Перебравшись на кухню, они вместе накрыли стол, сварили крепкий кофе. Ольга Алексеевна заказала междугородный разговор и вскоре связалась с дочерью.
Юля обрадовалась Нине, пообещала узнать адрес Федора и немедленно позвонить.
– Вы, наверное, знаете, что он в Афганистане служит? – спросила Юля.
Нина обмерла. Она уже не раз встречала фразы в центральных газетах о том, что, выполняя интернациональный долг, кто-то был ранен, а кто-то и голову сложил. Может, и Федя?..
– Кто вам это сказал?
– Булатов, Колин друг. Он заезжал к нам. Да вы позвоните ему. Он в Ленинграде. Запишите телефон…
Нина сразу же набрала названный номер. Длинные гудки. Она позвонила по служебному. Дежурная сестра сказала, что Олег Викентьевич «будут завтра».
«Будут»… Авторитетный товарищ.
Допив, не чувствуя вкуса, остывший кофе, Нина засобиралась домой. Придет Ленка, а обеда нет.
…Олег и Ленка сидели в обнимку на диване перед включенным телевизором и оба хохотали, глядя на экран. Демонстрировался очередной сборник мультфильмов. На журнальном столике стояли бутылки с пепси-колой, пирожные, конфеты – любимый Ленкин изюм в шоколаде. Семейная идиллия.
И Нина дрогнула. Еще минуту назад она представляла свой уход как естественное продолжение ночного скандала. Соберет самое необходимое, напишет записку, возьмет за руку Ленку и – до встречи в суде. Дочери все объяснит потом.
Теперь же было ясно, что объясняться надо сейчас, в присутствии Ковалева. А он сегодня совсем не похож на того Ковалева, который вчера вечером заламывал ей руки и часто дышал в затылок сивушным перегаром. Глянув на Нину, Ковалев сразу перестал смеяться и виновато опустил глаза. Суетливо достал платок, вытер губы, лоб. Ясно! А когда поднялся и пошел ей навстречу, Нина поняла причину его волнения. Ковалев готовился к покаянному разговору.
Ну уж нет, говорить с ним она не будет. Поговорили. Решение ее окончательное. На время их с Ленкой приютит Марго. А там будет видно.
Нина, не снимая верхней одежды, прошла в спальню и, встав ногой на спинку кровати, достала со шкафа запыленный чемодан. Пока самое необходимое. Позже станет ясно, чего недостает, заедет еще.
– Нина, – Олег стоял в дверях, голос его неузнаваемо осип. – Если можешь, прости… Или хотя бы поверь: ничего подобного больше никогда не повторится. Даю тебе слово… Клянусь тебе.
Нина почувствовала окутывающую духоту, щека ее занемела и тут же загорелась огнем, лоб покрылся густой испариной. Она сняла пальто, шапку, бросила на кровать поверх покрывала. Рывком стащила сапоги. Вместе с наступившим облегчением пришло желание зареветь. В голос, навзрыд. Но Нина усилием воли подавила это желание. Не удостоив Ковалева взглядом, она распахнула шкаф и так, держась за его створки, замерла.
– Я понимаю, – продолжал виновато Ковалев, – я сам все загубил… Мне эту каинову печать носить до смерти. Но ради Ленки… Пусть без любви… Можем остаться друзьями… Я обещаю… В твою личную жизнь вмешиваться не стану. Только чтобы Ленка… Чтобы я…
Нет, без разговора расставания не получалось. Без объяснений тут не обойтись. Но только бы не сорваться, выстоять, сохранить достоинство.
– Ухожу я от тебя, Олег, – сказала Нина как можно спокойнее. Пусть чувствует, что это давно решенное дело. – Ушла бы еще четыре года назад, да пожалела тебя. А теперь не могу больше. Нельзя нам под одной крышей. Уйду вместе с Леной. Заявление о разводе подам завтра же. Квартиру разменяем.
– Но почему? – Ковалев побледнел. – Я же тебе обещаю! – Ноты смирения в его голосе сменились нотами раздражения. – Ленке нужен отец.
– Если она захочет, будете встречаться. Но жить мы отныне будем врозь.
– Ты нашла другого? – Эти слова Ковалев произнес с деланным удивлением и скрытым сарказмом.
Отвечать Нина посчитала излишним. Она не могла сказать «нет», потому что решила больше не лгать, не могла сказать «да», потому что продолжение начатого разговора могло ее больно ранить недобрым словом.
– Если ты хочешь сохранить дружеские отношения, – Нина даже сама удивилась, насколько она спокойно держится, – сохранить ради дочери, дай мне возможность спокойно уехать. Лучше всего уйди. Мы тут сами.
– К чему эти жертвы? – Ковалев усмехнулся. – И зачем создавать неудобства ребенку? Я по-прежнему люблю вас обеих и сделаю все, чтобы вам было хорошо. – Он захлопнул пустой чемодан и ловко забросил его на шкаф. – Если, конечно, ты просто хочешь уйти, если не к другому, если только из-за меня… Не надо. Я сам. Мне проще. Поживу у родителей. Если, конечно, тебя не ждут. – Он достал из кармана два ключа на отполированном колечке и, взвесив их на ладони, бросил на кровать. – С Ленкой мы будем встречаться у бабки.
Ковалев вышел в коридор, надел дубленку, постоял, открыл дипломат, бросил в него взятые в ванной комнате туалетные принадлежности, в спальне вынул из шкафа две рубашки и два галстука, защелкнул замки и помахал Ленке.
– Пока, дочка!
– Ты скоро вернешься? – спросила Ленка, не отрываясь от экрана телевизора.
– Я позвоню тебе, будь умницей. – Заглянув в спальню, Ковалев искренне попросил. – Объясни ей все сама. Пожалуйста. Мне трудно.
Он смотрел на Нину, ожидая от нее каких-то слов. Но какие она могла сказать ему слова.
– С Ленкой я поговорю, – пообещала Нина, – я сделаю все, чтобы она сохранила к тебе прежнее отношение. У нас одинаковое право на ее любовь. Подрастет, сама во всем разберется.
– Ну, ладно, – сказал Ковалев, отводя взгляд. – Если что, звони.
Входная дверь захлопнулась со звонким щелчком. Нина вздрогнула, словно эта дверь защемила ей сердце. Почувствовала острую физическую боль, подкашивающую слабость. Она присела на кровать, услышала заливистый смех Ленки и снова почувствовала боль. Будет ли девочка вот так беззаботно хохотать, когда Нина расскажет ей о разрыве с отцом? Будет ли такой же искренней и откровенной, какой была всегда? Попытается ли понять Нину? Простит ли?
Боль в груди не проходила. Ее обжигающая тяжесть требовала покоя. И Нина легла. Прямо на покрывало. Ноги укрыла пледом. Марго не зря повторяет, что все болезни от нервов… Права подружка, права.
Вернуть бы те золотые денечки, ту последнюю школьную весну.
Господи, как она была счастлива, когда Федя Ефимов самый первый в их школе смастерил дельтаплан и на виду у всего класса, тайно собравшегося в пристанционном карьере, взмыл в воздух с высокого обрыва. Взмыл и… полетел. По-настоящему, как птица! Класс замер. Это было совсем не то, что они видели в кино и по телевидению. Там летали какие-то неизвестные им люди, а тут их одноклассник, только что сидевший с ними в классе на уроке. Парил недоступный, как бог, словно они уже распрощались с ним, и он переродился из человека в птицу.
Когда Федя все-таки опустился из поднебесья на грешную землю, вдребезги поломав дельтаплан, Нина плакала не столько от страха за его жизнь, как плакали другие девчонки, она плакала от счастья, что он вернулся, что не остался там навсегда.
В ту весну он щедро одаривал ее счастливыми мгновеньями. Восьмого марта ребята приносили девчонкам традиционные самодельные цветы, живых в Озерном никто не выращивал. Те, что цвели в глиняных горшочках на подоконниках, дарить почему-то считалось дурным тоном. За пять минут до звонка женская половина класса занимала парты, где каждую девочку ждали бумажные цветы. У Нины в тот раз лежали живые. Где смог их добыть Федя, для всех осталось загадкой.
Ефимов шел на золотую медаль. И класс, и учителя воспринимали его успехи как должное. Учился он легко, с каким-то взрослым азартом и жадностью. Больше всего ему нравились как раз те предметы и темы, которые традиционно считались неинтересными и занудными. Федя всегда по-своему решал уравнения, безошибочно рисовал на доске ортогональные проекции и разрезы деталей, обнаруживая идеальное чувство пространства. Он совершенно самостоятельно осмысливал литературные образы, не соглашаясь зачастую с общепринятым мнением.
Нина помнит, словно это было вчера, тот теплый солнечный день, когда они писали свое последнее, самое главное сочинение. Федя сидел у открытого окна, то и дело поглядывая на голубей, склевывающих с жестяных козырьков хлебные крошки. Нина глазами спрашивала у него – как дела? Он глазами успокаивал: все хорошо.
А когда класс, возбужденно галдя, собрался у скамеечки в школьном сквере, Федя вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и весело признался:
– Ну дурак! Две ошибки вкатил. «Гостиную» через два «н» написал, а «Территорию» – через одно «р». Только сейчас дошло.
– Плакала твоя медаль, – сказал кто-то из ребят.
Однако на следующий день, когда были объявлены оценки за сочинение, все узнали, что Ефимову поставлена «пятерка». Кто-то похлопал его по плечу, мол, заучился дружок, кто-то ехидно улыбнулся. Нина счастливо пожала ему под партой руку. А он встал и ляпнул:
– Оценка неправильная, я допустил две ошибки.
И точно назвал, в каких словах и в каких предложениях. Директор школы раскрыл сочинение, нашел эти слова и, сняв очки, удивленно сказал:
– Вы же исправили эти ошибки.
– Я не исправлял их, – возразил Федя, – я вспомнил о них, когда сдал сочинение.
– Но ты же хотел их исправить, – сказала «русичка» Анна Николаевна и густо покраснела.
– Мы разберемся, – директор дочитал ведомость и объявил перерыв.
– Зря ты высунулся, – упрекнули Федю одноклассники. – Если тебе наплевать на медаль, зачем Аннушку под удар поставил? Ее просто выгонят из школы. Пенсионный возраст.
Федя не оправдывался, молчал. Он только Нине сказал, что иначе поступить не мог. Накануне выпускного вечера все узнали, что в школе состоялся бурный педсовет, присутствовали представители роно, «русичке» объявлен строгий выговор и принято решение отозвать представление на звание «Заслуженный учитель». Класс бурлил и негодовал. Аннушку любили. Федя на выпускной вечер не явился. Нина не выдержала, пошла к нему домой. И узнала: уехал на Волгу к каким-то родственникам.
Вернулся он, когда одноклассники сдавали вступительные экзамены в разных городах, – и сразу в военкомат.
Тогда поступок Феди вызвал у Нины раздвоенное чувство. Ей, как и всем, было жалко Анну Николаевну и обидно за пижонский жест Ефимова. Он по праву заслуживал золотой медали. Тут ни у кого не было сомнений. И в том, что честнейшая Анна Николаевна сама исправила его случайные ошибки, греха большого никто не увидел. Она любила Федю, самого способного ученика, любили его все преподаватели. Отвечать таким коварством на любовь было, по мнению одноклассников, за гранью принципиальности.
Сейчас-то Нина понимает, что Федя, ее родной Федюшкин, действительно иначе не мог. Уж если он отказался пойти в отряд космонавтов из-за того, что не мог дать какого-то условного обещания, то присвоить на глазах у всего класса не принадлежавшую ему медаль он не мог тем более. Вот такого Нина его и любила. За бескомпромиссную честность, за мужскую надежность, за преданную верность.
Ее разбудила Ленка.
– Ты плакала во сне, – сказала она. – Тебе что-то страшное приснилось?
Нина пожала плечами. Она не помнила, что ей снилось.
– А почему ты такая бледная?
– Нездоровится что-то…
– Бабушка звонила и просила, чтобы я приехала к ним.
«Ну вот, начинается, – подумала Нина, – для них уже ее дочь – сирота». Она смотрела на Ленку и решала: как лучше поступить? Рассказать сейчас о разрыве с Ковалевым или позвонить свекрови и попросить, чтобы они Ленке ничего пока не говорили? Да нет, девочка быстро все поймет. И будет хуже, если потом уличит мать в неискренности…
– Так я могу поехать к бабушке?
Ленка смотрела на Нину грустными Олеговыми глазами, худенькая, длиннорукая и длинноногая, с тоненькой шеей и оттопыренными ушами. Милое и бесконечно родное существо. Почему она должна страдать за грехи родителей? Ей-то за что?
– Сядь, – показала Нина рукой рядом с собой, – я тебе должна кое-что сказать.
Лена подошла и охотно присела, обхватив Нину рукой за талию. Она любила вот так тереться о ее плечо щекой. Как котенок.
– Не хотела я тебя огорчать, – честно призналась Нина, – но и не хочу, чтобы ты меня упрекала.
Нина замолчала. Опять подступили сомнения. Для детского ли сердца эти взрослые страсти? Способна ли ее душа переварить всю несуразность случившегося: папа и мама расходятся?
– Ну, говори, – напомнила Ленка, – я тебя слушаю.
– Голова у меня что-то кружится, – Нина почувствовала, что ей не хватает слов. А голова действительно была как чужая. – Случилось, Леночка, доченька моя, то, что должно было случиться.
– Ты заболела?
– Не знаю. Наверное. Но дело не в этом. Дело в том, что я… что мы… что папа… В общем, мы с папой больше не будем жить вместе. Он от нас ушел. Совсем.
– Он больше не придет?
– Нет, не придет.
– У меня больше не будет папы?
«О господи! Ну как ей все объяснить понятно?»
– Ну почему не будет? Для тебя ничего не меняется. У тебя будет и мама, и папа. Только не вместе, понимаешь? Каждый сам по себе. Понимаешь?…
– А почему папа ушел? – в голосе появились враждебные нотки. – Он нашел другую женщину? Он нас предал?
Нина вздрогнула. Ее дочь, оказывается, достаточно хорошо понимает, почему расходятся взрослые. Для нее, если кто-то уходит к кому-то, оценка поступка однозначна – предательство.
– Нет, доченька, – Нина изо всех сил старалась говорить спокойно. – Нет у него другой женщины. Он ушел, потому что мы с ним так решили. Подумали и решили: лучше нам жить врозь. Не получается у нас вместе. Разучились.
Ленка встала и подошла к окну.
– Дядя Юра Тишку вывел на прогулку, – сказала она и вдруг спросила: – Можно, я поиграю с собачкой?
– Только надень спортивную курточку. Этот разбойник запачкает тебе своими лапами пальто.
Спустя несколько минут Нина почувствовала себя так, словно ее маленькую спальню основательно проветрили. «После грозы всегда легче дышится», – подумала она и встала. Внутри что-то еще ныло, но та тяжелая, пригибающая к земле боль отпустила ее, ушла. Нина пересекла комнату и выглянула в окно. В оранжевой, как апельсин, курточке Ленка бегала среди заиндевелых тополей, а рядом, то опережая ее, то умышленно отпуская, метался лохматый черный комок – спаниель Тишка. Его хозяин, Юрий Сергеевич, держа в руках свернутый поводок, неторопливо прогуливался по аллее и лишь изредка бросал на расшалившихся «детей» всепонимающий и мудрый взгляд.
Почти каждый день Нина встречает Юрия Сергеевича гуляющим в сквере со своим четвероногим другом. Иногда видит и утром, и среди дня, и вечером. Она не раз ловила себя на желании поговорить с ним, разузнать – чем живет человек в таком вот возрасте. Неужели круг его интересов замыкается только прогулками с собакой? А что между прогулками? О чем он думает, глядя на мелькающих, куда-то вечно спешащих людей?
А больше всего ей хотелось рассказать ему о себе, о своих метаниях, о вопросах, на которые она не может найти ответа. Есть же на этом свете хоть один мудрый человек, который все-все знает и который может ответить на все вопросы. Ведь за его плечами такая долгая жизнь…
Без десяти одиннадцать доктора Булатова пригласили к телефону.
– Олег Викентьевич, – сказала Нина заготовленные слова, – вам поклон от Юли Муравко. Мы с ней вчера говорили по телефону.
– Спасибо.
– Меня зовут Нина Михайловна. Я разыскиваю адрес Федора Ефимова, а Юля говорит, что вы знаете, где он служит.
– Вы та самая Нина? – Он замолчал, и Нина растерялась – что он знает о ней? Булатов прокашлялся, видимо, что-то обдумывая. – Вы бы могли подойти к нам в клинику?
– Разумеется, – не задумываясь, согласилась Нина.
13
Проснувшись, он посмотрел на часы. Фосфоресцирующий циферблат светился в темноте по-праздничному ярко, Булатов мог еще спать да спать. Почему же проснулся?
Лег на спину, вытянулся, закрыл глаза. И в это время затарахтел телефон. Звонил Аузби Магометович. Он извинился за вынужденный звонок и попросил поскорее одеться и выйти из дома. «Машина к вам пошла, ехать надо немедленно».
– Удивительные вещи происходят, – сказал Булатов, – ваш звонок я вычислил во сне.
– Ничего удивительного, – спокойно ответил профессор. – Вчера вечером я вам говорил, что спецрейсом из Ташкента сегодня ночью будет доставлен раненый офицер, что ехать за ним придется вам. Самолет через полчаса приземлится. Доставите больного в клинику. Вы уж пожалуйста…
– Я понял, Аузби Магометович.
Все правильно. Вчера он не придал значения разговору о самолете, а там, в извилинах, работа продолжалась. Кому же еще ехать на аэродром, если не Булатову? Холостяк, самый молодой в клинике.
Звонить глубокой ночью Аузби Магометович без крайней нужды не станет. С виду суровый и нелюдимый, он отличался неброской скромностью и даже застенчивостью. Наблюдая за ним, Булатов всякий раз удивлялся, как в этом человеке благополучно уживались высокое профессиональное мастерство и полное пренебрежение к карьере, неутолимая тяга к знаниям и совершенное отсутствие честолюбия, смелость у операционного стола и паническая боязнь популярности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81