А.Ф. Пинчук
К своей звезде
(роман в двух книгах)
Моему отцу – Федору Пинчуку
Об авторе

Аркадий Федорович Пинчук родился 11 января 1930 года. Боевой путь начал в 14 лет, разведчиком в белорусском партизанском отряде. Полковник в отставке.
Длительное время являлся корреспондентом газеты «Красная звезда» по Ленинградскому военному округу. Заслуженный работник культуры Российской Федерации. Президент Международной ассоциации писателей-баталистов и маринистов Санкт-Петербурга. Член Союза писателей России. Прозаик. Автор 10 пьес и сценариев к кинофильмам. Награждён медалью им. А. Фадеева. Лауреат премии имени В. Пикуля. Лауреат премии имени Маршала Советского Союза Г.К. Жукова в области литературы и искусства.
Книга первая
Хождение за облака

1
Телеграмма была смешная и без подписи, но Нина сразу все поняла. Она почувствовала, как занемела и тут же стала горячей щека. Ехать! Отпроситься у Маргоши на один день и ехать. Ленку из садика Олег заберет. Только не выдать своего состояния до отъезда: она никогда не умела скрывать эмоций. Заняться хозяйством, постирать белье, окна перемыть, ни минуты без дела!
Сколько же дел надо переделать, чтобы дожить до завтрашнего дня?
– Нинка, не сходи с ума, – только и скажет Марго.
– Отпускаешь или нет?
– Попробуй тебя, дуру, удержать.
Телеграмма жгла руки. Порвать бы скорее, только еще раз перечитать, представить, как, свесив белую гриву свою над бланком, он торопливо писал этот глупый взволнованный текст: «Пятница переносится на четверг крылья дрожат нетерпения». Только рвать телеграммы – пошло, лучше сжечь над Маргошиной пепельницей. Она будет сочно ругаться и необъяснимо мило обзывать Нину разными словами.
Да, Нина не отрицает – свихнулась, стала психопаткой, квадратной дурой, бестолочью зеленой и еще чем-то ужасным в международном масштабе. Стала! Ну и что? Да хоть в масштабе галактики!
Она жила теперь только им… И благодарила бога за это великое счастье. Хотя благодарить его было не за что. Зачем он так нелепо, несправедливо все решил? Раскидал, растащил два сердца, остудил разлукой, закабалил навечно любовью к маленькому существу, а потом, нате вам, через десять лет свел под крышей одного вагона на одну короткую, как выдох, ночь.
Нина даже не поняла сначала, что произошло. Вошел в купе высоченный летчик, швырнул на верхнюю полку портфель, фуражку и сел, уставившись неподвижным взглядом в пол. Сквозь длинные пальцы рук упруго выползла белая грива не по-военному длинных волос. Локти прочно упирались в расставленные колени.
И эта поза, и эти пальцы напомнили ей что-то неясно-тревожное, отчего стала медленно каменеть щека. Почувствовав ее взгляд, он вздрогнул и поднял голову. И, не поверив, отшатнулся. Суеверно и сердито сказал:
– Мистика… Я же думал о тебе, когда шел к поезду. Ты совсем не изменилась…
– Господи, Федя…
Вот теперь ее щеки зарделись не на шутку. А сердце забилось торопливо и сбивчиво, будто спотыкалось о что-то рвано-острое, что мешало не только шевельнуться, но и дышать.
Федя Ефимов, тот самый Ефимов, от резаных ударов которого многие покидали волейбольную площадку с разбитыми носами. Которого любила вся школа.
– Ты летчик? А как же…
Да, как же с астмой, про которую так много говорили девочки, говорили тайно, по строгому секрету и потом так же тайно смотрели на него с глубоким сочувствием и состраданием.
– Ты правда не изменилась…
Его считали обреченным. «Астма в юном возрасте, – утверждали школьные знатоки, – имеет один исход – летальный». Слово это произносилось тихо, один на один. А то, что он был чемпионом школы почти по всем видам легкой атлетики, нисколько не противоречило предположениям девочек, даже наоборот, расценивалось как последняя вспышка жизненных сил.
– Знаешь, я верил, что мы встретимся. Честное слово.
В десятом классе Катя Недельчук созналась подружкам, что любит Ефимова, и ее стали усердно запугивать, пока она не сказала прилюдно, что «любовь прошла». Нина о своем чувстве молчала. Она искала повод для встречи и однажды сама попросила его, чтобы проводил ее после школьного вечера домой. Жила Нина за железнодорожными путями и ходить прямиком через товарную станцию откровенно боялась, а через переезд путь к дому удлинялся вдвое.
Они стояли на вытоптанной между грядками тропе в ста метрах от ее дома. Целовались жадно и чисто, открывая мир доселе неведомых ощущений. Маневровый паровоз аккомпанировал им в ночной тишине короткими свистками и многотонным лязганьем буферов.
– Я больше часа болтаюсь на вокзале, как я тебя не заметил?
Неужели десять лет? Неужели летает? Значит, вся эта клюква про астму – мыльный пузырь?
– Федя… это действительно мистика! Ты в какую сторону? В Ленинград? Ты капитан? – Ее вдруг прорвало. – Ты летчик, да? Ты же хотел в художественное училище. Передумал? И ничего, прошел? Женат, конечно, дети есть? А Катю Недельчук помнишь? Она ведь влюблена была в тебя. А физичка, Фира Яковлевна, умерла. Всех, чьи адреса знали, созывали на похороны. Полкласса было. Ты летаешь, да?
Принесли чай.
– Пей, ты согреешься, – сказал Ефимов. Он или увидел, или почувствовал, что ее бьет дрожь. – Хочешь, я посижу рядом, тебе будет теплее?
– Сядь, – сказала она и поправила у ног одеяло. – Расскажи о себе.
– А что рассказывать? – Ефимов прокашлялся. – Служу в Ленинградском военном округе. В авиационном полку. Летаю. Что еще?.. – Он непроизвольно коснулся рукой ее плеча, и Нина вздрогнула. Даже сквозь одеяло она ощутила тепло его пальцев и вдруг отчетливо поняла, что никогда не забывала преданности этих рук, их неповторимой нежности, спокойный уют объятий. Все было с нею. Всегда. От первого прикосновения его губ к виску и до сегодняшнего дня. Все десять лет!
Второе свидание она назначила ему на следующий день в Доме культуры. Сидела с подружками, он где-то сзади. На экране развивались бурные события у озера, но Нина чувствовала на затылке его взгляд и трепетно прислушивалась к рождающимся в ней ощущениям. Она могла поклясться чем угодно, что слышала все, о чем он думал на протяжении двух серий фильма.
После сеанса Нина громко вспоминала в окружении подружек подробности кино, не сдерживая себя и не оглядываясь, куда-то шла, безошибочно чувствуя, что он слышит ее и идет ни для кого не заметным где-то совсем рядышком. И действительно, стоило ей на развилке перед станцией проститься с последней попутчицей, как сзади послышались быстрые шаги. Нина не обернулась и не испугалась. Была уверена – это он.
Поцелуи на тропке за маневровыми путями с каждым вечером становились все длиннее, неутоленная жажда стягивала их своей необъяснимой силой, и они снова и снова припадали губами друг к другу. И когда в затемненных дворах начинали зажигаться окна и глухо позвякивать цинковые подойники, они вдруг догадывались о приближении рассвета и зацелованно-сонные разбегались по домам. Тут же следовал гневный родительский разнос, клятвенные обещания впредь возвращаться рано, но уже в следующий вечер все повторялось, с той лишь разницей, что Нина приходила домой все позже и позже. Сонливость на уроках она объясняла недомоганием.
Однажды, перед свиданием, Нина прилегла на кушетку, чтобы вздремнуть самую что ни на есть малость, но проснулась глубокой ночью, укрытая одеялом, с заботливо подложенной подушкой. Она тихо вышла из дому и с паническим ужасом побежала к железнодорожному тупичку, где была на восемь вечера назначена встреча. Нина понимала, что верить в чудо – полный идиотизм. Третий час ночи! Но словно кто-то невидимый тащил ее за руку. Она спотыкалась в темноте, падала, но продолжала бежать.
И была вознаграждена – он ждал. Нина тихо смеялась и ручьями лила счастливые слезы, все тормоза были отпущены, и, прояви он малейшую настойчивость, даже не настойчивость, просто желание, она бы безропотно, даже с радостью наградила его за преданность и терпение всем, чем могла наградить.
Его тормоза оказались более надежными. Как и подобает мужчине, ответственность за их любовь он взял на себя.
Почему она не ответила на его письма? На какие письма? Когда?
– Я тебе писал в институт. Весь первый месяц каждый день по письму.
Боже праведный, как она ждала этих писем, ждала хотя бы адреса его. Ни ребятам, ни девочкам он не писал. Только Катя Недельчук все обещала Нине узнать у кого-то место службы Ефимова. Его как переростка сразу после десятилетки призвали в армию. В школу он пошел на год позже своих сверстников – родители в тот год меняли местожительство. Катя знала что-то о его службе. Знала о письмах. Ведь это ей было предоставлено право забирать для факультета почту в городском отделении связи. Раскладывая конверты по гнездам установленного в общежитии ящика, Катя, пряча глаза, всякий раз говорила: «Тебе, Нина, нет».
Иногда эта фраза звучала в иной редакции: «Тебе, Нина, нет, только вот из дома».
На зимних, первых своих каникулах Нина узнала, что у Федора полевая почта, служит в Группе советских войск в Германии, жив и здоров и готовится поступать в военное училище.
Душу захлестнули обидные мысли, приглушили боль. Она не раз и не два писала ему длинные письма, то полные нежности и теплой грусти, то злые до грубости. Писала и складывала в портфель, чтобы спустя несколько дней разорвать на мелкие клочья. Глубоко в подсознании поселилась предательская мысль: и хорошо, что так получилось, с ним ей было бы слишком трудно, слишком ответственно.
Уже на втором курсе молодой аспирант Олег Ковалев предложил ей свою руку. Познакомила их все та же Катя Недельчук. Олег показался Нине уравновешенным, не лишенным юмора человеком, ему прочили хорошее будущее, родители строили кооперативную квартиру на Тихорецком проспекте. Она догадывалась – такое, как было у нее с Ефимовым, не повторяется. Ждать нечего, а жить надо.
Была шумная студенческая свадьба, была медовая десятидневка на Репинской турбазе среди заснеженных елей, была поездка в Озерное к родителям Нины. Все поздравляли, одобряли, желали… С рождением Ленки пришло душевное равновесие. Они переселились из общежития в свою квартиру, Нина взяла на год академический отпуск.
И все бы в ее жизни до самой смерти шло путем да ладом, если бы не эта случайная встреча в поезде. Оба не сомкнули глаз до утра. К ним в купе никого не подсаживали, и они говорили, говорили, невпопад задавая вопросы, пока Нина вдруг не уткнулась ему в шею мокрым от слез лицом. Она уже не скрывала своей слабости и, обхватив его шею, прижималась к нему все теснее. Она знала – только один он мог понять всю глубину ее отчаяния.
Резкий стук в дверь отрезвил обоих и возвратил к реальности. Проводница уже тюкала своим тяжелым ключом в следующую дверь и предупреждала о приближении Ленинграда. Ефимов хотел открыть светозащитную штору, но Нина придержала его руку.
– Я зареванная, некрасивая буду…
– Глупыш, – сказал он и вытер тыльной стороной ладони слезы на ее щеках. – Я выйду.
Нина торопливо расчесала волосы, перехватила их на затылке резинкой, протерла лицо лосьоном и чуточку запудрила припухлости под глазами. Из небольшого зеркальца на нее посмотрело усталое, чуть постаревшее лицо. Зато глаза свои Нина такими увидела впервые – насыщенно голубые, как у десятиклассницы, рискованно-веселые. «Глаза счастливой женщины», – определила она сама.
– Меня будут встречать, – сказала она Ефимову, когда он вернулся в купе умытым и выбритым. – Посиди здесь, пока мы уйдем. Вам не надо видеть друг друга.
– Когда мы увидимся?
– Когда ты захочешь.
– В следующее воскресенье.
– Хорошо. Звони на работу. Пиши до востребования.
Олег ждал на перроне с огромным букетом ее любимых лимонных роз. В его улыбке была грусть и откровенное счастье. Но Нина вдруг увидела какую-то несуразность в его прическе – ощипанной спереди и длинной сзади, и эта несуразность впервые вызвала у нее раздражение – неужели он не понимает? Тут же поймала себя на том, что сравнивает Олега с Ефимовым, и сравнение было явно в пользу последнего.
– Устала? – спросил Олег участливо и заглянул ей в глаза.
– Немножко, – сказала она правду.
– Спала?
– Нет, – ответила, чуть помолчав.
– Почему?
– Соседка храпела, – впервые за их совместную жизнь солгала Нина и почувствовала, что краснеет, – только этого ей и не хватало.
Пока они ехали домой, Олег рассказывал о том, что его лабораторию собираются серьезно потрясти и ожидание ревизоров вносит нервозность в дело, заставляет его спешить с проведением опытов, необходимых для докторской диссертации. Еще говорил о каких-то своих проблемах и тревогах, но Нина лишь кивала изредка головой, изображая внимание, сама же думала совсем о другом. Она вся без остатка была с Ефимовым, продолжала жить чувствами и ощущениями минувшей ночи.
Вечером Олег был ласков чуточку больше, чем обычно, и предупредителен. Его нетерпеливость выдал только один порыв, когда ему изменила выдержка и на слова дочери, что она хочет спать с мамой, ответил резко и категорично: «Мама устала после командировки, ты ей будешь мешать».
Ленка удивилась – разве может она мешать маме, которая так ее любит и так по ней соскучилась?
– Конечно нет, – облегченно поддакнула Нина и разрешила дочери остаться рядом с ней под одеялом.
И хотя Нина слышала, как Олег бережно переносил девочку в детскую, она притворилась крепко спящей. Лишь когда он начал стелить себе на диване и непроизвольно вздохнул, в ее душе шевельнулось жалкое подобие сочувствия.
Уже на второй день, издеваясь над собственным нетерпением, она все же забежала в почтовое отделение и с надеждой подала паспорт в полукруглое окошко с надписью «Корреспонденция до востребования». Она знала, через несколько секунд ей возвратят паспорт и она уйдет, даже не огорчившись, но следила за всеми движениями работницы связи ревниво и с надеждой. Нина не видела лица девушки, видела только пальцы с темно-вишневым лаком на ногтях. Видела, как они лениво перебирают конверты, как взяли одну открытку и, вложив в паспорт, продолжали ритмичные шажки по острым граням конвертов.
Нина почувствовала, как ею овладевает нетерпение. «Что вы делаете, почему не отдаете открытку? Больше ведь мне ничего не должно быть!» – хотела крикнуть, но стояла затаив дыхание, пока не получила паспорт с открыткой. И только теперь увидела: ей улыбалась курносая блондинка с озорными глазами, оттененными добросовестно намазанными ресницами.
«…Самое удивительное, что все эти годы я верил и любил. И судьба не обманула меня…»
«Господи, – подумала Нина, прочитав эти строки, – он еще не понимает, что у меня муж и ребенок! Он еще не понимает, что все, что случилось, это катастрофа более ужасная, чем та, которая была десять лет назад».
Впрочем, она еще и сама не знала, какие сюрпризы ждут ее впереди, и только интуиция подсказывала, что те безоблачные встречи, те изумительные свидания, которые были мажорным аккомпанементом к их последним школьным денькам, уже не повторятся никогда.
В пятницу она получила вторую открытку. «Буду весь день с 8 утра и до поздней ночи ждать у входа в Исаакиевский собор. Не уйду ни на завтрак, ни на обед, ни на ужин. Знай это! Скорее бы только дождаться этого воскресенья. Жаль, что нельзя его поменять местами с пятницей».
Сказав, что ей надо пораньше сбегать к сотруднице, Нина ушла из дому в половине восьмого. Когда она вышла из такси у гостиницы «Астория», часы показывали начало девятого.
Она дважды обошла собор – это удивительное творение Монферрана, – послонялась между гигантскими колоннами из гранитных монолитов, трогая ладонью их гладкую холодную поверхность, пересекла асфальт и остановилась у сквера, отделяющего площадь от собора. Сердце уже не просто учащенно работало, оно било тревогу во все возможные колокола: заболел, задержан милицией, попал под машину!
И тут Нина почувствовала, что ноги ее подкашиваются, она вдруг отчетливо нашла простое, как день, объяснение случившемуся – ведь он летчик! Ведь он летает! Как же она забыла об этом? Ведь это всегда опасно!
Когда на здании Ленсовета электронное табло показало одиннадцать часов, Нина поняла: Ефимов не придет, надо что-то делать. И тут же созрело решение – ехать к нему. Несколько часов пути, подумаешь.
Уже с вокзала позвонила Олегу. «Сотрудница заболела, надо отвезти ее ребенка к родителям в деревню, выезжаю прямо сейчас, к вечеру вернусь…» Лгала вдохновенно, уверенная, что муж никогда не унизится до того, чтобы проверять ее.
На вокзале Нина купила каких-то газет, журналов, попыталась что-то читать, но сразу поняла – бесполезно. Смысл прочитанного не доходил до сознания. Воображение услужливо рисовало ей одну картину страшнее другой, мысли вертелись по замкнутой орбите, разорвать которую не было никаких сил.
Успокоение пришло в конце пути, когда Нина вышла из вагона и услышала в небе реактивный грохот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81