Потом я с размаху воткнул его нижний, острый конец в шпалу.
Ослепительное алое пламя можно было бы видеть больше чем за километр, если бы только путь шел прямо.
Я подхватил фонарь и побежал к следующему повороту. От красного огня, горевшего позади, весь снег на земле стал розовым. За поворотом оказался прямой участок пути, на этот раз гораздо длиннее.
Я пробежал подальше, остановился и зажег второй фальшфейер, воткнув его, как и первый, в шпалу.
«Канадец» должен был вот-вот появиться. Я потерял счет времени. Сейчас я увижу его мощные прожектора, машинист увидит фальшфейер и остановится на безопасном расстоянии от нашего поезда.
Где-то вдалеке я увидел крохотные огоньки. Я не знал, есть ли поблизости какое-нибудь жилье. Потом я понял, что огоньки движутся, приближаясь ко мне. Сначала казалось, что «Канадец» едва ползет, потом он стал надвигаться все быстрее и быстрее... но он не останавливался! Я не слышал скрежета тормозов при экстренной остановке.
Охваченный страшным предчувствием, я изо всех сил чиркнул по рельсу третьим фальшфейером, чуть не сломав его пополам, услышал, как зашипело пламя, и встал, размахивая им, рядом с путем, возле того огня, который воткнул в шпалу.
«Канадец» шел и шел вперед. Это невероятно, я не верил своим глазам...
Забросить фальшфейер в окно локомотива почти немыслимо — оно слишком маленькое, расположено слишком высоко и движется со скоростью пятидесяти километров в час. Я почувствовал себя каким-то пигмеем перед огромной, ревущей, неумолимо растущей на глазах желтой махиной локомотива с его слепящими прожекторами и безмозглой головой.
Вот он уже рядом. Сейчас или никогда. Из кабины никто не выглядывал.
Я отчаянно завопил: «Стойте!», но мой крик отнесло куда-то в сторону волной расступающегося воздуха.
Я швырнул фальшфейер. Швырнул высоко и слишком рано — в пустое черное окно он не попал.
Он пролетел слишком далеко впереди, ударился снаружи в лобовое стекло и свалился на какой-то выступ, торчавший вперед из локомотива. И тут же исчез из вида — мимо меня с прежней скоростью несся длинный, тяжелый серебристый поезд, сотрясая землю и подмяв под себя второй фальшфейер, который я поставил у него на пути. Безмозглое чудище пронеслось мимо и скрылось за поворотом.
Я чувствовал себя опустошенным и совершенно выдохшимся. Ощущение неудачи нахлынуло на меня, а вместе с ним — боль, на которую я до сих пор не обращал внимания. Еще немного — и поезда столкнутся, вагоны сомнутся в гармошку, все перемешается в смертоносном хаосе... В отчаянии я подобрал фонарь и через силу побежал вслед за «Канадцем». Я должен видеть то, чего не смог предотвратить... должен прийти на помощь, несмотря на острое чувство собственной вины... Я изо всех сил отгонял от себя мысль о том, как «Канадец» врежется в вагон Лорриморов... Но ведь кто-нибудь должен же был их предупредить... О боже, боже!.. Кто-нибудь наверняка предупредил Лорриморов... и всех остальных. Наверное, все уже сошли с поезда, отошли подальше от рельсов... Нелл... Зак... все остальные...
Я бегом миновал поворот. Впереди, рядом с рельсами, валялся все еще горящий фальшфейер, который я бросил. Который свалился с локомотива. Первый фальшфейер, который я поставил в сотне метров отсюда перед следующим поворотом, исчез вообще, подмятый под себя «Канадцем». Ничего не было ни видно, ни слышно. Никаких звуков, кроме вздохов ветра. Я не знал, когда услышу грохот крушения. Я не имел представления, на каком расстоянии отсюда наш поезд, далеко ли я успел от него отбежать.
Начиная замерзать, еле передвигая отяжелевшие ноги, я прошел мимо упавшего фальшфейера, потащился дальше, миновал поворот и вышел на длинную кривую, которая тянулась за ним. Скрежета металла, врезающегося в металл, я так и не слышал, но этот скрежет неумолчно звучал у меня в голове. Наверное, они все же предупредили Лорриморов, должны были предупредить... Я весь дрожал, и не только от леденящего холода, которым дышали заснеженные горы вокруг.
Далеко впереди на путях я увидел два красных огня. Они не горели ярким пламенем, как фальшфейеры, а были крохотными и едва заметными, словно какие-то отраженные блики. Я тупо удивился, что бы это могло быть, и, только пройдя еще шагов пять, понял, что это не отражения, а неподвижные огни... Я снова побежал быстрее, не осмеливаясь надеяться, но вскоре увидел, что это действительно хвостовые огни поезда... Поезда! Это мог быть только один поезд... Грохот крушения, раздирающий ночь в клочья, так и не прозвучал! «Канадец» остановился. Меня охватило чувство огромного облегчения, я еле дышал и чуть не плакал. Он остановился! Столкновения не было! Трагедии не произошло! Он остановился!
Я побежал к огням, за которыми в свете своего фонаря уже видел громаду поезда, — побежал, испытывая непонятный страх, что он вот-вот снова тронется и, набирая скорость, помчится дальше. Я бежал и бежал, пока не смог, задыхаясь, дотронуться до поезда рукой. Тогда я сломя голову помчался вдоль поезда, спеша сказать им, чтобы не трогались с места.
На земле возле локомотива стояли несколько человек. Они увидели, что кто-то бежит к ним с фонарем, и, когда я был уже близко, один повелительно крикнул: «Войдите обратно в вагон, выходить никому не нужно!» Совсем запыхавшись, я перешел на шаг.
— Я... Я с того поезда, который впереди вас! — крикнул я, махнув рукой вдаль, куда уходили рельсы, — насколько можно было видеть при свете прожекторов «Канадца», они были свободны.
— С какого поезда? — спросил кто-то, когда я наконец подошел к ним.
— Со Скакового поезда, — с трудом переводя дыхание, ответил я. Трансконтинентального... скакового... поезда... с таинственными приключениями.
Наступило молчание. Потом один из них сказал:
— Он должен быть в тридцати пяти минутах впереди нас.
— У него... — Я хватал воздух ртом. — У него загорелась букса.
Это многое для них означало — они сразу все поняли.
— Ого! — Тут они заметили мою форменную одежду. — Это вы зажгли огни?
— Да.
— Далеко тот поезд?
— Не знаю... Не помню... сколько я пробежал.
Они посовещались. Один, судя по его форменной одежде, был главным кондуктором. Двое, судя по тому, что были без формы, — машинистами. С ними стоял еще какой-то человек — может быть, заместитель главного кондуктора.
Они решили — то есть кондуктор и машинист решили, — что надо медленно двинуться вперед. Они сказали, что мне лучше сесть с ними в кабину.
Уже почти отдышавшись, я с благодарностью залез наверх и стоял там, глядя, как машинист отпустил тормоза, включил двигатель, и поезд тронулся со скоростью пешехода, освещая прожекторами пустые рельсы перед собой.
— Вы действительно бросили один огонь? — спросил меня машинист.
— Я думал, что вы не остановитесь. Это прозвучало как-то прозаично и слишком спокойно.
— Нас не было в кабине, — сказал он. — Тот огонь, который вы бросили, ударился о лобовое стекло, и свет от него я увидел там, в машине, где регулировал клапан. Хорошо, что вы его бросили... Я сломя голову кинулся сюда как раз вовремя, чтобы заметить тот, который вы поставили на рельсах, прежде чем мы на него наехали. Повезло, знаете ли.
— Да.
Действительно, повезло... Теперь я избавлен от угрызений совести, которые мучили бы меня всю жизнь.
— А почему кондуктор не сообщил по рации? — недовольно спросил кондуктор.
— Она не работает.
Он прищелкнул языком. Мы медленно двигались вперед. Еще немного — и будет поворот.
— По-моему, мы уже рядом, — сказал я. — Недалеко.
— Ладно.
Поезд еще замедлил ход. Машинист очень осторожно миновал поворот, и правильно сделал, потому что после того как он тут же нажал на тормоза и мы остановились, от желтого локомотива «Канадца» до начищенных медных поручней на задней площадке вагона Лорриморов оставалось всего метров двадцать.
— Ну-ну, — флегматично заметил машинист. — Не хотел бы я вдруг увидеть такое сразу за поворотом.
Только теперь я вспомнил, что где-то сзади, рядом с рельсами, остался Джонсон. Я точно знал, что на обратном пути не видел его лежащим на земле без сознания или мертвым; не видел его, очевидно, и никто из бригады «Канадца». Я подумал было: куда он мог деться, но в тот момент мне было не до него. Все, кто был в кабине «Канадца», спустились на землю и направились вперед, навстречу своим коллегам.
Я пошел с ними. Две кучки людей встретились и довольно спокойно поздоровались. Те, кто пришел с нашего поезда, как будто не сомневались, что «Канадец» остановится вовремя. И заговорили они не о фальшфейерах, а о горящей буксе.
Перегрелась букса самой задней из шести осей вагона с лошадьми, а перегрелась она из-за того, что из нее почему-то вытекла смазка — к такому выводу они пришли. Обычно так оно и случается. Они ее еще не вскрывали.
Букса была уже не раскалена докрасна, но все еще настолько горяча, что притронуться к ней было невозможно. Ее все время охлаждали снегом. Еще минут десять, наверное.
— Где Джордж Берли? — спросил я. Проводник багажного вагона Скакового поезда сказал, что его никто не может найти, но двое проводников спальных вагонов все еще заняты поисками. Он сказал, что сам, к счастью, находился как раз в вагоне для лошадей. Он почувствовал запах горящей буксы. Как-то однажды ему уже довелось познакомиться с таким запахом. Ужасный запах, сказал он. Он сразу прошел вперед и сказал машинисту, чтобы тот остановился.
— Иначе ось переломилась бы, и поезд мог сойти с рельсов.
Все кивнули. Им это было прекрасно известно.
— Вы предупредили кого-нибудь из пассажиров? — спросил я.
— Что? Нет-нет, не стоило их будить.
— Но... Но «Канадец» мог не остановиться...
— Никак не мог, ведь он увидел бы огни.
Их наивная вера изумила и испугала меня. Главный кондуктор «Канадца» сказал, что свяжется по радио с ближайшей станцией — Камлупсом, и оба поезда остановятся там, потому что там есть боковые пути, а не только один этот. Наверное, в Камлупсе скоро начнут беспокоиться, почему не прибывает Скаковой поезд. И он отправился говорить с ними.
Я прошел назад, миновал вагон с лошадьми, забрался в свой поезд и почти сразу же столкнулся с заместителем Джорджа, который шел вдоль поезда вперед.
— Где Джордж? — спросил я тревожно.
— Не могу его найти.
В его голосе прозвучало беспокойство.
— Есть одно место, где он может быть. — И дай бог, чтобы он был там, подумал я. Дай бог, чтобы он не лежал страшно изувеченным рядом с рельсами за много километров позади.
— Где? — спросил он.
— В одном купе. Посмотрите по списку. В купе Джонсона.
— Кого?
— Джонсона.
Тут появился другой проводник.
— Я все еще не могу его найти, — сказал он.
— Вы знаете, где купе Джонсона? — спросил я.
— Да, рядом с моим.
— Пошли посмотрим.
— Но заходить к пассажирам посреди ночи нельзя, — возразил он.
— Если Джонсон там, мы извинимся.
— Не понимаю, откуда вы взяли, что Джордж может быть там, — проворчал он, но пошел впереди нас и показал на дверь. — Вот его купе.
Я открыл дверь. Джордж лежал на койке, извиваясь в попытках освободиться от веревок, которыми был связан, и от широкого пластыря, которым у него был заклеен рот. Он был жив — еще как жив.
Испытывая безмерное облегчение, я содрал пластырь с его рта.
— Черт возьми, больно, а? — произнес Джордж. — Где вас так долго носило?
Лечь Джордж отказался и сидел в своем купе, мрачно попивая горячий чай. По глазам было видно, что у него сотрясение мозга, но он никак не хотел признать, что удар, от которого он потерял сознание, оказал на него хоть какое-то действие. Как только его развязали и рассказали про буксу, он потребовал, чтобы ему дали переговорить с кондуктором «Канадца» в переднем салоне-ресторане нашего поезда. При этом разговоре присутствовало еще несколько человек из поездной бригады и я.
Как сообщил кондуктор «Канадца», диспетчер в Камлупсе сказал, что, как только Скаковой поезд сможет снова двигаться, он должен следовать в Камлупс. «Канадец» пойдет за ним с интервалом в десять минут. Кроме того, они предупредят товарный поезд, который идет за «Канадцем». Скаковой поезд простоит в Камлупсе час. «Канадец» отправится оттуда первым, чтобы как можно меньше отставать от своего графика. После того как будут проверены все буксы Скакового поезда, он продолжит свой путь в Ванкувер. В Камлупсе не будет никакого расследования этого инцидента, потому что к тому времени там будет уже больше трех часов ночи — ночи с субботы на воскресенье. Расследование будет проводиться в Ванкувере.
Все кивнули. Джордж был бледен и, похоже, боялся лишний раз повернуть голову.
Пришел машинист Скакового поезда и сказал, что буксу наконец вскрыли, что она была совершенно суха, а пропитанная маслом набивка из ветоши выгорела, но теперь все в порядке, букса остыла и снова заправлена смазкой, из нее ничего не течет, и поезд может двигаться дальше.
Времени терять не стали. Бригада с «Канадца» ушла, и вскоре Скаковой поезд уже тронулся, как будто ничего не произошло. Я пошел с Джорджем к нему в купе и принес ему чаю, а он слегка заплетающимся языком потребовал, чтобы я рассказал ему с начала до конца, как было дело.
— Сначала вы расскажите, как случилось, что вы получили нокаут, сказал я.
— Не помню. Я шел в голову поезда, чтобы поговорить с машинистом. Вид у него был недоумевающий. — А следующее, что я помню, — как я лежу там связанный. Пролежал так словно целую вечность. Никак не мог понять, что случилось. — У него не было сил даже усмехнуться. — Мне сказали, что я лежал в купе Джонсона. Должно быть, это Джонсон сделал. Застал меня врасплох.
— Да.
— Где он сейчас?
— Бог знает. — Я рассказал Джорджу, как Джонсон напал на меня, как я оставил его там лежать и как нигде его не видел на обратном пути.
— Есть две возможности, — сказал Джордж. — Нет, наверное, три. Либо он куда-то смылся, либо прямо сейчас садится в «Канадец».
Я удивленно посмотрел на него. Об этом я не подумал.
— А третья? — спросил я.
Затуманенные глаза Джорджа устало блеснули.
— Гора, где мы останавливались, — сказал он, — называется Скуилакс.
Скуилакс — это по-индейски «черный медведь».
У меня перехватило дыхание.
— Я не видел никаких медведей.
— И то хорошо.
Я почему-то не думал, что Джонсона съел медведь. Как-то не верилось.
У меня мелькнула мысль, что я, наверное, был не в себе, но все это время, пока я находился там, на горе Черный Медведь, я ни минуты не верил ни в каких медведей.
— Знаете что? — сказал Джордж. — У нового подвижного состава буксы горят редко — там оси на шарикоподшипниках, а? Не просто ветошь с маслом.
Такое может случиться только со старым вагоном вроде нашего. И знаете что?
Спорить могу, что это Джонсон вытащил набивку из буксы, когда мы стояли в Ревелстоке.
— А зачем там ветошь?
— Тряпки. Тряпки, пропитанные маслом. Это лучше, чем просто смазка.
Имейте в виду, мне уже довелось однажды видеть, как буксу вывели из строя.
Только в тот раз не просто вытащили ветошь, а напихали туда железных опилок, а? И поезд сошел с рельсов. Еще у одного железнодорожника был зуб на компанию. Но бывает, что буксы горят и случайно. Из-за этого кое-где сбоку от рельсов ставят тепловые датчики с системами аварийной сигнализации. Как этот Джонсон мог думать, что такое сойдет ему с рук?
— Он не знает, что у нас есть его фотография.
Джордж собрался было засмеяться, но тут же передумал.
— Томми, вы меня убиваете. Но о чем думал мой заместитель, когда послал вас с огнями? Это же его дело, а? Идти должен был он.
— Он сказал, что я смогу идти быстрее.
— Ну, пожалуй, он был прав. Но ведь вы не железнодорожник.
— Он про это забыл, — сказал я. — Но я думал, что он мог бы предупредить Лорриморов... и всех остальных... чтобы они не пострадали.
Джордж подумал:
— Не скажу, что он должен был это сделать. И не скажу, что не должен был.
— Железнодорожники своих не выдают?
— Ему скоро на пенсию. И ведь никого даже с койки не сбросило, а?
— Нам просто повезло.
— Поезда всегда останавливаются, когда на пути фальшфейер, — сказал он спокойно.
Я не стал настаивать. Наверное, действительно нельзя лишать человека пенсии за то, что он не сделал чего-то такого, чего, как выяснилось, делать было и не нужно.
Вскоре мы прибыли в Камлупс, где нам проверили все буксы и заменили рацию. Все шло по плану. Как только мы тронулись дальше, Джордж наконец согласился лечь одетым на койку и попытаться заснуть, а через два купе от него я попробовал сделать то же самое.
Чувствовать, что тебе больно, всегда начинаешь только тогда, когда есть время об этом подумать. Тупая ноющая боль в том месте, где дубинка Джонсона опустилась мне на спину, то усиливалась, то снова стихала: пока я стоял, все было в порядке, но стоило мне лечь, как становилось хуже. Это меня раздражало. Я подумал, что к утру спина совсем одеревенеет. Совсем некстати: ведь нужно будет подавать завтрак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Ослепительное алое пламя можно было бы видеть больше чем за километр, если бы только путь шел прямо.
Я подхватил фонарь и побежал к следующему повороту. От красного огня, горевшего позади, весь снег на земле стал розовым. За поворотом оказался прямой участок пути, на этот раз гораздо длиннее.
Я пробежал подальше, остановился и зажег второй фальшфейер, воткнув его, как и первый, в шпалу.
«Канадец» должен был вот-вот появиться. Я потерял счет времени. Сейчас я увижу его мощные прожектора, машинист увидит фальшфейер и остановится на безопасном расстоянии от нашего поезда.
Где-то вдалеке я увидел крохотные огоньки. Я не знал, есть ли поблизости какое-нибудь жилье. Потом я понял, что огоньки движутся, приближаясь ко мне. Сначала казалось, что «Канадец» едва ползет, потом он стал надвигаться все быстрее и быстрее... но он не останавливался! Я не слышал скрежета тормозов при экстренной остановке.
Охваченный страшным предчувствием, я изо всех сил чиркнул по рельсу третьим фальшфейером, чуть не сломав его пополам, услышал, как зашипело пламя, и встал, размахивая им, рядом с путем, возле того огня, который воткнул в шпалу.
«Канадец» шел и шел вперед. Это невероятно, я не верил своим глазам...
Забросить фальшфейер в окно локомотива почти немыслимо — оно слишком маленькое, расположено слишком высоко и движется со скоростью пятидесяти километров в час. Я почувствовал себя каким-то пигмеем перед огромной, ревущей, неумолимо растущей на глазах желтой махиной локомотива с его слепящими прожекторами и безмозглой головой.
Вот он уже рядом. Сейчас или никогда. Из кабины никто не выглядывал.
Я отчаянно завопил: «Стойте!», но мой крик отнесло куда-то в сторону волной расступающегося воздуха.
Я швырнул фальшфейер. Швырнул высоко и слишком рано — в пустое черное окно он не попал.
Он пролетел слишком далеко впереди, ударился снаружи в лобовое стекло и свалился на какой-то выступ, торчавший вперед из локомотива. И тут же исчез из вида — мимо меня с прежней скоростью несся длинный, тяжелый серебристый поезд, сотрясая землю и подмяв под себя второй фальшфейер, который я поставил у него на пути. Безмозглое чудище пронеслось мимо и скрылось за поворотом.
Я чувствовал себя опустошенным и совершенно выдохшимся. Ощущение неудачи нахлынуло на меня, а вместе с ним — боль, на которую я до сих пор не обращал внимания. Еще немного — и поезда столкнутся, вагоны сомнутся в гармошку, все перемешается в смертоносном хаосе... В отчаянии я подобрал фонарь и через силу побежал вслед за «Канадцем». Я должен видеть то, чего не смог предотвратить... должен прийти на помощь, несмотря на острое чувство собственной вины... Я изо всех сил отгонял от себя мысль о том, как «Канадец» врежется в вагон Лорриморов... Но ведь кто-нибудь должен же был их предупредить... О боже, боже!.. Кто-нибудь наверняка предупредил Лорриморов... и всех остальных. Наверное, все уже сошли с поезда, отошли подальше от рельсов... Нелл... Зак... все остальные...
Я бегом миновал поворот. Впереди, рядом с рельсами, валялся все еще горящий фальшфейер, который я бросил. Который свалился с локомотива. Первый фальшфейер, который я поставил в сотне метров отсюда перед следующим поворотом, исчез вообще, подмятый под себя «Канадцем». Ничего не было ни видно, ни слышно. Никаких звуков, кроме вздохов ветра. Я не знал, когда услышу грохот крушения. Я не имел представления, на каком расстоянии отсюда наш поезд, далеко ли я успел от него отбежать.
Начиная замерзать, еле передвигая отяжелевшие ноги, я прошел мимо упавшего фальшфейера, потащился дальше, миновал поворот и вышел на длинную кривую, которая тянулась за ним. Скрежета металла, врезающегося в металл, я так и не слышал, но этот скрежет неумолчно звучал у меня в голове. Наверное, они все же предупредили Лорриморов, должны были предупредить... Я весь дрожал, и не только от леденящего холода, которым дышали заснеженные горы вокруг.
Далеко впереди на путях я увидел два красных огня. Они не горели ярким пламенем, как фальшфейеры, а были крохотными и едва заметными, словно какие-то отраженные блики. Я тупо удивился, что бы это могло быть, и, только пройдя еще шагов пять, понял, что это не отражения, а неподвижные огни... Я снова побежал быстрее, не осмеливаясь надеяться, но вскоре увидел, что это действительно хвостовые огни поезда... Поезда! Это мог быть только один поезд... Грохот крушения, раздирающий ночь в клочья, так и не прозвучал! «Канадец» остановился. Меня охватило чувство огромного облегчения, я еле дышал и чуть не плакал. Он остановился! Столкновения не было! Трагедии не произошло! Он остановился!
Я побежал к огням, за которыми в свете своего фонаря уже видел громаду поезда, — побежал, испытывая непонятный страх, что он вот-вот снова тронется и, набирая скорость, помчится дальше. Я бежал и бежал, пока не смог, задыхаясь, дотронуться до поезда рукой. Тогда я сломя голову помчался вдоль поезда, спеша сказать им, чтобы не трогались с места.
На земле возле локомотива стояли несколько человек. Они увидели, что кто-то бежит к ним с фонарем, и, когда я был уже близко, один повелительно крикнул: «Войдите обратно в вагон, выходить никому не нужно!» Совсем запыхавшись, я перешел на шаг.
— Я... Я с того поезда, который впереди вас! — крикнул я, махнув рукой вдаль, куда уходили рельсы, — насколько можно было видеть при свете прожекторов «Канадца», они были свободны.
— С какого поезда? — спросил кто-то, когда я наконец подошел к ним.
— Со Скакового поезда, — с трудом переводя дыхание, ответил я. Трансконтинентального... скакового... поезда... с таинственными приключениями.
Наступило молчание. Потом один из них сказал:
— Он должен быть в тридцати пяти минутах впереди нас.
— У него... — Я хватал воздух ртом. — У него загорелась букса.
Это многое для них означало — они сразу все поняли.
— Ого! — Тут они заметили мою форменную одежду. — Это вы зажгли огни?
— Да.
— Далеко тот поезд?
— Не знаю... Не помню... сколько я пробежал.
Они посовещались. Один, судя по его форменной одежде, был главным кондуктором. Двое, судя по тому, что были без формы, — машинистами. С ними стоял еще какой-то человек — может быть, заместитель главного кондуктора.
Они решили — то есть кондуктор и машинист решили, — что надо медленно двинуться вперед. Они сказали, что мне лучше сесть с ними в кабину.
Уже почти отдышавшись, я с благодарностью залез наверх и стоял там, глядя, как машинист отпустил тормоза, включил двигатель, и поезд тронулся со скоростью пешехода, освещая прожекторами пустые рельсы перед собой.
— Вы действительно бросили один огонь? — спросил меня машинист.
— Я думал, что вы не остановитесь. Это прозвучало как-то прозаично и слишком спокойно.
— Нас не было в кабине, — сказал он. — Тот огонь, который вы бросили, ударился о лобовое стекло, и свет от него я увидел там, в машине, где регулировал клапан. Хорошо, что вы его бросили... Я сломя голову кинулся сюда как раз вовремя, чтобы заметить тот, который вы поставили на рельсах, прежде чем мы на него наехали. Повезло, знаете ли.
— Да.
Действительно, повезло... Теперь я избавлен от угрызений совести, которые мучили бы меня всю жизнь.
— А почему кондуктор не сообщил по рации? — недовольно спросил кондуктор.
— Она не работает.
Он прищелкнул языком. Мы медленно двигались вперед. Еще немного — и будет поворот.
— По-моему, мы уже рядом, — сказал я. — Недалеко.
— Ладно.
Поезд еще замедлил ход. Машинист очень осторожно миновал поворот, и правильно сделал, потому что после того как он тут же нажал на тормоза и мы остановились, от желтого локомотива «Канадца» до начищенных медных поручней на задней площадке вагона Лорриморов оставалось всего метров двадцать.
— Ну-ну, — флегматично заметил машинист. — Не хотел бы я вдруг увидеть такое сразу за поворотом.
Только теперь я вспомнил, что где-то сзади, рядом с рельсами, остался Джонсон. Я точно знал, что на обратном пути не видел его лежащим на земле без сознания или мертвым; не видел его, очевидно, и никто из бригады «Канадца». Я подумал было: куда он мог деться, но в тот момент мне было не до него. Все, кто был в кабине «Канадца», спустились на землю и направились вперед, навстречу своим коллегам.
Я пошел с ними. Две кучки людей встретились и довольно спокойно поздоровались. Те, кто пришел с нашего поезда, как будто не сомневались, что «Канадец» остановится вовремя. И заговорили они не о фальшфейерах, а о горящей буксе.
Перегрелась букса самой задней из шести осей вагона с лошадьми, а перегрелась она из-за того, что из нее почему-то вытекла смазка — к такому выводу они пришли. Обычно так оно и случается. Они ее еще не вскрывали.
Букса была уже не раскалена докрасна, но все еще настолько горяча, что притронуться к ней было невозможно. Ее все время охлаждали снегом. Еще минут десять, наверное.
— Где Джордж Берли? — спросил я. Проводник багажного вагона Скакового поезда сказал, что его никто не может найти, но двое проводников спальных вагонов все еще заняты поисками. Он сказал, что сам, к счастью, находился как раз в вагоне для лошадей. Он почувствовал запах горящей буксы. Как-то однажды ему уже довелось познакомиться с таким запахом. Ужасный запах, сказал он. Он сразу прошел вперед и сказал машинисту, чтобы тот остановился.
— Иначе ось переломилась бы, и поезд мог сойти с рельсов.
Все кивнули. Им это было прекрасно известно.
— Вы предупредили кого-нибудь из пассажиров? — спросил я.
— Что? Нет-нет, не стоило их будить.
— Но... Но «Канадец» мог не остановиться...
— Никак не мог, ведь он увидел бы огни.
Их наивная вера изумила и испугала меня. Главный кондуктор «Канадца» сказал, что свяжется по радио с ближайшей станцией — Камлупсом, и оба поезда остановятся там, потому что там есть боковые пути, а не только один этот. Наверное, в Камлупсе скоро начнут беспокоиться, почему не прибывает Скаковой поезд. И он отправился говорить с ними.
Я прошел назад, миновал вагон с лошадьми, забрался в свой поезд и почти сразу же столкнулся с заместителем Джорджа, который шел вдоль поезда вперед.
— Где Джордж? — спросил я тревожно.
— Не могу его найти.
В его голосе прозвучало беспокойство.
— Есть одно место, где он может быть. — И дай бог, чтобы он был там, подумал я. Дай бог, чтобы он не лежал страшно изувеченным рядом с рельсами за много километров позади.
— Где? — спросил он.
— В одном купе. Посмотрите по списку. В купе Джонсона.
— Кого?
— Джонсона.
Тут появился другой проводник.
— Я все еще не могу его найти, — сказал он.
— Вы знаете, где купе Джонсона? — спросил я.
— Да, рядом с моим.
— Пошли посмотрим.
— Но заходить к пассажирам посреди ночи нельзя, — возразил он.
— Если Джонсон там, мы извинимся.
— Не понимаю, откуда вы взяли, что Джордж может быть там, — проворчал он, но пошел впереди нас и показал на дверь. — Вот его купе.
Я открыл дверь. Джордж лежал на койке, извиваясь в попытках освободиться от веревок, которыми был связан, и от широкого пластыря, которым у него был заклеен рот. Он был жив — еще как жив.
Испытывая безмерное облегчение, я содрал пластырь с его рта.
— Черт возьми, больно, а? — произнес Джордж. — Где вас так долго носило?
Лечь Джордж отказался и сидел в своем купе, мрачно попивая горячий чай. По глазам было видно, что у него сотрясение мозга, но он никак не хотел признать, что удар, от которого он потерял сознание, оказал на него хоть какое-то действие. Как только его развязали и рассказали про буксу, он потребовал, чтобы ему дали переговорить с кондуктором «Канадца» в переднем салоне-ресторане нашего поезда. При этом разговоре присутствовало еще несколько человек из поездной бригады и я.
Как сообщил кондуктор «Канадца», диспетчер в Камлупсе сказал, что, как только Скаковой поезд сможет снова двигаться, он должен следовать в Камлупс. «Канадец» пойдет за ним с интервалом в десять минут. Кроме того, они предупредят товарный поезд, который идет за «Канадцем». Скаковой поезд простоит в Камлупсе час. «Канадец» отправится оттуда первым, чтобы как можно меньше отставать от своего графика. После того как будут проверены все буксы Скакового поезда, он продолжит свой путь в Ванкувер. В Камлупсе не будет никакого расследования этого инцидента, потому что к тому времени там будет уже больше трех часов ночи — ночи с субботы на воскресенье. Расследование будет проводиться в Ванкувере.
Все кивнули. Джордж был бледен и, похоже, боялся лишний раз повернуть голову.
Пришел машинист Скакового поезда и сказал, что буксу наконец вскрыли, что она была совершенно суха, а пропитанная маслом набивка из ветоши выгорела, но теперь все в порядке, букса остыла и снова заправлена смазкой, из нее ничего не течет, и поезд может двигаться дальше.
Времени терять не стали. Бригада с «Канадца» ушла, и вскоре Скаковой поезд уже тронулся, как будто ничего не произошло. Я пошел с Джорджем к нему в купе и принес ему чаю, а он слегка заплетающимся языком потребовал, чтобы я рассказал ему с начала до конца, как было дело.
— Сначала вы расскажите, как случилось, что вы получили нокаут, сказал я.
— Не помню. Я шел в голову поезда, чтобы поговорить с машинистом. Вид у него был недоумевающий. — А следующее, что я помню, — как я лежу там связанный. Пролежал так словно целую вечность. Никак не мог понять, что случилось. — У него не было сил даже усмехнуться. — Мне сказали, что я лежал в купе Джонсона. Должно быть, это Джонсон сделал. Застал меня врасплох.
— Да.
— Где он сейчас?
— Бог знает. — Я рассказал Джорджу, как Джонсон напал на меня, как я оставил его там лежать и как нигде его не видел на обратном пути.
— Есть две возможности, — сказал Джордж. — Нет, наверное, три. Либо он куда-то смылся, либо прямо сейчас садится в «Канадец».
Я удивленно посмотрел на него. Об этом я не подумал.
— А третья? — спросил я.
Затуманенные глаза Джорджа устало блеснули.
— Гора, где мы останавливались, — сказал он, — называется Скуилакс.
Скуилакс — это по-индейски «черный медведь».
У меня перехватило дыхание.
— Я не видел никаких медведей.
— И то хорошо.
Я почему-то не думал, что Джонсона съел медведь. Как-то не верилось.
У меня мелькнула мысль, что я, наверное, был не в себе, но все это время, пока я находился там, на горе Черный Медведь, я ни минуты не верил ни в каких медведей.
— Знаете что? — сказал Джордж. — У нового подвижного состава буксы горят редко — там оси на шарикоподшипниках, а? Не просто ветошь с маслом.
Такое может случиться только со старым вагоном вроде нашего. И знаете что?
Спорить могу, что это Джонсон вытащил набивку из буксы, когда мы стояли в Ревелстоке.
— А зачем там ветошь?
— Тряпки. Тряпки, пропитанные маслом. Это лучше, чем просто смазка.
Имейте в виду, мне уже довелось однажды видеть, как буксу вывели из строя.
Только в тот раз не просто вытащили ветошь, а напихали туда железных опилок, а? И поезд сошел с рельсов. Еще у одного железнодорожника был зуб на компанию. Но бывает, что буксы горят и случайно. Из-за этого кое-где сбоку от рельсов ставят тепловые датчики с системами аварийной сигнализации. Как этот Джонсон мог думать, что такое сойдет ему с рук?
— Он не знает, что у нас есть его фотография.
Джордж собрался было засмеяться, но тут же передумал.
— Томми, вы меня убиваете. Но о чем думал мой заместитель, когда послал вас с огнями? Это же его дело, а? Идти должен был он.
— Он сказал, что я смогу идти быстрее.
— Ну, пожалуй, он был прав. Но ведь вы не железнодорожник.
— Он про это забыл, — сказал я. — Но я думал, что он мог бы предупредить Лорриморов... и всех остальных... чтобы они не пострадали.
Джордж подумал:
— Не скажу, что он должен был это сделать. И не скажу, что не должен был.
— Железнодорожники своих не выдают?
— Ему скоро на пенсию. И ведь никого даже с койки не сбросило, а?
— Нам просто повезло.
— Поезда всегда останавливаются, когда на пути фальшфейер, — сказал он спокойно.
Я не стал настаивать. Наверное, действительно нельзя лишать человека пенсии за то, что он не сделал чего-то такого, чего, как выяснилось, делать было и не нужно.
Вскоре мы прибыли в Камлупс, где нам проверили все буксы и заменили рацию. Все шло по плану. Как только мы тронулись дальше, Джордж наконец согласился лечь одетым на койку и попытаться заснуть, а через два купе от него я попробовал сделать то же самое.
Чувствовать, что тебе больно, всегда начинаешь только тогда, когда есть время об этом подумать. Тупая ноющая боль в том месте, где дубинка Джонсона опустилась мне на спину, то усиливалась, то снова стихала: пока я стоял, все было в порядке, но стоило мне лечь, как становилось хуже. Это меня раздражало. Я подумал, что к утру спина совсем одеревенеет. Совсем некстати: ведь нужно будет подавать завтрак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39