о сердце и веду я речь. Преобрази сердце свое, и обнимутся небо и земля, обнимутся израильтяне и римляне, все станет единым.
Но рыжебородый терпел и выжидал, храня и возбуждая гнев в груди своей. «Он сам не знает, что говорит, этот мечтатель, – думал Иуда. – Он сам ничего не смыслит в этом. Как только преобразится мир, преобразится и сердце мое. Как только исчезнут римляне с земли Израиля, я обрету покой!»
Однажды младший сын Зеведеев сказал Иисусу:
– Прости, Учитель, но не по душе мне Иуда. Когда я приближаюсь к нему, какая-то темная сила исходит из тела его и тысячи тончайших игл вонзаются в меня. А вечером третьего дня я видел, как некий черный ангел склонился над ним и что-то шептал тайком ему на ухо. Что он говорил ему?
– Я догадываюсь, что он говорил ему, – ответил Иисус и вздохнул.
– Что же? Мне страшно, Учитель. Что он говорил ему?
– Узнаешь, когда придет время, брат. Я и сам хорошо еще не знаю того.
– Почему ты взял его с собой? Почему позволяешь ему следовать за тобой и днем и ночью? А когда ты говоришь с ним, твой голос звучит нежнее, чем тогда, когда ты разговариваешь с нами, – почему?
– Так нужно, Иоанн, брат мой. Он больше других нуждается в любви.
А Андрей следовал за новым учителем, и мир становился день ото дня все ласковее. Не мир, а сердце его! Еда и смех больше не были грехом, земля обрела незыблемость, а небо по-отечески склонялось над ней. День Господень не есть день гнева и пожара, не есть конец света, но есть жатва, сбор винограда, свадьба, танец, есть непрестанно обновляющаяся девственность мира: каждый день на рассвете земля обновляется, и Бог вновь взирает на нее, держа на своей святой ладони.
Шли дни, Андрей успокаивался, постепенно привыкал к смеху и еде, и на его бледных щеках выступал румянец. А когда в полдень или вечером они располагались на отдых где-нибудь под деревом или под гостеприимной кровлей и Иисус по своему обыкновению брал хлеб, благословлял и делил его, плоть Андрея мгновенно претворяла хлеб в любовь и смех. Только изредка, вспоминая о близких, он вздыхал.
– Что сейчас поделывают почтенные Иона и Зеведей? – спросил он как-то, глядя в неведомую даль так, словно оба эти старика находились на краю света.
– И Иаков с Петром. Где они теперь? В каком мире мучаются?
– Мы еще свидимся с ними со всеми, – ответил, улыбнувшись, Иисус. – И они еще свидятся с нами. Не кручинься, Андрей: просторен двор Отца, места всем Охватит.
Как-то вечером пришел Иисус в Вифсаиду. Дети выбежали приветствовать его, размахивая пальмовыми ветвями. Открывались двери, хозяйки выходили, оставляя домашние хлопоты, и поспешно шли за ним, чтобы услышать доброе слово. Сыновья несли на плечах немощных родителей, внука вели за руку слепых дедов, крепкие мужчины силком тащили за Иисусом одержимых, чтобы он простер над ними длань свою и исцелил их.
Случилось так, что в тот день ходил по селу коробейник Фома, таская узел, трубя в рог и расхваливая свой товар – гребни, нитки, серебряные серьги, медные браслеты и чудодейственные притирания для женщин. Иисус глянул на него, и вдруг все вокруг изменилось. Это был уже не Фома, косой коробейник: он находился где-то в далекой стране, держал в руке угольник, а вокруг него была огромная толпа. Строители трудились, подсобные рабочие таскали камни и известь, воздвигалось огромное сооружение, вставали ввысь мраморные колонны, возводился великий храм, и всюду носился, производя угольником измерения, главный зодчий Фома… Глаз Иисуса задрожал, веко подернулось, и вновь предстал перед ним нагруженный своим товаром Фома со смеющимися хитрыми, косящими глазками… Иисус простер над ним руку.
– Идем со мной, Фома, – сказал он. – Я нагружу тебя другим товаром – лакомствами и украшениями для души, и ты пойдешь с ними на край света, расхваливая и раздавая их людям.
– Дай-ка я сперва продам вот это, – ответил, посмеиваясь, бывалый коробейник, – а затем поживем – увидим!
И он тут же снова принялся расхваливать пронзительным голоском свои гребни, нитки да притирания.
Староста – очень богатый, суровый и своевольный старик – стоял на пороге своего дома, положив руку на дверной косяк, и с любопытством разглядывал приближавшуюся толпу. Впереди бежали дети, размахивали пальмовыми ветвями, стучались в двери и кричали:
«Идет, идет, идет Сын Давидов!» Следом шел спокойный, улыбающийся человек в белых одеждах, с распущенными по плечам волосами, который воздевал руки то в одну, то в другую сторону, словно благословляя дома, а за ним торопливо шагали мужчины и женщины, старавшиеся держаться как можно ближе к нему, чтобы приобщиться к его силе в святости, а еще дальше двигались слепые и паралитики. Двери в домах то и дело открывались, и все новые люди вливались в толпу.
– Это еще кто такой? – обеспокоенно спросил почтенный староста, с силой упираясь руками в дверной проем, будто в дом его вот-вот должны были ворваться и ограбить его.
– Новый пророк, почтенный Ананий, – ответил кто-то, остановившись. – Этот вот, в белых одеждах, держит в одной руке жизнь, а в другой – смерть и раздает их как ему вздумается. Послушайте моего совета: будь с ним поласковей.
Эти слова повергли почтенного Анания в ужас. Много было такого, что отягощало душу его, и часто вскакивал он по ночам во сне, задыхаясь от страха. Дурные сны снились ему; будто горит он в аду, объятый пламенем, языки которого доходят ему до шеи… А что если этот пророк может спасти его? Мир полон чар, и вот пришел чародей – ради этого стоит накрыть на стол, раскошелиться: он отведает угощения и, неровен час, сотворит чудо.
Ананий решился, вышел на середину дороги и приложил руки к груди.
– Сыне Давидов, – сказал он. – Я – старец Ананий, грешник, а ты – святой. Проведав, что ты соблаговолил посетить наше селение, я приготовил для тебя угощение. Милости прошу, коль угодно. Ведь это для нас, грешников, приходят в мир святые: мой дом с нетерпением ждет, что твоя святость вступит под кров его.
Иисус остановился.
– Прекрасны твои слова, почтенный Ананий. Здравствуй же! – сказал он и вошел в богатый сельский дом.
Пришли слуги, накрыли во дворе столы, принесли подушки. Иисус возлег, по обе стороны от него возлегли Иоанн, Андрей, Иуда и лукавый Фома, прикинувшийся учеником ради угощения, а напротив расположился почтенный хозяин, прикидывая в уме, как бы направить разговор в нужное русло, рассказать о сновидениях, чтобы заклинатель заклял их. Подали еду, принесли два больших глиняных кувшина с вином, а люди стояли и смотрели, как они едят, беседуя о погоде, о Боге и о винограде. Когда гости кончили есть и пить, слуги принесли рукомойники, гости умыли руки и уже были готовы подняться с мест, и тут почтенный Ананий решился. «Мне пришлось раскошелиться, – подумал он. – Я накрыл на стол, а он ел и пил вместе со своими спутниками, так пусть же теперь заплатит».
– Учитель, – сказал Ананий. – Мне снятся дурные сны, но я знаю, что ты слывешь могущественным заклинателем. Я сделал для тебя все, что мог, пусть же и твоя милость постарается для меня: смилуйся надо мной, наложи заклятие на сновидения. Ты, я слышал, говоришь и заклинаешь притчами. Так расскажи притчу – я пойму ее скрытый смысл и обрету исцеление. Разве не все в мире – чудо? Сотвори же чудо свое.
Иисус улыбнулся и посмотрел старику в глаза. Много раз приходилось ему с ужасом взирать на хищные челюсти сытых, на их грубые шеи, на бегающие хищные глаза: они едят, пьют, смеются – все принадлежит им – они крадут, пляшут и предаются разврату, не задумываясь о том, что горят в адском пламени, и только изредка во сне открываются их глаза и они видят… Иисус разглядывал пресытившегося старика, его телеса, его глаза, его страх, и внутри него истина вновь стала притчей.
– Напряги слух, почтенный Ананий, отверзни сердце свое, почтенный Ананий: я буду говорить.
– Я весь внимание, сердце мое отверзнуто – я слушаю. В добрый час!
– Жил да был как-то, почтенный Ананий, некий богач, чуждый закону и справедливости. Он ел, пил, одевался в шелк и порфиру и никогда не дал даже листа зеленого соседу своему Лазарю, терпевшему и голод и холод. Лазарь ползал под столом его, собирая крохи и обгладывая кости, но слуги выбросили его вон, и сидел он на пороге, псы приходили к нему и лизали раны его. Когда же пришел установленный день и оба они умерли, один отправился в пламя вечное, а другой – в лоно Авраамово. Поднял как-то богач глаза свои, увидел соседа своего Лазаря, смеющегося и ликующего в лоне Авраамовом, и возопил: «Отче Аврааме, отче Аврааме; пошли Лазаря, чтобы омочил он в воде конец перста своего и прохладил уста мои, ибо мучусь я в пламени сем!» Но Авраам ответствовал ему: «Вспомни, как пиршествовал ты и радовался благам мирским, а он терпел и голод и холод, – разве ты дал тогда ему хотя бы лист зеленый? Теперь же пришел черед ему радоваться, а тебе – гореть в пламени вечном».
Иисус вздохнул и умолк. Почтенный Ананий умоляюще посмотрел на Иисуса, ожидая продолжения. Рот его был раскрыт, губы застыли, а в горле у него пересохло.
– И это все? – спросил он дрожащим голосом. – Все? И ничего больше?
Иуда засмеялся:
– Так ему и надо. Кто не в меру ел и пил на земле, будет жариться за то в аду.
А юный сын Зеведеев приклонил голову к груди Иисуса и тихо сказал:
– Учитель, речь твоя не успокоила сердца моего. Сколько раз ты наставлял нас: «Прости врага своего, возлюби его – пусть семь и семьдесят раз он причинит зло тебе, ты же семь и семьдесят раз сотвори добро ему, ибо только так можно искоренить в мире зло». А теперь выходит, что Бог не умеет прощать?
– Бог справедлив, – встрепенулся рыжебородый, искоса бросив едкий взгляд на почтенного Анания.
– Бог всемилостив, – возразил Иоанн.
– Стало быть, нет для меня надежды? – пробормотал почтенный хозяин. – Кончилась притча?
Фома поднялся, шагнул было к воротам, но остановился.
– Нет, не кончилась, почтенный староста, – сказал он насмешливо. – Есть и продолжение.
– Скажи, сынок, да будешь ты благословен…
– Богача звали Ананием, – ответил Фома.
И, подхватив узел с товаром, он покинул дом, вышел на середину улицы и принялся балагурить с соседями.
Кровь бросилась к грузной голове почтенного старосты, в глазах у него потемнело.
Иисус протянул руку и ласково погладил своего любимого товарища по кудрявым волосам:
– Иоанн, все, кто имеет уши слышать, услышали, все, кто обладает разумом, сделали вывод. «Бог справедлив», – сказали они, не в силах сделать еще один шаг. Но у тебя есть еще и сердце, и потому ты сказал: «Бог справедлив, но этого мало – Он еще и всемилостив. Так не годится – эта притча должна иметь иной конец».
– Прости, Учитель, – ответил юноша. – Воистину сердце мое молвило: «Человек прощает, а Бог что же не прощает? Так не годится, это великое богохульство: притча должна иметь иной конец».
– И она имеет иной конец, возлюбленный мой, – сказал, улыбнувшись, Иисус. – Послушай, почтенный Ананий, дабы укрепилось сердце твое. Послушайте и все вы, находящиеся во дворе, и вы, соседи, хохочущие на улице. Бог не просто справедлив, но и добр. И не просто добр, ибо Он – Отец.
Услыхал Лазарь слово Авраамово, вздохнул и сказал сам себе:
«Боже, да разве может кто пребывать в Раю счастливым, зная, что некий человек, некая душа пребывает в пламени вечном? Прохлади уста его, Господи, дабы тем самым прохладить и мои уста. Спаси его, Господи, дабы и мне обрести спасение, иначе и меня будет жечь пламя».
Услыхал Бог рассуждения его, возрадовался и, сказал:
«Лазарь мой возлюбленный, спустись и возьми за, руку жаждущего. Неиссякаемы источники мои, отведи его к ним, дабы испил он и прохладился, дабы прохладились и твои уста вместе с ним».
– «Навечно?» – спросил Лазарь.
– «Навечно», – ответил Бог.
Иисус встал и умолк. Ночь опустилась на землю. Люди, тихо беседуя, расходились. Мужчины и женщины возвращались в свои убогие хижины, но сердца их были удовлетворены. «Может ли слово утолить голод? Может, если это доброе слово», – так размышляли они.
Иисус поднял было руку, чтобы проститься с почтенным хозяином, но тот пал ему в ноги.
– Прости меня, Учитель! – тихо сказал Ананий и зарыдал.
С наступлением ночи, когда они расположились на ночлег под маслинами, к Сыну Марии подошел Иуда. Он не находил себе покоя: ему нужно было видеть Иисуса, говорить с ним, высказать все начистоту.
Когда в доме нечестивого Анания он возрадовался, что богач пребывает в адском пламени и, хлопнув в ладоши, воскликнул: «Так ему и надо!» – Иисус искоса посмотрел на него долгим укоризненным взглядом, и взгляд этот не давал ему покоя. И потому Иуде нужно было поговорить начистоту, ибо он не любил недомолвок и косых взглядов.
– Добро пожаловать! Я ждал тебя, – сказал Иисус.
– Я не таков, как твои спутники, Сыне Марии, – без лишних слов начал рыжебородый. – Я лишен непорочности и добродушия твоего любимчика Иоанна, не подвержен колдовским чарам и обморокам, как Андрей, которого несет всюду, куда только ветер подует. Я – зверь нелюдимый. Моя мать была из разбойничьей семьи и бросила меня новорожденным в пустыне. Волчица вскормила меня молоком своим, и я вырос суровым, непреклонным, честным. Тот, кого я люблю, может делать со мной все, что ему вздумается, того же, кого я невзлюбил, я убиваю.
По мере того как он говорил, голос его становился все жестче, а глаза метали во тьме искры. Иисус опустил руку на его страшную голову, желая успокоить ее, но рыжебородый вскинулся, сбросил умиротворяющую длань и, тяжко вздохнув, сказал, взвешивая каждое слово:
– Я могу, да, могу убить и того, кого люблю, как только увижу, что он свернул с пути истинного.
– Какой же путь есть истинный, брат Иуда?
– Тот, который ведет к спасению Израиля.
Иисус закрыл глаза и ничего не ответил. Пара огней, метавшихся во мраке, жгла его. Жгли его и слова Иуды. Что есть Израиль? Почему только Израиль? Разве не все мы – братья?
Рыжебородый ждал ответа, но Сын Марии молчал. Тогда Иуда схватил его за руку и встряхнул, словно пробуждая ото сна.
– Ты понял меня? – спросил Иуда. – Ты слышал, что я сказал?
– Понял, – ответил тот, открывая глаза.
– Я говорю тебе это, стиснув зубы, чтобы ты знал, кто я и чего желаю. Отвечай: хочешь, чтобы я шел вместе с тобой, или нет? Мне нужно знать это.
– Хочу, брат Иуда.
– И ты позволишь мне свободно высказывать свое мнение, возражать, говорить «нет», когда сам ты будешь говорить «да»? Потому как имей в виду: другие могут слушать тебя, разинув рот, а я не могу. Я – не раб, а свободный человек – запомни это!
– И я желаю того же, брат Иуда, – свободы.
Рыжебородый вскочил и схватил Иисуса за плечо.
– Ты хочешь освободить Израиль от римлян? – крикнул Иуда, обжигая Сына Марии своим дыханием.
– Я хочу освободить душу от греха.
Иуда в ярости оторвал руку от плеча Иисуса и ударил кулаком по стволу маслины.
– Здесь пути наши расходятся, – прорычал он, злобно взглянув на Иисуса. – Прежде нужно тело освободить от римлян, а затем уже – душу от греха, вот путь истинный. Можешь вступить на него?
– Дом строят не с крыши, а с основания. Основание есть душа, Иуда.
– Основание есть тело, Сыне Марии, – с него и следует начинать. Я уже как-то говорил тебе и сейчас повторяю: подумай, встань на тот путь, о котором я говорю тебе. Потому я и иду вместе с тобой. Чтобы указывать тебе путь.
Спавший подле соседней маслины Андрей услыхал сквозь сон голоса и проснулся. Прислушавшись, он распознал голос Учителя и еще чей-то, хриплый и гневный. Андрей встревожился: неужто кто-то пришел ночью, чтобы причинить Учителю зло? Он знал, что, где бы ни проходил Учитель, всегда там оставалось множество юношей, женщин и бедняков, полюбивших его, но также и множество богачей, старост и стариков, возненавидевших его и желавших его гибели. Может быть, эти нечестивцы прислали какого-нибудь верзилу постращать Учителя? Крадучись, Андрей стал пробираться во тьме на четвереньках туда, откуда доносились голоса, но рыжебородый услышал, как кто-то приближается к ним тайком, привстал на коленях и крикнул:
– Кто здесь?
Андрей узнал его голос.
– Это я – Андрей, Иуда.
– Отправляйся спать, сыне Ионы. У нас тут разговор.
– Иди спать, Андрей, дитя мое, – сказал и Иисус. Теперь Иуда понизил голос, и Иисус почувствовал у себя на лице его тяжелое дыхание.
– Помнишь, в обители я открыл тебе, что братство поручило мне убить тебя, но в последний миг я передумал, вложил нож в ножны и на рассвете, крадучись, словно вор, покинул обитель.
– Почему же ты передумал, брат Иуда? Я был готов.
– Я ждал.
– Ждал? Чего?
Иуда помолчал некоторое время, а затем вдруг сказал:
– Чтобы увидеть, Тот ли ты, Кого ожидает Израиль.
Иисус пришел в ужас. Дрожа всем телом, он прислонился к стволу маслины.
– Я не желаю чинить насилия и убивать Спасителя, не желаю! – закричал Иуда, вытирая со лба внезапно выступивший пот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Но рыжебородый терпел и выжидал, храня и возбуждая гнев в груди своей. «Он сам не знает, что говорит, этот мечтатель, – думал Иуда. – Он сам ничего не смыслит в этом. Как только преобразится мир, преобразится и сердце мое. Как только исчезнут римляне с земли Израиля, я обрету покой!»
Однажды младший сын Зеведеев сказал Иисусу:
– Прости, Учитель, но не по душе мне Иуда. Когда я приближаюсь к нему, какая-то темная сила исходит из тела его и тысячи тончайших игл вонзаются в меня. А вечером третьего дня я видел, как некий черный ангел склонился над ним и что-то шептал тайком ему на ухо. Что он говорил ему?
– Я догадываюсь, что он говорил ему, – ответил Иисус и вздохнул.
– Что же? Мне страшно, Учитель. Что он говорил ему?
– Узнаешь, когда придет время, брат. Я и сам хорошо еще не знаю того.
– Почему ты взял его с собой? Почему позволяешь ему следовать за тобой и днем и ночью? А когда ты говоришь с ним, твой голос звучит нежнее, чем тогда, когда ты разговариваешь с нами, – почему?
– Так нужно, Иоанн, брат мой. Он больше других нуждается в любви.
А Андрей следовал за новым учителем, и мир становился день ото дня все ласковее. Не мир, а сердце его! Еда и смех больше не были грехом, земля обрела незыблемость, а небо по-отечески склонялось над ней. День Господень не есть день гнева и пожара, не есть конец света, но есть жатва, сбор винограда, свадьба, танец, есть непрестанно обновляющаяся девственность мира: каждый день на рассвете земля обновляется, и Бог вновь взирает на нее, держа на своей святой ладони.
Шли дни, Андрей успокаивался, постепенно привыкал к смеху и еде, и на его бледных щеках выступал румянец. А когда в полдень или вечером они располагались на отдых где-нибудь под деревом или под гостеприимной кровлей и Иисус по своему обыкновению брал хлеб, благословлял и делил его, плоть Андрея мгновенно претворяла хлеб в любовь и смех. Только изредка, вспоминая о близких, он вздыхал.
– Что сейчас поделывают почтенные Иона и Зеведей? – спросил он как-то, глядя в неведомую даль так, словно оба эти старика находились на краю света.
– И Иаков с Петром. Где они теперь? В каком мире мучаются?
– Мы еще свидимся с ними со всеми, – ответил, улыбнувшись, Иисус. – И они еще свидятся с нами. Не кручинься, Андрей: просторен двор Отца, места всем Охватит.
Как-то вечером пришел Иисус в Вифсаиду. Дети выбежали приветствовать его, размахивая пальмовыми ветвями. Открывались двери, хозяйки выходили, оставляя домашние хлопоты, и поспешно шли за ним, чтобы услышать доброе слово. Сыновья несли на плечах немощных родителей, внука вели за руку слепых дедов, крепкие мужчины силком тащили за Иисусом одержимых, чтобы он простер над ними длань свою и исцелил их.
Случилось так, что в тот день ходил по селу коробейник Фома, таская узел, трубя в рог и расхваливая свой товар – гребни, нитки, серебряные серьги, медные браслеты и чудодейственные притирания для женщин. Иисус глянул на него, и вдруг все вокруг изменилось. Это был уже не Фома, косой коробейник: он находился где-то в далекой стране, держал в руке угольник, а вокруг него была огромная толпа. Строители трудились, подсобные рабочие таскали камни и известь, воздвигалось огромное сооружение, вставали ввысь мраморные колонны, возводился великий храм, и всюду носился, производя угольником измерения, главный зодчий Фома… Глаз Иисуса задрожал, веко подернулось, и вновь предстал перед ним нагруженный своим товаром Фома со смеющимися хитрыми, косящими глазками… Иисус простер над ним руку.
– Идем со мной, Фома, – сказал он. – Я нагружу тебя другим товаром – лакомствами и украшениями для души, и ты пойдешь с ними на край света, расхваливая и раздавая их людям.
– Дай-ка я сперва продам вот это, – ответил, посмеиваясь, бывалый коробейник, – а затем поживем – увидим!
И он тут же снова принялся расхваливать пронзительным голоском свои гребни, нитки да притирания.
Староста – очень богатый, суровый и своевольный старик – стоял на пороге своего дома, положив руку на дверной косяк, и с любопытством разглядывал приближавшуюся толпу. Впереди бежали дети, размахивали пальмовыми ветвями, стучались в двери и кричали:
«Идет, идет, идет Сын Давидов!» Следом шел спокойный, улыбающийся человек в белых одеждах, с распущенными по плечам волосами, который воздевал руки то в одну, то в другую сторону, словно благословляя дома, а за ним торопливо шагали мужчины и женщины, старавшиеся держаться как можно ближе к нему, чтобы приобщиться к его силе в святости, а еще дальше двигались слепые и паралитики. Двери в домах то и дело открывались, и все новые люди вливались в толпу.
– Это еще кто такой? – обеспокоенно спросил почтенный староста, с силой упираясь руками в дверной проем, будто в дом его вот-вот должны были ворваться и ограбить его.
– Новый пророк, почтенный Ананий, – ответил кто-то, остановившись. – Этот вот, в белых одеждах, держит в одной руке жизнь, а в другой – смерть и раздает их как ему вздумается. Послушайте моего совета: будь с ним поласковей.
Эти слова повергли почтенного Анания в ужас. Много было такого, что отягощало душу его, и часто вскакивал он по ночам во сне, задыхаясь от страха. Дурные сны снились ему; будто горит он в аду, объятый пламенем, языки которого доходят ему до шеи… А что если этот пророк может спасти его? Мир полон чар, и вот пришел чародей – ради этого стоит накрыть на стол, раскошелиться: он отведает угощения и, неровен час, сотворит чудо.
Ананий решился, вышел на середину дороги и приложил руки к груди.
– Сыне Давидов, – сказал он. – Я – старец Ананий, грешник, а ты – святой. Проведав, что ты соблаговолил посетить наше селение, я приготовил для тебя угощение. Милости прошу, коль угодно. Ведь это для нас, грешников, приходят в мир святые: мой дом с нетерпением ждет, что твоя святость вступит под кров его.
Иисус остановился.
– Прекрасны твои слова, почтенный Ананий. Здравствуй же! – сказал он и вошел в богатый сельский дом.
Пришли слуги, накрыли во дворе столы, принесли подушки. Иисус возлег, по обе стороны от него возлегли Иоанн, Андрей, Иуда и лукавый Фома, прикинувшийся учеником ради угощения, а напротив расположился почтенный хозяин, прикидывая в уме, как бы направить разговор в нужное русло, рассказать о сновидениях, чтобы заклинатель заклял их. Подали еду, принесли два больших глиняных кувшина с вином, а люди стояли и смотрели, как они едят, беседуя о погоде, о Боге и о винограде. Когда гости кончили есть и пить, слуги принесли рукомойники, гости умыли руки и уже были готовы подняться с мест, и тут почтенный Ананий решился. «Мне пришлось раскошелиться, – подумал он. – Я накрыл на стол, а он ел и пил вместе со своими спутниками, так пусть же теперь заплатит».
– Учитель, – сказал Ананий. – Мне снятся дурные сны, но я знаю, что ты слывешь могущественным заклинателем. Я сделал для тебя все, что мог, пусть же и твоя милость постарается для меня: смилуйся надо мной, наложи заклятие на сновидения. Ты, я слышал, говоришь и заклинаешь притчами. Так расскажи притчу – я пойму ее скрытый смысл и обрету исцеление. Разве не все в мире – чудо? Сотвори же чудо свое.
Иисус улыбнулся и посмотрел старику в глаза. Много раз приходилось ему с ужасом взирать на хищные челюсти сытых, на их грубые шеи, на бегающие хищные глаза: они едят, пьют, смеются – все принадлежит им – они крадут, пляшут и предаются разврату, не задумываясь о том, что горят в адском пламени, и только изредка во сне открываются их глаза и они видят… Иисус разглядывал пресытившегося старика, его телеса, его глаза, его страх, и внутри него истина вновь стала притчей.
– Напряги слух, почтенный Ананий, отверзни сердце свое, почтенный Ананий: я буду говорить.
– Я весь внимание, сердце мое отверзнуто – я слушаю. В добрый час!
– Жил да был как-то, почтенный Ананий, некий богач, чуждый закону и справедливости. Он ел, пил, одевался в шелк и порфиру и никогда не дал даже листа зеленого соседу своему Лазарю, терпевшему и голод и холод. Лазарь ползал под столом его, собирая крохи и обгладывая кости, но слуги выбросили его вон, и сидел он на пороге, псы приходили к нему и лизали раны его. Когда же пришел установленный день и оба они умерли, один отправился в пламя вечное, а другой – в лоно Авраамово. Поднял как-то богач глаза свои, увидел соседа своего Лазаря, смеющегося и ликующего в лоне Авраамовом, и возопил: «Отче Аврааме, отче Аврааме; пошли Лазаря, чтобы омочил он в воде конец перста своего и прохладил уста мои, ибо мучусь я в пламени сем!» Но Авраам ответствовал ему: «Вспомни, как пиршествовал ты и радовался благам мирским, а он терпел и голод и холод, – разве ты дал тогда ему хотя бы лист зеленый? Теперь же пришел черед ему радоваться, а тебе – гореть в пламени вечном».
Иисус вздохнул и умолк. Почтенный Ананий умоляюще посмотрел на Иисуса, ожидая продолжения. Рот его был раскрыт, губы застыли, а в горле у него пересохло.
– И это все? – спросил он дрожащим голосом. – Все? И ничего больше?
Иуда засмеялся:
– Так ему и надо. Кто не в меру ел и пил на земле, будет жариться за то в аду.
А юный сын Зеведеев приклонил голову к груди Иисуса и тихо сказал:
– Учитель, речь твоя не успокоила сердца моего. Сколько раз ты наставлял нас: «Прости врага своего, возлюби его – пусть семь и семьдесят раз он причинит зло тебе, ты же семь и семьдесят раз сотвори добро ему, ибо только так можно искоренить в мире зло». А теперь выходит, что Бог не умеет прощать?
– Бог справедлив, – встрепенулся рыжебородый, искоса бросив едкий взгляд на почтенного Анания.
– Бог всемилостив, – возразил Иоанн.
– Стало быть, нет для меня надежды? – пробормотал почтенный хозяин. – Кончилась притча?
Фома поднялся, шагнул было к воротам, но остановился.
– Нет, не кончилась, почтенный староста, – сказал он насмешливо. – Есть и продолжение.
– Скажи, сынок, да будешь ты благословен…
– Богача звали Ананием, – ответил Фома.
И, подхватив узел с товаром, он покинул дом, вышел на середину улицы и принялся балагурить с соседями.
Кровь бросилась к грузной голове почтенного старосты, в глазах у него потемнело.
Иисус протянул руку и ласково погладил своего любимого товарища по кудрявым волосам:
– Иоанн, все, кто имеет уши слышать, услышали, все, кто обладает разумом, сделали вывод. «Бог справедлив», – сказали они, не в силах сделать еще один шаг. Но у тебя есть еще и сердце, и потому ты сказал: «Бог справедлив, но этого мало – Он еще и всемилостив. Так не годится – эта притча должна иметь иной конец».
– Прости, Учитель, – ответил юноша. – Воистину сердце мое молвило: «Человек прощает, а Бог что же не прощает? Так не годится, это великое богохульство: притча должна иметь иной конец».
– И она имеет иной конец, возлюбленный мой, – сказал, улыбнувшись, Иисус. – Послушай, почтенный Ананий, дабы укрепилось сердце твое. Послушайте и все вы, находящиеся во дворе, и вы, соседи, хохочущие на улице. Бог не просто справедлив, но и добр. И не просто добр, ибо Он – Отец.
Услыхал Лазарь слово Авраамово, вздохнул и сказал сам себе:
«Боже, да разве может кто пребывать в Раю счастливым, зная, что некий человек, некая душа пребывает в пламени вечном? Прохлади уста его, Господи, дабы тем самым прохладить и мои уста. Спаси его, Господи, дабы и мне обрести спасение, иначе и меня будет жечь пламя».
Услыхал Бог рассуждения его, возрадовался и, сказал:
«Лазарь мой возлюбленный, спустись и возьми за, руку жаждущего. Неиссякаемы источники мои, отведи его к ним, дабы испил он и прохладился, дабы прохладились и твои уста вместе с ним».
– «Навечно?» – спросил Лазарь.
– «Навечно», – ответил Бог.
Иисус встал и умолк. Ночь опустилась на землю. Люди, тихо беседуя, расходились. Мужчины и женщины возвращались в свои убогие хижины, но сердца их были удовлетворены. «Может ли слово утолить голод? Может, если это доброе слово», – так размышляли они.
Иисус поднял было руку, чтобы проститься с почтенным хозяином, но тот пал ему в ноги.
– Прости меня, Учитель! – тихо сказал Ананий и зарыдал.
С наступлением ночи, когда они расположились на ночлег под маслинами, к Сыну Марии подошел Иуда. Он не находил себе покоя: ему нужно было видеть Иисуса, говорить с ним, высказать все начистоту.
Когда в доме нечестивого Анания он возрадовался, что богач пребывает в адском пламени и, хлопнув в ладоши, воскликнул: «Так ему и надо!» – Иисус искоса посмотрел на него долгим укоризненным взглядом, и взгляд этот не давал ему покоя. И потому Иуде нужно было поговорить начистоту, ибо он не любил недомолвок и косых взглядов.
– Добро пожаловать! Я ждал тебя, – сказал Иисус.
– Я не таков, как твои спутники, Сыне Марии, – без лишних слов начал рыжебородый. – Я лишен непорочности и добродушия твоего любимчика Иоанна, не подвержен колдовским чарам и обморокам, как Андрей, которого несет всюду, куда только ветер подует. Я – зверь нелюдимый. Моя мать была из разбойничьей семьи и бросила меня новорожденным в пустыне. Волчица вскормила меня молоком своим, и я вырос суровым, непреклонным, честным. Тот, кого я люблю, может делать со мной все, что ему вздумается, того же, кого я невзлюбил, я убиваю.
По мере того как он говорил, голос его становился все жестче, а глаза метали во тьме искры. Иисус опустил руку на его страшную голову, желая успокоить ее, но рыжебородый вскинулся, сбросил умиротворяющую длань и, тяжко вздохнув, сказал, взвешивая каждое слово:
– Я могу, да, могу убить и того, кого люблю, как только увижу, что он свернул с пути истинного.
– Какой же путь есть истинный, брат Иуда?
– Тот, который ведет к спасению Израиля.
Иисус закрыл глаза и ничего не ответил. Пара огней, метавшихся во мраке, жгла его. Жгли его и слова Иуды. Что есть Израиль? Почему только Израиль? Разве не все мы – братья?
Рыжебородый ждал ответа, но Сын Марии молчал. Тогда Иуда схватил его за руку и встряхнул, словно пробуждая ото сна.
– Ты понял меня? – спросил Иуда. – Ты слышал, что я сказал?
– Понял, – ответил тот, открывая глаза.
– Я говорю тебе это, стиснув зубы, чтобы ты знал, кто я и чего желаю. Отвечай: хочешь, чтобы я шел вместе с тобой, или нет? Мне нужно знать это.
– Хочу, брат Иуда.
– И ты позволишь мне свободно высказывать свое мнение, возражать, говорить «нет», когда сам ты будешь говорить «да»? Потому как имей в виду: другие могут слушать тебя, разинув рот, а я не могу. Я – не раб, а свободный человек – запомни это!
– И я желаю того же, брат Иуда, – свободы.
Рыжебородый вскочил и схватил Иисуса за плечо.
– Ты хочешь освободить Израиль от римлян? – крикнул Иуда, обжигая Сына Марии своим дыханием.
– Я хочу освободить душу от греха.
Иуда в ярости оторвал руку от плеча Иисуса и ударил кулаком по стволу маслины.
– Здесь пути наши расходятся, – прорычал он, злобно взглянув на Иисуса. – Прежде нужно тело освободить от римлян, а затем уже – душу от греха, вот путь истинный. Можешь вступить на него?
– Дом строят не с крыши, а с основания. Основание есть душа, Иуда.
– Основание есть тело, Сыне Марии, – с него и следует начинать. Я уже как-то говорил тебе и сейчас повторяю: подумай, встань на тот путь, о котором я говорю тебе. Потому я и иду вместе с тобой. Чтобы указывать тебе путь.
Спавший подле соседней маслины Андрей услыхал сквозь сон голоса и проснулся. Прислушавшись, он распознал голос Учителя и еще чей-то, хриплый и гневный. Андрей встревожился: неужто кто-то пришел ночью, чтобы причинить Учителю зло? Он знал, что, где бы ни проходил Учитель, всегда там оставалось множество юношей, женщин и бедняков, полюбивших его, но также и множество богачей, старост и стариков, возненавидевших его и желавших его гибели. Может быть, эти нечестивцы прислали какого-нибудь верзилу постращать Учителя? Крадучись, Андрей стал пробираться во тьме на четвереньках туда, откуда доносились голоса, но рыжебородый услышал, как кто-то приближается к ним тайком, привстал на коленях и крикнул:
– Кто здесь?
Андрей узнал его голос.
– Это я – Андрей, Иуда.
– Отправляйся спать, сыне Ионы. У нас тут разговор.
– Иди спать, Андрей, дитя мое, – сказал и Иисус. Теперь Иуда понизил голос, и Иисус почувствовал у себя на лице его тяжелое дыхание.
– Помнишь, в обители я открыл тебе, что братство поручило мне убить тебя, но в последний миг я передумал, вложил нож в ножны и на рассвете, крадучись, словно вор, покинул обитель.
– Почему же ты передумал, брат Иуда? Я был готов.
– Я ждал.
– Ждал? Чего?
Иуда помолчал некоторое время, а затем вдруг сказал:
– Чтобы увидеть, Тот ли ты, Кого ожидает Израиль.
Иисус пришел в ужас. Дрожа всем телом, он прислонился к стволу маслины.
– Я не желаю чинить насилия и убивать Спасителя, не желаю! – закричал Иуда, вытирая со лба внезапно выступивший пот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57