«Вот мой Мессия, который освободит меня». Но жена только отворачивалась, ничего не отвечая.
У огромных ворот Башни Иисус остановился.
– Помнишь, ты задолжал мне услугу, центурион? – сказал он. – Пришло время потребовать ее.
– Всей радостью в жизни моей я обязан тебе, Иисусе Назорей, – ответил Руф. – Говори. Я сделаю все, что в моих силах.
– Если меня схватят, если меня бросят в темницу, если меня убьют, не пытайся спасти меня. Даешь слово?
Они проходили через ворота Башни. Стражники поднятием руки приветствовали центуриона.
– Разве то, о чем ты просишь, – услуга? – удивленно спросил Руф. – Не понимаю евреев.
Два мавра исполинского роста охраняли дверь, ведущую в покои Пилата.
– Услуга, центурион, – сказал Иисус. – Даешь слово?
Руф кивнул маврам, чтобы те открыли дверь.
Сухощавый, гладко выбритый, с узким лбом, серыми жестокими глазами и тонкими, словно лезвие меча, губами Пилат сидел на высоком, украшенном орлами, массивной резьбы кресле, и занимался чтением. Он поднял голову и посмотрел на стоявшего перед ним Иисуса.
– Это ты – Иисус Назорей, царь иудеев? – насмешливо прошипел он, прикладывая надушенный платочек к ноздрям.
– Я не царь, – ответил Иисус.
– Как? Разве ты не Мессия? И разве Мессия не тот, кого вот уже столько поколений ожидают твои соотечественники абрамчики в надежде, что он освободит их и воссядет на престоле Израиля? И прогонит нас, римлян? А ты говоришь: «Я не царь»!
– Мое царство не на земле.
– А где же еще? На воде, что ли? Или в воздухе? – спросил Пилат и громко захохотал.
– На небе, – спокойно ответил Иисус.
– Хорошо, – сказал Пилат. – Я жалую тебя небом. Но землю оставь в покое!
Он снял с большого пальца золотое кольцо, поднял его высоко, посмотрел на свету на красный камень, на котором был выгравирован череп с надписью вокруг: «Ешь, пей, веселись – завтра ты будешь таким же».
– Евреи вызывают у меня чувство отвращения, – сказал Пилат. – Они никогда не моются, и Бог у них столь же отвратителен: немытый, с длинными косами, с когтистыми загребущими лапами, трепач и злопамятный, как верблюд.
– Знай, что этот Бог уже занес свою длань над Римом, – снова спокойно сказал Иисус.
– Рим бессмертен, – ответил Пилат и зевнул.
– Рим – исполинский истукан, которого узрел в видении своем пророк Даниил.
– Истукан? Что еще за истукан? Вы, евреи, видите во снах то, что желаете увидеть наяву. Живете и умираете среди своих видении.
– С этого и начинается поход человечества – с видений. Затем, тени постепенно сгущаются и крепнут, дух облачается во плоть и нисходит на землю. Пророк Даниил видел видение, и, поскольку видение это было увидено, оно обретет плоть, снизойдет на землю и сокрушит Рим.
– Я восхищаюсь твоей отвагой, а может быть, твоей глупостью, Иисусе Назорей. Сдается мне, что ты не боишься смерти и потому говоришь так свободно. Ты мне нравишься. Расскажи мне о видении Даниила.
– Пророк Даниил увидел однажды ночью истукана: голова у него была из золота, грудь и руки – из серебра, чрево и бедра – медные, голени – железные, но стопы – глиняные. И вдруг незримая рука метнула камень в глиняные ноги его и разбила их, и мгновенно весь истукан – золото, серебро, медь и железо – все рухнуло наземь… Незримая рука, Понтий Пилат, это – Бог Израиля, камень – это я, а исполинский истукан – Рим.
Пилат снова зевнул.
– Я понял, – устало сказал он. – Я понял твою игру, Иисусе Назорей, царь иудеев! Ты поносишь Рим, чтобы я разгневался, распял тебя, и таким образом ты станешь героем – ловко ты все это придумал. Насколько мне известно, ты уже начал воскрешать мертвецов, уже встал на свой путь. Подобным образом и твои ученики вскоре распустят слухи, будто ты не умер, но воскрес и вознесся на небо… Но ты несколько опоздал, плутишка, эта уловка тебе не удастся, придумай другую. Я не стану казнить тебя, не стану делать из тебя героя. Не быть тебе богом – выбрось это из головы.
Иисус молчал. Через открытое окно он видел, как блистает на солнце огромный Храм Иеговы, словно неподвижный зверь-людоед, а отовсюду движутся прямо в его раскрытую черную пасть человеческие стада. Пилат молча играл золотой цепочкой. Ему было стыдно обращаться с просьбой к еврею, но это было поручением его жены, и потому он был вынужден сделать это.
– Хочешь сказать мне еще что-нибудь? – спросил Иисус и повернулся к двери. Пилат поднялся.
– Погоди. Я должен сказать тебе кое-что, для этого я и вызвал тебя. Моя жена говорит, будто каждую ночь видит тебя во сне: не успеет глаза закрыть – ты уже тут как тут. Будто ты приходишь к ней жаловаться, что тебя собираются убить, и потому каждую ночь просишь ее поговорить со мной, чтобы я воспрепятствовал твоим соотечественникам Анне и Каиафе предать тебя смерти. Минувшей ночью моя жена проснулась с громким криком и разразилась рыданиями: ей жаль тебя. Не знаю почему, не желаю заниматься женскими причудами. Она бросилась мне в ноги, умоляя, чтобы я вызвал тебя и сказал, чтобы ты ушел отсюда ради твоего собственного спасения. Воздух Иерусалима вреден для твоего здоровья, Иисусе Назорей, возвращайся в Галилею! Я не хочу принуждать тебя силой и говорю тебе для твоего же блага: возвращайся в Галилею!
– Жизнь есть война, – таким же спокойным, как всегда, и решительным голосом ответил Иисус. – Война, и тебе это известно, потому как ты воин и римлянин. Однако тебе неизвестно, что полководец наш – Бог, а мы – его воины. В ту минуту, когда человек рождается, Бог указывает ему землю, на земле этой – город, село, гору, море или пустыню и говорит: «Здесь ты должен сражаться!» Наместник Иудеи! Однажды ночью Бог схватил меня за волосы, поднял, перенес в Иерусалим, поставил перед Храмом и сказал: «Здесь ты должен сражаться!» Я не покину своего места в этом сражении, Наместник Иудеи, я буду сражаться здесь!
Пилат пожал плечами: он уже раскаивался, что обратился с просьбой и сообщил еврею семейную тайну. И потому сделал вид, что, как обычно, умывает руки.
– Поступай, как знаешь, а я умываю руки. Ступай! Иисус поднял руку в знак прощания. В то мгновение, когда он переступал через порог, Пилат насмешливо крикнул ему:
– Эй, Мессия! Что это за грозная весть, которую ты, говорят, несешь людям?
– Огонь, – снова спокойно ответил Иисус. – Огонь, который очистит мир.
– От римлян.
– Нет, от неверных: от несправедливых, бесчестных, сытых.
– А потом?
– Потом на выжженной и очищенной земле воздвигнется Новый Иерусалим.
– А кто воздвигнет этот Новый Иерусалим?
– Я.
Пилат захохотал:
– Верно говорил я жене, что ты – юродивый. Заходи ко мне время от времени: с тобой нескучно провести часок. А теперь ступай. Ты мне надоел.
Он хлопнул в ладони, вошли исполинского роста мавры вывели Иисуса из дворца.
Иуда тревожно ожидал у ворот Башни. В последнее время какой-то тайный червь точил Учителя, отчего лицо его каждый день становилось хмурым и грозным, а слова – все более скорбными и пугающими. Часто он поднимался на Голгофу – холм, возвышавшийся за Иерусалимом, где римляне распинали бунтарей, – и целые часы кряду проводил там в одиночестве. И чем явственнее становилось, что священники и первосвященники затаили злобу и готовят ему западню, тем яростнее нападал он на них, прозывая ядовитыми змеями, лжецами, лицемерами, которые якобы боятся проглотить муху, но заглатывают целого верблюда. Ежедневно целые дни напролет простаивал он у Храма, изрекая грозные слова, словно накликая на себя смерть. А третьего дня на вопрос Иуды, когда же он сбросит овечью шкуру, чтобы лев явился во всей полноте славы своей, Иисус только покачал головой. Никогда еще не приходилось Иуде видеть более горькой улыбки на устах человеческих. С того дня Иуда ни на миг не отлучался от него, а когда тот восходил на Голгофу, он тайком следовал за ним, чтобы какой-нибудь затаившийся недруг не поднял руки на Иисуса.
И вот Иуда расхаживал взад-вперед по дороге у проклятой Башни, исподлобья поглядывая на закованных в броню, неподвижных, с тупыми крестьянскими лицами римских стражников, за спинами которых реяло на высоком древке нечестивое знамя с орлами.
«Что нужно от него Пилату? – спрашивал он сам себя. – Зачем он вызвал его?»
Иерусалимские зилоты сообщили ему, что Анна и Каиафа то и дело наведывались в Башню, обвиняя Иисуса в том, что он хочет поднять бунт, изгнать римлян и сделаться царем, но Пилат не слушал их. «Это юродивый, и в дела римлян он не вмешивается, – отвечал Пилат. – Как-то раз я намеренно подослал к нему людей спросить: «Желает ли Бог Израиля, чтобы мы платили подати римлянам? Что ты думаешь по этому поводу?» И тот вполне справедливо, вполне разумно ответил: «Отдайте кесарю кесарево и Богу Божье!» Это не юродивый, но боговдохновленный! – смеялся Пилат. – Если он оскорбляет вашу религию, покарайте его – я умываю руки, – но Рима он не трогает». С этими словами Пилат прогонял их, но – кто знает? – может быть, теперь он изменил мнение.
Иуда остановился и прислонился к стене стоявшего напротив строения, то сжимая кулаки, то разжимая их: он был взволнован.
Вдруг он встрепенулся. Послышались звуки труб, и толпа расступилась в стороны. Четверо левитов принесли украшенные золотом носилки и бережно опустили их у ворот Башни. Шелковые занавески раздвинулись, и из носилок медленно вылез тучный, с пышными телесами, с мешками под глазами, в желтой шелковой тунике Каиафа. В это же мгновение створчатые ворота раскрылись, и оттуда вышел Иисус. У входа они столкнулись лицом к лицу: Иисус, босой, в покрытой заплатами белой одежде, остановился и устремил на первосвященника пристальный, немигающий взор, а тот поднял тяжелые веки, узнал Иисуса, быстро пробежал по нему взглядом с ног до головы, и его козлиные губы дрогнули:
– Чего тебе здесь нужно, смутьян?
Но Иисус неподвижно стоял, смотря на Каиафу своими большими, строгими и скорбными глазами.
– Я не боюсь тебя, первосвященник Сатаны, – ответил он.
– Отшвырните его прочь! – крикнул Каиафа четырем носильщикам и, обрюзглый, кривоногий, прошел во двор.
Четыре левита бросились было к Иисусу, но тут Иуда рванулся вперед и рявкнул:
– Руки прочь!
Он раздвинул левитов в стороны, взял Иисуса за руку и сказал:
– Пошли.
Иуда шел впереди, прокладывая Иисусу путь через скопление верблюдов, людей и овец. Они миновали крепостные ворота, спустились в Долину Кедров, поднялись по противоположному склону и вышли на дорогу, ведущую в Вифанию.
– Чего он хотел от тебя? – спросил Иуда, встревоженно стиснув руку Учителя.
– Нынешним вечером я открою тебе страшную тайну, Иуда, – после продолжительного молчания ответил Иисус.
Иуда наклонил рыжую голову и ожидал, приоткрыв рот.
– Ты самый сильный из всех товарищей. Думаю, ты однин сможешь выдержать ее тяжесть, другим я ничего не сказал и ничего не скажу, это им не но плечу.
Иуда покраснел от удовольствия.
– Благодарю за доверие, Учитель, – сказал он. – Говори. Будь спокоен, я не подведу.
– Иуда, ты знаешь, почему я оставил мою любимую Галилею и пришел в Иерусалим?
– Да, – ответил Иуда. – Потому что то, что должно свершиться, свершится здесь.
– Да, отсюда возгорится пламя Господне. Я уже не могу спать. Срываюсь в полночь и смотрю на небеса – не разверзлись ли они? Не низвергаются ли с них языки пламени? С наступлением дня я спешил в Храм, говорил, грозил, указывал на небо, приказывал, просил, заклинал, чтобы спустилось пламя. Голос мой умолкал, а небеса вверху надо мной по-прежнему оставались сомкнутыми, глухими и спокойными. И вдруг однажды…
Голос его прервался. Иуда склонил голову, чтобы лучше слышать, но смог разобрать только сдавленное дыхание Иисуса да стук его зубов.
– Однажды? Однажды? – спрашивал Иуда, затаив дыхание.
Иисус глубоко вздохнул и сказал:
– Однажды, когда я в одиночестве лежал на вершине Голгофы, пророк Исайя возник в мыслях моих. Нет, не в мыслях: я явственно видел его перед собой на камнях Голгофы, и в руках у него была искусно выделанная шкура козла, со всеми четырьмя ногами, головой, рогами, увешанная амулетами, – точь-в-точь черный козел, которого я видел в пустыне, – а на шкуре были начертаны письмена. «Читай!» – велел Исайя и поднял козла вверх прямо передо мной. Едва я услышал голос, пророк и козел исчезли, и в воздухе остались только черные письмена с красными заглавными знаками.
Иисус устремил взгляд к свету, побледнел, стиснул руку Иуды, впился в нее.
– Вот они! – испуганно прошептал он. – Заполнили воздух.
– Читай! – сказал Иуда, тоже содрогаясь от страха. Хриплым, прерывающимся голосом Иисус стал разбирать слог за слогом, словно письмена были живыми зверями, на которых он охотился, а те не давались ему. Он читал по слогам, вытирая пот с лица:
– «На него взвалили проступки наши, прегрешения наши изранили его, а он, скорбящий и горестный, даже рта не раскрыл. Покинутый, презираемый всеми, брел он, не оказывая никакого сопротивления, вперед, словно агнец, которого ведут к мяснику на заклание».
Иисус умолк. Он был бледен, как полотно.
– Не понимаю, – сказал Иуда, разгребая носком камни. – Не понимаю. Кто есть агнец, которого ведут на заклание? Кто должен умереть?
– Иуда, брат мой Иуда, это я, – медленно ответил Иисус.
– Ты? Ты? – Иуда отпрянул. – Разве не ты – Мессия?
– Я.
– Не понимаю! – воскликнул Иуда и пнул камни так, что разбил в кровь пальцы на ногах.
– Не кричи, Иуда: ради спасения мира я должен добровольно принять смерть. Я тоже не понимал этого, хотя Бог и посылал мне знамения: то видения в воздухе, то сны, то дохлого козла в пустыне, принявшего на шею свою все грехи человеческие. А один призрак, словно пес, неотступно следует за мной с того дня, как покинул я материнский дом, иногда забегая вперед и указывая мне путь. Какой путь? На крест.
Иисус медленно огляделся вокруг. Позади возвышался горой белых черепов Иерусалим, а впереди – камни, несколько сребролистых маслин да черные кедры. Кроваво-красное солнце шло на закат.
Иуда рвал волосы из бороды и бросал их на землю. Иначе представлял он себе приход этого Мессии: явится с мечом в руке, бросит клич, и в долине Иосафата воспрянут из могил все поколения почивших евреев, соединятся с живыми, вместе с евреями воскреснут их кони и верблюды, и все они, пешие и конные, ринутся резать римлян, а Мессия воссядет на престоле Давидовом и подушкой для ног его будет Вселенная. Таким был Мессия, которого ожидал Иуда Искариот, и вот на тебе!
Он исподлобья глянул на Иисуса, закусил губу, чтобы резкое слово не вырвалось из уст, и снова принялся ворошить камни пятками. Иисус посмотрел на Иуду и пожалел его.
– Наберись мужества, брат мой Иуда, – сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал поласковее. – Мне оно тоже нужно. Иначе нельзя, таков путь.
– А потом? – спросил Иуда, устремив взгляд в камни. – Что будет потом?
– Я вернусь в полной славе моей судить живых и мертвых.
– Когда?
– Многие из нынешнего поколения не умрут, не увидев меня.
– Пошли! – сказал Иуда и быстро пошел вперед.
Иисус, тяжело дыша, шел за Иудой, стараясь не отставать от него. Солнце уже изготовилось низринуться на Иудейские горы. Издали, со стороны Мертвого моря, послышалось завывание первых Проснувшихся шакалов.
Иуда с глухим рычанием стал спускаться вниз. Внутри него происходило землетрясение, все рушилось. Он не верил в смерть, которая представлялась ему худшим из путей, а воскресший Лазарь вызывал у него тошноту: из всех мертвецов он казался Иуде самым мертвым, самым мерзостным. А сам Мессия? Как он сам выйдет из схватки со Смертью! Нет, нет, в смерть Иуда не верил!
Он повернулся к Иисусу, желая возражать, желая бросить вертевшееся на языке резкое слово, – может быть, удастся заставить его пойти по другому пути, который не ведет через смерть, – но, обернувшись, закричал в ужасе: огромная тень падала от тела Иисуса. Это была не человеческая тень, а крест. Иуда схватил Иисуса за руку:
– Смотри! – крикнул он, указывая на тень.
У Иисуса волосы на голове встали дыбом.
– Молчи, – тихо прошептал он. – Молчи, брат мой Иуда.
Так, держась друг за друга, они добрались до плавно поднимающейся вверх дороги на Вифанию. Иисус почувствовал слабость в коленях, и тогда Иуда стал поддерживать его. Шли они молча. На мгновение Иисус нагнулся, подхватил с земли разогретый солнцем камень и некоторое время держал его, зажав в руке. Был ли это, действительно, камень или же рука любимого человека? Он огляделся. Как зелена была эта земля, умершая зимой, как цвело все вокруг!
– Не кручинься, брат мои Иуда! – сказал Иисус. – Почему зерно проникает в почву, а Бог посылает дождь, чтобы почва разбухла и колос взошел из мягкой земли напитать человека? Если пшеничное зерно не умрет, разве когда-нибудь сможет прорасти оно колосом? Так и Сын Человеческий.
Но это не утешило Иуду, который молча поднимался в гору. Солнце закатилось за горы, ночь взошла с земли, на вершине холма уже замерцали первые светильники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57