Приходили они разными дорогами, как учила их Таня.
Место было открытое. Галечная коса выходила далеко в залив — никто не мог подойти неожиданно и незаметно с этой стороны; сзади чуть не на версту тянулась постепенно возвышающаяся отмель, которая в глубине переходила в железнодорожное полотно; справа и слева был берег, усеянный чёрным от мазуты и копоти ракушечником. Вся местность хорошо просматривалась, и потому издалека видно было подходивших девчат — в цветастых полушалках, в кофточках, сиреневых, розовых, голубых, в юбках со сборками.
— Вырядились, как на праздник! — сказала Таня сама себе, но, однако, прикусила язык, вспомнив, что и сама к этому случаю из небогатого своего гардероба выбрала праздничное платье в красный горошек, ненадёванное ещё…
«А разве не праздник?» — спросила она себя, и опять то же удивительное чувство, какое всплывало в ней все эти дни, овладело ею с необыкновенной силой. «Как хорошо все это!» — подумала она.
Бонивур спустился с железнодорожной насыпи и пошёл к собравшимся девушкам. Быстро миновав расстояние, отделявшее насыпь от косы, мимолётным, но острым взглядом окинул всю их группу и каждую из пятёрки. «Пронзительный!» — подумала Катя, сдержав вздох, теснивший её грудь.
Поздоровавшись, Виталий сел прямо на землю.
И девчата вслед за ним умостились возле…
Кто знает, кого и что ожидали они увидеть! Выглядел Виталий обыкновенным рабочим пареньком, и не было в нем ничего таинственного и необыкновенного. И все оказалось лучше и проще, чем можно было себе представить. Молод — значит, молодость не препятствие к тому, чтобы делать большое дело. Свой — значит, тем ближе к сердцу будет. Крепок и смышлён, здоров и уверен в себе — значит, не боится ничего, и нам надо быть такими же. Нет в нем ничего необыкновенного — значит, великое дело делают простые люди, как и все мы. И значит, подполье где-то рядом, близко, оно везде и всюду, где есть смелые люди, не боящиеся встреч с врагами в любой момент. Исчезла неловкость и стеснительность девушек, когда оказался перед ними свой, простой парень.
Будто советуясь, Виталий сказал:
— О чем же мы с вами, девушки, говорить будем?
— Да нам-то охота многое знать, товарищ! — сказала Катя. — А что вперёд спросить, прямо не знаем. Вы уж сами как-нибудь, а? Если что непонятно будет, спросим, я так думаю.
— Ты знаешь, за что твоего отца японцы арестовали, Катя?
— Мне не сказывали, а все допытывались, кто к нему ходит да об чем говорят. Кто ходил — им знать не надо, что говорили — отец мне не докладывал… Кто ходил? Хорошие люди, свои… Что говорили? Может, вы нам про то скажете…
— Твой отец, Катя, был членом партийного комитета мастерских Военного порта. Это немалое дело — быть членом комитета партии большевиков… В партию, девушки, не каждого принимают: присмотреться к человеку надо, узнать, каков он, чем дышит, что у него за душою, с каким сердцем он на борьбу идёт, способен ли быть честным борцом за ленинское дело, выдержит ли все испытания. А большевикам приходится выдерживать такие испытания, какие никому и не снились. Иной всех близких своих потеряет, имя своё назвать не может, кличку носит, и каждый день и час держать себя в руках должен, и даже во сне воли себе дать не может, чтобы не выдать товарищей. Иной раз в логово врага идёт, его обличье на себя надевает, чтобы быть и там полезным партии. Жандармы, контрразведка, полиция, шпионы, провокаторы, суд, — все против него, а он ни словом, ни взглядом, ни движением, ни мыслью выдать себя не может… Бывает и так, что все товарищи погибнут, один он, большевик, остался, — и тогда борьбу не прекратит. Мало того, не только сам её не бросит, но и новых, других людей подымет взамен потерянных. Сколько раз испытывала партия невыносимые тяготы, а из каждого испытания выходила только крепче и сильнее, потому что силу свою она в народе черпает, народ её поддерживает, лучших своих сынов отдаёт, подымает её, верит в неё, идёт за ней…
…Тихо шелестел прибой, накатывая волну за волной на галечник косы. Проплывали в недостижимой высоте едва заметные облака. Синей стеной на другой стороне залива стояли сопки близ Артёма. Влево шли один за другим мысы, становясь все меньше и меньше, все воздушнее и, наконец, тая в голубовато-белесой, накалённой солнцем дали.
Слушали девушки Виталия, и в то же время каждая из них думала о себе.
Припоминала Катя, как, таясь, приходили к её отцу люди. Но в осторожности их не чувствовала она страха, просто никто из них не хотел дать козыря в руки тем, кто шпионил за ними. Припоминала она, как после ареста отца заходили к ней люди, которых она не знала до сих пор и не видела. Приходили, приносили продукты, деньги, иной раз к каким-то женщинам отводили, по голове гладили, называли дочкой, и была в этом названии какая-то успокоительная сила, будто сам батька её так называл. В те дни сама она поняла, что люди эти связаны с её отцом и с нею такими узами, которые не всегда и кровное родство даёт.
Щурила Леночка Иевлева глаза на море, щурила не столько от сияния, которое оно испускало, сколько от того, что давно уже у неё щекотало в носу и слезы наплывали на глаза. Вспомнила, как ревел в Ивановке скот, выгнанный из коровников, как сгрудились крестьяне испуганной, мятущейся толпой у околицы, как рыскали по деревне японские солдаты, как поднялись к небу дымные столбы из хат и забушевало пламя, ярясь над жилищем людей, где родились они и своим умершим закрывали глаза медными пятаками, где уединялись в минуты горя и где с друзьями пировали, и пели, и веселились, когда радость входила в крестьянские дома.
Смотрела Таня на Виталия и переставала чувствовать, что он ей почти ровесник. Пытливо глядела она на него, своего товарища, и какое-то странное ощущение овладевало ею — будто всю жизнь рядом с ним ходила, будто знала его с детства, и хотелось ей сделать для него что-то хорошее.
У Машеньки Цебриковой сквозь веснушки, щедро покрывавшие и нос и щеки, пробивался густой румянец; она уже ясно переживала все то, о чем говорил Виталий, и клялась в душе, что у неё-то хватит силы на все испытания, и кружилась голова от сознания необыкновенности труда революционера-большевика. Она кидала такие взгляды на Виталия, что Соня Лескова — смуглая, похожая на цыганку девушка с кораллами на тонкой шее и чёрными глазами, сквозь агатовую глубину которых нельзя было рассмотреть, какие чувства её волнуют, — несколько раз уже трогала Машу за рукав: «Да не смотри ты так, Машка!»
— Почему народ поддерживает партию, — продолжал Виталий, — почему он идёт за ней? Потому, что партия большевиков защищает рабочее дело, потому, что она борется за счастье трудового человека. И как борется! Никто её в сторону не уведёт, никто не подкупит, никто не запугает… Верно называют партию Передовым отрядом рабочего класса, его авангардом…
Виталий говорил, переводя взгляд с одной девушки на другую.
— А как быть с теми, кто ещё не созрел для вступления в партию, но кто всей душой тянется к нашему делу? Молодёжь вступает в комсомол — Коммунистический союз молодёжи, становится надёжным помощником партии… Комсомольцы кровью своей доказали право на это звание. Враги наши не щадят комсомольцев, если те попадают в их руки, они хорошо знают, что комсомол — резерв партии…
Не счесть, сколько комсомольцев погибло на Мациевской в семеновских застенках, сколько уничтожил их собака Калмыков!.. А приморские комсомольцы не в последнем ряду солдат революции… Был у Сергея Лазо адъютант Миша Попов. Попался белым в плен. Схватили его… Мучили, пытали — а это белые умеют делать! Да Миша им даже имени своего не сказал. Так молча и умер в пытках. Напоследок палачам в глаза плюнул… Митя Часовитин, комсомолец, когда умирал в японском застенке, «Интернационал» пел… Кровь из него течёт, силы иссякли, голоса нет уже, а он шепчет: «Мы наш, мы новый мир построим!» Вот что такое комсомольцы, девушки! Да только ли Миша Попов и Митя Часовитин? С гордым сердцем и чистой душой жили! Придётся вам тяжко — вспомните о них! Не зря они кровью своей полили ту землю, на которой мы стоим.
…Проплывали мимо рыбацкие шампуньки. Тени от широких парусов ложились на воду и на приплеск. Едва шевелили кормовыми вёслами рыбаки, наработавшиеся с самого рассвета и разомлевшие в полуденный зной на солнце. Маневровые паровозы свистели натруженными голосами. Задрожала земля под тяжестью поезда, протащившегося по насыпи. У рыбацкой фанзы, прилепившейся под самым берегом, у скалы, истошно залаяла собачонка. Все было обыденным — таким, как было вчера и будет завтра. Но уже не вчерашними стали девушки, слушавшие Виталия.
Притихли они и слушали его серьёзно. Уже погасли весёлые чёртики в глазах Машеньки, и стало лицо её по-новому сильным и светлым. Точно клятву давая, сидела, выпрямившись и сжав руки на груди, Таня. Трудно было им найти слова, чтобы обозначить все, что возникло в них в эти тихие минуты… Да и нужны ли были слова? Делами надо было теперь говорить.
— Мы не боимся, товарищ Антонов! — сказала Таня.
Разошлись быстро, по двое.
Машенька Цебрикова пошла с Таней. На насыпи она прижалась к подруге, и Таня почувствовала, что Машенька вся дрожит.
— Ты чего, Маша, застыла, что ли?
— Да нет, так просто, ну сама не знаю чего… Ну, так и колотится все внутри. Танюшка, теперь мы товарищи, да?
— Да мы и раньше были товарищами, Машенька.
— А теперь по-особенному, — вздохнула со всхлипом. — Ой, как хорошо-то, Таня!
5
Администрация и управление военного коменданта перешли в наступление. Как-то вечером в бронецехе собрались военные контролёры, железнодорожное начальство, инженеры, техники, десятники, Суэцугу и несколько военных. Они долго ходили вдоль составов, разговаривали, осматривали вагоны, что-то подсчитывали. В конторе начальника депо до рассвета горело электричество.
Утром на воротах цеха появилось объявление:

«Господа рабочие!
Большевистская пропаганда не доведёт вас до добра! Командование решило положить конец ей и саботажу, который свил себе гнездо в депо, что задерживает выполнение заказа военного министра.
С этого дня устанавливается урочное задание.
Невыработка, не носящая злостного, преднамеренного характера, будет наказуема штрафом, размер которого определяет администрация.
К злостным неисполнителям будут применяться строгие меры, вплоть до ареста и предания военному суду.
Для наблюдения за порядком в цех будут введены казаки, сотни особого назначения военного коменданта.
За работу, господа!»
В полдень пешим строем пришли казаки.
— Свято место не бывает пусто! — плюнул Квашнин, увидя, как рябой, рыжий казак устраивается на том же штабеле шпал, на котором ещё недавно восседал японский часовой.
Казак был явно навеселе. Он вынул кисет, набил куцую трубочку, закурил. Его маленькие, кабаньи глазки с рыжими ресницами были красны, и казак, силясь преодолеть хмель, который разбирал его, то таращил глаза, то щурил их. Заметив, что Квашнин обернулся к нему, казак начальственно крикнул:
— Эй, ты! Работай! Чего зенки лупишь?
— На тебя смотрю, какой ты хороший! — ответил Квашнин.
— Хорош, не хорош, а над тобой поставлен! — самодовольно ухмыльнулся казак.
Квашнин процедил сквозь зубы:
— Ну, что поставлено, то и положить можно.
— Чего, чего? — зашевелился рябой, подымаясь со своего места и угрожающе нахмурясь.
— Ничего. На свою бабу покричи! — сказал Квашнин и отвернулся.
Рябой, в котором хмельная лень и вялость победили задор, опустился опять и вскоре задремал, облокотясь на ладонь.
К Квашнину подошёл Виталий:
— Ну, как успехи?
Квашнин позвал его внутрь вагона. Отёр руки о брезентовый передник, заляпанный раствором, взял ломик, стоявший у борта.
— Глянь, Антонов! — Размахнулся и ударил ломом в стену бетонной камеры.
Железо пробило стену и вышло насквозь. Когда Квашнин вытащил лом, аккуратная круглая дырка осталась в стене. Ясное голубое небо виднелось через неё.
— Засыплетесь! — сказал Виталий. — На первом же осмотре засыплетесь! Как кто-нибудь из контролёров попробует так же, все станет ясным.
— Ну, это как сказать! — усмехнулся один из бетонщиков, вслед за Квашниным вошедший в вагон. — Илья Абрамович силу в руках имеет. Лом возьмёт, двинет — что твой снаряд! У него руки… — И бетонщик не закончил фразу, поднял с пола семидюймовый гвоздь и подал Квашнину: — Илья Абрамович, опробуй для примеру!
Квашнин, взяв гвоздь, без особого напряжения завязал его узлом и протянул восхищённому его силой Виталию.
— Ведь это смотря кто! — сказал он спокойно. — Контролёр, конечно, эту стенку не возьмёт, а снаряд, или, скажем, граната разнесёт начисто всю коробку. Уж такую мы смесь делали…
В это время снаружи донеслось:
— Эй, работай, работай! Не стой!
— Проснулся, черт рябой, — сказал Квашнин. — Тюремщик паршивый! Долго мы их будем терпеть?
— Это от нас зависит, — ответил Виталий.
— Через недельку начнём?
— Возможно.
Голос казака показался Виталию знакомым. Через амбразуру он посмотрел на улицу. В рябом казаке он узнал Иванцова, вестового ротмистра Караева.
— Ч-черт возьми! — сказал он с досадой. — Мне при этой роже нельзя показываться!
Квашнин понимающе взглянул на Виталия.
— Тут есть люк. Можешь через него выйти.
Виталий дождался, когда рябой отвернулся, и, легко спрыгнув между рельсами, выскочил с другой стороны состава и пошёл, предупредив Квашнина, что теперь все разговоры о деле придётся перенести на квартиру.
— Что, знакомый? — спросил Квашнин.
— Весьма… Он будет мне мешать.
6
Антоний Иванович сказал Виталию:
— Ну, товарищ, можно было бы и начинать, кабы не одна заковыка.
Виталий вопросительно посмотрел на мастера.
— Все участки согласны начать, все подготовились. Плохо только с грузчиками.
— А что?
— Дело тут, видишь ли, такое: из трех сотен грузчиков у нас офицеров чуть не половина.
— Офицеров? — удивился Виталий.
— То-то и оно, что офицеров… Уж год работают в грузчиках. Вишь ты, они раньше в порту работали. А составились из тех, кому по чинам солдат не нашлось, командовать не над кем значит, со службы их уволили… Были и такие, что за дебоширство, а то за пьянство выгнаны, службы лишились, а жить надо! Вот они и организовались в бригады и стали работать на выгрузке… По обличью-то вроде наш брат — Савка, а фанаберия ещё от белой кости. Боюсь, не станут бастовать.
— А вы говорили с ними?
— Не водимся мы с ними, да и они тоже на отшибе живут, — сказал мастер. — От своих отстали и к нашим не пристали. Живут будто на полустанке, все на лету, а лететь некуда.
— Попробуем поговорить с ними. Кто у них за главного?
— Артельщик-то? Бывший полковник, из дворян. Запойный. Но пока нет запоя, человек человеком.
«Белые вороны», как окрестили первореченские рабочие офицерскую артель грузчиков, жили за Семеновским огрызком, в нескольких вагонах, никак не сообщавшихся ни с одной из улиц. Рабочие относились к ним подозрительно, белые к рабочим — презрительно. Оказавшиеся в чужой шкуре офицеры беспробудно пили и дебоширили, и тупичок, в котором стояли их вагоны, пользовался плохой славой.
К этим вагонам Антоний Иванович и Виталий подошли в сумерки, когда грузчики возвращались с работы.
У самого тупика дорогу им преградил оборванный человек, в лохмотьях которого угадывался китель и диагоналевые брюки. Человек расставил ноги, сделал руки в боки и хриплым басом спросил:
— Кто вы, миряне? К чему вы посетили сию юдоль печали? Вы заблудились?
Виталий спокойно посмотрел на пьяного.
— Здесь помещается офицерская артель?
— Офицерская? Артель? Вы хотите сказать «Орден белых ворон»? — Человек покачнулся и, подражая крику вороны, крикнул раскатисто: — Кар-р!.. Кар-р!
К группе, стоявшей на дороге, подошёл ещё один человек. Он был облачён в заплатанные брюки, видавшие виды, в гимнастёрку, тщательно починенную, в порыжевшие сапоги. Небольшого роста, сухощавый, с тёмными кругами под глазами, он ещё сохранил военную выправку.
— Что вы ломаетесь, капитан? — спросил он тихо у пьяного. — Люди, видимо, по делу пришли, а вы кривляетесь!
— Я не ломаюсь! Я белый ворон, и это видно всякому, — заявил пьяный и сиплым голосом запел:
Какой я мельник? Я ворон…
Не обращая больше внимания на капитана, подошедший спросил мастера и Виталия, кого они ищут.
— А, так вам полковника надо! Он у себя. Вот в том вагоне.
Полковник оказался человеком богатырского сложения и, очевидно, немалой физической силы. Мощные плечи и лопатки со вздувающимися при каждом движении мышцами, львиное лицо с выпуклым лбом, тяжёлая, хорошей формы голова, чистые линии правильного лица, свидетельствующие о породе, — таков был внешний облик этого необычайного артельщика. Вся внешность полковника могла бы быть названа благородной, если бы не черты упадка, беспутной, безалаберной жизни, одутловатость, мешки под глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70