Разрешаешь?
– О чем ты говоришь? Конечно, приезжай.
…Случилось это в тот год, когда Волков осваивал на Севере новый аэродром. С экипажем попутного самолета Маша переслала ему телеграмму, полученную из Москвы. Самолет по погодным условиям не приняли, и телеграмма попала к Волкову только на пятый день. Распечатав Машин конверт, он вынул бланк с наклеенными строчками и не поверил: умер Костя Фролов… Судя по названной дате, похороны состоялись примерно три дня назад.
Известие потрясло Волкова. Он не мог сказать, что с Костей Фроловым они были закадычными друзьями. Вместе учились в Суворовском, встречались, когда носили курсантские погоны, не забывали друг о друге в годы офицерской юности. Когда Костя служил в Прикарпатье, Волков с Машей дважды бывали у него в гостях, познакомились с женой Наташей.
Они почти одновременно приехали учиться в Москву. Волковы жили в общежитии, Фроловы – у Наташиных родителей. У Волковых рос мальчик, у Фроловых девочки. При встречах это обстоятельство служило непременным поводом для полушутливых, полусерьезных (чем черт не шутит) разговоров:
– А что же вы нашего зятя не взяли с собой?
– Двойку по чистописанию получил. Сидит и упражняется. А как у нашей невестки успехи?
– Танечка! – звала мама. – Демонстрируй дневник.
– Там тоже не очень, – хмуро улыбался Костя, – тройка по рисованию. Явно не в папу.
Папа действительно рисовал прекрасно. Волков всегда смеялся, глядя на рисунки, сделанные Фроловым. Он умел несколькими штрихами передать любое состояние живого существа. Корова у него могла хохотать до упаду, червяк страдать от радикулита, сурово насупленный человек утверждать, что смех – дело серьезное, а кошка Матильда мудро улыбаться, чем-то неуловимо напоминая знаменитую Джоконду.
Костя любил рисовать и рисовал много. В блокнотах, на картонках, отдельных листках, делал наброски в записных книжках. У Волкова до сих пор хранится дружеский шарж, сделанный на почтовой открытке, где Костя изобразил самого себя пытающимся пролезть сквозь игольное ушко. Он очень хотел тогда остаться в академии на преподавательской работе.
Когда Волков приезжал в Москву, это было перед утверждением его в должности командира полка, Костя Фролов гордо возил его по улицам столицы на собственных «Жигулях». Как-то вскользь сказал, что защитил диссертацию и его направили на какую-то ответственную работу. Какую – не уточнял. Значит, нельзя было.
Это была их последняя встреча. Днем, когда они гоняли на «Жигулях» по Москве, Костя был задумчив и чем-то подавлен. Вечером, дома, в окружении своих девочек он снова мягко улыбался, пряча счастливые глаза.
Волков не скоро узнал причину смерти Фролова. А все оказалось просто. Получив приглашение на традиционную встречу суворовцев, он взял отпуск, посадил в «Жигули» Наташу, обеих девочек – Таню и Леру и выехал из Москвы. Ночевать в дороге не хотелось, и он торопился. Примерно за сто километров до цели его ослепил встречный мотоциклист, и Фролов, боясь зацепить его, съехал в кювет. Машина перевернулась, все остались целы, а Костя сломал позвоночник. Через несколько дней его не стало.
Умом Волков понимал, что Костю он больше не увидит, а сердце не верило. Только тогда он и почувствовал, как дорог и близок ему был этот человек. Едва-едва Иван Дмитриевич начал приходить в себя после смерти Чижа, и тут – Фролов. Он впервые вдруг осознал, что и сам не вечен под этим небом. Все время он торопился жить, спешил заглянуть подальше и поскорее дотянуться до того, что видел у горизонта. Вперед и вперед! Как можно скорее! Даже не успевал оглянуться и осмыслить сделанное.
А тут вдруг оглянулся. Отрезвление началось с боли. Волков отчетливо вспомнил последний год совместной службы с Павлом Ивановичем Чижом, как вел себя в его присутствии, как разговаривал с человеком, которому обязан всем, как вызывающе не понимал, какую причиняет ему боль. И ему стало мучительно стыдно, и стыд этот не оставил его до сих пор.
Переоценивая свое отношение к другим людям, Волков всегда приходил к выводу, что жесткость, которую он неизменно оправдывал интересами службы, на поверку оборачивалась не чем иным, как интересами собственного благополучия. В те дни он очень близок был к тому, чтобы подать рапорт с просьбой об увольнении в запас. Но он нашел в себе силы для трезвой оценки ситуации. «От себя не убежишь, – сказал он, – а жизнь, как видишь, не вечна, так что отмывайся там, где запачкался, если хочешь считать себя человеком».
Всплыл сегодняшний разговор о Ефимове. Не совершил ли Иван Дмитриевич очередной ошибки, опустив шлагбаум на пути Ефимова в космос? Второй раз он становился поперек его судьбы. А вдруг не прав?
Нет-нет, лукавить он не мог, не имел права. Сказал все, что думал. Непредсказуемость поступков Ефимова всегда его настораживала. Сколько раз было – полк готовился летать в сложных метеоусловиях, а для Ефимова они простые, синоптик определяет посадочный минимум, а Ефимов летит на доразведку и опровергает это утверждение. Впоследствии, чтобы выполнить план по налету, его эскадрилья работала в погодных условиях на грани допустимого. Ефимов никогда не пользовался проверенными маневрами в воздушных боях, он всегда импровизировал и делал это опять же на грани допустимого. Кто-кто, а Волков знал, как остра эта грань.
– Вам, наверное, в Северное Чертаново, товарищ полковник? – вывел Волкова из раздумий водитель такси.
– Мне на Чертановскую улицу, второй дом.
– А-а… Я думал в Северное, там сейчас военные получают квартиры… Хороший район, экспериментальные дома, гаражи в подвалах.
Именно об этом районе и об этих домах говорил Волкову Костя Фролов, когда они, укрыв брезентом «Жигули», смотрели на заросшую кустарником лощину.
– Красивый будет массив, – сказал он мечтательно, – только жаль, не нам в нем жить.
– Как знать, – возразил Волков, ничего за этими словами не подразумевая.
– Ты, возможно, и поживешь здесь, – сказал Фролов, – а мне не придется.
Пустые, ничего не значащие фразы, но, вспомнив их, Волков почувствовал суеверный холод между лопатками. Предсказания Фролова наполовину сбылись. А могут и на все сто сбыться.
Рассчитавшись с водителем, Иван Дмитриевич поднялся на площадку перед домом, где когда-то стояли фроловские «Жигули», остановился на том месте, где они говорили с Костей, посмотрел на Северное Чертаново, засветившееся в вечерних сумерках огненными сотами окон, очерченное строгими рядами уличных фонарей.
«Этот прекрасный массив – тебе как памятник, Костя, – сказал про себя Волков. – Так, по крайней мере, буду считать я. И сына своего об этом попрошу. И внука, если будет…»
Наташа встретила Волкова радостно. Поверх строгого платья был повязан фартук, на ногах – нарядные туфли. Руки ее были в муке. Убрав тыльной стороной ладони прядку со лба, она смущенно подставила для поцелуя щеку и громко позвала:
– Лерочка! Займи, пожалуйста, гостя. – И Волкову: – Раздевайся, Ваня, чувствуй себя, как дома. Сейчас с пельменями разберусь…
Вышла из своей комнаты улыбающаяся Валерия, весело поздоровалась, напомнив и лицом, и голосом отца. В гостиной со стены на Волкова посмотрел своими добрыми и ясными глазами полковник Фролов. Волкову стало немножко обидно за Костю: и Наташа, и Лера ни словом, ни жестом не выказали своей печали, были веселы, никакой траурной грусти. Портрета, от которого Волков не мог оторвать глаз, не замечали. Неужели так скоро забыли? Глупости, конечно. «Это – жизнь, Иван Дмитриевич».
Что Костю в этом доме помнят и любят, Волков понял позже. Он просто-напросто не уходил отсюда. Жил с ними во всем – в мыслях, в разговорах, в вещах. Жил в памяти таким же, как в жизни, – добрым, остроумным, мудрым. Здесь была «папина комната» и «папины полки», ничего не забывалось, что любил Костя и что ненавидел, из алфавитной книжки не вычеркивался ни один адрес, ни один телефон, которыми пользовался при жизни Фролов. Вот бы с кем сегодня Волков мог поговорить обо всем. Да что мог? Хотел бы! Желание излить душу именно Косте Фролову подкатило так остро не потому, что Кости нет, просто он занимал в сердце у Волкова такое вот свое собственное место.
– Мне его не хватает, – сказал Иван Дмитриевич, глядя на снимок в металлической рамке.
– Многим его не хватает, – просто подтвердила Наташа. – А пока человек кому-то нужен, значит, он не умер.
«Скажет ли кто-нибудь такие слова о тебе? – строго спросил себя Волков и не смог со стопроцентной уверенностью назвать хотя бы одну фамилию. – Разве что Маша… Простой и мудрый критерий – быть кому-то нужным. Не в этом ли смысл человеческой жизни?»
Вернувшись в гостиницу, Волков зашел в почтовое отделение. Обычно он никогда не извещал Машу о времени своего прибытия, считал пустой блажью всякие встречи и проводы. А тут подступило. Набрасывая текст телеграммы, Волков представил, как приятно удивит жену. Примчится завтра в аэропорт как миленькая, будет шутить, подтрунивать и незаметно заглядывать Волкову в глаза – что произошло?
А произошло обыкновенное дело. Как и двадцать лет назад, Волков почувствовал, что любит Машу, что у него нет на земле человека более близкого и более дорогого, что сердце его, как и двадцать лет назад, вновь наполнилось трепетной нежностью.
7
Когда показалось, что на них надвигается не просто густая беспросветная тьма ущелья, а скалистая, кое-где припорошенная снегом, стена гор, вмазаться в которую было бы глупо и непростительно, Ефимов приказал включить поисковую фару.
– Есть включить фару! – поспешно ответил Коля Баран уже после того, как луч света бледным пучком вонзился в непробиваемую темноту. Нет, скалы еще были далеко. Грохот двигателей еще был чист – близость скал обычно напоминает о себе причудливо искаженным эхом.
– Баранчик, – сказал Паша Голубов, – у твоей фары какой-то луч бледный. Ты, может, с перепугу не тем тумблером шлепнул. А?
– Я все правильно включил, – ответил Коля.
– Тогда мы весело живем, при таком свете только в жмурки играть, а не машину сажать.
– Попроси, Паша, пусть аварийный обозначит себя, – распорядился Ефимов, увидев оторвавшуюся от противоположной стороны ущелья цепочку малиновых огоньков. Пулеметчик видимо бил по фаре, потому что трасса прошла почти под самым вертолетом. – Выключи свет, Коля.
Впереди дважды, с интервалом в несколько секунд, мигнула яркая вспышка. По тусклым бликам оставшейся слева и внизу реки Ефимов понял, что место аварийной посадки прикрыто от пулеметчика крутым выступом распадка. И это его обрадовало – можно будет хорошо осветить площадку и без нервотрепки посадить вертолет.
– Пусть обозначат посадочную площадку факелами.
Передав по аварийной связи команду, Голубов посмотрел на Ефимова и переключил связь на него.
– …говорить с командиром. Попросите на связь командира, – услышал Ефимов в шлемофонах хриплый взволнованный голос. – Мне надо говорить с командиром. Прием.
– Командир слушает, – он даже сам удивился спокойствию своего голоса и подумал, что именно ему надо обязательно выглядеть спокойным, хотя чувствовал, что рука, лежащая на рукоятке «шаг-газа», неестественно напряжена, что спина под кожанкой мокрая, а все вибрации машины, гул двигателей он воспринимает не только на слух, но каждой клеточкой мозга, учащенно бьющимся сердцем, вибрирующим желудком. – Говорите, командир слушает.
– На связи лейтенант Волков, – заговорил тот же хриплый голос. – Наш командир потерял сознание… у борттехника сломаны ноги… мы ударились при посадке кабиной в скалу… в грузовом отсеке около двадцати раненых… санинструктор… тоже травмирован… возможность посадки для вашего вертолета исключена. Как поняли, прием?
«Обстановочка, – подумал Ефимов, окидывая взглядом приборы, – ни одного здорового человека. Даже если использовать систему внешней подвески, там некому с нею работать». Надо было что-то решать. Судя по блеклым вспышкам, похожим на проблесковый маячок, до места аварийной посадки оставалось около километра.
– Возможность посадки, – жестко сказал Ефимов, – мы определим сами. Обозначьте факелами площадку.
– Некому это сделать.
– Чем вы мигаете?
– Фотоаппарат. Вспышка.
Ефимов посмотрел на Голубова – тот был на связи и все слышал.
– Обстановочка, – повторил Паша вслух любимое слово командира. Он напряженно вглядывался в темноту. – Но если они зацепились и не упали, значит, там какое-то пространство имеется. Подойдем, посветим.
– Поисковую фару! – решительно скомандовал Ефимов и еще больше напрягся. Вот теперь и понадобится все то, что он наработал за минувшие три года и за штурвалом, и за рабочим столом, и даже в часы ночных бессонниц.
Ефимов многое умел. И если брался за что-то, любое дело делал хорошо. Все, что его так или иначе интересовало, становилось Ефимову доступным и подвластным. Это он понял еще мальчишкой. Когда учился в седьмом классе, знакомый инструктор райкома комсомола в шутку поручил Ефимову отремонтировать пишущую машинку «Ундервуд».
– Можешь ты выполнить такое комсомольское поручение? – спросил тот, ни на что не надеясь.
– Надо попробовать, – сказал Ефимов и взял машинку домой. Когда родители ушли на работу, он внимательно осмотрел ее, затем быстро разобрал, раскладывая снятые детали на полу комнаты. Цепочка получилась от стены до стены. Вскоре обнаружил, что сломана пружина каретки. Извлек ее из барабана, «отпустил» над пламенем свечи сломанный конец, сделал фигурный изгиб, снова «закалил» сталь, разогрев и опустив в машинное масло, вставил в барабан. Собирал отвинченные детали строго в обратном порядке. Удивился, что машинка заработала. В райкоме тоже удивились.
Позже Ефимов убедился, что все, сделанное руками человека, не так уж загадочно, как кажется на первый взгляд. Если строго логически, от начала до конца, проследить взаимодействие деталей в механизме, в нем никаких неожиданностей не будет. Только нельзя упускать ни малейшего звена. Понять логику взаимодействия – значит постичь суть механизма, принципы его работы. Когда его мать однажды пожаловалась на боль в боку, Ефимов взял в библиотеке учебник анатомии для медицинских вузов, внимательно изучил функции и расположение органов человека и поставил диагноз – заболевание почки. Родители посмеялись, но, оказалось, зря: при углубленном обследовании врачи клиники подтвердили диагноз самозваного доктора. Отец только удивленно развел руками.
В спорте Ефимов тоже нередко одерживал победы не столько за счет силы, сколько за счет глубокого и логического анализа движений спортсмена. Потом и сила приходила, но это была не та слепая сила, которую накачивают многократным повторением движений, это была умная, зрячая работа мышц, отдающих только то, что необходимо отдать в нужный миг борьбы.
Взявшись однажды за кисти и краски, Ефимов сделал несколько пробных этюдов, постигая принципы смешения цветов, затем натянул на подрамник полотно, и прямо без подмалевка начал писать училищный аэродром со всеми его постройками, с парой взлетающих истребителей. Встретив три года назад одного из выпускников этого училища, поинтересовался, висит ли его картина в курсантской столовой? Висит, оказывается.
Из литературных героев Ефимов больше всех любил Дон-Кихота, Гамлета и Егора Булычева. Прочитав однажды рассуждения Полония о безумии Гамлета: «Хоть это и безумие, но в нем есть своя последовательность», Ефимов решил во что бы то ни стало разгадать, в чем заключается эта «своя последовательность». Он брал в библиотеках, покупал у букинистов порой такие книги, что удивлял не только друзей-авиаторов, но и старых библиотекарей, многоопытных продавцов: «Зачем вам эти книги, молодой человек? Они для узких специалистов». А ему, не узкому специалисту, было просто интересно.
За свою, пусть и не очень долгую, жизнь он прочно уверовал в простую формулу: захочешь – постигнешь. Любое умение начинается с хотения, ум человека, жаждущего что-то постичь, мгновенно активизируется, становится изобретательным и проницательным, призывает себе на помощь удивительные резервы памяти. Надо только очень захотеть.
А он сейчас больше всего на свете хотел во что бы то ни стало приткнуться к этим бесцветно-серым скалам, уцепиться когтями за трещины, помочь потерявшим надежду людям. Ему достаточно было лишь на одно мгновение представить себя на месте потерпевших, представить, как сам бы он ждал этой помощи, и все сомнения, все страхи отступили. Он обязан был сделать не только все, что мог, но и хотя бы чуточку больше, чуточку лучше. Уцепиться любой ценой за любой выступ или хотя бы зависнуть вертикально над этим чертовым КПМ (конечным пунктом маршрута).
– Ни фига себе! – вырвалось у Паши Голубова, когда луч поисковой фары выхватил из мглы потерпевший аварию вертолет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81