«Ну, Филик, не я же дождем управляю. Ну потерпи. Денек-другой и распогодится». – «Распогодится, – ворчал Филимон, – а сама рада, что дождь». – «А ты сядь возле меня, – просила Роза. – Я песню спою…»
– Ты песни-то петь не разучилась? – спросил Чиж. – Те, что в землянке нам пела?
– Поет, – улыбнулся Семен. И вдруг всполошился: – Роза, такую встречу нельзя насухую. Это не по-нашему, не по-армейски.
– Да я и сама думаю, – в ее голосе были нотки досады. – Понимаешь, Паша, в театр мы собрались. Балет смотреть. Я ему голову продолбила – достань билеты на «Дон-Кихота».
– Ну и прекрасно. Идите. Еще встретимся.
– Нет, – твердо сказала Роза и позвала: – Оля!
Ольга вышла с книгой в руках, искристая коса перекинута на грудь. Перехватив взгляд Чижа, она деловито застегнула нижние пуговицы халата.
– В театр хочешь? – спросила Роза.
– Вы же знаете, я могу от еды отказаться, но от театра…
– У нас билеты. А тут гость. – Роза развела руками. – Пока вы будете балет смотреть, мы с Сеней по магазинам и стол приготовим.
Она повернулась к Чижу.
– Ухаживать умеешь за девушками?
Чиж пожал плечами. Роза посмотрела на дверь, за которой скрылась Ольга, и взяла его за пуговицу.
– Из трамвая выходи первым, руку подай. Мороженым угости, морс купи. А если еще и цветы подаришь – будешь кавалер на все сто. Не подведи авиацию.
В памяти сохранилась атмосфера театральной праздничности. То ли оттого, что все было впервые, то ли оттого, что посещения оперного театра Чиж мог пересчитать по пальцам, но запомнилось неторопливое гулянье по зеркальному фойе, улыбающиеся лица, поток нарядных платьев, вздрагивающий от аплодисментов зал, необъяснимо волнующая музыка и Ольга. Она была в строгом черном платье. Рядом с нею Чиж в своем помятом костюме выглядел не очень респектабельно, но он втайне гордился, что в театр Ольга пришла именно с ним.
Когда на сцене изображали сон Дон-Кихота и на глазах публики начала вырастать на подмостках какая-то зелень, Чиж весело ахнул:
– Во дают прикурить!
– Паша… – тихо шепнула Ольга, – разве можно так громко?
Чиж понял, что опростоволосился, смутился и умолк. Ему стало неинтересно. Видимо, и Ольга почувствовала свою вину. Она просунула под его руку свою ладонь и теснее прислонилась к нему.
– Не будьте таким обидчивым, не надо, – сказала она просительно, и Чиж примирительно тронул ее пальцы.
На Пионерскую возвращались трамваем. Ольга разговорилась, рассказала, что она приехала в Ленинград из Астрахани. Там ее мать работает директором школы. Отец погиб на фронте. Еще в 1941 году. Здесь, возле Ленинграда. Она ездит к нему на могилу. Это не очень далеко. Несколько остановок на электричке с Московского вокзала. Она хотела поступать в Московский политехнический, но здесь могила отца. Помнит ли она его? Конечно. Он был смешным выдумщиком. И носил черную вышитую косоворотку. И подпоясывался синим шелковым шнуром. С кисточками на концах. Когда он садился за стол, кисточками играла кошка.
Ужинали все вместе. Вчетвером. Ольга, захмелев, смеясь, рассказала, как Чиж во всеуслышанье сказал: «Во дают прикурить!»
И Чиж смеялся вместе с нею. Потому что в этот вечер всем было хорошо. Роза иногда вытирала слезы, и Семен трогательно ее утешал. Похоже было, он гордился, что его жена так помнила о своей первой любви. Во всяком случае Филимон Качев был почти родным человеком в этой семье. Его портрет висел на стене. Рядом с портретами Розы и Семена.
Роза пела песни, Ольга ей подпевала. Особенно хорошо у них получалась «Летят перелетные птицы». Голос у Ольги был приглушенно-мягким, улыбалась она только ему, Чижу, когда их глаза встречались, а встречались они часто, потому что Ольга и Чиж сидели друг против друга.
И казалось тогда Чижу, что он опять возвратился в ту ушедшую навсегда, страшную своей беспощадностью и жестокостью, но прекрасную боевым братством жизнь; возвратился к друзьям, для которых понятия чести, верности, долга были не абстрактными понятиями, а частичкой их самих; они все были сотканы из этих понятий. В новой, послевоенной жизни Чиж так и не обрел чего-то ушедшего вместе с войной. Будто оборвалась какая-то струна. Гитара по-прежнему звучит, мелодия прослушивается, а чего-то не хватает…
– Вы еще послезавтра не уедете из Ленинграда? – спросила Ольга, когда они прощались.
– Нет, – сказал он и подумал: «Глаза синие, как небо».
– Я хочу съездить к отцу.
– Где мы встретимся?
– На Московском. Как войдете, там увидите справочное бюро. В девять часов у справочного.
Уже на следующий день Чиж почувствовал замедление в беге часовой стрелки. Ему хотелось, чтобы воскресенье наступило сегодня. Потому что одинокое шатание даже среди развеселых аттракционов на Кировских островах почему-то не радовало. Люди на «чертовом колесе» смеялись и ахали, визжали на «летящих стрелах», улыбались встречному ветру на карусели, а он засмеялся только у кривых зеркал, потому что не засмеяться там было нельзя.
Постояв в очереди, Чиж взял напрокат лодку. Сразу же выяснилось, что он не умеет грести. Весла то слишком глубоко зарывались в воду, то срывались, скользя по поверхности и вздымая веера брызг. С залива тянуло холодом, лодка капризничала, и Чиж, не использовав до конца отпущенное время, сдал ее лодочнику прокатной станции.
На Пионерской трамвай делал поворот, и он на ходу спрыгнул у дома, где жила Ольга. Вошел во двор, нажал кнопку звонка. Дверь никто не открыл…
На следующий день Чиж проснулся в шесть утра. Сквозь открытую форточку доносились звуки шаркающей метлы, приглушенное позвякиванье стеклянной посуды, где-то за домами ритмично долбил утреннюю тишину дизельный движок – скорее всего, по Фонтанке полз какой-нибудь буксирчик.
Вспомнился день в конце апреля 1945 года. Пьяные от весны и близкой победы летчики рвались в бой, потеряв элементарное чувство осторожности. Возвращаясь из боя, Чиж торопил техников с осмотром, подгонял заправщиков и, только они завершали свои манипуляции, запускал мотор и взмывал в небо. Он похудел, глаза провалились и лихорадочно поблескивали, веки были красные и припухшие от недосыпания.
В один из таких дней на его самолете дал течь маслорадиатор. Эскадрилья вылетала на сопровождение штурмовиков в район Берлина, а комэска оставался. С досады Чиж впервые обругал техника и приказал ему готовить самолет одного из молодых летчиков. Но вмешался командир полка, и Чиж остался на аэродроме.
Эскадрилья нарвалась на плотный заградительный огонь. Погиб замкомэска, двое пошли на вынужденную, командир полка выпрыгнул с парашютом. Тот, молодой, которого хотел заменить Чиж, вернулся с перебитой осколком ногой.
Когда Женя Гулак уезжал после демобилизации домой, он признался:
– Течь в радиаторе оказалась вшивой, можно было за полминуты заклепать. Но у меня с утра было дурное предчувствие. Боялся, что больше тебя не увижу.
– Дурак ты, Женя, – обругал его Чиж. – Будь с ними я, может, никто бы не пострадал.
– Нет, ты бы полез в самое пекло, я знаю. Хватит Филимона.
И вот теперь, лежа на раскладушке, отделенный тонкой стеной от своего бывшего техника, Чиж вдруг переполнился благодарностью к этому трудолюбивому доброму человеку.
Да разве на такой грани он раскачивался лишь единожды? Сколько пуль и осколков пролетело мимо, в одном сантиметре от него? Сколько вмятин он насчитал в бронеспинке, сколько пробоин привозил в крыльях и фюзеляже. Как-то осколок зенитного снаряда начисто срезал задник сапога, пятка голая вылезла. И только однажды сталь Круппа вонзилась в плечевую кость.
Чиж встал тихонько, чтобы никого не разбудить. Женька приехал из Пулкова поздно (он и теперь технарит у самолетов, только гражданских), пусть поспят в выходной. Очень тихо захлопнул за собою дверь и вышел во двор. В одном из уголков стояли в очереди женщины с авоськами, возле окошка поблескивали батареи бутылок. Вот откуда, значит, неслись в форточку загадочные звуки. Прием стеклотары.
Не зная, каким воспользоваться транспортом, Чиж пошел к Невскому пешком. У Аничкова моста он задержался. Уж больно хороши были бронзовые кони в рассветных сумерках. Дважды осмотрел скульптуры. В сторону Московского вокзала один за другим, звеня и постукивая на стыках колесами, мчались трамваи, доехать теперь можно быстро, и Чиж не спешил. Зашел в одну из открывшихся столовых, выпил кофе с сайкой, попросил у буфетчицы конфет.
Он так и не сел в трамвай. Пошел пешком. На углу Невского и улицы Рубинштейна наткнулся на цветочный киоск и купил гвоздики. Переходя Литовский проспект, с улыбкой подумал, что уже вторые сутки его жизнь течет в каком-то бессмысленном потоке. До встречи с Ольгой он каждую минуту своего бытия словно вдыхал в себя, как кислород, все стремился запомнить – смех Женькиных девочек, вкус молока, узор воронихинской решетки возле Казанского собора, витрину обувного магазина, запах воды в Фонтанке, толщину гранитных колонн Исаакиевского собора, голос трамвайной кондукторши… И вдруг все это заслонилось скуластеньким лицом с припухлыми губами, перекинутой через плечо косой, строгим взглядом еще совсем детских глаз. Заслонилось и потекло мимо сознания, будто эти часы и минуты стали ненужными в его жизни, будто отсчет прожитого начнется с того мгновения, когда стрелки часов на башне Московского вокзала покажут девять.
«Глупо, Паша, – сказал он себе, – настолько глупо, что ты даже не представляешь. Так ты можешь испортить себе не только отпуск, но и всю жизнь…»
Но тут же сам себе улыбнулся. Ведь ничего серьезного не случилось. Одинокое шатание исчерпало себя, он перенасыщен информацией, и появилось естественное желание с кем-нибудь поделиться увиденным и услышанным. Не подвернись Оля, он бы заставил Женьку Гулака слушать его или Розу. Но они люди семейные, дел по уши, так что всем удобно – отпускник доволен и никому никаких забот. Кончится отпуск – остались считанные дни, – он скажет всем «спасибо», помашет ручкой и домой, к самолетам. Там он нужен, там его ждут с нетерпением. А отпуск, он и в Африке отпуск.
Однако уже в следующее мгновение боевой летчик Паша Чиж был сражен наповал безгранично счастливой, предназначенной только ему улыбкой Ольги. Еще издали завидев его, она сорвалась с места и быстро, чуть ли не бегом, пошла ему навстречу, вскинув руку. Сердце боевого летчика дернулось, и он задохнулся, как при многократной перегрузке на крутом вираже. Хотел причесаться, но цветы посыпались, он кинулся собирать их, а когда поднял глаза, прямо перед собой увидел ее высокий чистый лоб и русые завитушки у самого пробора. Он замер и виновато прикусил губу.
– Я просил связать их, но у продавца не нашлось бечевки.
– И хорошо, – Ольга ловко собирала цветы, – когда их связывают – стебельки портятся. А сейчас все в порядке. Видишь, какие они красивые?
Она посмотрела на Чижа и сразу перестала улыбаться.
– Паша, я вас назвала на «ты».
– Ну и что? – не понял он.
– Я никогда малознакомых людей не звала на «ты»…
В ее глазах было смешанное чувство испуга и удивления. Она пристально изучала его лицо, словно хотела, немедленно понять, почему все это случилось. А он улыбался, по-видимому очень глупо улыбался, потому что не мог понять, отчего она так испугалась.
На протяжении всех последующих лет, когда подкатывала сосущая тоска одиночества, он вспоминал эти ее полные искреннего испуга и удивления глаза. Ему всегда казалось, что все это случилось с ним совсем недавно, только что, хотя от того дня отделяла полупрозрачная стена толщиной в тридцать лет.
19
Ольга уже стала почти забывать, что минувшей осенью был «Дон-Кихот», был рассыпавшийся на черном асфальте букет гвоздик, был молчаливый разговор над могилой отца и торопливое прощание у поезда. Осталось и тлело теплым угольком только одно – неожиданно сорвавшееся «ты». С детских лет, как Ольга помнила себя, она обращалась на «ты» только к близким людям. И вот вдруг вырвалось. Пытаясь доискаться причин, она начинала волноваться, но убедительного ответа не находила.
После отъезда Чижа Ольга какое-то время нетерпеливо заглядывала в почтовый ящик и огорчалась, что он молчит. У Розы спрашивать ничего не хотела, удерживало инстинктивное желание сохранить это незнакомое волнующее тепло в себе. Но дни бежали, запахло талым снегом и пробуждающейся землей, и осенние встречи с летчиком в гражданском костюме стали вспоминаться как давний сон. Воспоминания походили на легкую рябь в отстоявшейся воде, когда ветер скользит только по поверхности, не затрагивая глубинных слоев.
И вдруг эта телеграмма. «Скоро приеду непременно жди». Она, как шквал, взвихрила успокоенную повседневностью память, взбаламутила, подняла на поверхность все, что до поры таилось на донышке сознания.
Сколько раз представляла Ольга, как он возникнет на пороге с букетом цветов, в своей неизменной кожаной куртке, как будет, поглядывая на нее, застенчиво причесывать непокорно-упругие пряди, как едва заметным кивком головы отзовет ее в комнату и торжественно скажет что-то такое, отчего она окончательно свихнется и никогда уже не будет такой строго-сдержанной Ольгой, какою была в школе.
Но встреча произошла иначе. Придуманные варианты так же не походили на реальный сюжет, как Млечный Путь на дорогу, ведущую к молочному магазину.
Ольга проснулась, когда в доме уже никого не было. Роза с мужем всегда уходили рано. Полусонно шлепая в ванную, она чуть не наткнулась на раскладушку, поставленную в прихожей. Не включая света, Ольга присела на корточки, уверенная, что вернулся с дачи хозяйский сын Филя – симпатичный разбойник, и хотела ласково потрепать его тугие щеки. Но в следующий миг вздрогнула: на нее немигающими глазами смотрел Он.
– А-а! – коротко вскрикнула Ольга и мгновенно зажала ладонью губы.
Ольга понимала, что надо бежать, спрятаться, но, странно, у нее не было никаких сил. Как присела возле раскладушки в своей коротенькой ночной рубашке, так и сидела будто завороженная под гипнотизирующим взглядом его внимательных глаз.
– Оля, – сказал он тихо, – я люблю тебя… И если ты не против, мы сегодня распишемся… Вечером я должен уехать… Надолго…
И замолчал. Ждал ответа.
В ней что-то бурно восстало – ведь не так все это происходит, не так должно происходить! Ну пусть не изысканно, не в зале с яркими люстрами, но и не в темной прихожей, не в ночной сорочке. Какой-то голос шептал: встань и гордо уйди, а она стала тянуть свои руки к его рукам. Голос удивленно упрекал: уж от тебя такого никто не ждал, а она, дрожа от нетерпения, искала губами его губы…
Вернувшись к себе в комнату, Оль а надела свое лучшее платье, причесалась, вышла в прихожую. Чиж умывался. Она убрала раскладушку, постель. Ей мешал стул, на котором висел его китель. Хотела убрать китель в другое место. Тронув его, Ольга вдруг ошалело замерла: над левым клапаном кармана тяжело шевельнулась Золотая Звезда.
«Для чего этот маскарад?» – сверкнула гневная мысль. Но тут же Ольга вспомнила сказанные Розой еще при знакомстве слова: «Он у нас настоящий герой». Значит, сказано было об этом? А она подумала… Да нет, она ничего не подумала, просто отнеслась к словам Розы как к дружеской похвале знакомого человека. Но он-то, как он смел об этом не сказать ей?!
Ольга никогда не видела Золотой Звезды так близко. Романтический ореол вокруг звания Героя Советского Союза и его символа – этой тяжелой звездочки – в ее сознании был связан с представлением о людях, избранных судьбой, о людях почти неземных. А Паша такой обыкновенный, застенчивый…
Ольга приподняла пальцами звездочку, и гладь полированных граней строго сверкнула в ее руке. Тихий, счастливый смех вырвался из груди: в том-то и дело, что ее Павел совсем не похож ни на кого.
И хорошо, что она ничего не знала об этом раньше, очень хорошо!
Ольга накинула китель на плечи и подошла к зеркалу. Звезда надежно сидела над рядами орденских планок. «Мой муж – Герой Советского Союза», – сказала она про себя, и фраза ей показалась холодной. «Паша – мой муж» – это сочетание было теплее. «Павлик, любимый, самый родной мой!» – вот в этих словах уже был огонь, было самое главное.
Конечно хорошо, что он к свадьбе такой сюрприз ей приготовил, но она и без этого была переполнена счастьем. Теперь оно захлестывало ее.
– Почему ты мне ничего не сказал? – спросила Ольга, когда Чиж подошел к ней сзади и обнял за плечи. В обрамлении небольшого зеркала их прижатые щекой к щеке лица напоминали семейный портрет.
– Отвечай – почему?
Он пожал плечами и поцеловал ее, уходя от прямого ответа.
– А за что?
– За сбитые самолеты.
– Расскажешь?
– Расскажу.
– А когда это случилось?
– В апреле сорок пятого.
– А почему ты должен сегодня уезжать?
– Приказ.
– Далеко? – Боже, как ей было хорошо в его объятиях.
– Очень.
– На сколько?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81