Только я вот что-то никак не помру. Когда дым повалил, я упал и носом в какую-то шкуру уткнулся. Стал дышать через мех, казалось, так легче. Может, поэтому. Дурак! Надо было полную грудь набрать… Давно бы в пустоту ушел…
– Прикончить тебя?
Лицо у костогрыза уже посинело, из горла доносился один хрип.
– Вы… выродки… не хотите смотреть… как враг подыхает…
– Ты нам не враг, в пустоту уходи! – Энки проткнул костогрыза копьем и, повернувшись к Орми, сказал: – Пойдем, брат. Надо найти тех беглых выродков. Они ведь, наверное, неспроста убежали как раз сейчас и прямо нам навстречу. Может, это нам знак от Имира. Может, мы вместе должны идти на север.
– Похоже, что так, – сказал Орми. – Только где ж их искать?
– Помнишь следы у подножия гор?
– Точно! Ведь то были люди в гуганских обмотках… А выродки бежали из Гугана.
Двинулись обратно к горам. Свернули с гуганской тропы, отыскали свои следы. По ним и пошли. Мороз стоял лютый, то и дело приходилось жечь костры, а холод все равно пробирал до печенок. Наконец добрались до тех следов. Только к ним теперь добавились еще три следа – поверх.
– Плохо дело, – сказал Энки. – Гуганяне идут за ними по пятам. Может, еще успеем на подмогу.
Побежали. Тропинка изрядно петляла и вела куда-то на восток, вдоль гор. Бежали до вечера. Вдруг увидели: впереди, между елей, мерцает костер. Подкрались неслышно. У костра сидели три воина. Угрюмые, бородатые мужики. Морды широкие, глаза как щели. Кутаются в свои чудные одежды, теснятся к огню и дрожат. Видно, не стойки к морозу. Рядом, у осины, лежали какие-то длинные ножи, луки и какая-то кривая, блестящая палка. Энки и Орми сняли с плеч луки, приладили стрелы, а сами прислушиваются к разговору.
– Домой бы сейчас, – вздохнул первый мужик. – Да на печь.
– Не скули, – отозвался второй. – Выродков поймаем – в золоте будем купаться.
– Поймаешь их!
– След совсем свежий. Завтра догоним.
Две стрелы пропели в воздухе, и два воина молча рухнули головами в огонь. Третий вскочил, схватил какой-то круглый плоский камень, закрылся им и шасть к дереву, где оружие. Орми выстрелил еще раз – стрела отскочила от камня.
– Я пойду на него, а ты заходи сзади, – шепнул Энки. И тут же прыгнул из кустов к костру с копьем в руке. Орми, не мешкая, стал пробираться через заросли кругом полянки. Гуганянин увидел Энки, схватил блестящую палку, поднял ее и направил тому прямо в грудь. А плоский камень бросил. Орми пустил стрелу и пронзил мужика насквозь. Тот покачнулся… и вдруг грянул гром. Из блестящей палки вырвалось пламя, в воздухе что-то свистнуло, и эхо трижды пророкотало в горах. Братьев охватил ужас, они упали в снег и замерли. Лежали долго. Наконец Энки подал голос:
– Ты живой?
– Живой.
Встали, огляделись. Три гуганянина лежали мертвые, а двое из них уже и зажариться успели. Братья сразу бросились к гуганскому оружию. Долго его рассматривали, нюхали, ощупывали.
– А ведь это не камень, – сказал Орми. – Должно быть, то самое железо, о котором костогрыз толковал.
– Добрые ножи. И луки получше наших. Да и стрелы.
– Узнать бы, как действует громовая палка.
– Брось ты ее… Это орудие Улле. Смердит оно страшно. А ножи возьмем.
– Давай и шкуры возьмем. В таких шкурах без огня можно зимовать!
И точно, одежда гуганян оказалась на диво теплой. Орми хотел было и обмотки навертеть, но передумал. Ноги только ломать. У гуганян в заплечных мешках нашлось и мясо. Братья долго принюхивались – не человечина ли? Пахло вроде не человеком – каким-то незнакомым зверем. Поели и двинулись дальше. След теперь снова был двойной: мужика и подростка.
На другой день к вечеру догнали беглецов на опушке у края болота. Мужик неподвижно лежал на снегу, а вокруг него хлопотала девчонка. Пыталась сложить костер. Завидев братьев, она вскочила, посмотрела на них необычным взглядом – долгим и спокойным. И улыбнулась. Глаза у нее были темные, большущие, волосы чернее ночи, а кожа совсем белая. Странная девчонка.
Братья подошли к ним, и Орми сказал:
– Ты что, не боишься нас?
– А разве надо бояться?
– Обличье у нас людоедское.
– Правда? Никогда не видела людоедов. А как вас зовут?
Братья назвались.
– А меня Эйле. – Девчонка опять было улыбнулась, но тут же, о чем-то вспомнив, нахмурилась. – Бату совсем обессилел. Его надо отогреть и накормить. А я никак с костром не справлюсь. Поможете?
– Что за дохляк мужик, – фыркнул Орми. – В таких-то одеждах замерзнуть. Покажи руку.
Эйле взглянула на него удивленно, протянула розовую ладошку. Метки не было. Энки высек огонь, костер запылал. Мужик пошевелился.
– Бесполезно… Дальше не пойду… Все равно погибнем.
Бату повернул голову и только теперь заметил братьев.
– Кто это, Эйле? Дикари?
– Друзья, – сказала Эйле.
Энки подтащил мужика поближе к огню. Тот застонал.
– Ты, дядька, не скули, – сказал Энки. – С нами не пропадешь. Жратва есть. От людей отойдем, зимовье построим. Лося убьем на мясо…
Девчонка у костра пригрелась, порозовела. Сидит, улыбается, глазищами хлопает. Энки и Орми, глядя на нее, чуть не хохочут.
– Откуда ж вы взялись такие? – спрашивает Орми.
– Кабы мы сами знали… – бормочет Бату. И снова молчат. Долго так сидели. Вдруг у Эйле румянец с лица сошел, глаза вывернулись белками наружу, рот приоткрылся. Орми вздрогнул.
– Ты что? Ты, часом, не упырица?
– Тихо! – Бату толкнул его локтем. – Слушай, что она скажет!
Девчонка, однако, молчала. Стемнело, снег пошел. Тихо было, только трещали в костре сосновые сучья, да с болота доносился тонкий писк упыря. И вдруг раздался голос – нет, множество голосов: нежные и грубые, тихие, пронзительные, теплые и ледяные… Они сменялись внезапно, от одних стыла кровь, другие согревали сердце. Орми и Энки не сразу догадались, что всеми голосами говорила одна лишь Эйле…
– Те, кто вдвоем… хратарган! поднимались на горы Мару… У-у-улле поклонимся, и-ииии! слышали Имира слово – придите!.. Дует ветер над миром… Граркугул. Он мглу не развеет, туча плывет… клаклар. Нет ей конца… Из храма врага бежавшие… Будут, будут смрадные выродки дерьмо жрать! Из черного града Уркиса… кровью захлебнетесь, ублюдки… Я жду вас!
Голоса смолкли, Эйле без сил лежала на снегу.
– Что это? Что это было? – Орми схватил Бату за грудки. – Говори!
– Пусти! Ты, как тебя… Орми. Оставь! Дай вздохнуть. – Бату перевел дух. – Почем мне знать. Второй раз уже с ней такое. У нее и спроси.
Эйле лежала неподвижно, сверкая белками глаз.
– Я смотрю, ты ничего не знаешь, – сказал Энки.
– А откуда? – сказал Бату. – Я родился в клетке и всю жизнь там прожил. Вот только семь дней, как попал в дикие земли.
– Чего не знаешь, можно умом понять, – возразил Орми. – Эйле говорила многими голосами. Один-то из них мне знаком. Тот ледяной, жуткий, что произнес неведомые злые слова. Улле голос.
Эйле вздрогнула, зрачки ее вернулись на место, замигала. И заговорила быстро-быстро:
– Зов этот снова… Вижу: в пещере, во тьме, во чреве горы, Старик лежит, борода как снег, ни жив ни мертв, сердце не бьется, дух его светел, бродит в толще скалы, летит над землей, слово для Эйле несет… Зовет нас, ждет. Идем мы, идем к тебе! Скорее, Бату, Энки, Орми! Он ждет нас!
Эйле вскочила, стоит озирается, взгляд безумный.
– Ты, Эйле, сядь, погоди, – говорит Энки. – Куда мы ночью в темноте пойдем? Расскажи толком, что за старик? Зачем он нас зовет? Где ты его увидела?
Эйле замерла, вздохнула, села; разум к ней вернулся; посмотрела устало на братьев и сказала:
– Я давно уже слышу его голос. И не могу ему противиться. Вот мы и идем на его зов, я и Бату.
– След ваш петляет, однако, – заметил Энки.
– Кроме меня, никто его не слышит, – продолжала Эйле. – Кто он – не знаю, но дух его силен и мудр, и Улле не может к нему подобраться. Он все о нас знает: что мы бежали из храма врага, из града Уркиса…
– И нас он тоже знает, – сказал Орми. – Подглядел, должно быть, как мы с братом поднимались на горы Мару… А слово Имира – вот оно, гляди. Знаки на шкуре.
Орми положил шкуру на снег; Эйле и Бату кинулись к ней и во все глаза уставились на знаки.
– Смотреть без толку… Нам Имир открыл тайну знаков на вершине горы. Мы вам расскажем.
– Какая уж тайна, – пробормотал Бату. – Грамоте-то мы обучены. Буквы корявые, но прочесть можно.
И начал вслух повторять Веоров рассказ, слово за словом. Братья в изумлении слушали, а Бату и Эйле, похоже, еще больше удивлялись – тому, что читали. Рассказ закончился. В ту ночь больше никто не вымолвил ни слова. Силы их оставили; заснули.
На другой день нашли под горой потайное местечко: маленькое ущелье, закрытое со всех сторон скалами. Энки сказал:
– Скоро ударят настоящие морозы. Дальше до весны идти нельзя, пропадем. Надо строить зимовье.
Нарубили железными мечами веток, прикрыли ущелье, сверху набросали снега. Оставили узкий лаз: самим вползать и дыму выходить. Управились быстро. Энки неподалеку нашел мерзлого мамонтенка. Порубили на куски, притащили к зимовью; теперь можно до весны об охоте не думать.
Потянулись зимние дни. Люди почти не вылезали из норы: сидели у очага, жевали мясо, болтали о том о сем. Один раз пришел упырь, его закидали горящими головнями – больше не совался. Другой раз волки. От тех тоже отбились. А так-то зима проходила спокойно.
Орми и Энки рассказали попутчикам всю свою жизнь; теперь настал их черед. Бату был мужик молчаливый, из него лишнего слова не вытянешь. Пришлось говорить девчонке. Вот что она рассказала.
Глава 3
В КЛЕТКЕ
Эйле не знала, где родилась, и матери своей не помнила. Помнила только каменные стены, железную дверь и окошко под потолком. В окошко был виден кусочек неба. В этом каменном жилье она и росла. Железная дверь один раз в день открывалась, и входила женщина. Звали ее Грага. Эйле ее любила. Грага заменяла ей и мать, и всех людей, и всех живых тварей. Кроме нее, Эйле до минувшего лета никого не видела. Появлялась Грага всегда в серых одеждах, от нее пахло чистотой.
– Есть трава лен, – пояснила Эйле. – Из нее шьют одежду, как из шкур.
И Эйле была так же одета. В доме у нее – а Эйле не знала, что это клетка, и называла ее домом – всегда было тепло, хоть огонь и не горел. Она и не догадывалась, что снаружи бывает мороз. Грага приносила ей пищу, говорила с ней, отвечала на вопросы, но больше сама спрашивала. То камешков разных принесет и спросит у Эйле, какой ей больше нравится, то нарисует углем закорючку и говорит: придумай, что это такое. Девочке это нравилось. У нее самой, пока она была маленькая, вопросов почти не было, все казалось простым. Есть стены, лежанка, окно. Светлеет окно – день, потемнело – ночь. Есть дверь, и есть Грага. Ну, и еще есть она сама. Изредка Эйле видела в окне пролетающих птиц, но не удивлялась. Ведь окно умело делать день, ночь и сумерки, а если иногда в дневном окне мелькнет обрывок ночи, то что ж тут такого. Никакие звуки в клетку не проникали.
Но однажды Эйле ощутила за стенами дома пространство. Огромный, бесконечный простор. Это была не мысль и не догадка: просто внезапно появилось знание. Как будто открылись глаза. Эйле испугалась и поначалу ничего не сказала Граге. Думала, Грага будет смеяться над ней, а она и объяснить толком ничего не сможет. Но через несколько дней Эйле все же решилась заговорить с Грагой.
– Скажи, Грага, – спросила девочка, – куда ты пропадаешь, когда выходишь за дверь? Когда тебя здесь нет, есть ли ты где-то еще или ты каждый раз исчезаешь и снова рождаешься, как день и ночь?
Грага в тот раз промолчала, а на другой день пришла и сказала:
– Я отвечу на твой вчерашний вопрос, Эйле, но сначала объясни, почему он вдруг у тебя появился? Не слышала ли ты каких-нибудь голосов, кроме моего? Или, может быть, ты увидела что-то ночью, во сне?
Эйле попыталась рассказать, как знание пришло к ней неведомо откуда, как внезапно она поняла, что за стенами есть большой мир. Рассказала и про сны. А Эйле много чего повидала во сне, хоть и не могла найти слов, чтобы описать это. Ведь она знала совсем мало слов. Стена, пол, дверь, окно, день, ночь, еда, Грага. А по ночам ей являлись неведомые чудища, ледяные дворцы, люди, звери, города, горы… Эйле считала, что на самом деле ничего этого нет – так, выдумка, пустые мысли. Она была уверена, что Грага ее не поймет. Но она ошиблась.
– Хорошо, – сказала Грага, дослушав. – Теперь я отвечу на твой вопрос. Да, за этими стенами существует мир. В нем всего много: места, воздуха, людей, таких, как ты и я…
– Хочу туда! – закричала Эйле. – Почему ты раньше молчала? Почему я все время здесь, если мир такой большой? Выведи меня за дверь, я хочу его увидеть!
– Подожди. Слушай, Эйле, я желаю тебе только добра. Большой мир есть, но напрасно ты так туда рвешься. Он очень плох. Он несет страдания всем людям. Мы рождаемся лишь затем, чтобы провести в муках долгую, тяжкую жизнь, и только в смерти обретаем покой, превращаясь в ничто. Тебе повезло. Ты ничего не видела и не знаешь, кроме этих стен; они скрывают тебя от злого мира. Твоя жизнь здесь не многим отличается от небытия, поэтому тебе почти незнакомы страдания.
– Как же так? Зачем тогда… Если мир так плох, почему он существует?
– Этого вопроса я не понимаю, девочка.
Грага ушла, а Эйле не знала, что и думать. В ту ночь она впервые услышала голоса. Они налетели со всех сторон, ворвались в мысли и завладели ее разумом. Наверное, уже тогда она стала говорить во сне этими чужими голосами.
Два голоса шли с севера, один – ледяной и жестокий, он говорил неведомые слова. Оттуда же прилетали речи странных, грустных существ. В них не было зла, только тоска и бессилие. Отовсюду летели голоса людей, полные боли, отчаяния и злобы. Эйле ничего не понимала, ей было плохо и страшно. Тогда она впервые узнала, как одинока.
А утром пришла Грага. Она привезла железную машину на колесах. Из машины тянулись железные нити, и у каждой на конце игла. Эйле взглянула на Грагу и не узнала ее: губы сжаты, в лице твердость, глаза безжалостные. Грага велела Эйле не двигаться и стала втыкать в ее тело иголки.
– Что ты со мной делаешь? – плакала Эйле. Ужасное преображение Граги приносило ей еще большую муку, чем боль от иголок.
– Так надо, – сказала Грага. – Терпи. День будешь сидеть с иголками, потом выну.
Эйле сидела с иголками, и слезы текли у нее по щекам, а Грага стояла рядом, не сводя с нее глаз. От боли у Эйле в голове словно что-то проснулось. Ей показалось, что стены стали прозрачными. Она увидела множество комнат. В одной из них – Бату, тоже весь в иголках. В других – разные люди, машины. Все, кроме Бату, как будто смотрели на Эйле сквозь стены. Их взгляд проникал ей прямо в душу… Она поняла: ее мысли и все, что она видит, по иголкам и нитям бежит в машину, а машина потом все расскажет тем людям. От этого стало еще страшнее. И тогда Грага, наверное, чтобы отвлечь ее от боли, стала рассказывать:
– Ты, Эйле, спрашивала, почему существует мир. Этого никому из людей не дано знать. Зато известно другое: то, что он существует, – величайшее несчастье для всех живых существ. В жизни нет ничего, кроме страданий. Но создатель мира, называемый Имиром, кто бы он ни был, всех превзошел коварством и хитростью. Он вселил в каждую тварь желание жить; ослепил их, чтобы они не замечали своих мук.
Так продолжалось долго. Живые твари плодились и постепенно становились все сложнее и разумнее. А ведь разум, не осененный истиной, лишь умножает муки живущего, отдаляя благую смерть. И Имир радовался, глядя на страдания своих безответных рабов.
Но настал наконец день избавления. С небес сошел Улле, спаситель мира. Плоть Улле – слово, глазами его не увидеть. Спаситель проник в мысли людей, чтобы открыть им истину; он и поныне живет в каждом из нас. Истина же такова, Эйле. Все сущее есть зло. Миру надлежит исчезнуть, обратиться в ничто, в пустоту. Тогда всем страданиям и самой жизни, злобной выдумке Имира, придет конец. И сделать это должен человек, потому что он больше всех тварей открыт речам Спасителя. Для того чтобы повернуть время вспять и уничтожить мир, человеку нужно до конца постичь весь замысел Имира. Нужно узнать все про каждую тварь, а их на земле тьма, и каждая оберегает свою жизнь, потому что все они одурманены Имиром. Как их спасти, освободить от мук? Как сделать, чтобы нигде до скончания века не возникла новая жизнь? Для того чтобы открыть все тайны и победить зло, Улле дал людям новый разум и научил нас, как постичь умом все секреты Имира. Этот новый разум называется логикой. Спаситель научил нас счету и числам, потому что без чисел нет истинного знания. Всему сущему Улле дал имена; потому теперь у каждой твари, у каждого свойства и действия есть свое имя. Раньше-то люди знали совсем мало слов и все похожее называли одинаково.
Сейчас каждому человеку с рождения дается новый разум, следующий законам Улле. В середину разума вложена маленькая искорка, называемая душой. Она порождает желания и зовет к действию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– Прикончить тебя?
Лицо у костогрыза уже посинело, из горла доносился один хрип.
– Вы… выродки… не хотите смотреть… как враг подыхает…
– Ты нам не враг, в пустоту уходи! – Энки проткнул костогрыза копьем и, повернувшись к Орми, сказал: – Пойдем, брат. Надо найти тех беглых выродков. Они ведь, наверное, неспроста убежали как раз сейчас и прямо нам навстречу. Может, это нам знак от Имира. Может, мы вместе должны идти на север.
– Похоже, что так, – сказал Орми. – Только где ж их искать?
– Помнишь следы у подножия гор?
– Точно! Ведь то были люди в гуганских обмотках… А выродки бежали из Гугана.
Двинулись обратно к горам. Свернули с гуганской тропы, отыскали свои следы. По ним и пошли. Мороз стоял лютый, то и дело приходилось жечь костры, а холод все равно пробирал до печенок. Наконец добрались до тех следов. Только к ним теперь добавились еще три следа – поверх.
– Плохо дело, – сказал Энки. – Гуганяне идут за ними по пятам. Может, еще успеем на подмогу.
Побежали. Тропинка изрядно петляла и вела куда-то на восток, вдоль гор. Бежали до вечера. Вдруг увидели: впереди, между елей, мерцает костер. Подкрались неслышно. У костра сидели три воина. Угрюмые, бородатые мужики. Морды широкие, глаза как щели. Кутаются в свои чудные одежды, теснятся к огню и дрожат. Видно, не стойки к морозу. Рядом, у осины, лежали какие-то длинные ножи, луки и какая-то кривая, блестящая палка. Энки и Орми сняли с плеч луки, приладили стрелы, а сами прислушиваются к разговору.
– Домой бы сейчас, – вздохнул первый мужик. – Да на печь.
– Не скули, – отозвался второй. – Выродков поймаем – в золоте будем купаться.
– Поймаешь их!
– След совсем свежий. Завтра догоним.
Две стрелы пропели в воздухе, и два воина молча рухнули головами в огонь. Третий вскочил, схватил какой-то круглый плоский камень, закрылся им и шасть к дереву, где оружие. Орми выстрелил еще раз – стрела отскочила от камня.
– Я пойду на него, а ты заходи сзади, – шепнул Энки. И тут же прыгнул из кустов к костру с копьем в руке. Орми, не мешкая, стал пробираться через заросли кругом полянки. Гуганянин увидел Энки, схватил блестящую палку, поднял ее и направил тому прямо в грудь. А плоский камень бросил. Орми пустил стрелу и пронзил мужика насквозь. Тот покачнулся… и вдруг грянул гром. Из блестящей палки вырвалось пламя, в воздухе что-то свистнуло, и эхо трижды пророкотало в горах. Братьев охватил ужас, они упали в снег и замерли. Лежали долго. Наконец Энки подал голос:
– Ты живой?
– Живой.
Встали, огляделись. Три гуганянина лежали мертвые, а двое из них уже и зажариться успели. Братья сразу бросились к гуганскому оружию. Долго его рассматривали, нюхали, ощупывали.
– А ведь это не камень, – сказал Орми. – Должно быть, то самое железо, о котором костогрыз толковал.
– Добрые ножи. И луки получше наших. Да и стрелы.
– Узнать бы, как действует громовая палка.
– Брось ты ее… Это орудие Улле. Смердит оно страшно. А ножи возьмем.
– Давай и шкуры возьмем. В таких шкурах без огня можно зимовать!
И точно, одежда гуганян оказалась на диво теплой. Орми хотел было и обмотки навертеть, но передумал. Ноги только ломать. У гуганян в заплечных мешках нашлось и мясо. Братья долго принюхивались – не человечина ли? Пахло вроде не человеком – каким-то незнакомым зверем. Поели и двинулись дальше. След теперь снова был двойной: мужика и подростка.
На другой день к вечеру догнали беглецов на опушке у края болота. Мужик неподвижно лежал на снегу, а вокруг него хлопотала девчонка. Пыталась сложить костер. Завидев братьев, она вскочила, посмотрела на них необычным взглядом – долгим и спокойным. И улыбнулась. Глаза у нее были темные, большущие, волосы чернее ночи, а кожа совсем белая. Странная девчонка.
Братья подошли к ним, и Орми сказал:
– Ты что, не боишься нас?
– А разве надо бояться?
– Обличье у нас людоедское.
– Правда? Никогда не видела людоедов. А как вас зовут?
Братья назвались.
– А меня Эйле. – Девчонка опять было улыбнулась, но тут же, о чем-то вспомнив, нахмурилась. – Бату совсем обессилел. Его надо отогреть и накормить. А я никак с костром не справлюсь. Поможете?
– Что за дохляк мужик, – фыркнул Орми. – В таких-то одеждах замерзнуть. Покажи руку.
Эйле взглянула на него удивленно, протянула розовую ладошку. Метки не было. Энки высек огонь, костер запылал. Мужик пошевелился.
– Бесполезно… Дальше не пойду… Все равно погибнем.
Бату повернул голову и только теперь заметил братьев.
– Кто это, Эйле? Дикари?
– Друзья, – сказала Эйле.
Энки подтащил мужика поближе к огню. Тот застонал.
– Ты, дядька, не скули, – сказал Энки. – С нами не пропадешь. Жратва есть. От людей отойдем, зимовье построим. Лося убьем на мясо…
Девчонка у костра пригрелась, порозовела. Сидит, улыбается, глазищами хлопает. Энки и Орми, глядя на нее, чуть не хохочут.
– Откуда ж вы взялись такие? – спрашивает Орми.
– Кабы мы сами знали… – бормочет Бату. И снова молчат. Долго так сидели. Вдруг у Эйле румянец с лица сошел, глаза вывернулись белками наружу, рот приоткрылся. Орми вздрогнул.
– Ты что? Ты, часом, не упырица?
– Тихо! – Бату толкнул его локтем. – Слушай, что она скажет!
Девчонка, однако, молчала. Стемнело, снег пошел. Тихо было, только трещали в костре сосновые сучья, да с болота доносился тонкий писк упыря. И вдруг раздался голос – нет, множество голосов: нежные и грубые, тихие, пронзительные, теплые и ледяные… Они сменялись внезапно, от одних стыла кровь, другие согревали сердце. Орми и Энки не сразу догадались, что всеми голосами говорила одна лишь Эйле…
– Те, кто вдвоем… хратарган! поднимались на горы Мару… У-у-улле поклонимся, и-ииии! слышали Имира слово – придите!.. Дует ветер над миром… Граркугул. Он мглу не развеет, туча плывет… клаклар. Нет ей конца… Из храма врага бежавшие… Будут, будут смрадные выродки дерьмо жрать! Из черного града Уркиса… кровью захлебнетесь, ублюдки… Я жду вас!
Голоса смолкли, Эйле без сил лежала на снегу.
– Что это? Что это было? – Орми схватил Бату за грудки. – Говори!
– Пусти! Ты, как тебя… Орми. Оставь! Дай вздохнуть. – Бату перевел дух. – Почем мне знать. Второй раз уже с ней такое. У нее и спроси.
Эйле лежала неподвижно, сверкая белками глаз.
– Я смотрю, ты ничего не знаешь, – сказал Энки.
– А откуда? – сказал Бату. – Я родился в клетке и всю жизнь там прожил. Вот только семь дней, как попал в дикие земли.
– Чего не знаешь, можно умом понять, – возразил Орми. – Эйле говорила многими голосами. Один-то из них мне знаком. Тот ледяной, жуткий, что произнес неведомые злые слова. Улле голос.
Эйле вздрогнула, зрачки ее вернулись на место, замигала. И заговорила быстро-быстро:
– Зов этот снова… Вижу: в пещере, во тьме, во чреве горы, Старик лежит, борода как снег, ни жив ни мертв, сердце не бьется, дух его светел, бродит в толще скалы, летит над землей, слово для Эйле несет… Зовет нас, ждет. Идем мы, идем к тебе! Скорее, Бату, Энки, Орми! Он ждет нас!
Эйле вскочила, стоит озирается, взгляд безумный.
– Ты, Эйле, сядь, погоди, – говорит Энки. – Куда мы ночью в темноте пойдем? Расскажи толком, что за старик? Зачем он нас зовет? Где ты его увидела?
Эйле замерла, вздохнула, села; разум к ней вернулся; посмотрела устало на братьев и сказала:
– Я давно уже слышу его голос. И не могу ему противиться. Вот мы и идем на его зов, я и Бату.
– След ваш петляет, однако, – заметил Энки.
– Кроме меня, никто его не слышит, – продолжала Эйле. – Кто он – не знаю, но дух его силен и мудр, и Улле не может к нему подобраться. Он все о нас знает: что мы бежали из храма врага, из града Уркиса…
– И нас он тоже знает, – сказал Орми. – Подглядел, должно быть, как мы с братом поднимались на горы Мару… А слово Имира – вот оно, гляди. Знаки на шкуре.
Орми положил шкуру на снег; Эйле и Бату кинулись к ней и во все глаза уставились на знаки.
– Смотреть без толку… Нам Имир открыл тайну знаков на вершине горы. Мы вам расскажем.
– Какая уж тайна, – пробормотал Бату. – Грамоте-то мы обучены. Буквы корявые, но прочесть можно.
И начал вслух повторять Веоров рассказ, слово за словом. Братья в изумлении слушали, а Бату и Эйле, похоже, еще больше удивлялись – тому, что читали. Рассказ закончился. В ту ночь больше никто не вымолвил ни слова. Силы их оставили; заснули.
На другой день нашли под горой потайное местечко: маленькое ущелье, закрытое со всех сторон скалами. Энки сказал:
– Скоро ударят настоящие морозы. Дальше до весны идти нельзя, пропадем. Надо строить зимовье.
Нарубили железными мечами веток, прикрыли ущелье, сверху набросали снега. Оставили узкий лаз: самим вползать и дыму выходить. Управились быстро. Энки неподалеку нашел мерзлого мамонтенка. Порубили на куски, притащили к зимовью; теперь можно до весны об охоте не думать.
Потянулись зимние дни. Люди почти не вылезали из норы: сидели у очага, жевали мясо, болтали о том о сем. Один раз пришел упырь, его закидали горящими головнями – больше не совался. Другой раз волки. От тех тоже отбились. А так-то зима проходила спокойно.
Орми и Энки рассказали попутчикам всю свою жизнь; теперь настал их черед. Бату был мужик молчаливый, из него лишнего слова не вытянешь. Пришлось говорить девчонке. Вот что она рассказала.
Глава 3
В КЛЕТКЕ
Эйле не знала, где родилась, и матери своей не помнила. Помнила только каменные стены, железную дверь и окошко под потолком. В окошко был виден кусочек неба. В этом каменном жилье она и росла. Железная дверь один раз в день открывалась, и входила женщина. Звали ее Грага. Эйле ее любила. Грага заменяла ей и мать, и всех людей, и всех живых тварей. Кроме нее, Эйле до минувшего лета никого не видела. Появлялась Грага всегда в серых одеждах, от нее пахло чистотой.
– Есть трава лен, – пояснила Эйле. – Из нее шьют одежду, как из шкур.
И Эйле была так же одета. В доме у нее – а Эйле не знала, что это клетка, и называла ее домом – всегда было тепло, хоть огонь и не горел. Она и не догадывалась, что снаружи бывает мороз. Грага приносила ей пищу, говорила с ней, отвечала на вопросы, но больше сама спрашивала. То камешков разных принесет и спросит у Эйле, какой ей больше нравится, то нарисует углем закорючку и говорит: придумай, что это такое. Девочке это нравилось. У нее самой, пока она была маленькая, вопросов почти не было, все казалось простым. Есть стены, лежанка, окно. Светлеет окно – день, потемнело – ночь. Есть дверь, и есть Грага. Ну, и еще есть она сама. Изредка Эйле видела в окне пролетающих птиц, но не удивлялась. Ведь окно умело делать день, ночь и сумерки, а если иногда в дневном окне мелькнет обрывок ночи, то что ж тут такого. Никакие звуки в клетку не проникали.
Но однажды Эйле ощутила за стенами дома пространство. Огромный, бесконечный простор. Это была не мысль и не догадка: просто внезапно появилось знание. Как будто открылись глаза. Эйле испугалась и поначалу ничего не сказала Граге. Думала, Грага будет смеяться над ней, а она и объяснить толком ничего не сможет. Но через несколько дней Эйле все же решилась заговорить с Грагой.
– Скажи, Грага, – спросила девочка, – куда ты пропадаешь, когда выходишь за дверь? Когда тебя здесь нет, есть ли ты где-то еще или ты каждый раз исчезаешь и снова рождаешься, как день и ночь?
Грага в тот раз промолчала, а на другой день пришла и сказала:
– Я отвечу на твой вчерашний вопрос, Эйле, но сначала объясни, почему он вдруг у тебя появился? Не слышала ли ты каких-нибудь голосов, кроме моего? Или, может быть, ты увидела что-то ночью, во сне?
Эйле попыталась рассказать, как знание пришло к ней неведомо откуда, как внезапно она поняла, что за стенами есть большой мир. Рассказала и про сны. А Эйле много чего повидала во сне, хоть и не могла найти слов, чтобы описать это. Ведь она знала совсем мало слов. Стена, пол, дверь, окно, день, ночь, еда, Грага. А по ночам ей являлись неведомые чудища, ледяные дворцы, люди, звери, города, горы… Эйле считала, что на самом деле ничего этого нет – так, выдумка, пустые мысли. Она была уверена, что Грага ее не поймет. Но она ошиблась.
– Хорошо, – сказала Грага, дослушав. – Теперь я отвечу на твой вопрос. Да, за этими стенами существует мир. В нем всего много: места, воздуха, людей, таких, как ты и я…
– Хочу туда! – закричала Эйле. – Почему ты раньше молчала? Почему я все время здесь, если мир такой большой? Выведи меня за дверь, я хочу его увидеть!
– Подожди. Слушай, Эйле, я желаю тебе только добра. Большой мир есть, но напрасно ты так туда рвешься. Он очень плох. Он несет страдания всем людям. Мы рождаемся лишь затем, чтобы провести в муках долгую, тяжкую жизнь, и только в смерти обретаем покой, превращаясь в ничто. Тебе повезло. Ты ничего не видела и не знаешь, кроме этих стен; они скрывают тебя от злого мира. Твоя жизнь здесь не многим отличается от небытия, поэтому тебе почти незнакомы страдания.
– Как же так? Зачем тогда… Если мир так плох, почему он существует?
– Этого вопроса я не понимаю, девочка.
Грага ушла, а Эйле не знала, что и думать. В ту ночь она впервые услышала голоса. Они налетели со всех сторон, ворвались в мысли и завладели ее разумом. Наверное, уже тогда она стала говорить во сне этими чужими голосами.
Два голоса шли с севера, один – ледяной и жестокий, он говорил неведомые слова. Оттуда же прилетали речи странных, грустных существ. В них не было зла, только тоска и бессилие. Отовсюду летели голоса людей, полные боли, отчаяния и злобы. Эйле ничего не понимала, ей было плохо и страшно. Тогда она впервые узнала, как одинока.
А утром пришла Грага. Она привезла железную машину на колесах. Из машины тянулись железные нити, и у каждой на конце игла. Эйле взглянула на Грагу и не узнала ее: губы сжаты, в лице твердость, глаза безжалостные. Грага велела Эйле не двигаться и стала втыкать в ее тело иголки.
– Что ты со мной делаешь? – плакала Эйле. Ужасное преображение Граги приносило ей еще большую муку, чем боль от иголок.
– Так надо, – сказала Грага. – Терпи. День будешь сидеть с иголками, потом выну.
Эйле сидела с иголками, и слезы текли у нее по щекам, а Грага стояла рядом, не сводя с нее глаз. От боли у Эйле в голове словно что-то проснулось. Ей показалось, что стены стали прозрачными. Она увидела множество комнат. В одной из них – Бату, тоже весь в иголках. В других – разные люди, машины. Все, кроме Бату, как будто смотрели на Эйле сквозь стены. Их взгляд проникал ей прямо в душу… Она поняла: ее мысли и все, что она видит, по иголкам и нитям бежит в машину, а машина потом все расскажет тем людям. От этого стало еще страшнее. И тогда Грага, наверное, чтобы отвлечь ее от боли, стала рассказывать:
– Ты, Эйле, спрашивала, почему существует мир. Этого никому из людей не дано знать. Зато известно другое: то, что он существует, – величайшее несчастье для всех живых существ. В жизни нет ничего, кроме страданий. Но создатель мира, называемый Имиром, кто бы он ни был, всех превзошел коварством и хитростью. Он вселил в каждую тварь желание жить; ослепил их, чтобы они не замечали своих мук.
Так продолжалось долго. Живые твари плодились и постепенно становились все сложнее и разумнее. А ведь разум, не осененный истиной, лишь умножает муки живущего, отдаляя благую смерть. И Имир радовался, глядя на страдания своих безответных рабов.
Но настал наконец день избавления. С небес сошел Улле, спаситель мира. Плоть Улле – слово, глазами его не увидеть. Спаситель проник в мысли людей, чтобы открыть им истину; он и поныне живет в каждом из нас. Истина же такова, Эйле. Все сущее есть зло. Миру надлежит исчезнуть, обратиться в ничто, в пустоту. Тогда всем страданиям и самой жизни, злобной выдумке Имира, придет конец. И сделать это должен человек, потому что он больше всех тварей открыт речам Спасителя. Для того чтобы повернуть время вспять и уничтожить мир, человеку нужно до конца постичь весь замысел Имира. Нужно узнать все про каждую тварь, а их на земле тьма, и каждая оберегает свою жизнь, потому что все они одурманены Имиром. Как их спасти, освободить от мук? Как сделать, чтобы нигде до скончания века не возникла новая жизнь? Для того чтобы открыть все тайны и победить зло, Улле дал людям новый разум и научил нас, как постичь умом все секреты Имира. Этот новый разум называется логикой. Спаситель научил нас счету и числам, потому что без чисел нет истинного знания. Всему сущему Улле дал имена; потому теперь у каждой твари, у каждого свойства и действия есть свое имя. Раньше-то люди знали совсем мало слов и все похожее называли одинаково.
Сейчас каждому человеку с рождения дается новый разум, следующий законам Улле. В середину разума вложена маленькая искорка, называемая душой. Она порождает желания и зовет к действию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35