятие, — сказала она в ответ на движение Виталия, который инстинктивно схватился за мокрую рубаху. — Да вы не беспокойтесь… Я быстро постираю.
Нина, видя смущение Виталия, укоризненно покачала головой. Она сказала, что идёт в лагерь, и оставила Виталия наедине с девушкой. Он стоял, не зная, что делать. Девушка взглянула на него.
— Да вы сядьте, — предложила она.
Она посмотрела на то, как усаживается он на прибрежную гальку, и спросила:
— Вы в отряде давно?
— С месяц!
— А-а! Потому-то я и не знаю вас. Когда Нина в отряде была, я часто ходила к ней. Мы с ней подружки. Афанасий Иванович до партизан у матери моей жил в постояльцах. И теперь я не оставляю его, постираю, то, се сделаю.
Руки её, обнажённые до локтей, двигались быстро и ловко. Виталий невольно залюбовался девушкой в пёстреньком платье, которое свежесть девушки и яркое солнце превратили в праздничный наряд. Выстирав бельё, девушка расстелила его на накалённой солнцем гальке.
— Вот через полчаса и одеться можно будет! — сказала она.
— Спасибо.
— Ну, спасибо потом будете говорить! — улыбаясь, отозвалась девушка и принялась стирать гимнастёрку Виталия.
Она держалась с ним очень просто, не ощущая той неловкости, которая часто возникает между мало знакомыми. Она могла помочь ему и сделала это очень охотно и естественно, подчиняясь движению души. Так, вероятно, она держалась со всеми. Только хороший человек может быть таким, что с первого слова кажется, будто знаешь его давно.
Она работала с видимым удовольствием. Виталий не мог отвести взора от её маленьких сильных ладоней, которые, словно играючи, расправлялись с его гимнастёркой из грубого солдатского холста.
«Добрая и умная!» — невольно подумал о девушке Виталий, и стеснительность его исчезла.
Почувствовав, что Виталий разглядывает её, девушка полуобернулась к нему и легонько качнула головой, как бы упрекая его за этот слишком пристальный взгляд.
— Меня Настенькой зовут! — сказала она с той же милой простотой, предупреждая его расспросы. — А вас?
— Моя фамилия — Бонивур, а имя — Виталий.
— О вас в деревне много говорят! — живо сообщила она. — Комиссаром называют! Я думала, вы старик, а вы совсем нет.
— Это плохо, что я молодой?
— Нет, совсем наоборот! — ответила Настенька и поднялась. — Все! Теперь только подсохнуть. В другой раз вы прямо мне отдавайте, что будет… Нина вернулась, я буду часто заходить. Хорошо?
— Если вас не затруднит.
— Какое затруднение! Мне с детства приходилось заниматься этим, маме помогать. Она хворая.
Виталий пожал её руку.
— Ну, спасибо вам… Я бы ещё долго возился.
— Не на чем. Приходите в деревню. У нашей хаты всегда ребята и девушки собираются. Гостем будете. Придёте?
Виталий сказал, что он придёт обязательно. Настенька легко поднялась по косогору, светлым видением обозначившись на фоне голубого неба, махнула на прощание рукой и исчезла.
Виталий глядел ей вслед: «Настенька! Какое хорошее имя! — подумал он. — И сама она простая, хорошая».
Все понравилось Виталию в Настеньке. И светлые косы, короной уложенные на голове, и золотые колечки волос, выбившиеся из-под косы, и тёмные брови, чуть сросшиеся на переносице и так выгодно оттенявшие её ясные глаза, и нежное лицо её с милыми веснушками кое-где, и загорелые стройные ноги, удивительно легко ступавшие по земле, и вся фигура её — сильная и лёгкая… Была ли она красивой — Виталий не мог бы ответить на этот вопрос. Она была милой — и это он знал; про таких, как она, говорят в народе: пройдёт, словно солнцем осветит!
…В молодые годы сердце ищет любви, ищет того близкого, который стал бы милее всех. И в этот день, напоённый солнцем, у журчащей речки Виталий принял в своё сердце незнакомую доселе девушку по имени Настенька. Скажет он ей об этом или нет, узнает ли она, что обрела милого? Станет ли близкой, откроет ли она своё сердце для этого черноглазого юноши?..
Взгляд серых глаз, спокойный, ласковый, которым Настенька, прощаясь, одарила Бонивура, остался у него в душе.
4
Расположенная неподалёку деревня была в районе, который находился под властью белых. Это не мешало, однако, молодым парням из отряда наведываться туда довольно часто. Топорков понимал, что приказом ребят не удержишь, и отпускал скрепя сердце. Он и Виталию сказал как-то:
— Сходил бы на вечерку, комиссар. Не все в лесу сидеть. Да и посмотришь заодно: не лезет ли кто к ребятам?
…Поздним вечером на широкой площадке перед маленькой белой хаткой, стоявшей на отлёте, перед самым выгоном, парни и девушки лузгали семечки, пересмеивались, пели песни. Ещё издали Виталий услыхал:
Копав, копав криниченьку недиленьку — дви,
Кохав, кохав дивчиноньку — людям, не соби…
Выводил песню мягкий, грудной девичий голос, от которого Виталий сразу встрепенулся. Этот голос он мог узнать из тысячи, как ему казалось.
И в самом деле, то была Настенька.
В такие безлунные вечера, иссиня-голубые, все видно, хотя очертания предметов и размываются этими колдовскими сумерками. Тишина господствовала в окрестности. Каждый звук — и в поле и в деревне — был слышен отчётливо в этой насторожённо-ласковой тишине, настраивающей на мечтательный лад.
Молодёжь развела костёр, не столько для света, сколько для забавы. Пламя от сушняка вздымалось ввысь, почти не отклоняясь в стороны, огненным столбом. Окружённая подружками и парнями, у костра сидела Настенька. Она заводила песни одну за другой, словно выхватывая их из пламени костра, на который безотрывно смотрела.
А вслед за ней подхватывали песню все, кто сидел у костра. Парни пели негромко, низкими, глуховатыми голосами, словно расстилали суровое полотно, девушки подхватывали слова тонкими голосами, точно вышивали разноцветные узоры.
Настенька пела, точно говорила сама с собой. Казалось, она забыла, что вокруг неё много людей. То жаловалась на какую-то невысказанную муку, то вдруг смеялась над собой. В её зрачках играл костёр. Чистое широконькое лицо её светилось, озарённое огнём.
Виталий смотрел на эту картину, пока не замолкли голоса. Когда Виталий переступил, что-то хрустнуло у него под ногами. Тотчас же люди у костра зашевелились. Защищая ладонями глаза от света, они вглядывались в темноту.
— Кто там? — негромко спросил высокий парень, чёрный на фоне огня. Виталий узнал голос Панцырни.
— Свои! — отозвался Бонивур, подходя к кругу. — Хорошо поёте, заслушался.
— Как умеем! — ответило ему несколько голосов.
Круг раздался. Огонь осветил лицо и фигуру Виталия. Панцырня, который, видно, был здесь первым заводилой, сказал:
— Не много ли вас, не надо ли нас?.. Виталий-комиссар пришёл.
— Гостем будете! — крикнула Настенька.
Приход Виталия спугнул песню. Парни и девушки заговорили, задвигались. Пошли перешёптывания, смешки. Нина, которую только сейчас увидел Виталий, дружески положила ему руку на плечо и шепнула:
— Вот хорошо, что пришёл! Тебя ждали.
Кто-то рванул мехи гармоники, она шумно вздохнула, и дробные, мелкие, задорные звуки польки, завиваясь от собственного лукавства и весёлости, понеслись по кругу. Лебёдками поплыли девчата вокруг костра. Парни с притопом и подсвистыванием, ухарски подбоченясь, понеслись за ними, фигурно выставляя руки и ногами выделывая чечеточные коленца.
— Настеньку пригласи! — шепнула Нина на ухо Виталию.
Но уже кто-то пригласил Настеньку, и она скрылась среди танцующих.
Панцырня, хлопнув оземь фуражку, крепко топнул ногой и неестественным голосом запел:
Сказал своим родителям:
— Какой я вам работничек,
Какой я вам работничек,
Когда плясать охотничек?
И пошёл бить подборами, отчего загудела утрамбованная земля.
Пройдясь с частушками два раза, он выкинул коленце, неожиданно остановившись напротив Бонивура.
— Вызов, вызов! Просим! — зашумели вокруг.
Нина тотчас же подтолкнула Виталия.
— Иди, коли просят! — сказала она.
Виталий ответил на вызов и вышел на круг.
— Ай да комиссар! — послышались голоса…
Потом прыгали парами через костёр.
…Синела ночь. Шумное веселье утихало. Сами собой разбились молодые люди на парочки, беседуя о том, чего не надо было знать другим.
Виталий — хотел он этого или не хотел, он и сам понять не мог — оказался вдвоём с Настенькой.
Угасал костёр, бросая ввысь последние искры.
Виталий и Настенька сели перед тлеющими угольями на колоду. Виталий не сказал девушке ни слова. Слова были лишними в этой пугливой, нежданной близости. И Настенька молчала. Так сидели они долго, притихшие, безмолвные. Лишь когда ночная сырость подкралась откуда-то с низин, серым покрывалом застлав мелколесье, девушка сказала:
— Пройдемтесь немного. Домой уже пора.
Виталий послушно довёл её до калитки. Взял её руки в свои ладони, но, почувствовав, что нужны какие-то слова, которые внесут определённость в то, что волнует его и что, как казалось ему, находит отклик в Настеньке, Виталий поспешно попрощался.
Уже отойдя довольно далеко, он сообразил, что нарушил все деревенские приличия — не дождался, пока девушка войдёт в дом. Он остановился. В этот момент до него донёсся звук закрываемой калитки. Значит, Настенька не сразу пошла домой, должно быть, смотрела ему вслед.
Горячая волна прокатилась по телу Виталия.
«Ай-яй-яй! — сказал Виталий сам себе в смятении. — Влюбился!.. Только этого и не хватало!»
Виталий ругал себя за то, что дал сердцу волю. Но он понимал, что теперь с ним происходит что-то другое, совсем другое. «Настоящее?» — спросил он себя чуть ли не вслух. И должен был признаться, что совсем иное чувство было у него тогда, когда шёл он с Ниною по Светланской. То, пожалуй, было чувство радостной находки, лишь счастливый трепет от намёка на настоящее чувство. Да и порыв Нины, как думал теперь Виталий, объяснялся не столько тем, какое место занимал в её сердце юноша, сколько тем, что пережила Нина в подвале Караева, в тягостном ожидании пыток и трудной смерти…
То было только преддверием настоящей любви, которая всегда приходит к человеку нежданно-негаданно! Лишь теперь она завладевала его душой и сердцем.
Виталий попытался спокойно разобраться в неожиданном своём чувстве к Настеньке и… не смог. У него не стало сил противиться тому, что вихрем нахлынуло на него.
Он находил множество убедительных доказательств своей ошибки в отношениях с Ниной. И не мог найти ни одного, которое заставило бы его противостоять очарованию Настеньки, не помышлявшей о том, чтобы произвести на Виталия какое-нибудь впечатление. Это было настоящее чувство, как настоящей, по-особенному близкой и единственной была сама Настенька…
Глава семнадцатая
ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ
1
У одного из наседкинских стариков, Верхотурова, находился «почтовый ящик» для отряда. Много таких «почтовых ящиков» организовал дядя Коля повсюду для связи с деревенскими большевиками, с партизанскими отрядами, попеременно используя те или иные цепочки связи. По большой просёлочной связь шла через Верхотурова, по железной дороге — через Любанского — Сапожкова.
Была, однако, существенная разница между двумя этими линиями: через Любанского шло оружие и распоряжения первейшей важности, через Верхотурова — газеты, брошюры. Люба некий был в курсе всего, что шло через него; Верхотуров же понятия не имел о том, что содержалось в пакетах, которые привозили ему из города разные люди.
Знал Верхотуров лишь, что где-то в лесу живёт объездчик Павло Некрутюк — это было условное имя, — газеты и книжечки предназначались ему.
Этот «почтовый ящик» возник ещё тогда, когда был жив старший сын Верхотурова — Кузьма. Парень стал большевиком в Забайкалье, где служил в войсках Лазо, воевал два года, приехал в Приморье, когда здесь были Советы, уже больной, служить не мог и стал у отца отлёживаться от походов. Когда же в мае 1921 года японцы произвели «несосовский» переворот и свергли власть ДВР в Приморье, а большевики ушли в подполье, старые друзья не забыли о Кузьме. Через него шла связь с партизанами в Никольск-Уссурийском районе. Кузьма протянул недолго. Верхотуров похоронил сына. А когда, не зная о смерти Кузьмы, приехал из города посыльный с пакетом, старик сказал: «Ну, кому передать-то, сказывай! Чай, Кузьма-то знал, что делал, а я ему не враг!» Так отец заменил Кузьму.
2
Виталий познакомился с Верхотуровыми.
Приходил он к старику обычно под вечер, когда уже смеркалось и в деревенских избах загорались жёлтые огоньки керосиновых ламп и дым из уличных печурок, на которых готовился ужин, стелился по деревне.
Большая, вместительная изба Верхотурова стояла очень удобно для той цели, с которой наведывался в неё Виталий, — немного на отшибе, дверью к лесу, так что мало кто видел посетителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70