– Ты что ж это – монах? – издевательски прошипел второй старец. – Стало быть, ты тоже левит, зилот, лжепророк?
– Нет. Нет, старче, – печально ответил Иисус. – Нет. Нет.
– Так кто же ты тогда?
Тут вошли женщины, принарядившиеся, чтобы и на гостя посмотреть, и себя показать. Каков он? Старый? Молодой? Красивый? Что продает? А может, чего доброго, это жених объявился у засидевшихся в девах Марфы и Марии? Пора уже, чтобы их приласкал мужчина, а то с ума свихнутся, бедняжки. Пойдем, поглядим. Они принарядились, пришли и стали в ряд за мужчинами.
– Так кто же ты? – снова спросил язвительный старец. Иисус вытянул ладони к огню. Неожиданно его охватил озноб. Одежда на нем все еще была влажной и испускала пар. Некоторое время он молчал. «Благословенно да будет мгновение сие, – подумал он. – Заговорю, открою этим мужчинам и женщинам, пропадающим среди тщетной суеты, слово, доверенное мне Богом, и разбужу спящего в них Бога. Что я продаю? «Царство Небесное, – отвечу я им, – спасение души и жизнь вечную». Так пусть же отдадут все, что имеют и чего не имеют, чтобы обрести эту Великую Жемчужину».
Бросив быстрый взгляд, он разглядел в свете светильника и в отблесках огня окружавшие его лица – хищные, лукавые, огрубевшие от ничтожных, пожирающих человека тревог, покрывшиеся морщинами от страха. Ему стало жаль эти лица. Он попытался встать и заговорить, но невероятно устал в тот вечер после многих ночей, которые провел вне человеческого жилья, не давая голове отдохнуть на подушке. Его клонило в сон. Он прислонился к закопченной стене и закрыл глаза.
– Он выбился из сил, – отважилась тогда сказать Мария, умоляюще посмотрев на старцев. – Он выбился из сил, старейшины, не мучайте его…
– Верно! – прорычал Мельхиседек и оперся о посох, собираясь встать и уйти. – Верно говоришь, Мария. Мы разговариваем с ним так, словно собрались судить его, забывая при этом, – это ты забываешь, почтенный Самуил, – обратился он к второму старцу, – что ангелы часто спускаются на землю в образе нищих – в жалком рубище, босые, без посоха, без мешка, как этот вот. Поэтому не следует забываться и обращаться с гостем надо так, как если бы он был ангелом. Этого требует благоразумие.
– Этого же требует сумасбродство, – снова, посмеиваясь, заметил слепой. – Вот и я говорю: не только в госте, но и в каждом человеке следует видеть ангела. Да! В том числе и в почтенном Самуиле!
Злюка вскипел от гнева и уже открыл было рот, но сдержался. «Этот негодный слепец богат, – подумал он. – Не исключено, что когда-нибудь придется обратиться к нему за помощью, так что лучше притвориться глухим. Вот что говорит благоразумие».
Свет огня мягко падал сверху на волосы, усталое лицо и открытую грудь Иисуса, бросая голубые отблески на его курчавую цвета воронова крыла бороду.
– Ах, как он мил, – перешептывались между собой женщины. – Ну и что из того, что он беден? Ты видела его глаза? За всю свою жизнь я не видела глаз красивее. Даже у моего мужа, когда он ласкает меня.
– А я не видела более диких глаз, – заметила другая. – Страх и ужас. Хочется бросить все и уйти в горы.
– Ты обратила внимание, как Марфа пожирает его взглядом? Сегодня ночью несчастная сойдет с ума.
– Но он-то тайком поглядывал на Марию, – возразила еще одна женщина.
– Подерутся из-за него сестры, запомните мои слова. Мы живем по соседству, так что придется еще наслышаться их голосов.
– Пошли! – приказал Мельхиседек. – Зря мы утруждались и шли сюда – гость падает с ног от усталости. Поднимайтесь-ка, старцы, пошли?
И он вытянул вперед посох, раздвигая мужчин и женщин, чтобы те дали ему дорогу.
Но когда он уже встал на пороге, со двора донесся шум торопливых шагов, и какой-то бледный, запыхавшийся человек стремительно вошел в дом и рухнул прямо у огня. Испуганные сестры бросились обнимать его, восклицая:
– Что с тобой, брат?! Кто гонится за тобой?
Первый старейшина задержался, прикоснулся к новоприбывшему посохом и сказал:
– Лазаре, сыне Манахима, если ты явился с плохой вестью, сообщи ее нам, но сперва пусть женщины выйдут и останутся одни мужчины.
– Царь схватил Иоанна Крестителя и отрубил ему голову! – на одном дыхании воскликнул Лазарь.
Он встал, дрожа всем телом. Лицо его было бледным, землистого цвета, щеки обвисли на нем крупными складками, а выцветшие зеленые глаза блестели в отблесках огня, словно у дикого кота.
– Все-таки вечер не пропал зря, – довольно сказал слепой. – С утра, когда мы проснулись, и до этого часа, когда мы отправляемся на покой, все-таки произошло кое-что, приведшее мир в движение. Давайте присядем на скамьи и послушаем. Люблю новости, даже если они и недобрые. Скажи на милость, молодец, – обратился он к Лазарю, – когда, как и почему свершилась эта беда? Расскажи все по порядку, не спеша – есть чем время скоротать. Соберись с мыслями и рассказывай.
Иисус вскочил. Он смотрел на Лазаря, и губы его дрожали. Новое знамение посылает ему Бог. Предтеча ушел из мира, потому как перестал быть нужным ему. Он подготовил путь, исполнил свой долг и ушел…
«Пришел мой час… Пришел мой час…» – подумал Иисус, содрогаясь от ужаса, но не проронил ни звука, вперив взгляд в бледно-зеленые губы Лазаря.
– Он убил его? – прорычал почтенный Мельхиседек, гневно ударив посохом о землю. – До чего мы докатились! Кровосмеситель убивает святого, развратник – подвижника! Пришел конец света!
Ужас охватил женщин, и они принялись протяжно голосить. Слепому стало жаль их.
– Это уж слишком, почтенный Мельхиседек, – сказал он. – Мир еще прочно стоит, не бойтесь, женщины!
– Рассечена гортань человечества, умолк глас пустыни, – кто теперь обратится к Богу за нас, грешных? – прерывающимся от рыданий голосом сказал Лазарь, и из глаз у него потекли слезы. – Люди осиротели!
– Нечего было бунтовать против власти, – прошипел второй старец. – Что бы ни делали сильные мира сего, закрой глаза и не смотри! Бог то видит, а ты не вмешивайся. Так ему и надо!
– Стало быть, жить рабами? – вскипел Мельхиседек.
– А голову на что Бог дал человеку? Чтобы поднимать ее против тиранов! Это я тебе говорю!
– Помолчите, старцы, давайте послушаем, как свершилось несчастье! – раздраженно сказал слепой. – Говори, сынок Лазарь!
– Я отправился принять крещение. Думал, может, это возвратит мне здоровье, – начал Лазарь. – В последнее время я чувствовал себя неладно, хворал, голова кружилась, глаза распухли, поясница…
– Хорошо, хорошо, это мы знаем, – прервал его слепой. – Дальше!
– Пришел я на Иордан, к мосту, под которым собрался принимавший крещение народ, услыхал крики и плач, но не подумал, будто что случилось, – люди попросту исповедуются в грехах и потому плачут… Не останавливаясь, подхожу ближе, и что же я вижу? Мужчины и женщины лежат лицом в речном иле и рыдают… Я спрашиваю: «Что случилось, братья? Почему вы плачете?» – «Убили Пророка!» – «Кто?! – «Ирод, злодей окаянный!» – «Как? Когда?» – «Напился допьяна, его бесстыжая невестка Саломея плясала нагой у него перед глазами, а развратник обезумел от ее красоты. «Проси чего желаешь! – сказал Ирод, усадив Саломею к себе на колени. – Хочешь половину моего царства?» «Нет», – ответила та. – «Чего же ты хочешь?» – «Голову Иоанна Крестителя» – «Возьми ее!» – ответил Ирод и поднес ей голову на серебряном подносе».
Лазарь вдруг умолк и снова рухнул, наземь. Все молчали. Светильник затрещал, свет задрожал, собираясь погаснуть; Марфа встала, наполнила светильник маслом, и он снова загорелся ровным пламенем.
– Это конец света… – после долгого молчания снова сказал почтенный Мельхиседек, собрав бороду в кулак. Все это время он рассуждал о судьбах мира, думал о беззаконии и бесчестии, о вестях, которые время от времени приходили из Иерусалима. Идолопоклонники оскверняют святой Храм, священники каждое утро закалывают в жертву быка и двух баранов, но не Богу Израиля, а проклятому безбожнику – римскому императору. Открывая утром двери своих домов, богачи видят на пороге людей, умерших ночью от голода, и, приподняв край своих шелковых одежд, переступают через трупы и направляются на прогулку в портики у Храма… Все это взвесил в уме почтенный Мельхиседек и сделал вывод: пришел конец света. Он повернулся к Иисусу и спросил:
– А ты что об этом думаешь?
– Я пришел из пустыни, – ответил тот голосом, который стал вдруг необычайно проникновенным, и взоры всех устремились к нему. – Я пришел из пустыни, где видел, как три ангела уже покинули небо, чтобы пасть на землю. Я видел их собственными глазами. Они покинули край неба и движутся сюда! Первый – Проказа, второй – Безумие, третий, самый милосердный, – Огонь! И услышал я голос: «Сыне Плотника, мастери Ковчег, дабы взять в него всех, кто безгрешен. Торопись! Пришел День Господень, мой День – я иду!»
Крик вырвался из уст у трех старцев. Сидевшие на полу со скрещенными ногами мужчины поднялись, стуча зубами от страха. Женщины всем скопом бросились с воплями к двери. Марфа и Мария стали подле Иисуса, словно ища у него защиты. Разве он не поклялся взять их ковчег? Пришел час.
Почтенный. Мельхиседек вытер пот, струившийся по обрамленному сединами челу, и воскликнул:
– Истина то, что говорит гость, истина! Послушайте, братья, о чуде, которое случилось сегодня утром. Проснувшись, я, как обычно, развернул Священное Писание и наткнулся на слова Пророка Иоиля: «Трубите трубою Сионскою, да откликнется святая гора. Да трепещут все жители земли, ибо наступает День Господень с тьмою и мраком: перед ним огонь и за ним огонь. Вид его как вид коней скачущих, скачут они по камням, как бы со стуком боевых колесниц, как бы с треском пламени по вершинам гор, устремляющегося пожрать тростники… Таков День Господень!» Несколько раз перечитал я грозную весть и как был босым запел псалом посреди двора, а затем пал ниц на землю и воскликнул: «Господи, если Ты должен прийти вскоре, пошли мне знамение, чтобы я успел приготовиться, пожалеть бедных, открыть свои закрома, заплатить за грехи свои… Пошли мне молнию, глас или человека, который известит меня, чтобы только успеть!» Он повернулся к Иисусу и сказал:
– Ты и есть знамение. Бог послал тебя. Есть ли у меня еще время? Или уже нет? Когда разверзнутся небеса, сынок?
– Каждое мгновение небеса готовы разверзнуться, старче, – ответил Иисус. – Каждое мгновение Проказа, Безумие и Огонь делают еще один шаг, подходят все ближе и ближе. Крылья их уже касаются волос моих.
Лазарь смотрел на Иисуса, вытаращив свои выцветшие зеленые глаза, а затем шагнул к нему.
– Не ты ли – Иисус из Назарета? – спросил он. – Говорят, будто в час, когда палач уже занес топор, чтобы отрубить голову Иоанну Крестителю, пророк простер руку в направлении пустыни и воскликнул: «Иисусе Назаретянин, покинь пустыню, вернись к людям! Вернись, не оставляй людей одних!» Если ты и есть Иисус из Назарета, то благословенна да будет земля, по которой ты ступаешь! Дом мой осветился, я принял крещение и исцелился. Припадаю молитвенно к стопам твоим!
С этими словами Лазарь пал ниц и стал целовать покрытые ранами ноги Иисуса.
Но изощренный в лукавстве почтенный Самуил недолго пребывал в растерянности. На какое-то мгновение мысли его перепутались, но он тут же снова нащупал твердую почву.
«У Пророков можно найти все, чего только душа пожелает, – подумал он.
– На одной странице Господь разгневался на свой народ и уже занес кулак, чтобы сокрушить его, а на другой Он – молоко да мед. В каком духе ото сна встанешь, такое и пророчество найдешь, так что не будем расстраиваться понапрасну…»
Он качнул своей лошадиной головой и тайком ухмыльнулся в густую бороду, не проронив ни слова: пусть народ боится, это ему только на пользу: если бы не страх – бедняков ведь больше и сложены они крепче, мы бы давно уже пропали!
Итак, он молчал, презрительно поглядывая на Лазаря, который целовал гостю ноги и говорил ему:
– Если галилеяне, с которыми я познакомился на Иордане, и есть твои ученики, так знай, Учитель, они поручили передать, если случится встретить тебя, что уйдут оттуда и будут ожидать тебя в Иерусалиме, в таверне Симона Киренянина у Давидовых врат. Убийство Пророка напугало их, и они ушли, чтобы скрыться. Начались гонения.
Тем временем женщины стали уводить своих мужей. Они не сомневались, что у пришельца недобрый глаз и взгляд его вызывает умопомрачение, а речь ввергает мир в пропасть. Лучше уж уйти поскорее!
Слепому снова стало жалко людей.
– Мужайтесь, дети! – воскликнул он. – Я слышу, что вершатся великие дела, но вы не бойтесь. Все опять станет на свое место, вот увидите. Мир крепок и прочны основы его. Сколько выдержит Бог, столько выдержит и мир. Не слушайте зрячих, послушайте меня: я слеп и потому вижу намного лучше всех вас. Бессмертное племя Израилево заключило завет с Богом, Бог скрепил его своей печатью и пожаловал нам всю землю. Так что не бойтесь. Близится полночь, пошли спать!
С этими словами он вытянул вперед посох и направился прямо к двери. Трое старейшин пошли впереди, за ними – мужчины, а затем и женщины. Дом опустел.
Сестры постелили гостю на деревянной лежанке. Мария вынула из сундука льняные и шелковые простыни – свое приданое. Марфа принесла пуховое атласное одеяло, которое столько лет держала неприкосновенным в ларе в ожидании той многожеланной ночи, когда укроется им вместе с мужем. Принесла она и душистые травы, базилик и мяту, и набила ими подушку.
– Этой ночью он будет спать как новобрачный, – сказала со вздохом Марфа.
Мария тоже вздохнула, но не произнесла ни слова. «Боже, – подумала она, – не слушай меня: мир прекрасен, даже если я и вздыхаю. Мир прекрасен, только страшно оставаться в одиночестве, а этот пришелец уж очень мне по сердцу».
Сестры ушли в свою комнатушку и улеглись на жестких постелях. А мужчины, расположились на деревянной лежанке в разных ее концах, стопами друг к друг. Лазарь был счастлив. Воздух в его доме был полон святости и блаженства! Он дышал спокойно, глубоко, слегка, прикасаясь стопами к святым стопам, и чувствовал, как по всему его телу разливается некая таинственная сила некая божественная безмятежность. Не мучила его больше боль в пояснице, не колотилось смятенно сердце, умиротворенно и блаженно переливалась кровь от стоп к голове, питая изжелта-бледное измученное тело, «Это и есть крещение, – думал он. – С этой ночи я крещен, крещен и дом мой, крещены и сестры мои. Река Иордан вошла ко мне в дом».
А сестры? Разве могли они сомкнуть глаза?! Уже много лет в их доме должен бы спать мужчина. Чужие всегда устраивались у кого-нибудь из зажиточных хозяев – кому нужна бедная хижина на окраине? – а их брат, болезненный чудак, не любил знакомств. И вот нынешним вечером – что за чудо нежданное! Ноздри их вздрагивали, втягивая воздух, который так изменился, так благоухал – не базиликом или мятой, а мужчиной!
– Бог послал его мастерить Ковчег, и он дал слово взять нас туда… Ты слышишь, Мария, или уже спишь?
– Нет, не сплю, – ответила Мария, сжимая ладонями разболевшуюся грудь.
– Боже, пусть поскорее наступит конец света, только бы войти в Ковчег вместе с ним, – продолжала Марфа. – Я буду прислуживать ему, и вовсе не важно, что ты будешь рядом с ним. Ковчег будет вечно плыть по водам, я буду вечно прислуживать ему, а ты будешь вечно рядом с ним, сидя у его ног. Так я представляю себе Рай. А ты, Мария?
– И я, – ответила Мария, закрывая глаза. Они беседовали и вздыхали, а Иисус спал глубоким сном, наслаждаясь отдыхом. Казалось, что он вовсе и не спал, но и телом и душой вошел он в реку Иордан, освежился, освободил тело свое от песка пустыни, освободил душу свою от добродетелей и злобы человеческой и вновь обрел чистоту. В какой-то миг показалось, будто вышел он из реки Иордан, пошел нехоженой зеленой тропой и очутился в просторном саду, полном цветов Плодов. И был он уже не Иисус, Сын Марии из Назарета, но Адам первозданный. Он только что вышел из рук Божьих, плоть его была еще свежей глиной, он улегся на цветущем лугу и сох иод солнцем, чтобы затвердела кость, покрылось румянцем лицо, сомкнулись семьдесят два сустава в теле его, чтобы он смог встать и пойти. И пока он лежал на солнце и набирался сил, птицы порхали у него над головой, перелетали с дерева на дерево, расхаживали по весенней травке, переговаривались между собой и щебетали, удивленно разглядывая новое странное существо, лежавшее на траве, и каждая из птиц говорила что-то, а затем улетала.
Он овладевал птичьим языком и радовался, слушая его. Павлин чванливо распускал хвост, прохаживался туда-сюда, искоса бросая жеманные взгляды на лежащего на земле Адама, и пояснял ему: «Я был курицей, полюбил ангела и стал павлином. Разве есть птица краше меня? Нет такой!» Горлица порхала с дерева на дерево и, подняв головку к небу, восклицала: «Любовь! Любовь! Любовь!» Дрозд говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57