В темненьком трактире, навалясь грудью на стол, он глухим голосом по-
учал меня:
- По-твоему - как надо Христа понимать?
Луку не надо было выспрашивать, слова лились из его рта, как ручей из
трещины в камне. Он говорил с тем буйным напором верующего, который иск-
лючает возможность возражений.
- Христос - это легость!
"Легостью" зовется тонкая веревка, с грузом на конце; ее матросы па-
роходов бросают на пристань, подчаливаясь к ней.
- Не то-о! - с досадой сказал Лука. - Легость - легкость, понял?
Христос - легкость, с ним жить легко. Насчет чалки - это подходящее, -
причаливай через Христа к истинной вере. Только ты пойми! - Христос - не
естество и не существо, он просто одно слово...
- Логос?
Симаков удивленно вскричал:
- Во-от!
И еще подвинулся ко мне, спрашивая:
- Откуда знаешь? Кто научил? Мамаша? Какова старушка-то? - уже шопо-
том продолжал он. - Ведь - так себе, вроде нищей. Мы - наряжаемся, хвас-
таем, а она - святость, неприметна. И в мухе сокрыта премудрость...
- А слово это ты никому не говори, - предупредил он меня. - Особенно,
чтоб попы не слыхали, - попам оно яд. Ежели они услышат это слово - тебе
будет плохо!
Потом он сообщил мне, как великую тайну, что Христос - жив, живет в
Москве на Арбате.
- Это все выдумано попами, будто он на кресте помер, а после воскрес,
вознесся, нет, - он на земле, около людей. Слово - не убьешь! Ну-ко,
убей-ко - да? Вот я тебе говорю слово - да, а ты его убей! Понял?
Часа два слушал я темные речи пожарного; уходя, он покровительственно
обещал:
- Ты погоди, я тебя сведу с самой мамашей! Она тебя обучит.
---------------
О моем знакомстве с пожарным Шмит узнала раньше, чем я успел сказать
ей. Беспокойно постукивая карандашиком по ногтям, она спрашивала:
- Что говорил вам этот простец Божий?
Узнав, что Лука рассказал мне о Христе, живущем в Москве, на Арбате,
она еще более тревожно стала шаркать карандашом по ногтям, говоря:
- Он - не совсем разумен, он несколько раз сильно угорал на пожарах,
это очень отразилось на нем.
Глаза ее потемнели и что-то суровое светилось в них, она плотно сжала
губы, и маленькое личико ее огорченно сморщилось.
- Если вы серьезно интересуетесь этими вопросами, - можно поговорить,
я свободна в Троицын день...
И тотчас же спросила, усмехаясь:
- Но - ведь, вы из любопытства, от скуки? Да?
Я сказал, что мне жить - не скучно и что желание знать, как думают
люди, я бы не назвал простым любопытством.
- Конечно - нет, конечно! - тихонько воскликнула Шмит, и вдруг впол-
голоса, складно, языком привычного оратора, быстро крутя карандаш темны-
ми пальцами мумии, она заговорила о том, как люди далеки друг другу, как
мало у них желания и умения проникнуть в сокровенное души ближнего.
- В мутном потоке жизни мы плаваем, немы, как рыбы: "Мир мирови твое-
му даруй", молимся мы, но ведь мир - гармония душ, их всеобщая связь, а
- как связаться с немой, непостижимой?
Ее позвали в контору и, уходя, она ласково попросила:
- А над Лукою вы не смейтесь, это - безумец Христов, такими строится
истинная вера.
---------------
В Троицын день, вечером, она пришла ко мне, одетая празднично в ко-
ричневой юбке с заплатой на подоле, - кусок юбки был, очевидно, вырван
гвоздем или зубами собаки; синюю сарпинковую кофточку украшал на груди
голубой бант, а на ногах блестели новые калоши, хотя погода стояла сухая
и жаркая. Оказалось, что Шмит отдала ботинки чинить, но сапожник не ус-
пел сделать это, и вот она гуляет в калошах.
Мы пили чай с вишневым вареньем и сушками, - я узнал, что это любимое
лакомство Анны Николаевны. А к полуночи я узнал, что старенькая, забав-
ная репортерша провинциальной газеты, Анна Шмит - воплощение одной из
жен-Мироносиц, кажется - Марии Магдалины, которая, в свою очередь, была
воплощением Софии, Вечной Премудрости. На расстоянии от Марии Магдалины
до Анны Шмит Вечная Премудрость воплощалась, разумеется, не однажды, од-
ним из ее воплощений была Екатерина Сиенская, другим - Елизавета Тюрин-
генская, был и еще ряд воплощений, уже не помню имен их.
В начале речи Анны Шмит мне было несколько неловко слушать ее, - все,
что говорила она, никак не объединялось с ежедневной курицей, резиновыми
калошами и всем прочим во внешнем облике воплощения Вечной Премудрости.
Я сидел, опустив голову, стараясь не видеть, как это воплощение, разла-
мывая сушки, поддевая их рогульками липкие ягоды варенья, обсасывает их
тонкими губами; смешно было слушать, как сушки хрустят на зубах.
Но - предо мною сидел незнакомый мне человек, он говорил очень склад-
но, красиво уснащал речь свою цитатами из творений отцов церкви, говорил
о гностиках, о Василиде и Энойе; голос его звучал учительно и властно,
синие зрачки глаз расширились и сияли так же ново для меня, как новы бы-
ли многие мысли и слова. Постепенно все будничное и смешное в этом чело-
веке исчезло, стало невидимо, и я хорошо помню радостное и гордое удив-
ление, с которым наблюдал, как из-под внешней серенькой оболочки возни-
кают, выбиваются огни мышления о зле жизни, о противоречии плоти и духа,
как уверенно и твердо звучат древние слова искателей совершенной мудрос-
ти, непоколебимой истины. Об Анне Шмит напоминал только карандашик, не-
устанно и все быстрей вертевшийся в ее сухоньких, темных пальцах мумии.
Она как будто немного охмелела, рисуя карандашом в воздухе капризный
узор путей мысли, она подскакивала на стуле и, улыбаясь, с радостью го-
ворила:
- Вы представьте себе безысходный ужас Дьявола...
На подбородке Анны Шмит блестела рубиновая капелька варенья.
Подняв правую руку над головою, она сказала:
- И Христос - жив есть!
Я узнал, что Христос это - Владимир Соловьев, он же - Логос; Христос
непрерывно воплощается в того или иного человека и вечно среди людей. Но
воплощения Софии не подвергаются воздействию разрушительных влияний су-
етного мира сего с той легкостью, как воплощения Логоса, особенно враж-
дебные Дьяволу.
- Чистая духовность Логоса не претерпевает искажения, но человек,
воплощающий в себе Логос, нередко затемняет ее черной мудростью Сатаны.
Она вынула из кармана юбки кожаный пакетик, а из него осторожно дос-
тала несколько писем:
- Это письма Соловьева, - вот, послушайте, как трудно ему...
Многозначительно подчеркивая отдельные слова, она прочитала несколько
отрывков; я ничего не понял в них, но в одном Соловьев цитировал слова
Фридриха Великого, сказанные им на поле какой-то битвы солдатам своим,
которые побежали от врага:
- "Подлецы! Разве вы хотите жить вечно?"
Слова это напомнили мне четверостишие Соловьева:
В лесу - болото,
В болоте - мох;
Родился кто-то,
Потом - издох.
Вспомнил я и эпитафию его:
Под камнем сим лежит
Владимир Соловьев,
Сначала был пиит,
А после - философ.
Прохожий! Научись из этого примера,
Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.
Я спросил Шмит: что думает она об этих шутках?
Она откинулась на спинку стула, ее острый носик покраснел, зрачки
стали совершенно синими и в голосе ее мне послышался гнев;
- Кто сказал вам, что это его, что это им написано? Нет, нет, это
клевета! Это шутки его товарищей...
Но вскоре серенькая старушка, похожая на самку воробья, говорила о
человеке шумной славы, о философе, искуснейшем диалектике и талантливом
поэте тоном матери, встревоженной поведением сына.
- Вы знаете, - даже самого Христа Дьявол соблазнял славою земной.
Эти слова она сказала как бы утешая кого-то и так вопросительно, поч-
ти умоляюще посмотрела на меня, что я счел нужным откликнуться ей:
- О, да...
- Он слишком тяготеет к людям, потому что добр. Но человек только
тогда силен против соблазнов, когда умеет во всех окружениях оставаться
самим собою. Христос тяготел к людям после того, как укрепил дух свой в
пустыне, а Соловьев идет к ним преждевременно.
Она именовала Соловьева хрустальным сосудом Логоса, святым Граалем,
величайшим сыном века и - ребенком, который, плутая в темной чаще греха,
порою забывает невесту, сестру и матерь свою - Софию, Предвечную Муд-
рость.
- Понимаете? Невесту и мать...
Иногда мне казалось, что в словах Анны Шмит слышу я обиду влюбленной
женщины, даже сентиментальность старой девы, но это мелькало в ее речах
бледненькими искрами, тотчас же заменяясь покровительным отношением к
Соловьеву, как человеку, которым надо руководить на путях жизни.
Понизив голос, она рассказывала как тайну:
- Его соблазняют люди, но еще более настойчиво - черти. Он знает это.
В одном письме он пишет, что черти заглядывают в окна к нему, а один да-
же спрятался в сапог и всю ночь сидел там, дразнился, шумел...
О чертях она говорила так же просто, как говорят о реальном: тарака-
нах, комарах.
- И еще - слава; слава делает человека актером, - памятно сказала
она. - Если на человека пристально смотрят, он начинает прятаться в раз-
личных выдумках, он хочет быть таким, как приятнее людям. Вы знаете это?
Я, к сожалению, это знал. И все с большим трудом верил ушам и глазам
своим, наблюдая, какие верные мысли горят в душе этого незаметного чело-
вечка. Она снова заговорила о пустыне, о великом значении самосозерцания
и одиночества и говорила на эту тему так много, что, помню, у меня
скользнула мысль: не слишком ли одинок этот человек и не потому ли он
так откровенен со мною? Как маленькая птица, отбившись от стаи, она ле-
тит над морем к далекому в ночи огню, к маяку, на невидимый и неведомый
берег. Этот маяк - Владимир Соловьев и это все, чем освещена и осмыслена
ее тихая, одинокая жизнь среди здравомыслящих людей.
- Разве Христос не испытал человеческого страха перед судьбою? -
вдруг спросила она и тотчас, закрыв глаза, стала читать нараспев, как
псалом, чьи-то стихи:
Душа во плоть с небес сошла,
Но ей земная жизнь мила,
Душа срастается с землею
И, как усталая пчела,
Пьет сладкий яд земного зла.
Стихи были длинные, Анна Шмит читала их тихо, для себя, и только две
последние строки выговорила громко, с торжественной угрозой, открыв
влажные глаза и высоко взмахнув карандашем.
И вечности колокола
Души умершей не разбудят.
Поздно за полночь я пошел провожать ее. По улицам шмыгал ветер, взды-
мая пыль, шелестя березками; березки были привязаны к тумбам, а некото-
рые уже валялись на земле. Бродили пьяные, где-то неистово закричала
женщина, из подворотни выскочил черный котенок. Шмит брезгливо оттолкну-
ла его ногою:
- Точно чортик.
К нам привязался пьяный почтальон, бестолково рассказывая о какой-то
обиде, нанесенной ему, он стучал кулаком в грудь свою и спрашивал,
всхлипывая:
- Разве я ему - враг?
- Идемте скорее, - сказала Шмит и быстро шагая тоже пожаловалась: -
Разве это - праздник? Разве так надо праздновать?
---------------
После этого, встречая в редакции Анну Шмит, я стал ощущать непобеди-
мую неловкость; я не мог относиться к ней, как относился раньше, не мог
говорить о пустяках лениво текущих будней. Она же, видимо, иначе истол-
ковав мою сдержанность, стала говорить со мною сухо и неохотно. Ее сап-
фировые глаза смотрели мимо меня на карту России, засиженную мухами так,
как будто на всю русскую землю выпал черный град.
Мне очень хотелось познакомиться с учениками Шмит, но она сказала:
- Едва ли это интересно для вас, - простые люди, очень простые...
А Лука Симаков, потирая череп, тревожно двигая косым глазом, сообщил
мне:
- Не понравился ты мамаше, не велела она мне говорить с тобой.
Но минуты через две, прижимая меня, тяжким телом своим в угол казар-
менной клетки, где он жил, пожарный шептал:
- Христос прячется от попов, попы его заарестовать хотят, они ему
враги, конечно! А Христос скрылся под Москвой, на станции "Петушки".
Скоро все будет известно царю, и вдвоем они неправду разворотят в трое
суток! Каюк попам! Истребление!
В нелепых словах Луки чуялось слепое озлобление сектанта и страх пред
чем-то, чего он не мог выразить; неизбывный, темный страх этот сверкал в
его левом глазу, все время забегавшем к виску. Из двух-трех бесед с ним
я вынес впечатление почти жуткое: Христос чудился пожарному мстительным
и мрачным существом, - оно враждебно присматривается к жизни людей отку-
да-то из темного угла и ждет минуты, чтоб выпрыгнуть оттуда.
- Церквы разрушить хочет, - шептал мне пожарный. - Он с того начал, -
помнишь, в Ерусалиме? Во-от...
Все-таки он познакомил меня с одной ученицей Анны Шмит, портни-
хой-одиночкой, Палашей, девицей лет тридцати. Коротконогая, сутулая, без
шеи, с плоским лицом и остренькими стеклянными глазками, она была
фальшиво мягка на словах и, видимо, очень недоверчива к людям. Жила она
в глухом переулке над оврагом, в ее двух комнатах неустанно гудели чер-
ные, большие мухи, звонко стукаясь в тусклые стекла окон. На подоконнике
недвижимо сидел жирный кот, очень редкий - трех шерстей: рыжей, белой и
черной; меня очень удивило отношение кота к мухам: они садились на голо-
ву его, ползали по спине, - кот неподвижно смотрел в окно и ни разу не
встряхнул шерстью, чтоб согнать мух.
Нараспев, словами, неестественно и как бы нарочно искаженными, Палаша
говорила, ловко пришивая пуговицы к пестрой батистовой кофточке:
- Жисть нашая, миленький мой господин, совсем безбожная и настолько
грешная, что даже - ужасть! А Христос невидимо коло ходит, печалуется,
сокрушается: ох, вы людие бесчастное! И на что разделил я душеньку свою
промеж вас? На поругание, на глумление...
Потом она читала стихи из апокрифа "Сон Богородицы", а кончив непри-
ятное унылое чтение, объявила мне:
- Истинное имячко Богоматери не Мария, а Енохия, родом же она от про-
рока Еноха, который был не еврей, а грек.
Когда я спросил ее: знает ли она Анну Николаевну Шмит, Палаша, накло-
нив голову, перекусывая нитку, ответила вопросом:
- Шмит? Не русская, значит.
- Но ведь вы знаете ее!
- А - кому это известно? - спросила Палаша, почесывая мизинцем свой
широкий нос и озабоченно разглядывая кофточку.
- Ежели это вам Симаков сказал, - вы ему веры ни в чем не давайте, он
человек испорченный, вроде безумного.
Симаков говорил мне о Палаше:
- Это, брат, девица мудрая, она вроде крыла мамаше служит, она да еще
один человек высоко возносят ее над людьми...
Я не сумел понять, как и что восприняла портниха от Анны Шмит; чем
настойчивее расспрашивал я об этом, тем более многословно, и фальшиво
Палаша говорила о Симакове, о кознях Дьявола.
- Бросает нас злой дух, как мальчишка камни с горы, катимся мы, вер-
тимся, бьем друг друга и не видать нам спасенья...
Приглаживая ладонями рыжеватые волосы и без того гладко, туго накле-
енные на череп, Палаша смотрела стеклянными глазками на меня, и взгляд
ее говорил:
- Ничего ты у меня не выпытаешь!
Заходил я к ней еще раза два, она принимала меня ласково, охотно и
даже сладострастно рассказывала мне жития великомучениц, я слушал и
смотрел на кота.
- И секли ее злодеи-римляне по белому телу, по атласным грудям кале-
ным прутьем железным, и лилась, кипела ее кровушка, - выпевала Палаша.
Мухи гудели. Кот равнодушен, неподвижен, в комнате пахнет кислой по-
мадой...
Вскоре, заболев, я уехал в Крым и с той поры не встречал больше Анну
Шмит, Нижегородское воплощение Софии Премудрости.Lx+T++ вЯ#_26

М. Горький.
АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ.
СТОРОЖ.
(Продолжение).
Я - ночной сторож станции Добринка; от шести часов вечера до шести
утра хожу с палкой в руке вокруг пакгаузов; со степи тысячью пастей дует
ветер, несутся тучи снега, в его серой массе медленно плывут туда и сюда
локомотивы, тяжко вздыхая, влача за собою черные звенья вагонов, как
будто кто-то, не спеша, опутывает землю бесконечной цепью и тащит ее
сквозь небо раздробленною в холодную белую пыль. Визг железа, лязг сцеп-
лений, странный скрип, тихий вой носятся вместе со снегом.
У крайнего пакгауза, в мутных вихрях снега возятся две черные фигуры,
- это пришли казаки воровать муку. Видя меня, они, отскочив в сторону,
прячутся в сугроб, и потом, сквозь вой и шорох вьюги, я слышу нищенски
жалобные слова просьбы, обещания дать полтинник, ругань.
- Бросьте это, ребята, - говорю я.
Мне лень слушать их, не хочется говорить с ними, я знаю, что они - не
бедняки, воруют не по нужде, а на продажу, для пьянства, для женщин.
Иногда они подсылают красивую жолнерку Леску Графову; расстегнув ту-
лупчик и кофту, она показывает сторожам груди; упругие, точно хрящ, они
стоят у нее горизонтально.
- Глядите-тко, - как пушки! - задорит и хвастается она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28