самоуважением, честью, верой в человека.
Над аэродромом взвилась ракета. Мерроу положил левую руку на штурвальное полукружье и стал следить за минутной стрелкой наручных часов. До нас донесся рев заработавших на полную мощность моторов: вначале «Ангельской поступи», а затем «Ужасной пары» и «Крана». Сорокапятисекундные интервалы при взлете. Мы видели, как с винтов удаляющегося от нас «Крана», подобно струям жидкости из четырех огромных кувшинов, стекают большие спирали влажного воздуха.
Мерроу щелкнул выключателем связи.
– Путь свободен, Макс? – спросил он по внутреннему телефону.
– Все в порядке, – ответил Брандт, выглянув предварительно, как я догадывался, из своей «теплицы».
– Шесть один четыре, отправляйтесь! – послышалась команда с диспетчерской вышки.
– Вас понял, – ответил Мерроу и прикоснулся к секторам газа.
Самолет пришел в движение, и я всем телом почувствовал, как на меня навалилась тяжесть перегрузки. Мы набрали нужную скорость, подняли хвост… И опять мне вспомнился день, когда я остался на земле, на вышке, – внезапный удар грома, как только наш самолет поравнялся со мной, желание физически помочь ему оторваться от взлетной полосы – я даже приподнимался на цыпочки.
Теперь вот так же, на цыпочки, приподнялось тело. Мы набрали нужную для взлета скорость, и я мысленно проговорил: «Пока, Дэф! До свидания, Дэфни. До свидания, до свидания, любимая…»
Мы были в воздухе. Базз кивнул мне, и я протянул руку к пульту управления, к переключателю, чтобы убрать шасси. Футах в двадцати под нами, у конца железобетонной взлетной полосы, я увидел черные полосы – оставленные пневматиками следы.
Глава вторая
НА ЗЕМЛЕ
С 1 марта по 17 апреля
1
Снижаясь, мы пробили невысокую облачность, похожую на дым от битуминозного угля, и увидели Англию; но после многих часов полета над океаном, после долгого напряжения, скуки и холода, не копны снега, не ряды живых изгородей и не заросли кустарника привлекли мое внимание, а черные линии в конце длинной взлетно-посадочной полосы, оставленные на бетоне раскаленной резиной колес других машин, благополучно вернувшихся на землю.
Как ни устал Мерроу, он мягко посадил наш самолет среди этих долгожданных линий. Под глухое постукивание заднего колеса, по твердой земле мы рулили за «джипом» с большой желтой надписью на задней стенке кузова: «Следуй за мной». Мы остановились в зоне рассредоточения, вышли через люк и ступили на землю Англии. Начался дождь.
– Отвратительное место! – заметил Хеверстроу.
– Чепуха! – отозвался Базз. – Это еще ничего.
Мы укрылись под крылом, но струи дождя, подхваченные холодным северо-восточным ветром, проникали и сюда. Вот таким, под впечатлением сильного дождя, и запомнился нам в тот раз Кембриджшир: угрюмая равнина и грязь; грязь, медленно вползавшая на круглую асфальтированную площадку, где стоял наш самолет; грязь в колеях, проложенных колесами «джипа», когда он укатил, оставляя за собой бледные коричневато-желтые полосы и бросив нас на площадке, как на необитаемом острове; не то огромная равнина, не то озеро грязи, простиравшееся до кучки едва видимых зданий.
Подъехал еще один «джип», все мы, офицеры, бросились к нему сквозь сплошную завесу мелкого дождя и, к своему удивлению, обнаружили за рулем самого командира нашей авиагруппы. Мы затолкали в машину рюкзаки, и полковник сказал:
– О мои мальчики! Как мы рады вас видеть!
– Мальчики? Что вы хотите сказать? – спросил Мерроу, поворачивая голову из стороны в сторону. – Не вижу здесь никаких мальчиков.
Полковник Уэлен пропустил его слова мимо ушей; он вообще предпочитал не замечать наглости.
– Нет, вы только посмотрите! – воскликнул он.
Самолет. Ничего особенного – устаревший Б-17Е, окрашенный в защитные цвета и служивший в свое время для учебных целей. Сейчас пригодился и он.
Мерроу немедленно начал жонглировать личным местоимением.
– Я сумел избежать неприятностей, – заявил он. – Вот Хеверстроу чуть не пропустил Исландию; держать расчеты в своей башке он еще может, а вот применять их… Я почти не задержался в Гуз-бей, всего лишь выпил чашку кофе… Я… я…
Полковник выглядел усталым; человек лет двадцати восьми – двадцати девяти, но заросшее щетиной и покрытое глубокими морщинами лицо делало его старше. Он не отличался, по-моему, особой чувствительностью и склонностью к переживаниям и был как-то красиво небрежен. Именно таким человеком я стремился стать все эти месяцы.
Подошел транспортер, на котором обычно перевозилось оружие, и наши сержанты вскарабкались в него.
– Кто-нибудь будет осматривать мою машину? – спросил Мерроу.
С губ полковника сорвалось какое-то мычание, – возможно, оно ознчало смех.
– Вашу машину? Эта «летающая крепость» направляется на модификацию, а как только ее переделают, летать на ней буду я. Ваша машина… Ха!
– А мне чхать. Если потребуется, я соглашусь летать даже на раскладной койке, – пожал плечами Мерроу.
«Раскладная койка» показалась мне вещью соблазнительной; я совершенно измотался. Часть пути я провел, свернувшись клубком под коричневым одеялом на груде мешков и рюкзаков в «теплице» бомбардира, дрожа и пытаясь читать растрепанный экземпляр «Ночного полета», книгу, которую несколько лет назад взял в библиотеке Донкентауна, да так и не вернул, а потом, побывав дома в отпуске, захватил с собой; я читал до тех пор, пока вибрация, рожденная четырьмя моторами «райтциклон», не передалась моим глазам и сетчатка не превратилась в наждачную бумагу, стиравшую слова, так что вместо страницы я видел лишь сплошное квадратное пятно. Тоскливо, тоскливо было там, в высоте, над бескрайним морем, на настоящей войне, казавшейся в дни обучения далекой и нереальной, как в сказке.
Однако Мерроу говорил о нашем полете в таком пренебрежительном тоне, что невольно заставлял думать, будто мы совершили обычный учебный полет над аэродромом Лоури-филд в светло-голубом, как крыло сойки, небе. Энергия и хвастовство Мерроу действовали, как некое тонизирующее и укрепляющее средство. Он заставлял забывать, что на тебе лежит проклятие; оставалось лишь посмеиваться да принимать горделивый вид.
Полковник Уэлен направился к зданию штаба, в двух милях отсюда, и когда мы ехали по заасфальтированной, залитой грязью дороге, дождь внезапно перестал, облака рассеялись, как толпа зрителей после матча, и вскоре в разрывах между ними показались куски голубого неба, а потом перед нами открылась широкая панорама аэродрома Пайк-Райлинг.
Как взволновало меня это зрелище!
Внутри гигантской пятимильной петли рулежной дорожки, обегавшей аэродром, лежал треугольник бетонных взлетно-посадочных полос, каждая в милю длиной, и все это пространство, если не считать внешнего кольца грязи, по которому мы ехали, представляло собой огромный луг, покрытый даже сейчас, в начале марта, манящим ярко-зеленым ковром. Севернее, ближе к площадке, где стоял наш самолет, виднелся лес с оголенными деревьями, нечто похожее на искусственный парк, и часть особняка, где расположился штаб авиационного крыла – «словно банда вельмож, будь они прокляты!», как выразился полковник, не скрывая обычной ненависти строевиков к высшему начальству. Перед нами, к югу от взлетно-посадочных полос, стояло похожее на ящик здание, раскрашенное в камуфляжные цвета и увенчанное застекленной надстройкой и черным кубом цистерны для воды с огромным, футов восьми, номером «79». К нему мы и направлялись. Вокруг командно-диспетчерской вышки, подобно пустым банкам из-под пива, раскинулось несколько бараков «Ниссен», а за вышкой тянулся ряд зданий фабричного типа, – по словам полковника, в них размещались ремонтная и оружейная мастерские и вспомогательные службы.
Отсюда, издали, вид этих зловещих, приземистых построек, казавшихся, как и полковник, утомленными и много испытавшими, наполнял меня нетерпеливым желанием познать, что такое бой, стремлением самому не ударить лицом в грязь и тревожным предчувствием неведомой опасности; все это, вместе взятое, было смутной печалью, причину которой я не мог бы назвать.
Слева от дороги мы увидели какие-то стены без крыш, задрапированные камуфляжными сетками, и ряд насыпей, возведенных, очевидно, над подземными хранилищами, – полевой склад авиационных бомб и боеприпасов, как сообщил полковник, охраняемый скрытыми огневыми точками, шипами колючей проволоки и часовыми, обхватившими самих себя руками, чтобы согреться. Я чувствовал легкий озноб, но другого рода.
К западу за аэродромом, близ железобетонных дотов и полосатых будок часовых у входа на базу, виднелась деревня Бертлек – два ряда домиков из серого камня с соломенными крышами и дымовыми трубами с железными листами над ними – уже одной этой детали было достаточно, чтобы убедиться, что мы действительно находимся в Англии.
Полковник сообщил, что через Бертлек проходило шоссе на Мотфорд-сейдж, в шести милях отсюда, и в Кембридж – в четырнадцати милях. По его словам, Лондон расположен в полутора часах езды на поезде.
До меня донеслись звуки выстрелов.
– Что это? – довольно резко спросил я и тут же подумал, что мой вопрос прозвучал, пожалуй, слишком нервозно.
– Пристреливают пулеметы, – ответил полковник. – У нас там глиняная насыпь высотой с Альпы, а некоторые стрелки едва-едва умудряются попасть в нее… Есть у нас и летающая мишень. Прямо-таки «Охотничий и стрелковый клуб Пайк-Райлинга для джентльменов», а?
Однако Базз не мог допустить, чтобы я отделался так легко.
– Боумен подумал, что на нас напали фрицы!
Все, за исключением полковника, рассмеялись.
В штабе полковник Уэлен передал нас своему заместителю по хоязйственным вопросам, капитану Блейру, волосы которого благоухали дешевым бриллиантином; проверив наши направления, он повез нас к югу от района стоянки и обслуживания самолетов, туда, где, постепенно повышаясь, местность переходила в невысокий лес с надежно укрытыми в нем казармами. Солдаты и сержанты жили в сборных бараках типа «Ниссен», а офицеры – в чуть более удобных стандартных домиках барачного типа из одноместных и двухместных комнат. Здесь же находились амбулатория, стоянка автомашин, офицерский клуб, клуб Красного Креста для рядового состава, две офицерские столовые, навес для демонстрации кинофильмов и большая столовая для нижних чинов.
Едва мы тронулись, как снова пошел дождь.
– До чего ж оча-а-овательный климат в ваших т-опиках, ста-и-ина! – заявил Мерроу с «настоящим» английским акцентом.
– Не нравится? Наберитесь терпения минут на пятнадцать, – ответил капитан Блейр.
– И что же будет? Хуже или лучше?
– Будет иначе, но так же.
– Какая-то бессмыслица!
– Увидите сами.
Пятнадцать минут прошло, а дождь зарядил еще сильнее.
Блейр привел Мерроу и меня в комнату в центре барака, расположенного в рощице из дубняка и боярышника; комната выходила окнами на север. Капитан показал на одну из коек и заметил, что она приносит несчастье: за двенадцать недель на ней спали восемь летчиков, и все восемь пропали без вести.
– Вот на ней я и буду спать, и нечего морочить мне голову, – заявил Мерроу.
– А парень, что спал на другой койке, – продолжал Блейр, – благополучно закончил свою смену. Домой собирается, счастливый вояка!.. Надеюсь, вы отлично выспитесь, – обратился он к Мерроу.
– Сходите по нужде в собственную фуражку и считайте, что это Божья благодать, – огрызнулся Мерроу, бросился на койку и заснул раньше, чем я успел снять башмаки.
Мы встали как раз к ужину, а потом под дождем помчались в большой барак, называвшийся офицерским клубом. Клуб? Забегаловка, вот что. Однажды от нечего делать я насчитал там сорок семь мягких кресел, обитых потрескавшейся коричневой кожей и выглядевших так, словно их выбросили на свалку из разорившегося дома для престарелых. У одной стены помещался фанерный бар, а среди тяжелых кресел там и сям стояли низенькие круглые дубовые столики.
На большой железной печке посредине комнаты висело объявление, запрещавшее плевать на печь, но действовало оно не больше, чем объявление «Осторожно, окрашено»; новички не могли удержаться от соблазна плюнуть разок и понаблюдать, как подпрыгнет плевок; лишь позднее, вдохнув чуточку собственных испарений, они начали понимать, чем вызван такой запрет. Фу-у!..
Мы с Брандтом и Хеверстроу сидели в глубине комнаты и наблюдали, как Мерроу начинает проявлять себя. Обычно он разговаривал громко, никого и ничего не стесняясь. В этот вечер он, казалось, сдерживался и, потягивая сигару, ждал своей очереди. За столиками в баре летчики играли в кости на выпивку, лениво листали истрепанные журналы, потом вокруг одного из пилотов, помешанного на технике, постепенно собралась группа слушателей, и он пустился рассказывать, как приспомобил обычный киноаппарат для прокручивания звуковых фильмов, как сделал фотоэлемент из цоколя радиолампы и применил дешевенький карманный телескоп для фокусирования луча возбудителя на фотоэлементе; я ничего не понимал. Однако Мерроу наблюдал за ним, как охотничья собака, и едва парень замолчал и наступила короткая пауза, он откашлялся и звенящим голосом заговорил:
– Я познакомился однажды с дамочкой, затянутой в корсет от пояса до горла.
Мерроу помолчал, позволяя слушателям вникнуть в смысл его слов.
– Дело было так, – продолжал он. – Я, понимаете, ждал пассажирский самолет из Ньюарка на Денвер и у билетной кассы…
Я уже не раз слышал эту историю. Она производила впечатление и казалась весьма забавной. В ней, как бы между прочим, выставлялась на первый план молодецкая удаль Мерроу. Опытные люди наслаждались ею. Нет, Мерроу нельзя было отказать в ловкости. Закончив свой рассказ, он снова замолчал.
От дверей внезапно послышался (я чуть не подпрыгнул в кресле) оглушающий металлический голос, словно сама пилотская наша судьба окликнула нас из облаков. Голос сообщил, что на аэродроме объявлено состояние боевой готовности, поскольку наутро назначен боевой вылет. Нашего экипажа это не касалось. Я внимательно наблюдал за теми, кому предстояло лететь, но ничего не обнаружил, разве что усталость во всех их движениях стала чуточку заметнее. Бар закрылся. Мы стали расходиться. По дороге один из парней объяснил мне, что оглушившее нас своим голосом привидение называлось «Танной» и представляло английскую разновидность местной радиовещательной сети; ее динамики висели на деревьях и столбах по всей территории базы.
Я долго не мог заснуть, вспоминая и этот гулкий голос, и тех, кто сидел вместе с нами в клубе и должен был завтра умереть.
2
Я мог бы и не утруждать себя подобным рвением. Мерроу спал крепко и долго, я же встал рано, прослушал предполетный инструктаж, а потом поднялся на командно-диспетчерскую вышку понаблюдать за взлетом машин. Самолеты начали выруливать в девять сорок пять, и как раз в тот момент, когда последняя «летающая крепость» подошла к взлетно-посадочной полосе, штаб авиакрыла отменил боевой вылет. Никаких объяснений не последовало. Очередной каприз штаба явился настоящим ударом для летчиков, и я почувствовал первый спазм гнева, того гнева, которому предстояло в последующие месяцы стать моим постоянным спутником.
Потребовалось немнго времени, чтобы с нас сошла вся спесь; мы получили направление в школу. Наше самомнение сильно поубавилось, когда однажды утром один из пилотов, давно уже протиравших брюки на штабной работе, объявил, что в Штатах нас научили неплохо водить детские автомобили, а вот до полноценных летчиков мы еще далеко не доросли и что предстоит не меньше месяца боевой учебы, прежде чем нам разрешат участвовать в боевых вылетах.
Мерроу прямо-таки пришел в ярость. Как я уже рассказывал, он был староват – двадцать шесть лет и несколько месяцев, успел налетать немало часов, хотя и не на тяжелых машинах, и считал, что к рождеству вернется домой победителем.
Как только у нас закончилась лекция об английских кодах, он отправился к полковнику Уэлену с жалобой. Наш командир поднялся в четыре тридцать утра, провел инструктаж, а потом укрылся в своем самолете и просидел там часа два, почти до самого несостоявшегося вылета: он, разумеется, устал, а тут вваливается Базз и провозглашает, что не намерен просиживать зад и целый месяц слушать всяких там инструкторов, он приехал сюда драться, бомбить этих тупоголовых фрицев.
Базз так никогда и не рассказал нам, что ответил ему полковник, хотя догадаться было нетрудно: прошло шесть недель, прежде чем мы вылетели на боевое задание.
К вечеру Мерроу придумал, какие последствия будет иметь для него визит к Уэлену, вызванный, в общем-то, внезапным порывом. Послушать Базза, так большое начальство отныне считает его настоящим воякой и ждет только случая, чтобы выдвинуть на командную должность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Над аэродромом взвилась ракета. Мерроу положил левую руку на штурвальное полукружье и стал следить за минутной стрелкой наручных часов. До нас донесся рев заработавших на полную мощность моторов: вначале «Ангельской поступи», а затем «Ужасной пары» и «Крана». Сорокапятисекундные интервалы при взлете. Мы видели, как с винтов удаляющегося от нас «Крана», подобно струям жидкости из четырех огромных кувшинов, стекают большие спирали влажного воздуха.
Мерроу щелкнул выключателем связи.
– Путь свободен, Макс? – спросил он по внутреннему телефону.
– Все в порядке, – ответил Брандт, выглянув предварительно, как я догадывался, из своей «теплицы».
– Шесть один четыре, отправляйтесь! – послышалась команда с диспетчерской вышки.
– Вас понял, – ответил Мерроу и прикоснулся к секторам газа.
Самолет пришел в движение, и я всем телом почувствовал, как на меня навалилась тяжесть перегрузки. Мы набрали нужную скорость, подняли хвост… И опять мне вспомнился день, когда я остался на земле, на вышке, – внезапный удар грома, как только наш самолет поравнялся со мной, желание физически помочь ему оторваться от взлетной полосы – я даже приподнимался на цыпочки.
Теперь вот так же, на цыпочки, приподнялось тело. Мы набрали нужную для взлета скорость, и я мысленно проговорил: «Пока, Дэф! До свидания, Дэфни. До свидания, до свидания, любимая…»
Мы были в воздухе. Базз кивнул мне, и я протянул руку к пульту управления, к переключателю, чтобы убрать шасси. Футах в двадцати под нами, у конца железобетонной взлетной полосы, я увидел черные полосы – оставленные пневматиками следы.
Глава вторая
НА ЗЕМЛЕ
С 1 марта по 17 апреля
1
Снижаясь, мы пробили невысокую облачность, похожую на дым от битуминозного угля, и увидели Англию; но после многих часов полета над океаном, после долгого напряжения, скуки и холода, не копны снега, не ряды живых изгородей и не заросли кустарника привлекли мое внимание, а черные линии в конце длинной взлетно-посадочной полосы, оставленные на бетоне раскаленной резиной колес других машин, благополучно вернувшихся на землю.
Как ни устал Мерроу, он мягко посадил наш самолет среди этих долгожданных линий. Под глухое постукивание заднего колеса, по твердой земле мы рулили за «джипом» с большой желтой надписью на задней стенке кузова: «Следуй за мной». Мы остановились в зоне рассредоточения, вышли через люк и ступили на землю Англии. Начался дождь.
– Отвратительное место! – заметил Хеверстроу.
– Чепуха! – отозвался Базз. – Это еще ничего.
Мы укрылись под крылом, но струи дождя, подхваченные холодным северо-восточным ветром, проникали и сюда. Вот таким, под впечатлением сильного дождя, и запомнился нам в тот раз Кембриджшир: угрюмая равнина и грязь; грязь, медленно вползавшая на круглую асфальтированную площадку, где стоял наш самолет; грязь в колеях, проложенных колесами «джипа», когда он укатил, оставляя за собой бледные коричневато-желтые полосы и бросив нас на площадке, как на необитаемом острове; не то огромная равнина, не то озеро грязи, простиравшееся до кучки едва видимых зданий.
Подъехал еще один «джип», все мы, офицеры, бросились к нему сквозь сплошную завесу мелкого дождя и, к своему удивлению, обнаружили за рулем самого командира нашей авиагруппы. Мы затолкали в машину рюкзаки, и полковник сказал:
– О мои мальчики! Как мы рады вас видеть!
– Мальчики? Что вы хотите сказать? – спросил Мерроу, поворачивая голову из стороны в сторону. – Не вижу здесь никаких мальчиков.
Полковник Уэлен пропустил его слова мимо ушей; он вообще предпочитал не замечать наглости.
– Нет, вы только посмотрите! – воскликнул он.
Самолет. Ничего особенного – устаревший Б-17Е, окрашенный в защитные цвета и служивший в свое время для учебных целей. Сейчас пригодился и он.
Мерроу немедленно начал жонглировать личным местоимением.
– Я сумел избежать неприятностей, – заявил он. – Вот Хеверстроу чуть не пропустил Исландию; держать расчеты в своей башке он еще может, а вот применять их… Я почти не задержался в Гуз-бей, всего лишь выпил чашку кофе… Я… я…
Полковник выглядел усталым; человек лет двадцати восьми – двадцати девяти, но заросшее щетиной и покрытое глубокими морщинами лицо делало его старше. Он не отличался, по-моему, особой чувствительностью и склонностью к переживаниям и был как-то красиво небрежен. Именно таким человеком я стремился стать все эти месяцы.
Подошел транспортер, на котором обычно перевозилось оружие, и наши сержанты вскарабкались в него.
– Кто-нибудь будет осматривать мою машину? – спросил Мерроу.
С губ полковника сорвалось какое-то мычание, – возможно, оно ознчало смех.
– Вашу машину? Эта «летающая крепость» направляется на модификацию, а как только ее переделают, летать на ней буду я. Ваша машина… Ха!
– А мне чхать. Если потребуется, я соглашусь летать даже на раскладной койке, – пожал плечами Мерроу.
«Раскладная койка» показалась мне вещью соблазнительной; я совершенно измотался. Часть пути я провел, свернувшись клубком под коричневым одеялом на груде мешков и рюкзаков в «теплице» бомбардира, дрожа и пытаясь читать растрепанный экземпляр «Ночного полета», книгу, которую несколько лет назад взял в библиотеке Донкентауна, да так и не вернул, а потом, побывав дома в отпуске, захватил с собой; я читал до тех пор, пока вибрация, рожденная четырьмя моторами «райтциклон», не передалась моим глазам и сетчатка не превратилась в наждачную бумагу, стиравшую слова, так что вместо страницы я видел лишь сплошное квадратное пятно. Тоскливо, тоскливо было там, в высоте, над бескрайним морем, на настоящей войне, казавшейся в дни обучения далекой и нереальной, как в сказке.
Однако Мерроу говорил о нашем полете в таком пренебрежительном тоне, что невольно заставлял думать, будто мы совершили обычный учебный полет над аэродромом Лоури-филд в светло-голубом, как крыло сойки, небе. Энергия и хвастовство Мерроу действовали, как некое тонизирующее и укрепляющее средство. Он заставлял забывать, что на тебе лежит проклятие; оставалось лишь посмеиваться да принимать горделивый вид.
Полковник Уэлен направился к зданию штаба, в двух милях отсюда, и когда мы ехали по заасфальтированной, залитой грязью дороге, дождь внезапно перестал, облака рассеялись, как толпа зрителей после матча, и вскоре в разрывах между ними показались куски голубого неба, а потом перед нами открылась широкая панорама аэродрома Пайк-Райлинг.
Как взволновало меня это зрелище!
Внутри гигантской пятимильной петли рулежной дорожки, обегавшей аэродром, лежал треугольник бетонных взлетно-посадочных полос, каждая в милю длиной, и все это пространство, если не считать внешнего кольца грязи, по которому мы ехали, представляло собой огромный луг, покрытый даже сейчас, в начале марта, манящим ярко-зеленым ковром. Севернее, ближе к площадке, где стоял наш самолет, виднелся лес с оголенными деревьями, нечто похожее на искусственный парк, и часть особняка, где расположился штаб авиационного крыла – «словно банда вельмож, будь они прокляты!», как выразился полковник, не скрывая обычной ненависти строевиков к высшему начальству. Перед нами, к югу от взлетно-посадочных полос, стояло похожее на ящик здание, раскрашенное в камуфляжные цвета и увенчанное застекленной надстройкой и черным кубом цистерны для воды с огромным, футов восьми, номером «79». К нему мы и направлялись. Вокруг командно-диспетчерской вышки, подобно пустым банкам из-под пива, раскинулось несколько бараков «Ниссен», а за вышкой тянулся ряд зданий фабричного типа, – по словам полковника, в них размещались ремонтная и оружейная мастерские и вспомогательные службы.
Отсюда, издали, вид этих зловещих, приземистых построек, казавшихся, как и полковник, утомленными и много испытавшими, наполнял меня нетерпеливым желанием познать, что такое бой, стремлением самому не ударить лицом в грязь и тревожным предчувствием неведомой опасности; все это, вместе взятое, было смутной печалью, причину которой я не мог бы назвать.
Слева от дороги мы увидели какие-то стены без крыш, задрапированные камуфляжными сетками, и ряд насыпей, возведенных, очевидно, над подземными хранилищами, – полевой склад авиационных бомб и боеприпасов, как сообщил полковник, охраняемый скрытыми огневыми точками, шипами колючей проволоки и часовыми, обхватившими самих себя руками, чтобы согреться. Я чувствовал легкий озноб, но другого рода.
К западу за аэродромом, близ железобетонных дотов и полосатых будок часовых у входа на базу, виднелась деревня Бертлек – два ряда домиков из серого камня с соломенными крышами и дымовыми трубами с железными листами над ними – уже одной этой детали было достаточно, чтобы убедиться, что мы действительно находимся в Англии.
Полковник сообщил, что через Бертлек проходило шоссе на Мотфорд-сейдж, в шести милях отсюда, и в Кембридж – в четырнадцати милях. По его словам, Лондон расположен в полутора часах езды на поезде.
До меня донеслись звуки выстрелов.
– Что это? – довольно резко спросил я и тут же подумал, что мой вопрос прозвучал, пожалуй, слишком нервозно.
– Пристреливают пулеметы, – ответил полковник. – У нас там глиняная насыпь высотой с Альпы, а некоторые стрелки едва-едва умудряются попасть в нее… Есть у нас и летающая мишень. Прямо-таки «Охотничий и стрелковый клуб Пайк-Райлинга для джентльменов», а?
Однако Базз не мог допустить, чтобы я отделался так легко.
– Боумен подумал, что на нас напали фрицы!
Все, за исключением полковника, рассмеялись.
В штабе полковник Уэлен передал нас своему заместителю по хоязйственным вопросам, капитану Блейру, волосы которого благоухали дешевым бриллиантином; проверив наши направления, он повез нас к югу от района стоянки и обслуживания самолетов, туда, где, постепенно повышаясь, местность переходила в невысокий лес с надежно укрытыми в нем казармами. Солдаты и сержанты жили в сборных бараках типа «Ниссен», а офицеры – в чуть более удобных стандартных домиках барачного типа из одноместных и двухместных комнат. Здесь же находились амбулатория, стоянка автомашин, офицерский клуб, клуб Красного Креста для рядового состава, две офицерские столовые, навес для демонстрации кинофильмов и большая столовая для нижних чинов.
Едва мы тронулись, как снова пошел дождь.
– До чего ж оча-а-овательный климат в ваших т-опиках, ста-и-ина! – заявил Мерроу с «настоящим» английским акцентом.
– Не нравится? Наберитесь терпения минут на пятнадцать, – ответил капитан Блейр.
– И что же будет? Хуже или лучше?
– Будет иначе, но так же.
– Какая-то бессмыслица!
– Увидите сами.
Пятнадцать минут прошло, а дождь зарядил еще сильнее.
Блейр привел Мерроу и меня в комнату в центре барака, расположенного в рощице из дубняка и боярышника; комната выходила окнами на север. Капитан показал на одну из коек и заметил, что она приносит несчастье: за двенадцать недель на ней спали восемь летчиков, и все восемь пропали без вести.
– Вот на ней я и буду спать, и нечего морочить мне голову, – заявил Мерроу.
– А парень, что спал на другой койке, – продолжал Блейр, – благополучно закончил свою смену. Домой собирается, счастливый вояка!.. Надеюсь, вы отлично выспитесь, – обратился он к Мерроу.
– Сходите по нужде в собственную фуражку и считайте, что это Божья благодать, – огрызнулся Мерроу, бросился на койку и заснул раньше, чем я успел снять башмаки.
Мы встали как раз к ужину, а потом под дождем помчались в большой барак, называвшийся офицерским клубом. Клуб? Забегаловка, вот что. Однажды от нечего делать я насчитал там сорок семь мягких кресел, обитых потрескавшейся коричневой кожей и выглядевших так, словно их выбросили на свалку из разорившегося дома для престарелых. У одной стены помещался фанерный бар, а среди тяжелых кресел там и сям стояли низенькие круглые дубовые столики.
На большой железной печке посредине комнаты висело объявление, запрещавшее плевать на печь, но действовало оно не больше, чем объявление «Осторожно, окрашено»; новички не могли удержаться от соблазна плюнуть разок и понаблюдать, как подпрыгнет плевок; лишь позднее, вдохнув чуточку собственных испарений, они начали понимать, чем вызван такой запрет. Фу-у!..
Мы с Брандтом и Хеверстроу сидели в глубине комнаты и наблюдали, как Мерроу начинает проявлять себя. Обычно он разговаривал громко, никого и ничего не стесняясь. В этот вечер он, казалось, сдерживался и, потягивая сигару, ждал своей очереди. За столиками в баре летчики играли в кости на выпивку, лениво листали истрепанные журналы, потом вокруг одного из пилотов, помешанного на технике, постепенно собралась группа слушателей, и он пустился рассказывать, как приспомобил обычный киноаппарат для прокручивания звуковых фильмов, как сделал фотоэлемент из цоколя радиолампы и применил дешевенький карманный телескоп для фокусирования луча возбудителя на фотоэлементе; я ничего не понимал. Однако Мерроу наблюдал за ним, как охотничья собака, и едва парень замолчал и наступила короткая пауза, он откашлялся и звенящим голосом заговорил:
– Я познакомился однажды с дамочкой, затянутой в корсет от пояса до горла.
Мерроу помолчал, позволяя слушателям вникнуть в смысл его слов.
– Дело было так, – продолжал он. – Я, понимаете, ждал пассажирский самолет из Ньюарка на Денвер и у билетной кассы…
Я уже не раз слышал эту историю. Она производила впечатление и казалась весьма забавной. В ней, как бы между прочим, выставлялась на первый план молодецкая удаль Мерроу. Опытные люди наслаждались ею. Нет, Мерроу нельзя было отказать в ловкости. Закончив свой рассказ, он снова замолчал.
От дверей внезапно послышался (я чуть не подпрыгнул в кресле) оглушающий металлический голос, словно сама пилотская наша судьба окликнула нас из облаков. Голос сообщил, что на аэродроме объявлено состояние боевой готовности, поскольку наутро назначен боевой вылет. Нашего экипажа это не касалось. Я внимательно наблюдал за теми, кому предстояло лететь, но ничего не обнаружил, разве что усталость во всех их движениях стала чуточку заметнее. Бар закрылся. Мы стали расходиться. По дороге один из парней объяснил мне, что оглушившее нас своим голосом привидение называлось «Танной» и представляло английскую разновидность местной радиовещательной сети; ее динамики висели на деревьях и столбах по всей территории базы.
Я долго не мог заснуть, вспоминая и этот гулкий голос, и тех, кто сидел вместе с нами в клубе и должен был завтра умереть.
2
Я мог бы и не утруждать себя подобным рвением. Мерроу спал крепко и долго, я же встал рано, прослушал предполетный инструктаж, а потом поднялся на командно-диспетчерскую вышку понаблюдать за взлетом машин. Самолеты начали выруливать в девять сорок пять, и как раз в тот момент, когда последняя «летающая крепость» подошла к взлетно-посадочной полосе, штаб авиакрыла отменил боевой вылет. Никаких объяснений не последовало. Очередной каприз штаба явился настоящим ударом для летчиков, и я почувствовал первый спазм гнева, того гнева, которому предстояло в последующие месяцы стать моим постоянным спутником.
Потребовалось немнго времени, чтобы с нас сошла вся спесь; мы получили направление в школу. Наше самомнение сильно поубавилось, когда однажды утром один из пилотов, давно уже протиравших брюки на штабной работе, объявил, что в Штатах нас научили неплохо водить детские автомобили, а вот до полноценных летчиков мы еще далеко не доросли и что предстоит не меньше месяца боевой учебы, прежде чем нам разрешат участвовать в боевых вылетах.
Мерроу прямо-таки пришел в ярость. Как я уже рассказывал, он был староват – двадцать шесть лет и несколько месяцев, успел налетать немало часов, хотя и не на тяжелых машинах, и считал, что к рождеству вернется домой победителем.
Как только у нас закончилась лекция об английских кодах, он отправился к полковнику Уэлену с жалобой. Наш командир поднялся в четыре тридцать утра, провел инструктаж, а потом укрылся в своем самолете и просидел там часа два, почти до самого несостоявшегося вылета: он, разумеется, устал, а тут вваливается Базз и провозглашает, что не намерен просиживать зад и целый месяц слушать всяких там инструкторов, он приехал сюда драться, бомбить этих тупоголовых фрицев.
Базз так никогда и не рассказал нам, что ответил ему полковник, хотя догадаться было нетрудно: прошло шесть недель, прежде чем мы вылетели на боевое задание.
К вечеру Мерроу придумал, какие последствия будет иметь для него визит к Уэлену, вызванный, в общем-то, внезапным порывом. Послушать Базза, так большое начальство отныне считает его настоящим воякой и ждет только случая, чтобы выдвинуть на командную должность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54