Он занимался своими делами, почти не попадая на глаза Волкову.
Но Волков пришел к нему сам. Жизнь заставила. Месяц назад командир полка по просьбе директора асфальтового завода на несколько дней послал к нему в порядке взаимовыручки десять солдат. С машинами. Рассчитывался директор асфальтом, который был уложен вокруг солдатской казармы. На завод нагрянула ревизия, и сделка между директором и командиром была взята на карандаш. Назревал скандал, который Волкову как начинающему командиру был ни к чему. Идти за советом к Чижу Волков постеснялся. С ним надо было советоваться «до того». И он пошел к Новикову.
– Выход один, – сказал замполит, – заслушаем тебя на заседании парткома, объявим взыскание и о решении проинформируем городской комитет партии. За один грех дважды не наказывают. Это будет и честно, и принципиально…
Сдружило их окончательно чрезвычайное происшествие. Случилось оно в день торжественного собрания, проходившего в городском Доме культуры. Ноябрь в тот год был холодным, неожиданно ударили морозы. Водитель командирского автомобиля, чтобы скоротать ожидание, заснул в машине, не выключив двигателя. Машина стояла на ветру, и выхлопные газы задувало в салон. Парень надышался ими и в бессознательном состоянии был доставлен в госпиталь. И хотя жизнь ему сумели спасти, над Волковым нависла угроза освобождения от занимаемой должности. Говорили, что был уже заготовлен проект приказа.
Новиков тогда дважды ездил на прием к командующему. Один раз сам, вторым заходом – с Чижом. Снятие с должности заменили двумя выговорами: командиру и замполиту.
…Волков уже не представлял своей работы без Новикова. Во всех делах он для него был как вторая совесть. Во всем они находили общий язык. Одно мучило обоих – Чиж. Впервые они схлестнулись из-за него, когда полк начал пересаживаться на новые самолеты. Новиков настаивал, чтобы Чиж с одной из групп побывал в центре переучивания, изучил матчасть нового самолета, познакомился с его пилотажными качествами, посмотрел машину в боевом применении.
Волков был уверен, что делать этого не следует.
– На кой черт перегружать старика, если ему уже никогда не летать на этой машине. Вообще не летать!
– Пойми ты, Иван Дмитриевич, ему необходимо чувствовать машину, он же руководит полетами.
– Почувствует здесь. Пусть отдохнет, пока мы в отъезде будем.
– Обидится Павел Иванович.
– Обида пройдет, а здоровье окрепнет.
…Не знал Новиков, сколько невеселых дум передумал Волков, прежде чем принять такое решение. Чижа он любил, специально заходил в Военно-медицинскую академию, где того обследовали, советовался с врачами госпиталя, все в один голос твердили: сердце на опасном пределе. И Волков решил, что Чижа надо исподволь готовить к проводам. Служба в авиации уже ему не по плечу. Хочется того или нет, а каждый вылет в небо – это напряжение для всех. Для летчика и руководителя полетов – наивысшее. И вот подворачивается идеальный повод – передислокация полка.
А Новиков вдруг встал на дыбы. Волков не понимал его, он – Волкова. Непонимание накапливалось, росло, перерождалось в отчуждение, и Волков чувствовал, что в последние дни между ними незаметно образовалась стеклянная перегородка: видеть друг друга видят, а услышать не могут.
Сидя сейчас в вертолете с санитарной сумкой через плечо, Волков верил, что, если Новиков живой, эту стеклянную стену они одолеют.
Когда Новиков понял, что двигатель не запустить, и повернул самолет к болотной плешине, он зримо почувствовал притяжение земли. Самолет терял опору и начинал валиться. Даже не секунды, мгновения понадобились летчику, чтобы в комплексе оценить обстановку и принять единственно верное решение. Он резко взял ручку от себя и заставил самолет не просто падать, а падать правильно. С каждой секундой земля приближалась, а когда понеслась ему навстречу с угрожающей быстротой, Новиков начал вписывать разогнавшийся самолет в ту невидимую глиссаду, которую он начертил в пространстве и угадывал теперь лишь девятым чувством, имеющимся, наверное, у каждого опытного летчика.
«Шасси!» – мелькнула привычная мысль, но ее тут же догнала следующая: «Нельзя!» Земля надвигалась непривычно безликая, без спасительной бетонки, без приводов, без четкой разметки – бурая смесь пожухлых камышей со ржавыми пятнами заводей.
Новиков безошибочно почувствовал момент касания. Самолет сглиссировал, вспахивая заросшее болото, разбрасывая во все стороны перемешанную с водорослями грязь. Перепуганная утиная стая темным косяком долго кружила над насиженным плесом, никак не решаясь приблизиться к месту вторжения непрошеного гостя, ошалело тявкало воронье, кричали сороки…
Новиков уже не сомневался, что напоролся на, птичью стаю. Но какого дьявола их так высоко занесло? И почему отказала радиостанция? Почему вырубились сразу почти все системы? «Почему? Почему? Почему?»… Сколько их – этих «почему»?
Он закрыл глаза и судорожно вздохнул. Ему еще предстояло поверить, что самое ужасное позади. Он осторожно, насколько позволяла кабина, подтянул к груди одну ногу, затем другую. Боли не было. Подвигал плечами, повертел кисти рук – все в порядке. Никто не поверит. Десятки тонн безжизненного металла! А шлепнулся вполне прилично.
Освободившись от привязных ремней, Новиков открыл «фонарь» и встал на сиденье истребителя. След от приземления, то бишь приводнения, уже затянуло ржавой водой. И без того закамуфлированный самолет был захлестан липкими водорослями, осокой и еще черт знает чем. Фюзеляж почти до самых крыльев зарылся в грязь, вытащить самолет из этого болота будет не просто. С высоты оно казалось мизерным, а вот теперь, из кабины шлепнувшегося самолета, Новиков едва угадывал, где могут быть его границы. И самое печальное – если начнут искать, то искать будут совсем не здесь. Эта территория наверняка за пределами зоны пилотажа.
Покинуть самолет и продираться через болото было бы полным безумием. Оставаться до конца здесь? Если не успеют комары да мошки сожрать живьем, все будет в норме. Не сегодня, так завтра – все равно найдут. Прочешут каждый квадратик и найдут.
Раздавив на щеке тяжелого комара, Новиков снова опустился на сиденье и закрыл «фонарь». Насекомые уже успели заселить и это пространство. Ну что ж, пусть живут.
Он широко зевнул. До боли в затылке. По телу прошелся озноб, и сразу навалилась сонливость. Новиков не стал сопротивляться. То нечеловеческое напряжение воли, благодаря которому он не допустил в аварийной ситуации ни единой ошибки, требовало теперь от организма своеобразной компенсации.
Сон был крепкий и освежающий. Он даже не чувствовал комариных укусов. Напившись человеческой крови, разбухшие, они тяжело тыкались в запотевающий колпак «фонаря» кабины.
Упавший в болото самолет с высоты можно было угадать лишь по четкому профилю задранного к небу хвоста. Передняя часть и левое крыло почти не просматривались, зато правая плоскость выделялась как посадочный «пенек». Прозрачный сумрак северной ночи тускло отражался в колпаке кабины.
До земли оставалось несколько метров, и Волков увидел в кабине неподвижную фигуру Новикова. Голова его была склонена набок, глаза закрыты. Лицо летчика показалось Волкову безжизненно бледным, и внутри у него что-то оборвалось, похолодело.
И все-таки надежда не покидала Волкова до последней минуты. Когда вертолет завис над крылом самолета, он подошел к открытой дверке, сел на порожек, затем перевернулся и, ухватившись за край, мягко повис на вытянутых руках. До плоскости крыла оставалось не более метра. Он разжал пальцы и гулко грохнулся на дюралевую поверхность, тут же соскользнув к фюзеляжу.
И в этот момент он отчетливо увидел, что Новиков повернул голову сперва налево, затем направо. «Мистика!» – подумал Волков и, придерживаясь рукой за выступ фюзеляжа, начал подбираться по скользкому крылу к кабине. Вертолет уже набирал высоту, и его шум отдалился. Волкову показалось, что он слышит легкий кашель. Он выпрямился и обернулся, но болото было пустынным, лишь утиная стая волнистым шнурком стягивала у горизонта земную твердь с небесными хлябями. Когда Волков снова повернулся к кабине, она была уже открыта и на него ясными глазами смотрел Новиков.
– Неужели живой? – вырвалось у Волкова нелепое удивление. – Конечно живой!
– Самолет жалко, – сказал Новиков, посмотрев на затопленное крыло. – Думал, пока прилетите, посплю. И придавил.
– Цел? Ничего не сломал, не разбил?
– Самолет разбил.
– Через неделю самолет полетит. Что случилось-то?
– В сопло что-то втянуло. Чуть душу не вытряхнуло. А ты откуда здесь взялся?
– С вертолета. У них, видишь ли, снасти нет. Пришлось прыгать.
– Зачем? Сломал бы ногу.
– А почему молчал?
– Отказ по всем системам.
– Ну, вылезай, я хоть пощупаю тебя.
– Куда? В болото?
– А как садился?
– Сам видишь.
– Нет, ты молодец! Ей-богу! Они, дураки, приняли тебя за этого… Без признаков жизни, сказали.
– Кто?
– Вертолетчики.
– Обещал Алине в театр. Вломит она мне сегодня.
«Не вломит», – хотел сказать Волков, уже зная, что жена Новикова в госпитале. Но вовремя удержался. Сонный взгляд Новикова начинал его не на шутку тревожить.
– Сижу, как на кобыле, – сказал Волков, пришпорив каблуками бока фюзеляжа. – Не вылезай, еще свалишься. Сейчас прилетит другой вертолет.
Он наклонился, скользнул вперед, дотянулся руками до профилированного уплотнителя и рывком подъехал к кабине. Они обнялись, не обращая внимания на массированную комариную атаку.
– Спасибо, – сказал Волков. – Спасибо, что живой.
В небе уже росла в размерах винтокрылая машина, оглашая окрестности ритмичным стуком мотора. Под ее брюшком раскачивался стальной трос с набором привязных ремней на случай спасательных работ.
– Давай застегивай, – сказал Волков, перехватив связку сбруи. Новиков не услышал из-за вертолетного шума его голоса, но жест понял. Система лямок напоминала парашютную систему, и Новиков проворно защелкнул замки. Волков заставил его повернуться, проверил надежность креплений и подал рукой сигнал. Трос натянулся, и Новиков легко скользнул под прозрачный зонт, сотканный из рассеченного лопастями пространства.
Когда в салон вертолета подняли Волкова, Новиков крепко спал на брезентовых носилках.
18
– Обзвоните всех, у кого есть телефоны, и передайте: «Живой и здоровый. Ни царапинки. Отсыпается». А я домой.
Чиж снял повязку с буквами «РП», надел фуражку, выпил из сифона воды и пошел вниз. Сумерки нехотя сгущались, и пятна тумана в низких местах белели, как опустившиеся на ночлег облака. На самолетной стоянке звонко цокали по бетону подковки часового, у КПП рядом с грузовиком стояла легковая машина капитана Большова. Внутри гремела музыка.
– Павел Иванович, – Большов распахнул дверцу. – Садитесь ко мне. Домчу по высшему классу. Не на этом же динозавре вам ехать.
– Вдруг у тебя свои планы…
– Какие планы? Я знаете как рад, что Сергей Петрович цел. У меня теперь все гаишники в кармане. Лучшие друзья стали.
– Болтуны они, твои гаишники.
– Это точно, трепачи, – согласился Большов и фарами мигнул дежурному по КПП. Ворота бесшумно растворились, и машина мягко покатилась по асфальту.
Чиж расслабил ноги, откинул голову на мягкий подголовник… Машина ему нравилась. Вот такую они и купят с Юлей. И поедут путешествовать. Надо же хоть под конец жизни поглядеть на матушку землицу в упор. А то все сверху да сверху…
Закончит Юлька институт, отпуск возьмет, и поедут они по стране на Запад. По тем местам, где были фронтовые аэродромы, где стоят обелиски на могилах его друзей. Надо обязательно отыскать последнюю пристань Филимона Качева, выпить на его могилке, цветы положить.
Да нет, не так все плохо, надо решаться и уходить. Стоит чуть понервничать, и проклятый металл срывается с места, режет все живое на своем пути, подбирается к сердцу. Сегодня, когда увозили в госпиталь Алину, боль оглушила Чижа. Хорошо, Ефимов подал таблетку нитроглицерина, а то бы и на ногах не устоял.
– Если не спешишь, – сказал Чиж Большову, – покатай меня потихоньку по городу.
Ему не хотелось идти домой, потому что вчера приехала Ольга, потому что молчать в ее присутствии трудно, а говорить еще труднее.
Ее планы, ее надежды кажутся Чижу такими же странными, как и ее просьбы о прощении. За что прощать? И что изменится?
С их первой встречи Ольга казалась ему немножко неземной, как говорят, не от мира сего. Ее непохожесть на других, несовпадаемость с привычным стереотипом вначале просто забавляла Чижа.
Шел первый его полновесный отпуск. Эскадрилья освоила полеты на реактивных самолетах. Все летчики и командир – новоиспеченный майор Чиж, – получили ордена и отпуск. Чиж давно хотел побывать в Ленинграде, навестить друзей и главное – Розу Халитову, боевую подругу Филимона Качева. Ее адрес, полученный через центральный адресный стол, он уже года три носил в бумажнике, не решаясь написать письмо. Все надеялся на оказию. И вот сам едет.
Какое это было прекрасное время! Тридцать суток в Ленинграде! Сентябрь уже шелестел под ногами опавшими листьями, над городом низко и торопливо шли непричесанные облака, проливаясь иногда мелкой изморосью, но было еще тепло, ослабевшее солнце щедро дарило людям свою энергию, чтобы запасались впрок на долгую зиму.
Чиж приехал в Ленинград в гражданском костюме, прихватив с собой лишь потертую кожанку. Головного убора он вообще не любил и, чтобы избавить себя от обязанности надевать его, отказался на время отпуска от всей формы. На ночлег его приютил бывший техник – Женька Гулак. Он демобилизовался сразу после войны, женился и жил на улице Дзержинского в коммунальной квартире, занимая с женой и детьми две узенькие, как два параллельных коридора, комнатенки. Раскладушку Чижу ставили на ночь в детской комнате.
Первые дни он, как хмельной, слонялся по городу. Где на трамвае, где троллейбусом, а чаще пешком. Город его поражал всем: размахом, стройностью улиц, великолепием колоннад, чистотой и даже своим торопливым желанием скорее залечить следы бомбежек, обстрелов, пожаров. Чиж видел раньше Ленинград лишь в кино и на фотографиях. Встреча с реальным городом разочаровывала лишь в деталях – краски казались не такими яркими, – все остальное превзошло самые смелые ожидания.
Он мог по нескольку часов стоять, облокотившись на гранит невского парапета, и смотреть, как через Дворцовый мост идут трамваи, как туго свиваются течения мощной реки, как мимо прогуливаются юные ленинградки в модных резиновых сапожках с короткими широкими голенищами.
Роза Халитова жила на Пионерской. Чиж несколько раз подходил к этому дому, гулял поблизости, надеясь на неожиданную встречу, и наконец решился войти. То, чего он больше всего не хотел – встретиться с ее мужем, – сразу и свершилось. Дверь ему открыл сухощавый мужчина с обвисшими усами. Поздоровавшись, он внимательно посмотрел на Чижа и вдруг весело крикнул:
– Роза! Твой однополчанин!
Выбежавшая Роза, в халате, с мокрыми руками, ойкнула и повисла у Чижа на шее. А ее муж обрадованно улыбался, щуря глаза, и не выказывал никакой ревности…
Были сумбурные вопросы, они перебивали друг друга, Роза показывала фотографии, на одной из которых был снят и Чиж с Филимоном Качевым.
– Семен до сих пор меня к нему ревнует, – сказала Роза, посмотрев на мужа.
Но тот лишь добродушно улыбался, и Чиж догадывался, что между этими двумя нет ни тайн, ни секретов. Здесь можно все вспоминать, обо всем говорить без утайки.
– О его смерти я узнала через три месяца, – рассказывала Роза, – жить не хотела, лезла под бомбежки… Да что там, до сих пор душа болит… Вот если бы не он, – она кивнула в сторону мужа, – не встретились бы мы с тобой, Пашенька. Второй раз бог дал полюбить… Ожила. Сыночка Филю имеем, сейчас в Кавголове у бабки с дедом. Это в их квартире мы с Семеном живем. Студентка у нас квартирует. Вот эту боковую комнатку ей отдали.
И в это время распахнулась наружная дверь. На пороге стояла девочка в красном берете. Плотная вязаная кофта свисала свободно, как куртка. Поверх искрилась длинная коса.
– А вот и наша Оля, – сказала Роза: – Знакомься, Оля, это мой однополчанин Паша Чиж, боевой летчик, настоящий герой.
Оля окинула боевого летчика усмешливым взглядом и протянула руку.
– Я летчиков представляла иначе. Извините, – и она проскользнула в дверь своей комнаты.
– Не обижайся на нее, – шепнула Роза. – Девка прямая, но хорошая.
Роза почти не изменилась. Разве что немножко похудела да у глаз и на шее появились морщинки. Чиж вспомнил посиделки в командирской землянке, особенно когда начинались затяжные дожди. Роза у порога стаскивала мокрые сапоги и быстренько забиралась на нары, под меховую куртку. На сердитые взгляды Филимона отвечала улыбкой или шутливо оправдывалась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81