Перебой…
Эх, тут бы помолчать Гале, все равно уже поднялся полосатый балан шлагбау
ма, и машины осторожно, гуськом потянулись через переезд, и мы бы покатили
сь вслед за ними, скорость, гул дороги и суета зеленого «Москвича» за мной
отвлекли бы нас, но ее уже захватил азарт спора и бессмысленная страсть с
казать в любом разговоре последнее слово.
Она хмыкнула и сказала:
Ч У меня возникло сразу два вопроса. Во-первых, что бы ты считал правильн
ым сделать вместо поминок? а потом я хотела бы узнать длину, так сказать, с
рок этой паузы…
Ч Галя, ты чего хочешь от меня? Зачем ты достаешь меня?
Ч спросил я негромко и вильнул вправо, ближе к обочине, чтобы пропустить
вперед наконец рванувшегося на обгон ненормального «Москвича».
Ч Я не достаю тебя, Ч сердито ответила Галя. Ч Я люблю тебя, и когда стар
аюсь понять твои странные рефлексии, ты спрашиваешь меня, чего я хочу от т
ебя. И я бы хотела, чтобы ты мне ответил на мои вопросы.
Ч Пожалуйста, Ч кивнул я и почувствовал, как во мне пронзительно зазвен
ела злость. Ч Я хочу, вернувшись с кладбища, не пить водку и трескать блин
ы с селедкой, поддерживая банальный разговор об очень хорошем, хоть и стр
анноватом человеке Коростылеве, а подняться к нему в комнату, лечь на про
давленный диван, накрыться с головой и долго лежать в тишине и одиночест
ве и вспоминать Кольяныча, его нелепые поступки, его всечеловеческую доб
роту, его земляную честность, его невероятные выдумки, я хочу плакать о не
м и смеяться до тех пор, пока не усну, и во сне он мне приснится снова живой,
и мы с ним последний раз побудем вместе! Это тебе понятно?
И вдруг в памяти снова всплыл Ч холодком кольнуло в сердце Ч растрепан
ный помехами голос Лары по телефону: »…его убили…»
А Галя медленно ответила:
Ч Это мне понятно. Теперь объясни мне насчет паузы…
И в голосе у нее было, что-то неприятное, как у глупых молодых сыскарей на д
опросе, когда, спрашивая о чем Ч то, они тоном дают понять: говорить-то ты м
ожешь, что хочешь, но я ведь все равно правду знаю.
Ч Насчет длины паузы, Галя, я тебе ничего не смогу объяснить. Эти перебои
кардиограмма не фиксирует. Они остаются с нами навсегда Ч как новые мор
щины, как свежая седина…
Она дождалась, пока машина одолела длинный тягун и надсадный рев двигате
ля несколько утих, тогда заметила:
Ч Любопытный ты человек…
Ч Чем это?
Ч Если бы я умерла, исчезла, испарилась Ч так мне кажется, Ч ты бы этого
попросту не заметил. Не то, что морщины и седины.
Ч А мне этот разговор кажется глупым, Ч сказал я уверенно.
Ч Наверное, глупый разговор, Ч легко согласилась Галя. Ч Главное в том,
что, оставшись одной, и вспомнить нечего будет, что ж мне-то делать?
Сжав зубы, я смотрел прямо перед собой на гибко раскручивающуюся асфальт
овую ленту, а с двух сторон к дороге подступал наливающийся сочной зелен
ью лес, и эта зелень всех оттенков Ч от почти черных елок до бледно Ч жел
той вербы Ч гладила глаз, успокаивала, ласкала душу. Глубоко вздохнув, я с
казал Гале мирно:
Ч Не надо сейчас ни о чем говорить… Мы вообще много говорим… Много, значи
тельно, красиво… В этом мало толку…
Ч А в чем есть толк? Ч спросила Галя с ожесточением и болью. Ч Много гов
орим Ч нет толку, молчу Ч ты меня охотно не замечаешь, а в разговорах с тв
оим учителем был толк?
Ч Да, был, Ч твердо ответил я. Ч Он говорил со мной бесконечно долго, мно
го лет, пока не объяснил мне очень древнюю истину: человек Ч мера всех вещ
ей…
Ч И поэтому ты стал милиционером? Ч сухо усмехнулась Галя.
Ч Возможно, Ч пожал я плечами. Ч Очень может быть, что я именно поэтому
стал хорошим розыскником. Я ведь умею в жизни только это…
Голубовато Ч зеленая даль, рассеченная пополам серым полотнищем дорог
и, родила на обочине, далеко впереди, черную точку, которая постепенно рос
ла, напивалась площадью, цветом, смыслом. Пока на синем квадрате не просту
пила отчетливая белая надпись «Рузаево Ч 16 км» и острая белая указатель
ная стрелка.
Снял ногу с акселератора, вывел на нейтраль, включил мигалку, и в шелестящ
ей тишине раздавалось только четкое тиканье реле, будто отсчитывал свои
ми сплошными вспышками поворотный фонарь оставшиеся мне до последней в
стречи с Кольянычем мгновения. Я очень боялся посмотреть на него мертвог
о.
«…Не боюсь я прихода смерти Ч меня огорчает окончание жизни», Ч сказал
он в прошлый раз, как всегда, сказал печально Ч весело, со своей обычной н
епонятной усмешкой-то ли над нами смеется, то ли над собой насмехается.
Я плавно прошел поворот, включил скорость и осатанело погнал по последне
й прямой. Я мчался так, будто убегал от вести о смерти Кольяныча, от утомит
ельных претензий Гали, от себя самого. Галя думает, что она мне надоела, и, о
щущая, как я с каждым днем ухожу все дальше, надеется в ближнем бою, в рукоп
ашной схватке со мной удержать свои позиции.
Как объяснить ей бесполезность наших препирательств? Возможно, ее повед
ение было бы оправдано с другим человеком
Ч есть же люди, которые сами себе могут заворачивать веки, а я не могу выт
ерпеть, когда мне в глаз надо капнуть из пипетки. И уж совсем не выношу, ког
да мне лезут руками в душу Ч пускай с самыми лучшими намерениями.
Никогда Галя не поверит мне, что дело даже не в ней Ч я сам себе надоел. По у
трам, когда я бреюсь в ванной, мне не хочется смотреть на себя. Смотрю с нед
оверием в зеркало и с большим трудом уговариваю себя, что этот тип, выплыв
ающий из серебристой мути амальгамы, Ч это я и есть. Здравствуй, ненагляд
ный, давно не виделись. Тьфу!
Один мой знакомый придурок, выдающий себя за экстрасенса, утверждает, чт
о когда я в плохом настроении, то вокруг меня черное поле. Милые глупости,
прелестный таинственный лепет инфантильных взрослых людей, редко встр
ечающихся с серьезными жизненными драмами, а я несколько перебрал их в п
оследнее время. Может быть, я просто устал. Переутомился душевно. Положит
ельных эмоций маловато.
А теперь умер Кольяныч.
И жизнь, не спрашивая моего согласия на переговоры, выставила мне грубое
требование: давай, старина, подумаем, посчитаем и прикинем, как будем жить
дальше. Нет больше Кольяныча, не к кому будет приехать в душевной потерян
ности и сердечном смятении и спросить:
Ч Ты на фронте убивал людей?
А зрячий его глаз был прищурен, ярко Ч синий стеклянный протез смотрел с
лепо на меня в упор, и голосом сиплым, тихим сказал он:
Ч Да… Эти люди пришли, чтобы уничтожить здесь все, что дорого моему сердц
у. Я видел, что они вытворяли… Когда мне оторвало руку, уже в госпитале, в бр
еду, в горячке мне снился все время невыносимый сон Ч огромная серая кры
са, крыса Ч носорог, отгрызает мне руку… И навсегда осталось впечатлени
е, что все злобное насилие мира, его прожорливая алчность Ч это гигантск
ая крыса, которую нельзя убедить, умолить… Ее можно только убить…
Я был тогда в тоскливом оцепенении и душевной разрухе, потому, что стоило
мне смежить веки, как я видел косые столбы света между стропилами чердак
а, мелькающую в них фигуру Саидова, размытую синими тенями, и силуэт его ка
ждые несколько секунд вспухал багровым просверком выстрела, и когда пул
я попадала в кирпичи, раздавался визгливый скрежещущий треск, и на лицо с
ыпалась мелкая красная пыль, а жестяная кровля бухала покорно и утробно,
как пустое корыто. У меня оставалось всего два патрона, потому, что осталь
ные я глупо потратил на предупредительные выстрелы вверх, хотя было ясно
, что бандит и насильник Саидов, силач и каратист, не бросит пистолет и не п
однимет покорно руки. И в это время пришло какое-то странное спокойствие,
похожее на оцепенение, Ч я очень отчетливо, как будто вне своего сознани
я, вдруг понял, что, если я промахнусь, Саидов обязательно убьет меня и сно
ва уйдет Ч возможно, на годы. В последний раз, когда его этапировали в нар
учниках из Ростова, Саидов на вокзале, дождавшись проходящего товарняка
, вдруг, а невероятном прыжке сбил ногами конвоиров и со скованными рукам
и прыгнул на площадку несущегося мимо пульмана Ч и ушел. Огромная жажда
жизни гигантской злой крысы.
Затаился я за дымоходом, опер кисть правой руки с пистолетом на сгиб лево
й и замер, дожидаясь следующей перебежки Саидова. потому, что знал: он побе
жит первым, у него нет времени ждать, пока ко мне подойдут на подмогу. И пут
ь у него был только один Ч к слуховому окну, последнему у глухой стены бра
ндмауэра.
И, прислушиваясь к стесненному дыханию Саидова, притаившегося от меня в
пяти метрах, я с режущей остротой понял, что такое уже было в моей жизни, чт
о происходящее сейчас на пятом этаже окраинного старого дома уже случил
ось со мной когда-то, что происходит ужасная реконструкция бушевавших в
детстве игр, где мы носились по чердакам с деревянными автоматами и убив
али друг друга пронзительными криками «пах-пах», «таЧ тат-та», а сейчас
жизнь и моя служба, мой долг и ответственность перед людьми, ничего не вед
ающими об этом, вдруг вернули меня в детское воспоминание, но впереди за к
аменным простенком не мой сосед, мальчишка Ч одноклассник, а убийца, зве
рь, истязатель, и он не станет мне кричать «тах-тах», и я навсегда убежал из
прошлого, и не человек я сейчас, а только приклад к своему черному тяжелом
у пистолету системы «Макаров».
И все, вложенное в меня долгими годами Кольянычем, все наши нескончаемые
беседы бесследно истаяли Ч я забыл всё, и, кроме страстного стремления п
опасть в зверюгу в момент его броска, я ничего больше не чувствовал. Откуд
а-то с закраин памяти пришло жуткое воспоминание Ч грязная маленькая к
омнатушка, забрызганная почти до потолка кровью, съежившийся маленький
труп в углу, отпечатки ладоней Саидова на стене Ч черноЧ красные жирны
е кляксы на блеклой клеевой покраске Фотоснимки сброшенной с поезда жен
щины. Трясущиеся, словно контуженные недавним страхом свидетели нападе
ния на сберкассу в Дегунине.
Саидов зашевелился, зашебуршал в своем укрытии, и я понял, что йогская спо
собность останавливать дыхание Ч это не выдумка. Я не дышал, я ждал, потом
у, что сообразил: он подманивает меня, не станет он шуметь перед броском, н
о в косом луче солнечного света, пронизанном дымящейся пылью, мелькнула
тень, быстро удаляющаяся в сторону окна. Слишком быстро.
Я чуть подался вперед, но вовремя остановился Ч тень с хрустом рухнула н
а шлак. В полумраке я успел разглядеть, что это большая бельевая корзина, к
оторую кинул перед собой Саидов в расчете на мой немедленный рывок, и тог
да бы он снял меня влет. И почти сразу же с пронзительным визгом, воем, звер
иным ревом он выскочил из-за поперечной балки и рванулся на прорыв Ч на м
еня, через меня, по мне Ч к слуховому окну, к своей крысиной свободе.
Чуть взмокший от напряжения указательный палец, живший от меня совершен
но отдельно, будто он принадлежал кому-то другому Ч настолько я не чувст
вовал его, Ч вдруг сам по себе стал плавно сгибаться, сминая упружистое с
опротивление спускового крючка, и выстрела я не услышал и в первый миг не
понял, почему подпрыгнул вверх Саидов, будто его ударили с размаху доско
й в грудь. Только в кино я видел до этого, как падают убитые. Там это все прои
сходило долго, картинно, умирающий еще делал несколько шагов и успевал с
казать, что-то значительное, а Саидов умер мгновенно. Из своего странного
прыжка он резко завалился головой назад и тяжело рухнул на шлак. Его пист
олет отлетел далеко в сторону, но я не сразу решился подойти к нему Ч не в
ерил, что этот неуловимый бандюга мертв. Оседали клубы пыли, где-то внизу
засигналила милицейская сирена, а здесь все было тихо. Я переложил писто
лет в карман, поднес руку к лицу и с испугом подумал, что вот этой самой рук
ой я только, что убил человека. И охватила меня ужасающая тоска Ч страшно
е чувство, будто ктоЧ то взял в ладонь твое сердце и несильно, но властно
сжал его. Вся кровь вытекла из него, а новая не втекла, и полнейшая пустота
поглотила, объяла беспросветная чернота, словно я провалился в бочку с в
аром.
Мне было тогда двадцать пять лет.
И, угадывая эту тоску и отчаяние, страх неверно угаданного призвания, Кол
ьяныч сказал мне:
Ч Сынок, ты выбрал себе судьбой войну… Эта война будет идти и через века,
когда о других войнах люди на земле забудут. Она всегда будет справедлив
ой, потому, что должна защитить мирного человека от зла и хитроумия плохи
х людей… а злые люди, к сожалению, будут жить и через века… Поэтому тебе вы
дали оружие…
Да, я сам выбрал себе судьбу, но перед этим много лет подряд Кольяныч в сам
ых разных ситуациях, по самым разным поводам и в самых разных сочетаниях
примеров пояснял: мир жив и будет жить до тех пор, пока есть люди со странн
ым призванием Ч один за всех, а теперь он умер.
Нелепо называть предместье Рузаева пригородом. В городском титуле само
го-то Рузаева было предостаточно самозванства, и обязан он был городски
м званием консервному заводу, паре текстильных фабрик и кирпичной четыр
ехэтажной деревне в центре Ч с обязательным комплексом из Дома быта, До
ма торговли и Дома связи.
И все Ч таки пригород был Ч остаток старого, не реконструированного Ру
заева Ч бывшее мещанское предместье, составленное из аккуратных домиш
ек с резными наличниками, лавочкой у ворот и густыми зарослями бузины и р
ябины вдоль заборов. Перед домами сидели старухи, придвинув к самой обоч
ине жестяные ведра с букетами пышной сирени и стеклянные банки с нарцисс
ами и первыми тюльпанами. У старух был такой отрешенный вид и они всегда н
астолько высокомерно отказывались сбавить цену на свои цветы, что у меня
давно возникла мысль, будто они и не хотят их продавать. Просто так сидеть
днем сложа руки неприлично вроде бы, пускай думают эти странные люди в пр
оносящихся по дороге машинах, что они присматривают за цветами, а чего за
ними присматривать. Кто их тут возьмет, кому они нужны? Ведь город и так то
нет в клубах душноЧ сиреневой, густо-фиолетовой, серебристо-белой сире
ни.
Перед перекрестком у ярко-зеленого забора сидела бабка Ч горбунья с ре
зко вырубленным лицом тотема с острова Пасхи. Настоящая Аку-Аку. Я плавно
притормозил у ее ведер, чтобы не засыпать придорожной пылью, вылез из маш
ины и нисколько не удивился, что бабка в мою сторону и глазом не повела.
Ч Сколько стоят ваши цветы?
Ч Два рубля, Ч величественно сообщила старуха.
Ч Мне много надо… Ч неуверенно начал я. Бабка не спеша оборотила ко мне
свой каменный лик Ч ее, видно, удивило, что я покупаю много цветов, направ
ляясь в Рузаево, а не в Москву.
Ч А на, что тебе много? Ч спросила она и пронзительно вперилась в меня.
Ч На праздник едешь? На свадьбу?
Ч На похороны, мать…
Старуха тяжело вздохнула, и вздох будто бы размягчил ее жесткое лицо.
Ч Наш, рузаевский, опочил?
Ч Ваш… Он был много лет директором школы… Коростылев его фамилия… Може
т, знали?
Ч Издаля… Мы тут все друг друга знаем… Мои у него не учились… Раньше конч
или, а внучки уже в городе в школу пошли… Каждый год летом сюда приезжали…
а ноне не приедут… На море, говорят, поедут. Чудно! На море! Чем тут плохо Ч
то?.. Я вон года свои выжила, а море так и не видала…
Говоря все это, она бережно сливала из ведер воду, осторожно достала пышн
ые охапки цветов, протянула мне:
Ч На, держи… а я пойду. Ч Потом с интересом взглянула мне в лицо: Ч а ты-то
кем доводишься покойному? Сын?..
Ч Как вам сказать… Ну, вроде бы… Ученик я его…
Ч Да Ч а? Ч удивилась бабка и решительно тряхнула головой: Ч Хорошо, зн
ачит, дед жизнь прожил, коли хоть один ученик проводить явился…
Ч Он хорошо прожил жизнь, Ч заверил я Ч Сколько я вам должен?
Ч Нисколько, Ч хмыкнула бабка. Ч Мне уж самой скоро не деньги, а цветы н
адобны будут…
Я сел за руль, и Галя спросила:
Ч О чем ты с ней так долго говорил?
Ч О цветах… О Кольяныче… О жизни…
Галя поджала нижнюю пухлую губу и грустно пожаловалась:
Ч Ты готов говорить о цветах и о жизни с незнакомой дикой старухой… Со мн
ой не хватает терпения и времени…
Дорога помчала на взгорок Ч в конце улицы уже был виден дом Кольяныча.
Ч Галя, мне кажется, что ты не хочешь говорить со мной о жизни, а хочешь зас
тавить меня воспринимать жизнь по-своему. Вообще, по-моему, происходит ош
ибка Ч ты любишь вовсе не меня, а совсем другого человека и страдаешь отт
ого, что я никак не становлюсь на него похожим.
Ч Может быть, дорогой мой… Во всяком случае, такие банальности начинают
говорить перед расставанием… Дело в том, что твоя профессия идеально нал
ожилась на твой характер, и ты превратился в одинокого волка Ч тебе никт
о не нужен…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18