Руслан смотрел Чижу в спину, но виделись ему глаза, полные боли и тревоги. «Значит, дело табак». Выйдя на воздух, Чиж остановился, опять глубоко вдохнул, задержал воздух и пошел не по асфальтовой дорожке, что вела к воротам, а повернул на травяной газон, где стояла Лиза. Рядом шел Руслан, стараясь не отставать. Лиза грустно улыбнулась Павлу Ивановичу, и Руслан опять подумал: «Красивая».
– Вот такие дела у нас, девочка, – сказал Чиж и положил Лизе на плечо руку. – Только не вешать нос. На фронте нас сбивали, а мы, назло всем смертям, возвращались. И снова били их, гадов.
В голосе Чижа прозвучали азартные ноты, и Лиза улыбнулась чуточку радостнее. Воспользовавшись этим, Руслан на ходу поймал ее холодную руку, но Лиза недовольно высвободила пальцы. И Руслан понял, что прощения в этот раз ему придется добиваться долго и трудно. «Что имеем, то не ценим, потеряем – слезы льем». Он чувствовал себя круглым идиотом. Одно ласковое слово в ответ, и все стояло бы на своих местах. Так нет же, дернула его нечистая не вовремя хмыкнуть: «Хорошенькая любовь»…
У КПП их встретил растерянный солдат. Он все время поддерживал сползающую с рукава красную повязку.
– Они ничего не говорят, товарищ полковник. Стоят и молчат. И все смотрят. Прямо жуть какая-то.
Чиж только молча кивнул в ответ. Он вышел на крыльцо и остановился. Руслану показалось, что в это мгновение затих весь мир: остановились поезда, заглушили двигатели водители, застыли в безветрии липы, умолкли птичьи голоса. Из-за плеча Чижа он видел только глаза женщин, направленные в их сторону. Глаза, излучающие тревожное ожидание. Оно было настолько красноречивым, что, казалось, вот сейчас из этой тревоги сами родятся слова: «Скажите скорее – чей?»
Вслух произнести это никто не решался, другие слова были бы кощунственно неуместны.
Чиж нашел в толпе Алину Васильевну и пошел к ней. Руслан с ужасом подумал – какие слова скажет Чиж? И не поверил, увидев, что Павел Иванович весело улыбается.
Чтобы выглядеть в театре бодрой, Алина завела на семнадцать часов будильник и, накинув на ноги меховую куртку, прикорнула на маленьком диванчике, что стоял напротив телевизора. Это было ее любимое место, когда вечерами собиралась вся семья перед голубым экраном. Чаще всего это случалось в дни хоккейных баталий. Сын и муж усаживались в кресла и сразу находили общий язык. Алина подкладывала под локоть подушку и была рада оттого, что, наконец, вся семья в сборе. Под монотонный репортаж Озерова удивительно легко думалось. Она сочиняла в уме несложные, но каверзные задачки для своих учеников, заготавливала сразу несколько вариантов опорных конспектов. Погружалась Алина в свою стихию, как правило, с закрытыми глазами, и Санька тут же констатировал:
– Мамуля отошла…
Сегодня она «отошла» на полном серьезе. И даже сон увидела. Такой неожиданный, тревожный. Будто попала на гигантский базар, море народа. И она ничего не знает, где Санька и Сережа. Стоит у прилавка, заваленного старой обувью, а народ без единого звука уходит и уходит. И от этого тихого движения у нее тревога в душе…
С этой неясной тревогой она и проснулась. Чертыхнулась – приснится такое – и посмотрела на будильник. Он должен был подать голос минут через пятнадцать. Она встала, распахнула окно и пошла в ванную. Прохладный душ смыл остатки сонливости, настроил на мажорный лад. Она уже сейчас предвкушала удовольствие от полученной возможности побывать в театре, надеть самое нарядное платье, нацепить украшения, чувствовать себя слабой женщиной, которой на каждом шагу оказываются знаки внимания.
Гардероб Алины не отличался особым разнообразием. Она никогда не тянулась за модой и к каждой обновке готовилась тщательно и долго. Больше всего приобретений было сделано в Москве. Некоторые платья ей казались уже вышедшими из моды, и она их объединила на одной вешалке. Сегодня она начала примерку именно с этой вешалки. И первое длинное платье с серебристым эдельвейсом у плеча ей не захотелось снимать. В Москве она почему-то стеснялась его надевать – слишком броское, – а вот теперь оно было ей в самую точку. Алина даже покружила по комнате, широко расставив руки. Остановилась вдруг. Ее опять коснулась неясная тревога.
«Видимо, оттого, – подумала она, – что я опять не верю в обещание Сергея. Не верю, что одеваюсь и готовлюсь не зря. У него обязательно найдется уважительная причина».
В восемнадцать тридцать она не выдержала и позвонила в часть. Его телефон не отвечал. Позвонила командиру – тоже длинные гудки. Не ответил командирский телефон и на аэродроме. Звонить дежурному постеснялась, да и Сережа этого не любит.
«Они могут быть в пути», – успокоила она себя. Но вопрос остался без ответа – почему молчат телефоны? Летать перестали давно, когда она еще спала. Домой не идут, в кабинетах нет. Если бы задержался командир с замполитом, другие должны появиться. Но пока ни летчики, ни техники к дому не подходили. Это она уже точно знает. А летать перестали раньше обычного. Уже давно пора по домам.
И тут ее тревога проявилась уже более отчетливо: летать перестали, а домой не идут. Перестали давно, но ни один человек не появился. Что бы это могло значить? Это значит, что у них опять что-то непредусмотренное. А раз так, замполит останется в полку до тех пор, пока будет требовать служба. Может, до полуночи, может, до утра. Потому что у него такая должность, потому что он обязан все знать, во все вмешиваться и быть для каждой гайки шпонкой.
Ну что ж, пусть будет так, а с нее хватит. Она не станет больше ему мешать. Пусть живет, как Чиж, которому кроме самолетов ни черта не надо. Может, он уже давно этого добивается. Она тоже при деле. Вон Ольга Алексеевна. Еще пятидесяти нет, а она уже доктор.
Алина была убеждена, что сможет добиться многого. Ее методика стала предметом внимания в Академии педагогических наук. К ней едут эксперты, от нее ждут работу с обобщением накопленного опыта, про нее уже дважды писала «Учительская газета». И все это бросить? Ради чего? Чтобы вот так томиться каждый раз в ожидании, заранее зная, что все эти приготовления – мыльный пузырь? Утешаться очередным обещанием, опять же зная, что оно будет точно таким, как сегодняшнее, как десятки предыдущих?
«Конечно, – рассуждала Алина, – служба у него особая, она не прощает половинчатости, – или все, или ничего. И это правильно. Главнее защиты Родины ничего быть не может. Но ведь нашли альтернативу Чижи».
Но вслед за этой мыслью пришла другая: только три месяца она прожила без мужа и думала, что сойдет с ума. «Если двое не могут друг без друга – это начало, – вспомнила она слова Новикова. – А если могут – это все, конец».
Алина подошла к зеркалу, придирчиво осмотрела себя, вырвала из блокнота листок и написала: «Я в квартире Чижа». Положила листок на стол в прихожей и, прихватив с гвоздика ключи, вышла.
С Ольгой Алексеевной она познакомилась в Ленинграде. Отвозила по просьбе Юли туесок с земляникой.
У нее в приемной сидело несколько человек. С толстыми папками, двое с бородками, один в огромных затемненных очках. «Не иначе как доктора наук», – подумала она и села на стул у двери.
– Вы Алина Васильевна? – спросила ее совсем юная секретарша. – Проходите, пожалуйста, Ольга Алексеевна вас ждет. – Встала, открыла перед ней дверь.
Алина представляла Ольгу Алексеевну крупной властной женщиной с гладким зачесом волос, в строгом костюме. А за широким столом сидела модно одетая в легкое платье женщина с массивным янтарным браслетом на руке. Легко поднялась Алине навстречу, располагающе улыбнулась, пригласила к маленькому столику, уютно расположенному под развесистым фикусом.
Алина достала туесок с земляникой и поставила на стол. Ольга Алексеевна удивленно сложила на груди ладони – вот-вот зааплодирует.
– Знаете, они сами собирали, – сказала Алина.
– Да, знаю. С рынка посылать не станут. Ай да Паша…
Она попробовала ягоду, закрыла от удовольствия глаза. Потом предложила:
– А давайте-ка мы с вами под эту закуску по рюмочке вина. У меня в сейфе есть божественный напиток. Из Азербайджана привезли. За знакомство. А?
– Удобно ли? Там в приемной люди.
– Я им назначила на одиннадцать, а они пришли в десять. Пусть сидят, коль такие пунктуальные.
Она ловко отсыпала ягоду в хрустальную конфетницу, окатила ее из кувшина водой, приготовила бокалы, вино, поставила коробку с конфетами, сифон с газировкой. И пока все это делала, задавала Алине вопросы про ее работу, про сына, про Юльку. А когда разлила вино и предложила тост за встречу, взволнованно сказала, внимательно посмотрев Алине в глаза:
– Он-то как?
«Любит!» – решила Алина и стала с подробностями рассказывать о Павле Ивановиче, чувствуя, что ее собеседница ловит каждое слово.
– Надо бы все к черту бросить и съездить к ним, – вздохнула Ольга Алексеевна. – Крепче цепей держат эти стены.
– Никак не возьму в толк, – смеялась Алина, – зачем такие большие кабинеты директорам?
– И я не знаю, – сказала Ольга Алексеевна. – Рядом актовый зал, все совещания можно там проводить. Для авторитета, наверное. Чем больше кабинет, тем выше ранг.
Она приехала к своим вчера вечером. Заночевала и сегодня никуда не уходила из дома.
В этот раз Ольга Алексеевна предстала перед Алиной в потертых джинсах и выгоревшей спортивной майке с оранжевым бородатым идолом на груди. Алина только теперь поняла, как похожа Юля на мать.
– А я думала – мои, – несколько разочарованно сказала Ольга Алексеевна. Оценивающе посмотрела на Алину и одобрительно кивнула: – Очень вам идет это платье.
– Муж дал клятвенное обещание, что пойдем в театр. Вот приготовилась. Жду. Но там у них что-то опять не так.
– А что у них случилось?
– Да разве они скажут.
– А почему вы решили?
– Летать перестали, а домой не идут. С трех часов тишина.
– Одну минуточку, – Ольга Алексеевна нашла бумажку с номером телефона и подошла к аппарату. – Юля, мама говорит, – что у вас случилось?.. Почему, почему. Летать перестали, а домой не возвращаетесь… Ну хорошо, не по телефону. Скажи только, у вас все и порядке?
«Любит, – вновь подумала Алина, – забеспокоилась». И вдруг ее словно пронзило: может, именно с Сережей и случилось. Будь он на аэродроме, давно позвонил бы, извинился. Почему ей сразу это не пришло в голову? Привыкла, что с ним всегда все в порядке? Да нет, конечно же она зря волнуется. Юля бы сказала матери. А может, и сказала?
– Говорит, о служебных делах по телефону не положено, – развела руки Ольга Алексеевна. На какое-то мгновение она ушла в себя, отвернулась к окну и, не поворачивая головы, сказала:
– В нашем возрасте трудно что-либо менять. Но будь у меня возможность повторить жизнь сначала, я бы не знала, что выбрать. Да и можно ли выбирать?.. Никто никому наперед не подскажет. Жизнь есть жизнь. Слушайте сердце. Оно не обманет.
Она подошла к Алине, положила ей руку на плечо.
– Другое от меня хотели услышать?.. Когда-то мне с ними было лучше, чем без них. Теперь я здесь чужая. Не будь у меня моего института, не знаю, чем бы я заполнила жизнь. Это неведомо никому. Нет алгоритма, чтобы прокрутить в ЭВМ, нет возможности проверить эмпирическим путем. Жизнь неповторима. И коротка… Грустно от этого.
Как Алина очутилась у ворот, она помнила плохо.
15
Нина пыталась убедить себя, что в ее жизни ничего не изменилось. Взять хотя бы сегодняшний день. Как всегда, она встала вслед за Олегом. Он, тоже как всегда, делал в прихожей зарядку, растягивая сложенный вчетверо эластичный медицинский бинт. Ночью он тяжело вздыхал, и сердце у Нины щемило от жалости. Она протянула к нему руку, провела ладонью по лицу, задержалась на губах. Он прижал ее руку и несколько раз поцеловал.
– Прости меня, – прошептал быстро.
Жалость еще больше накатила на нее, заполнила всю, вытеснила на поверхность чувство собственной вины. Появилась потребность исповедаться, каяться, и Нина, придвинувшись к Олегу и дрожа всем телом, прижалась к нему, крепко обхватила руками шею.
– Это я, – говорила она, – это я недоглядела. Я во всем виновата.
– Не смей, Нина, – услышала она желанное возражение и набросилась на себя еще с большей яростью:
– Молчи, я знаю, что говорю. Я поощряла твое рвение, твое стремление делать карьеру. Ты ради меня тянул жилы, спешил, я знаю. Еще хорошо, что тебя не было там… Уж ты бы первый сгорел в этой лаборатории…
– Лучше бы я сгорел, – вырвалось у него, и он тяжело замолчал.
«Лучше бы», – подумала она и устыдилась своей жестокости: совсем свихнулась – такое пожелать близкому человеку. Впрочем, попади она в подобную ситуацию, себе бы тоже пожелала смерти. Уже было ясно, что в смерти лаборантки Олег виновен. В лаборатории хранились большие запасы огнеопасных составов, хранились вопреки правилам, лаборантка делала опыты, не получив инструктажа по безопасности, не зная свойств одного из реактивов. Опытом, который она ставила, необходимо было управлять в спецодежде и с защитной маской. Здесь ни того ни другого не было. Олег это знал, но закрыл глаза: авось пронесет. Так хотелось скорее закончить практическую часть докторской диссертации. Не пронесло. Следствие идет к концу, у него нет ни одного оправдательного аргумента. Его отсутствие в лаборатории в момент постановки опыта рассматривается как отягчающее обстоятельство. Молодого ученого ждал суровый приговор.
Нина даже боялась думать об этом. Ей казалось, что нормальному человеку перенести такой позор невозможно. Из Петрозаводска приехали родители погибшей лаборантки, они требовали сурового наказания виновных. Их гнев понять было нетрудно.
В вычислительном центре, где работает Нина, кое-кто успокаивает ее, уверяя, что наказание Олегу дадут условное. Дескать, не тот случай, когда человека надо изолировать от общества.
Ах, как ей хотелось верить в такой исход! Но верить было трудно. Марго пододвинула ей валидол и сказала:
– Прими. Я тебе скажу правду. Он получит от семи до десяти лет. По совокупности нескольких статей. С обязательной изоляцией. Ты должна быть готова к этому.
Помолчав, она резко раздавила в пепельнице сигарету и сказала еще:
– Если он попадет в тюрьму, ты имеешь юридическое право на расторжение брака.
Марго одно время была народным заседателем и поднаторела в юриспруденции, ей можно было верить, она многое знала. Она только не знала, что творится в душе у Нины.
– Другая, видимо, у меня судьба., Маргоша, – вздохнула Нина. – Не смогу я оставить Олега в такую минуту. Не смогу. Это точно.
– Что ты скажешь своему летчику?
– Он поймет.
– Счастливая ты.
– Дальше некуда, – грустно поддакнула Нина.
– Ты не знаешь, что такое счастье. – Марго встала и быстро прошла к окну. Захлопнула форточку, разом отрубив шум улицы. Повернулась к окну сутулой спиной, оперлась руками о подоконник. Сквозь черное трикотажное платье остро обозначались худые бедра. В глазах ее был гнев и обида.
– Три дурака прошли через мою жизнь, – сказала она. – Все трое любили меня. Но ни один не захотел, даже не попытался понять. Когда люди не хотят понимать друг друга, это скотство, а не любовь. Лучше я одна буду. У тебя сразу два, и оба тебя понимают. Мне бы такое раз в жизни пережить – и черт с ней, со смертью, пусть приходит и забирает. Так что не кисни. Жизнь идет, и все проходит.
Да, жизнь идет… Еще совсем недавние денечки, когда в их доме царил беззаботный смех, когда все – рассветы и закаты, завтраки и обеды, прогулки и посиделки у телевизора – казалось праздником, стали необратимо ушедшими и невозможными сегодня.
«Ты была слишком счастлива, – говорила Нина себе. – Тебе одной досталось вдруг все, что можно было разделить как минимум на четверых. А в природе так не бывает. Не должно быть. В природе все гармонично. И каждый должен поддерживать эту гармонию. Не высовываться. Жадных до счастья она наказывает».
Во второй половине дня к ней на работу заглянула подружка студенческих лет – Катя Недельчук. Нину поразил ее вид. Всегда немного консервативная, Катя предстала перед ней словно с обложки иностранного рекламного журнала. С лихо взбитыми волосами, замысловатой цепью на шее, в какой-то мятой марлевой кофте и фирменных вельветовых брюках. Нина не могла сказать, что в туалете Кати было что-то безвкусное. Нет. Все было в меру, все ей шло.
– Ты даешь, Катька, – рассматривая подругу, восхищенно заключила Нина. Они вышли в курительную комнату.
– А что мне остается? – вызывающе махнула Катя рукой. – Мужа нет, детей тоже, куда деньги девать? Одна радость – тряпки.
– А где покупаешь?
– Моряк один привозит. Уже пятый год добивается моей руки. Подарки принимать отказалась, так он мне по госцене продает.
– Не по душе?
– Да ну его к бесу! Барахло! Пока трезвый, вроде ничего. Только противно, когда в шею целует. А выпьет, глаза остекленеют, губы мокрые, как жаба… Как ты живешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Вот такие дела у нас, девочка, – сказал Чиж и положил Лизе на плечо руку. – Только не вешать нос. На фронте нас сбивали, а мы, назло всем смертям, возвращались. И снова били их, гадов.
В голосе Чижа прозвучали азартные ноты, и Лиза улыбнулась чуточку радостнее. Воспользовавшись этим, Руслан на ходу поймал ее холодную руку, но Лиза недовольно высвободила пальцы. И Руслан понял, что прощения в этот раз ему придется добиваться долго и трудно. «Что имеем, то не ценим, потеряем – слезы льем». Он чувствовал себя круглым идиотом. Одно ласковое слово в ответ, и все стояло бы на своих местах. Так нет же, дернула его нечистая не вовремя хмыкнуть: «Хорошенькая любовь»…
У КПП их встретил растерянный солдат. Он все время поддерживал сползающую с рукава красную повязку.
– Они ничего не говорят, товарищ полковник. Стоят и молчат. И все смотрят. Прямо жуть какая-то.
Чиж только молча кивнул в ответ. Он вышел на крыльцо и остановился. Руслану показалось, что в это мгновение затих весь мир: остановились поезда, заглушили двигатели водители, застыли в безветрии липы, умолкли птичьи голоса. Из-за плеча Чижа он видел только глаза женщин, направленные в их сторону. Глаза, излучающие тревожное ожидание. Оно было настолько красноречивым, что, казалось, вот сейчас из этой тревоги сами родятся слова: «Скажите скорее – чей?»
Вслух произнести это никто не решался, другие слова были бы кощунственно неуместны.
Чиж нашел в толпе Алину Васильевну и пошел к ней. Руслан с ужасом подумал – какие слова скажет Чиж? И не поверил, увидев, что Павел Иванович весело улыбается.
Чтобы выглядеть в театре бодрой, Алина завела на семнадцать часов будильник и, накинув на ноги меховую куртку, прикорнула на маленьком диванчике, что стоял напротив телевизора. Это было ее любимое место, когда вечерами собиралась вся семья перед голубым экраном. Чаще всего это случалось в дни хоккейных баталий. Сын и муж усаживались в кресла и сразу находили общий язык. Алина подкладывала под локоть подушку и была рада оттого, что, наконец, вся семья в сборе. Под монотонный репортаж Озерова удивительно легко думалось. Она сочиняла в уме несложные, но каверзные задачки для своих учеников, заготавливала сразу несколько вариантов опорных конспектов. Погружалась Алина в свою стихию, как правило, с закрытыми глазами, и Санька тут же констатировал:
– Мамуля отошла…
Сегодня она «отошла» на полном серьезе. И даже сон увидела. Такой неожиданный, тревожный. Будто попала на гигантский базар, море народа. И она ничего не знает, где Санька и Сережа. Стоит у прилавка, заваленного старой обувью, а народ без единого звука уходит и уходит. И от этого тихого движения у нее тревога в душе…
С этой неясной тревогой она и проснулась. Чертыхнулась – приснится такое – и посмотрела на будильник. Он должен был подать голос минут через пятнадцать. Она встала, распахнула окно и пошла в ванную. Прохладный душ смыл остатки сонливости, настроил на мажорный лад. Она уже сейчас предвкушала удовольствие от полученной возможности побывать в театре, надеть самое нарядное платье, нацепить украшения, чувствовать себя слабой женщиной, которой на каждом шагу оказываются знаки внимания.
Гардероб Алины не отличался особым разнообразием. Она никогда не тянулась за модой и к каждой обновке готовилась тщательно и долго. Больше всего приобретений было сделано в Москве. Некоторые платья ей казались уже вышедшими из моды, и она их объединила на одной вешалке. Сегодня она начала примерку именно с этой вешалки. И первое длинное платье с серебристым эдельвейсом у плеча ей не захотелось снимать. В Москве она почему-то стеснялась его надевать – слишком броское, – а вот теперь оно было ей в самую точку. Алина даже покружила по комнате, широко расставив руки. Остановилась вдруг. Ее опять коснулась неясная тревога.
«Видимо, оттого, – подумала она, – что я опять не верю в обещание Сергея. Не верю, что одеваюсь и готовлюсь не зря. У него обязательно найдется уважительная причина».
В восемнадцать тридцать она не выдержала и позвонила в часть. Его телефон не отвечал. Позвонила командиру – тоже длинные гудки. Не ответил командирский телефон и на аэродроме. Звонить дежурному постеснялась, да и Сережа этого не любит.
«Они могут быть в пути», – успокоила она себя. Но вопрос остался без ответа – почему молчат телефоны? Летать перестали давно, когда она еще спала. Домой не идут, в кабинетах нет. Если бы задержался командир с замполитом, другие должны появиться. Но пока ни летчики, ни техники к дому не подходили. Это она уже точно знает. А летать перестали раньше обычного. Уже давно пора по домам.
И тут ее тревога проявилась уже более отчетливо: летать перестали, а домой не идут. Перестали давно, но ни один человек не появился. Что бы это могло значить? Это значит, что у них опять что-то непредусмотренное. А раз так, замполит останется в полку до тех пор, пока будет требовать служба. Может, до полуночи, может, до утра. Потому что у него такая должность, потому что он обязан все знать, во все вмешиваться и быть для каждой гайки шпонкой.
Ну что ж, пусть будет так, а с нее хватит. Она не станет больше ему мешать. Пусть живет, как Чиж, которому кроме самолетов ни черта не надо. Может, он уже давно этого добивается. Она тоже при деле. Вон Ольга Алексеевна. Еще пятидесяти нет, а она уже доктор.
Алина была убеждена, что сможет добиться многого. Ее методика стала предметом внимания в Академии педагогических наук. К ней едут эксперты, от нее ждут работу с обобщением накопленного опыта, про нее уже дважды писала «Учительская газета». И все это бросить? Ради чего? Чтобы вот так томиться каждый раз в ожидании, заранее зная, что все эти приготовления – мыльный пузырь? Утешаться очередным обещанием, опять же зная, что оно будет точно таким, как сегодняшнее, как десятки предыдущих?
«Конечно, – рассуждала Алина, – служба у него особая, она не прощает половинчатости, – или все, или ничего. И это правильно. Главнее защиты Родины ничего быть не может. Но ведь нашли альтернативу Чижи».
Но вслед за этой мыслью пришла другая: только три месяца она прожила без мужа и думала, что сойдет с ума. «Если двое не могут друг без друга – это начало, – вспомнила она слова Новикова. – А если могут – это все, конец».
Алина подошла к зеркалу, придирчиво осмотрела себя, вырвала из блокнота листок и написала: «Я в квартире Чижа». Положила листок на стол в прихожей и, прихватив с гвоздика ключи, вышла.
С Ольгой Алексеевной она познакомилась в Ленинграде. Отвозила по просьбе Юли туесок с земляникой.
У нее в приемной сидело несколько человек. С толстыми папками, двое с бородками, один в огромных затемненных очках. «Не иначе как доктора наук», – подумала она и села на стул у двери.
– Вы Алина Васильевна? – спросила ее совсем юная секретарша. – Проходите, пожалуйста, Ольга Алексеевна вас ждет. – Встала, открыла перед ней дверь.
Алина представляла Ольгу Алексеевну крупной властной женщиной с гладким зачесом волос, в строгом костюме. А за широким столом сидела модно одетая в легкое платье женщина с массивным янтарным браслетом на руке. Легко поднялась Алине навстречу, располагающе улыбнулась, пригласила к маленькому столику, уютно расположенному под развесистым фикусом.
Алина достала туесок с земляникой и поставила на стол. Ольга Алексеевна удивленно сложила на груди ладони – вот-вот зааплодирует.
– Знаете, они сами собирали, – сказала Алина.
– Да, знаю. С рынка посылать не станут. Ай да Паша…
Она попробовала ягоду, закрыла от удовольствия глаза. Потом предложила:
– А давайте-ка мы с вами под эту закуску по рюмочке вина. У меня в сейфе есть божественный напиток. Из Азербайджана привезли. За знакомство. А?
– Удобно ли? Там в приемной люди.
– Я им назначила на одиннадцать, а они пришли в десять. Пусть сидят, коль такие пунктуальные.
Она ловко отсыпала ягоду в хрустальную конфетницу, окатила ее из кувшина водой, приготовила бокалы, вино, поставила коробку с конфетами, сифон с газировкой. И пока все это делала, задавала Алине вопросы про ее работу, про сына, про Юльку. А когда разлила вино и предложила тост за встречу, взволнованно сказала, внимательно посмотрев Алине в глаза:
– Он-то как?
«Любит!» – решила Алина и стала с подробностями рассказывать о Павле Ивановиче, чувствуя, что ее собеседница ловит каждое слово.
– Надо бы все к черту бросить и съездить к ним, – вздохнула Ольга Алексеевна. – Крепче цепей держат эти стены.
– Никак не возьму в толк, – смеялась Алина, – зачем такие большие кабинеты директорам?
– И я не знаю, – сказала Ольга Алексеевна. – Рядом актовый зал, все совещания можно там проводить. Для авторитета, наверное. Чем больше кабинет, тем выше ранг.
Она приехала к своим вчера вечером. Заночевала и сегодня никуда не уходила из дома.
В этот раз Ольга Алексеевна предстала перед Алиной в потертых джинсах и выгоревшей спортивной майке с оранжевым бородатым идолом на груди. Алина только теперь поняла, как похожа Юля на мать.
– А я думала – мои, – несколько разочарованно сказала Ольга Алексеевна. Оценивающе посмотрела на Алину и одобрительно кивнула: – Очень вам идет это платье.
– Муж дал клятвенное обещание, что пойдем в театр. Вот приготовилась. Жду. Но там у них что-то опять не так.
– А что у них случилось?
– Да разве они скажут.
– А почему вы решили?
– Летать перестали, а домой не идут. С трех часов тишина.
– Одну минуточку, – Ольга Алексеевна нашла бумажку с номером телефона и подошла к аппарату. – Юля, мама говорит, – что у вас случилось?.. Почему, почему. Летать перестали, а домой не возвращаетесь… Ну хорошо, не по телефону. Скажи только, у вас все и порядке?
«Любит, – вновь подумала Алина, – забеспокоилась». И вдруг ее словно пронзило: может, именно с Сережей и случилось. Будь он на аэродроме, давно позвонил бы, извинился. Почему ей сразу это не пришло в голову? Привыкла, что с ним всегда все в порядке? Да нет, конечно же она зря волнуется. Юля бы сказала матери. А может, и сказала?
– Говорит, о служебных делах по телефону не положено, – развела руки Ольга Алексеевна. На какое-то мгновение она ушла в себя, отвернулась к окну и, не поворачивая головы, сказала:
– В нашем возрасте трудно что-либо менять. Но будь у меня возможность повторить жизнь сначала, я бы не знала, что выбрать. Да и можно ли выбирать?.. Никто никому наперед не подскажет. Жизнь есть жизнь. Слушайте сердце. Оно не обманет.
Она подошла к Алине, положила ей руку на плечо.
– Другое от меня хотели услышать?.. Когда-то мне с ними было лучше, чем без них. Теперь я здесь чужая. Не будь у меня моего института, не знаю, чем бы я заполнила жизнь. Это неведомо никому. Нет алгоритма, чтобы прокрутить в ЭВМ, нет возможности проверить эмпирическим путем. Жизнь неповторима. И коротка… Грустно от этого.
Как Алина очутилась у ворот, она помнила плохо.
15
Нина пыталась убедить себя, что в ее жизни ничего не изменилось. Взять хотя бы сегодняшний день. Как всегда, она встала вслед за Олегом. Он, тоже как всегда, делал в прихожей зарядку, растягивая сложенный вчетверо эластичный медицинский бинт. Ночью он тяжело вздыхал, и сердце у Нины щемило от жалости. Она протянула к нему руку, провела ладонью по лицу, задержалась на губах. Он прижал ее руку и несколько раз поцеловал.
– Прости меня, – прошептал быстро.
Жалость еще больше накатила на нее, заполнила всю, вытеснила на поверхность чувство собственной вины. Появилась потребность исповедаться, каяться, и Нина, придвинувшись к Олегу и дрожа всем телом, прижалась к нему, крепко обхватила руками шею.
– Это я, – говорила она, – это я недоглядела. Я во всем виновата.
– Не смей, Нина, – услышала она желанное возражение и набросилась на себя еще с большей яростью:
– Молчи, я знаю, что говорю. Я поощряла твое рвение, твое стремление делать карьеру. Ты ради меня тянул жилы, спешил, я знаю. Еще хорошо, что тебя не было там… Уж ты бы первый сгорел в этой лаборатории…
– Лучше бы я сгорел, – вырвалось у него, и он тяжело замолчал.
«Лучше бы», – подумала она и устыдилась своей жестокости: совсем свихнулась – такое пожелать близкому человеку. Впрочем, попади она в подобную ситуацию, себе бы тоже пожелала смерти. Уже было ясно, что в смерти лаборантки Олег виновен. В лаборатории хранились большие запасы огнеопасных составов, хранились вопреки правилам, лаборантка делала опыты, не получив инструктажа по безопасности, не зная свойств одного из реактивов. Опытом, который она ставила, необходимо было управлять в спецодежде и с защитной маской. Здесь ни того ни другого не было. Олег это знал, но закрыл глаза: авось пронесет. Так хотелось скорее закончить практическую часть докторской диссертации. Не пронесло. Следствие идет к концу, у него нет ни одного оправдательного аргумента. Его отсутствие в лаборатории в момент постановки опыта рассматривается как отягчающее обстоятельство. Молодого ученого ждал суровый приговор.
Нина даже боялась думать об этом. Ей казалось, что нормальному человеку перенести такой позор невозможно. Из Петрозаводска приехали родители погибшей лаборантки, они требовали сурового наказания виновных. Их гнев понять было нетрудно.
В вычислительном центре, где работает Нина, кое-кто успокаивает ее, уверяя, что наказание Олегу дадут условное. Дескать, не тот случай, когда человека надо изолировать от общества.
Ах, как ей хотелось верить в такой исход! Но верить было трудно. Марго пододвинула ей валидол и сказала:
– Прими. Я тебе скажу правду. Он получит от семи до десяти лет. По совокупности нескольких статей. С обязательной изоляцией. Ты должна быть готова к этому.
Помолчав, она резко раздавила в пепельнице сигарету и сказала еще:
– Если он попадет в тюрьму, ты имеешь юридическое право на расторжение брака.
Марго одно время была народным заседателем и поднаторела в юриспруденции, ей можно было верить, она многое знала. Она только не знала, что творится в душе у Нины.
– Другая, видимо, у меня судьба., Маргоша, – вздохнула Нина. – Не смогу я оставить Олега в такую минуту. Не смогу. Это точно.
– Что ты скажешь своему летчику?
– Он поймет.
– Счастливая ты.
– Дальше некуда, – грустно поддакнула Нина.
– Ты не знаешь, что такое счастье. – Марго встала и быстро прошла к окну. Захлопнула форточку, разом отрубив шум улицы. Повернулась к окну сутулой спиной, оперлась руками о подоконник. Сквозь черное трикотажное платье остро обозначались худые бедра. В глазах ее был гнев и обида.
– Три дурака прошли через мою жизнь, – сказала она. – Все трое любили меня. Но ни один не захотел, даже не попытался понять. Когда люди не хотят понимать друг друга, это скотство, а не любовь. Лучше я одна буду. У тебя сразу два, и оба тебя понимают. Мне бы такое раз в жизни пережить – и черт с ней, со смертью, пусть приходит и забирает. Так что не кисни. Жизнь идет, и все проходит.
Да, жизнь идет… Еще совсем недавние денечки, когда в их доме царил беззаботный смех, когда все – рассветы и закаты, завтраки и обеды, прогулки и посиделки у телевизора – казалось праздником, стали необратимо ушедшими и невозможными сегодня.
«Ты была слишком счастлива, – говорила Нина себе. – Тебе одной досталось вдруг все, что можно было разделить как минимум на четверых. А в природе так не бывает. Не должно быть. В природе все гармонично. И каждый должен поддерживать эту гармонию. Не высовываться. Жадных до счастья она наказывает».
Во второй половине дня к ней на работу заглянула подружка студенческих лет – Катя Недельчук. Нину поразил ее вид. Всегда немного консервативная, Катя предстала перед ней словно с обложки иностранного рекламного журнала. С лихо взбитыми волосами, замысловатой цепью на шее, в какой-то мятой марлевой кофте и фирменных вельветовых брюках. Нина не могла сказать, что в туалете Кати было что-то безвкусное. Нет. Все было в меру, все ей шло.
– Ты даешь, Катька, – рассматривая подругу, восхищенно заключила Нина. Они вышли в курительную комнату.
– А что мне остается? – вызывающе махнула Катя рукой. – Мужа нет, детей тоже, куда деньги девать? Одна радость – тряпки.
– А где покупаешь?
– Моряк один привозит. Уже пятый год добивается моей руки. Подарки принимать отказалась, так он мне по госцене продает.
– Не по душе?
– Да ну его к бесу! Барахло! Пока трезвый, вроде ничего. Только противно, когда в шею целует. А выпьет, глаза остекленеют, губы мокрые, как жаба… Как ты живешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81