Я был зол на жизнь, - она уже
внушила мне унизительную глупость попытки самоубийства. Я не понимал лю-
дей, их жизнь казалась мне неоправданной, глупой, грязной. Во мне броди-
ло изощренное любопытство человека, которому зачем-то необходимо загля-
нуть во все темные уголки бытия, в глубину всех тайн жизни, и, порою, я
чувствовал себя способным на преступление из любопытства, - готов был
убить, только для того, чтобы знать: что же будет со мною потом?
Мне казалось, что если я найду себя, - перед женщиной сердца моего
встанет человек отвратительный, запутанный густой крепкой сетью каких-то
странных чувств и мыслей, бредовой, кошмарный человек, он испугает ее и
оттолкнет. Мне нужно было что-то сделать с собою. Я был уверен, что
именно эта женщина способна помочь мне не только почувствовать настояще-
го себя, но она может сделать нечто волшебное, после чего я тотчас осво-
божусь из плена темных впечатлений бытия, что-то навсегда выброшу из
своей души, и она вспыхнет огнем великой силы, великой радости.
И небрежный тон, которым она говорила о себе, и ее снисходительное
отношение к людям внушили мне уверенность, что этот человек знает нео-
быкновенное. У нее есть свой ключ ко всем загадкам жизни, от этого она
всегда веселая, всегда уверена в себе. Может быть, я любил ее всего
больше за то, чего не понимал в ней, но я любил ее со всей силой и
страстью юности. Мучительно трудно было мне сдерживать эту страсть, -
она уже физически сжигала и обессиливала меня. Для меня было бы лучше,
будь я проще, грубее, но - я верил, что отношения к женщине не ограничи-
ваются тем актом физиологического слияния, который я знал в его нищенс-
ки-грубой, животно-простой форме, - этот акт внушал мне почти отвраще-
ние, несмотря на то, что я был сильный, довольно чувственный юноша и об-
ладал легко возбудимым воображением.
Не понимаю, как могла сложиться и жить во мне эта романтическая меч-
та, но я был непоколебимо уверен, что за тем, что известно мне, есть
нечто неведомое, и в нем скрыт высокий, тайный смысл общения с женщиной,
что-то великое, радостное и даже страшное таится за первым объятием, -
испытав эту радость, человек совершенно перерождается.
Мне кажется, - я вынес эти фантазии не из романов, прочитанных мною,
но воспитал и развил их из чувства противоречия действительности, ибо:
"Я в мир пришел, чтобы не соглашаться".
Кроме этого у меня было странное, смутное воспоминание:
- Где-то - за пределами действительного и когда-то в раннем детстве,
я испытал некий сильный взрыв души, сладостный трепет ощущения - вернее
предчувствие - гармонии, пережил радость, светлейшую солнца на утре, на
восходе его. Может быть, это было еще в те дни, когда я жил во чреве ма-
тери, и этот счастливый взрыв ее нервной энергии передался мне жарким
толчком, который создал душу мою и впервые зажег ее к жизни, может быть,
это потрясающий момент счастья матери моей отразился во мне на всю мою
жизнь трепетным ожиданием необыкновенного от женщины.
Когда не знаешь - выдумываешь, и самое умное, чего достиг человек,
это - уменье любить женщину, поклоняться ее красоте, - от любви к женщи-
не родилось все прекрасное на земле.
---------------
Однажды, купаясь, я прыгнул с кормы баржи в воду, ударился грудью о
наякорник, зацепился ногою за канат, повис в воде вниз головой и захлеб-
нулся. Ломовой извозчик вытащил меня, откачали, изорвав мне всю кожу, у
меня пошла кровь, и я должен был лечь в постель, глотая лед.
Ко мне пришла моя дама, села на койку и, расспрашивая, как все это
случилось со мною, стала гладить мне голову, легкой милой рукой, а глаза
ее, потемнев, смотрели тревожно.
Я спросил: видит ли она, что я люблю ее?
- Да, - сказала она, улыбаясь осторожно, - вижу и, это очень плохо,
хотя я тоже полюбила вас.
Разумеется, после ее слов вся земля вздрогнула, и деревья в саду зак-
ружились веселым хороводом. Я онемел от неожиданности, изумления и вос-
торга, ткнулся головою в колени ей и, если бы не обнял ее крепко, то на-
верное вылетел бы в окно, как мыльный пузырь.
- Не двигайтесь, это вредно вам, - строго заметила она, пытаясь пере-
ложить мою голову на подушку. - И не волнуйтесь, а то я уйду. Вы, вооб-
ще, очень безумный господин, я не думала, что такие бывают. О наших
чувствах и отношениях мы поговорим, когда вы встанете на ноги.
Все это она говорила очень спокойно и невыразимо ласково улыбалась
потемневшими глазами. Она скоро ушла, оставив меня в радужном огне на-
дежд, в счастливой уверенности, что теперь с ее доброй помощью я окры-
ленно вознесусь в сферу иных чувств и мыслей.
Через несколько дней я сидел в поле на краю оврага, - внизу, в кус-
тарнике, шелестел ветер. Серое небо грозило дождем, - деловито серыми
словами женщина говорила о разнице наших лет, о том, что мне нужно
учиться и что преждевременно для меня вешать на шею себе жену с ребен-
ком. Все это было угнетающе верно, говорилось тоном матери и еще более
возбуждало любовь, уважение к милой женщине. Мне было грустно и сладко
слушать ее голос, нежные ее слова, - впервые со мною говорили так.
Я смотрел в пасть оврага, где кусты, колеблемые ветром, текли зеленой
рекой, и клятвенно обещал себе заплатить этому человеку за ласку его
всеми силами моей души.
- Прежде чем решить что-либо, нам нужно хорошо подумать, - слышал я
тихий голос. Она стегала себя по колену сорванной веткой орешника, глядя
в сторону города, спрятанного в зеленых холмах садов.
- И, конечно, я должна поговорить с Болеславом, - он уже кое-что
чувствует и ведет себя очень нервозно. А я не люблю драм.
Все было очень грустно и очень хорошо, - но оказалось необходимым
нечто пошленькое и смешное.
Шаровары мои были широки в поясе, и я скалывал пояс большой медной
булавкой, дюйма три длиной, - теперь нет таких булавок к счастью влюб-
ленных бедняков. Острый кончик проклятой булавки все время деликатно ца-
рапал кожу мне, - неосторожное движение - и вся булавка впилась в мой
бок. Я сумел незаметно вытащить ее и с ужасом почувствовал, что из глу-
бокой царапины обильно потекла кровь, смачивая шаровары. Нижнего белья у
меня не было, а курточка повара - коротенькая, по пояс. Как я встану и
пойду в мокрых шароварах, приклеенных к телу?
Понимая комизм случая, глубоко возмущенный его обидной формой, я, в
диком возбуждении, начал говорить что-то неестественным голосом актера,
который забыл свою роль.
Послушав несколько минут мою речь, сначала - внимательно, потом - с
явным недоумением, она сказала:
- Какие пышные слова! Вы вдруг стали не похожи на себя.
Это окончательно поразило меня, и я замолчал, как удивленный.
- Пора итти, собирается дождь.
- Я останусь здесь.
- Почему?
Что я мог ответить ей?
- Вы рассердились на меня? - ласково заглянув в лицо мое, спросила
она.
- О, нет! На себя.
- И на себя не надо сердиться, - посоветовала женщина, встав на ноги.
А я - не мог встать, сидя в теплой луже, - мне казалось, что кровь
моя, вытекая из бока, журчит ручьем, - в следующую секунду женщина услы-
шит этот звук и спросит:
- Что это?
- Уйди! - мысленно молил я ее.
Она милостиво подарила мне еще несколько ласковых слов и пошла вдоль
оврага, по краю его, мило покачиваясь на стройных ножках. Я следил, как
ее гибкая фигурка, удаляясь, уменьшается, и потом лег на землю, опроки-
нутый ударом сознания, что моя первая любовь будет несчастлива.
Конечно, так и случилось: ее супруг пролил широкий поток слез, сенти-
ментальных слюней, жалких слов, и она не решилась переплыть на мою сто-
рону через этот липкий поток.
- Он такой беспомощный. А вы - сильный! - со слезами на глазах сказа-
ла она. - Он говорит: если ты уйдешь от меня, - я погибну, как цветок
без солнца.
Я расхохотался, вспомнив коротенькие ножки, женские бедра, круглый,
арбузиком, живот цветка. В бороде его жили мухи, - там всегда была пища
для них.
Она, улыбаясь, заметила:
- Да, это смешно сказано, а все-таки, ему очень больно.
- Мне - тоже.
- О, вы молодой, вы сильный...
Тут, кажется, впервые я почувствовал себя врагом слабых людей. Впос-
ледствии, в более серьезных случаях, мне весьма часто приходилось наблю-
дать, как трагически беспомощны сильные в окружении слабых, как много
тратится ценнейшей энергии сердца и ума для того, чтобы поддержать бесп-
лодное существование осужденных на гибель.
Вскоре, полубольной, в состоянии, близком безумию, я ушел из города и
почти два года шатался по дорогам России, как перекати-поле. Обошел По-
волжье, Дон, Украину, Крым, Кавказ, пережил неисчислимо много различных
впечатлений, приключений, огрубел, обозлился еще более, и все-таки сох-
ранил нетленно в душе милый образ этой женщины, хотя видел лучших и ум-
нейших ее.
А когда, через два слишком года, осенью, в Тифлисе, мне сказали, что
она приехала из Парижа и, узнав, что я живу в одном городе с нею, обра-
довалась, я, двадцатитрехлетний крепкий юноша, первый раз в жизни упал в
обморок.
Я не решился пойти к ней, но вскоре она сама, через знакомых, пригла-
сила меня.
Мне показалось, что она еще красивее и милее. Все та же фигура девуш-
ки, тот же нежный румянец щек и ласковое сияние васильковых глаз. Муж ее
остался во Франции, с нею была только дочь, бойкая и грациозная, точно
козленок.
Когда я пришел к ней, - над городом с громом и молниями понеслась бу-
ря, загудел ливень, по улице, с горы св. Давида, стремительно катилась
мощная река, выворачивая камни улицы. Вой ветра, сердитый плеск воды,
грохот каких-то разрушений сотрясал дом, дребезжали стекла в окнах, ком-
ната наливалась синим огнем и как будто все кругом падало в бездонную
мокрую пропасть.
Испуганная девочка зарылась в постель, а мы стояли у окна, ослепляе-
мые взрывами неба и говорили - почему-то - шопотом.
- Впервые вижу такую грозу, - шелестели рядом со мною слова любимой
женщины.
И вдруг она спросила:
- Ну, что же? - вылечились вы от любви ко мне?
- Нет.
Она видимо удивилась и все так же шопотом сказала:
- Боже мой! как изменились вы! Совершенно другой человек.
Медленно опустилась в кресло у окна, вздрогнула, зажмурилась, ослеп-
ленная жутким блеском молнии, и шепчет:
- О вас много говорят здесь. Зачем вы пришли сюда? Расскажите мне,
как вам жилось?
Господи, какая она маленькая и хорошая вся!
Я рассказывал ей до полуночи, как бы исповедуясь. Грозные явления
природы всегда действуют на меня возбуждающе хорошо - в этом убеждало
меня ее внимание и напряженный взгляд широко раскрытых глаз. Лишь иногда
она шептала:
- Это ужасно!
Уходя, я заметил, что она простилась со мною без той покрови-
тельственной улыбки старшего, которая - в прошлом - всегда немножко оби-
жала меня. Шел я по мокрым улицам, глядя, как острый серп луны режет
изорванные облака, и у меня кружилась голова от радости. На другой день
я послал ей почтой стихи, - она впоследствии часто декламировала их, и
они укрепились в памяти моей:
Сударыня!
За ласку, за нежный взгляд
Отдается в рабство ловкий фокусник,
Которому тонко известно
Забавное искусство
Создавать маленькие радости
Из пустяков, из ничего!
Возьмите веселого раба!
Может быть, из маленьких радостей
Он создает большое счастье, -
Разве кто-то не создал весь мир
Из ничтожных пылинок материй?
О, да! Мир создан не весело:
Скупы и жалки радости его!
Но все-таки в нем есть не мало забавного,
Например: Ваш покорный слуга,
И - есть в нем нечто прекрасное -
Это я говорю о Вас!
Вы!
Но - молчание!
Что значат тупые гвозди слов
В сравнении с вашим сердцем -
Лучшим из всех цветов
Бедной цветами земли?
Конечно, это едва ли стихи, но это было сделано с веселою искрен-
ностью.
Вот я снова сижу против человека, который кажется мне лучшим в мире и
поэтому - необходимым для меня. На ней - голубое платье; не скрывая
изящных очертаний ее фигуры, оно окутало ее мягким, душистым облаком.
Играя кистями пояса, она говорит мне необыкновенные слова - я слежу за
движением ее маленьких пальцев с розовыми ногтями и чувствую себя скрип-
кой, которую любовно настраивает искусный музыкант. Мне хочется умереть,
хочется как-то вдохнуть в душу себе эту женщину, чтоб навсегда осталась
там. Тело мое поет в томительном напряжении, сильном до боли, и мне ка-
жется, что у меня сейчас взорвется сердце.
Я прочитал ей мой первый рассказ, только что напечатанный, - но не
помню, как она оценила его, - кажется, она удивилась:
- Вот как, вы начали писать прозу!
Как сквозь сон откуда-то издали я слышу:
- Много думала я о вас эти годы. Неужели это из-за меня пришлось вам
испытать так много тяжелого?
Я говорю ей что-то о том, что в мире, где живет она, нет ничего тяже-
лого и страшного.
- Какой вы милый...
Мне до безумия хочется обнять ее, но у меня идиотски длинные нелепые
тяжелые руки, я не смею коснуться тела ее, боюсь сделать ей больно, стою
перед нею, и, качаясь под буйными толчками сердца, бормочу:
- Живите со мной! пожалуйста, живите со мной!
Она смеется тихонько и - смущенно. Ослепительно светятся ее милые
глаза. Она уходит в угол комнаты и говорит оттуда:
- Сделаем так: вы уезжайте в Нижний, а я останусь здесь, подумаю и
напишу вам...
Почтительно кланяюсь ей, как это сделал герой какого-то романа, про-
читанного мною, и ухожу. По воздуху.
---------------
Зимою она, с дочерью, приехала ко мне в Нижний.
"Бедному жениться - и ночь коротка", насмешливо-печально говорит муд-
рость народа. Я проверил личным опытом глубокую правду этой пословицы.
Мы сняли за два рубля в месяц особняк, - старую баню в саду попа. Я
поселился в предбаннике, а супруга в самой бане, которая служила и гос-
тиной. Особнячек был не совсем пригоден для семейной жизни, - он промер-
зал в углах и по пазам. Ночами, работая, я окутывался всей одеждой, ка-
кая была у меня, а сверх ее - ковром и все-таки приобрел серьезнейший
ревматизм. Это было почти сверхестественно при моем здоровье и выносли-
вости, которыми я в ту пору обладал и хвастался.
В бане было теплее, но когда я топил печь, все наше жилище наполня-
лось удушливым запахом гнили, мыла и пареных веников. Девочка, изящная
фарфоровая куколка с чудесными глазами, нервничала, у нее болела голова.
А весною баню начали во множестве посещать пауки и мокрицы, - мать и
дочь до судорог боялись их, и я часами должен был убивать насекомых ре-
зиновой галошей. Маленькие окна густо заросли кустами бузины и одичавшей
малины, в комнате всегда было сумрачно, а пьяный капризный поп не позво-
лял мне выкорчевать или хотя бы подрезать кусты.
Разумеется, можно бы найти более удобное жилище, но мы задолжали по-
пу, и я очень нравился ему, - он не выпускал нас.
- Привыкнете! - говорил он. - А то, заплатите должишки и поезжайте
хоша бы к англичанам.
Он не любил англичан, утверждая:
- Это нация ленивая, она ничего не выдумала, кроме пасьянсов, и не
умеет воевать.
Был он человечище огромный, с круглым красным лицом и широкой рыжей
бородой, пьянствовал так, что уже не мог служить в церкви, и - до слез
страдал от любви к маленькой остроносой и черной швейке, похожей на гал-
ку.
Рассказывая мне о коварствах ее, он смахивал ладонью слезы с бороды и
говорил:
- Понимаю, - негодяйка она, но напоминает мне великомученицу Фемиаму,
и за то - люблю!
Я внимательно просмотрел святцы, - святой такого имени не было в них.
Возмущаясь моим неверием, он сотрясал душу мою такими доводами в
пользу веры:
- Вы, сынок, взгляните на это практически: неверов - десятки, верую-
щих же - миллионы. А - почему? Потому, что как рыба сия не может сущест-
вовать без воды, так ровно и душа не живет вне церкви. Доказательно? По-
сему - выпьем!
- Я не пью, у меня ревматизм.
Вонзив вилку в кусок селедки, он угрожающе поднимал ее вверх и гово-
рил:
- И это - от неверия.
Мне было мучительно, до бессонницы стыдно пред женщиной за эту баню,
за частую невозможность купить мяса на обед, игрушку девочке, за всю эту
проклятую, ироническую нищету. Нищета - порок, который меня лично не
смущал и не терзал, но для маленькой изящной институтки и, особенно, для
дочери ее - эта жизнь была унизительна, убийственна.
По ночам, сидя в своем углу за столом, переписывая прошения, апелля-
ционные и кассационные жалобы, сочиняя рассказы, я скрипел зубами и
проклинал себя, людей, судьбу, любовь.
Женщина держалась великодушно, точно мать, когда она не хочет, чтобы
сын видел, как трудно ей. Ни одной жалобы не сорвалось с ее губ на эту
подлую жизнь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28