— До ужина еще пятнадцать минут. Ничего, если я начну с этого конца, а потом, если меня замучит совесть, просто брошу?
— Ладно, — ответил он. — Вы еще помните, как складывать кресла?
Он постучал в дверь Филмера.
— Они все в ресторане, но на всякий случай сначала стучитесь, — сказал он.
— Ладно.
Мы вошли в купе Филмера.
— Сложите кресло, пока я здесь, — если понадобится, я вам помогу.
— Хорошо.
Я сложил — не слишком проворно — кресло Джулиуса Аполлона. Проводник похлопал меня по плечу и ушел, сказав, что начнет, как обычно, с дальнего конца и мы сможем встретиться посередине.
— И большое вам спасибо, — добавил он. Я помахал ему рукой. Знал бы он, что благодарить его должен я... Оставив дверь открытой, я опустил койку Филмера в ночное положение, разгладил нижнюю простыню и отогнул угол верхней, как мне было показано.
Потом я сунул руку в пространство между койкой и стеной, служившее гардеробом, взялся за ручку черного портфеля крокодиловой кожи, вытащил его и поставил на постель. Ноль-четыре-девять. Один-пять-один. Пальцы у меня дрожали от нетерпения. Я принялся крутить крохотные колесики. Движения мои были неуклюжими, хотя сейчас нужно было действовать особенно точно.
Ноль-четыре-девять... Теперь нажать... Щелк!
Один-пять-один. Нажать... Щелк! Замки открыты. Я положил портфель плашмя на нижнюю простыню, немного откинув верхнюю, и открыл его. Сердце у меня бешено стучало, дыхание перехватило.
Первым мне попался под руку паспорт Филмера. Я перелистал его — сначала бегло, потом более внимательно — и, немного переведя дух, нервно рассмеялся про себя. Номер паспорта Филмера был Н049151. Да здравствует генерал!
Я положил паспорт на постель и просмотрел остальные бумаги, не вынимая их и не перекладывая. Большая часть не содержала ничего интересного: вся рекламная макулатура, касающаяся путешествия, несколько вырезок из скаковых газет и одна — из местной газеты Кембриджа, где говорилось о строительстве нового библиотечного корпуса для одного из колледжей благодаря щедрости канадского филантропа Мерсера П. Лорримора. «Господи боже!» — подумал я. А под этой вырезкой лежало письмо — фотокопия письма. Я молниеносно пробежал его глазами, всем своим телом ощущая приближение опасности, чувствуя, как кровь приливает к голове.
Письмо было короткое. Напечатанное на машинке. Без адреса, без даты, без обращения и без подписи. Вот что в нем говорилось:
«По вашей просьбе я исследовал трупы семи кошек, обнаруженных распятыми, выпотрошенными и обезглавленными в саду колледжа. Могу сказать лишь, что это намеренное истязание. По моему мнению, это не ритуальное жертвоприношение. Кошки были убиты на протяжении, вероятно, трех недель, последняя из них — вчера. Все, за исключением последней, были спрятаны под сухими листьями и после смерти подверглись нападению насекомых и животных, питающихся падалью. В момент распятия и потрошения все они были еще живы. Большинство, хотя и не все, были еще живы в момент обезглавливания. Останками я распорядился так, как вы просили».
Рука у меня заметно дрожала. Я перевернул следующие несколько листов, оказавшиеся отчетами биржевых брокеров, и потом, на самом дне, наткнулся на маленькую желтую записку — она была прикреплена к документу большого формата, озаглавленному: «Акт о передаче недвижимости».
Записка гласила: «Это придется подписать вам, а не Айвору Хорфицу, но полагаю, что мы сможем сохранить это в тайне».
Я стал просматривать текст, с трудом разбираясь в юридическом жаргоне («...и весь вышеупомянутый участок земли, зарегистрированный под номером SР 90155, к западу от...»), и тут из коридора послышался приближающийся голос проводника спального вагона:
— Томми, где вы?
Я захлопнул портфель и сунул его под верхнюю простыню. Паспорт оставался на виду. Я запихнул его под подушку, поспешно вышел из купе и закрыл за собой дверь.
— Вы провозились там целую вечность, — сказал он снисходительно. — Не могли опустить койку?
— В конце концов смог, — ответил я хрипло — горло у меня пересохло.
— Ладно. Я забыл дать вам шоколадки. — Он протянул мне коробку с большими конфетами в серебряной обертке. — Кладите по одной на каждую подушку.
— Хорошо, — сказал я.
— С вами все в порядке? — с любопытством спросил он.
— О, да. Просто в ресторане было очень жарко.
— Это верно.
Ничего не заподозрив, он снова отправился в другой конец вагона. Я, все еще с лихорадочно бьющимся сердцем, вернулся в купе Филмера, вытащил его паспорт из-под подушки, положил на место, в портфель, запер замки, покрутил колесики кода, сообразил, что не заметил, как они были установлены, когда я пришел, решил возложить всю надежду на то, что Филмер не ставит каких-то определенных комбинаций, поставил портфель туда, откуда взял, разгладил постель и аккуратно положил на место конфету.
Потом я вышел из купе, закрыл за собой дверь и сделал два шага по направлению к следующему купе.
— Эй, вы! — послышался позади меня, совсем рядом, голос Филмера. Что вы здесь делали?
Я обернулся. Вид у меня был самый невинный... но ощущение такое, словно меня чем-то оглушили.
— Стелил вам постель на ночь, сэр.
— А-а...
Он пожал плечами, удовлетворившись моим объяснением.
Я протянул ему коробку с конфетами.
— Не хотите лишнюю шоколадку, сэр?
— Нет, не хочу, — ответил он и шагнул в купе. Чувствуя слабость во всем теле, я ждал, что он вот-вот в негодовании выскочит наружу и заявит, что я копался в его вещах. Ничего... ничего... ничего. Я зашел в следующее купе, сложил кресла, опустил обе койки, отвернул углы простыней, положил конфеты. Все это я проделал машинально, с ощущением полной нереальности происходящего. Уже во второй раз я очутился на грани разоблачения. Оказывается, я не гожусь в шпионы — слишком уж не люблю рисковать.
Такое малодушие меня несколько обеспокоило. Наверное, я никогда особенно не задумывался о том, что такое храбрость, считая ее само собой разумеющейся — во всяком случае, физическую храбрость, как и физическую выносливость. В прошлом мне не раз приходилось туго, но такой риск — дело совсем другое, это куда страшнее, по крайней мере для меня.
К тому времени, как я приготовил третье купе, проводник спального вагона, действовавший гораздо быстрее, почти управился с остальными.
— Большое спасибо, — сказал он. — Вы мне очень помогли.
— Всегда готов.
— Сыграли свою сцену? — спросил он.
Я кивнул:
— Отлично получилось.
Из купе вышел Филмер и позвал:
— Эй, вы!
Проводник двинулся к нему:
— Да, сэр?
Филмер что-то сказал ему — что именно, я не расслышал, шум поезда заглушил его голос, — и снова скрылся в купе.
— Плохо себя чувствует, — сообщил проводник, направляясь в свое купе.
— Попросил какого-нибудь лекарства, у него неладно с желудком.
— А у вас есть что-нибудь такое?
— От изжоги? Конечно, есть — что попроще.
Я оставил его и вернулся в вагон-ресторан, где Эмиль встретил меня с недовольно поднятыми бровями и тут же сунул мне в руки поднос с множеством маленьких тарелок, на каждой из которых лежало по квадратику паштета из гусиной печенки с ломтиком черного трюфеля сверху.
— Куда вы пропали? — сказал он. — Вы нам нужны. Крекеры для паштета на столах.
— Хорошо.
Я пошел разносить закуску. Подойдя сразу к столику, где сидели владельцы Красного Жара, я спросил миссис «Красный Жар», вернется ли мистер Филмер и надо ли поставить ли для него паштет. Она в некотором замешательстве ответила:
— Он не сказал, вернется или нет. Он куда-то заспешил... даже наступил мне на ногу.
— Оставьте паштет, — сказал мистер «Красный Жар». — Если не вернется, я сам его съем.
Я с улыбкой поставил паштет на место, которое занимал Филмер, и перешел к столику Янгов, где Кит больше уже не говорил об Эзре Гидеоне, но был хмур и задумчив. Роза, беря у меня паштет, улыбнулась — она изо всех сил старалась, чтобы мрачное настроение мужа не испортило вечер Ануинам.
Кейти отнесла паштет Лорриморам, которые сидели в угрюмом молчании, кроме Занте — я слышал, как она раздраженно сказала: «Господи, да ведь здесь же полагается веселиться!»
Остальные пассажиры именно этим и занимались. Повсюду видны были радостные, улыбающиеся лица: эйфория, навеянная приятным путешествием, сблизила всех. Это был последний вечер, который им предстояло привести в поезде, и они собрались провести его как следует.
Нелл шла по проходу, раздавая сувениры: женщинам — серебряные браслеты из крохотных сверкающих железнодорожных вагончиков, мужчинам — ониксовые пресс-папье с инкрустацией в виде маленького локомотива. Прелестные подарки, которые у всех вызвали восхищение. Занте тут же надела браслет и забыла дуться.
Мы с Эмилем принялись собирать разбросанную повсюду оберточную бумагу.
— Мисс Ричмонд могла бы подождать до конца ужина, — сказал Эмиль.
Мы подали и убрали остальные блюда банкета: салат из желтых помидоров со свежим базиликом, шарики шербета с шампанским, жаркое из говяжьих ребрышек с жюльеном из овощей и, наконец, яблочное безе с протертой малиной. Человек шесть, включая Розу Янг, поинтересовались, как делается такое безе, и я пошел спросить у Ангуса. Вид у него был замученный и томный, но он любезно объяснил:
— Скажите им, что берется протертое яблочное пюре, сахар, взбитые сливки и взбитый белок. Смешать все в самую последнюю минуту. Очень просто.
— Восхитительно, — сказала Роза, когда я передал ей эту информацию. Будьте добры, пригласите сюда шеф-повара, чтобы мы могли его поздравить.
Эмиль привел Ангуса и представил его под долго не смолкавшие аплодисменты. Симона сидела на кухне и дулась. Роза Янг сказала, что нужно поблагодарить весь остальной персонал вагона-ресторана, которому все эти дни пришлось так много работать. Все захлопали в ладоши — это было в высшей степени трогательно.
Я заметил, что Занте тоже аплодировала. Из этой девочки еще может что-то выйти.
Ухитрившись встать рядом с Нелл, я тихо сказал ей на ухо:
— Занте до смерти хочется повеселиться. Вы не могли бы прийти ей на помощь?
— А что это с остальными Лорриморами? — спросила она, нахмурившись.
— Может быть, Занте вам расскажет, если знает.
Нелл пристально взглянула на меня:
— И вы хотите, чтобы я рассказала вам?
— Ну, раз вы спросили, — да, пожалуйста.
— В один прекрасный день вы мне все объясните.
— И очень скоро.
Вместе со всеми я вернулся на кухню, чтобы помочь управиться с горами грязной посуды и доесть все, что осталось, хотя осталось не так уж много.
Ангус извлек из шкафа бутылку шотландского виски и сделал большой глоток прямо из горлышка. Если не считать Симоны, которая куда-то исчезла, все на кухне были в прекрасном настроении. Я бы ни за что не согласился променять это даже на самое лучшее грибное место.
Когда все было вымыто, вытерто и убрано, мы разошлись, оставив на кухне Ангуса, который, как ни трудно нам было поверить собственным глазам, принялся замешивать тесто для булочек к завтраку. Я немного постоял в тамбуре, глядя, как вагон-ресторан понемногу пустеет: все перебирались в салон веселиться и слушать музыку. Лорриморы скрылись, ушли Нелл, Ануины и Янги.
Я по привычке начал вместе с Оливером собирать грязные салфетки и скатерти и стелить чистые к завтраку. Вскоре Нелл вернулась и устало присела поблизости от меня.
— Не могу ручаться, — сказала она, — но Занте не знает, что такое стряслось с ее родителями. Она говорит — не может быть, чтобы это было из-за того, что Филмер говорил в салоне перед коктейлями: это какая-то глупость.
— А она сказала, что он говорил?
Нелл кивнула:
— Сказала, что мистер Филмер попросил ее отца уступить ему Право Голоса, а отец ответил, что с этой лошадью ни за что не расстанется, и, как говорит Занте, оба при этом улыбались. Потом мистер Филмер, все еще улыбаясь, сказал: «Нам придется еще немного поговорить о кошках». И все. Мистер Филмер отправился в ресторан. По словам Занте, она спросила отца, что хотел сказать мистер Филмер, и тот ответил: «Не приставай ко мне, дорогая». Нелл в недоумении покачала головой. — Так или иначе, сейчас Занте веселится в салоне, а остальное семейство ушло к себе в вагон, а я еле жива от усталости, если хотите знать.
— Так ложитесь спать.
— Все актеры в салоне фотографируются, — сказала она, пропустив мимо ушей мое предложение как слишком легкомысленное. — Сегодня они были на высоте, правда?
— Великолепно играли.
— Кто-то расспрашивал Зака, какую лошадь пытались украсть на вокзале в Торонто и кто.
— И что он сказал? — с интересом спросил я. Это была самая заметная из неувязок.
— Он сказал, что в тот момент это показалось ему хорошей идеей. — Она рассмеялась. — Сказал, что им пришлось изменить сценарий, потому что актер, который должен был играть роль конокрада, сломал руку и не смог приехать.
По-видимому, этим все удовлетворились. Им очень понравилось, как закончилось представление. Все наперебой целуют Донну и Мейвис. Мейвис надела свои драгоценности. — Она зевнула и задумчиво произнесла:
— А мистер Филмер не ужинал, да? Пожалуй, надо мне пойти и посмотреть, как он себя чувствует.
От этого я ее отговорил. Средства от изжоги прекрасно помогают, сказал я. А вот чем вылечить человека от душевной низости — вопрос совсем другой.
С его точки зрения, он сделал свой ход чуть раньше времени, подумал я. Если бы он еще не высказал свою угрозу, пьеса не оказала бы такого потрясающего действия ни на него, ни на Мерсера. Возможно, для Мерсера это, как я и рассчитывал, стало бы предостережением, заставило бы его задуматься; однако я никак не мог предполагать, что все случится именно так, хотя ухмылка Филмера и мрачное настроение Мерсера меня насторожили. Пожалуй, это к лучшему, что я не знал про тех кошек, когда сочинял эпизод с кражей драгоценностей. У меня появилось бы очень большое искушение нанести удар в самое больное место. Что-нибудь про истязание лошадей, например.
— А что вы замышляете сейчас? — спросила Нелл. — У вас такой задумчивый вид.
— Да ведь я вообще ничего такого не сделал.
— Не уверена.
Она встала. По случаю банкета на ней была черная блузка с широким стоячим воротом, расклешенная черная юбка и нитка жемчуга на шее. Ее светлые волосы, высоко зачесанные и заколотые гребнем, на этот раз были не заплетены в косу, а свободно падали вниз. Я с острым беспокойством подумал, что мне очень не хочется с ней расставаться, что для меня это уже перестало быть игрой. Мы знакомы всего неделю и один день — разум подсказывал, что этого мало, инстинкт же твердил, что вполне достаточно.
— Где вы остановитесь в Ванкувере? — спросил я.
— В отеле «Четыре времени года», вместе со всеми пассажирами.
Она чуть улыбнулась мне и отправилась веселиться. Оливер уже убрал все скатерти и стелил чистые — чтобы все выглядело прилично, сказал он. Я предоставил ему заканчивать и пошел через весь поезд, чтобы поговорить с Джорджем Берли. Когда я проходил мимо двери Филмера, она была закрыта.
Проводник спального вагона сидел в своем купе с открытой дверью. Я заглянул к нему и спросил, как чувствует себя пассажир, который просил дать ему что-нибудь от изжоги.
— Куда-то ходил недавно, а потом вернулся. Ничего не сказал, просто прошел мимо меня. Думаю, что с ним все в порядке.
Я кивнул и пошел дальше. Джордж сидел у себя за столом, заваленным его бесконечными бумагами.
— Заходите, — пригласил он, и я уселся на свое привычное место.
— Я показывал ту фотографию, — сказал он. — Вы об этом хотели спросить?
— Да.
— Он определенно едет этим поездом. Фамилия — Джонсон, так написано в списке пассажиров. Его купе в самой голове поезда, и он сидит там почти все время. Питается в переднем салоне-ресторане, но приходит только на ужин, а?
Как раз сейчас, когда я ходил к машинистам, он был там, а когда я шел обратно, его уже не было. Там говорят, что он за едой не засиживается. И никогда не приходит ни на завтрак, ни на обед. Никогда ни с кем не разговаривает, а?
— Мне это не нравится, — сказал я.
Джордж усмехнулся:
— Подождите, вы еще не слышали самого скверного.
— А что самое скверное?
— Мой заместитель — это проводник одного из тех, передних спальных вагонов — говорит, что уже встречал его раньше, а?
— Где встречал?
Не спуская с меня глаз, чтобы видеть, какое впечатление это на меня произведет, Джордж сказал:
— На железной дороге.
— На... то есть это железнодорожник?
— Он в этом не уверен. Говорит, что этот человек похож на одного проводника багажного вагона, с которым он когда-то работал на перегоне от Монреаля до Торонто, давным-давно. Лет пятнадцать назад. Или двадцать. Говорит, что если это он, то он всегда был ужасно задиристый, никто его не любил. Постоянно лез в драку. Лучше было ему не перечить. Но, может быть, это и не он. Этот старше. И он не помнит такой фамилии — Джонсон, хотя я думаю, что ее нетрудно забыть, слишком она обыкновенная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Ладно, — ответил он. — Вы еще помните, как складывать кресла?
Он постучал в дверь Филмера.
— Они все в ресторане, но на всякий случай сначала стучитесь, — сказал он.
— Ладно.
Мы вошли в купе Филмера.
— Сложите кресло, пока я здесь, — если понадобится, я вам помогу.
— Хорошо.
Я сложил — не слишком проворно — кресло Джулиуса Аполлона. Проводник похлопал меня по плечу и ушел, сказав, что начнет, как обычно, с дальнего конца и мы сможем встретиться посередине.
— И большое вам спасибо, — добавил он. Я помахал ему рукой. Знал бы он, что благодарить его должен я... Оставив дверь открытой, я опустил койку Филмера в ночное положение, разгладил нижнюю простыню и отогнул угол верхней, как мне было показано.
Потом я сунул руку в пространство между койкой и стеной, служившее гардеробом, взялся за ручку черного портфеля крокодиловой кожи, вытащил его и поставил на постель. Ноль-четыре-девять. Один-пять-один. Пальцы у меня дрожали от нетерпения. Я принялся крутить крохотные колесики. Движения мои были неуклюжими, хотя сейчас нужно было действовать особенно точно.
Ноль-четыре-девять... Теперь нажать... Щелк!
Один-пять-один. Нажать... Щелк! Замки открыты. Я положил портфель плашмя на нижнюю простыню, немного откинув верхнюю, и открыл его. Сердце у меня бешено стучало, дыхание перехватило.
Первым мне попался под руку паспорт Филмера. Я перелистал его — сначала бегло, потом более внимательно — и, немного переведя дух, нервно рассмеялся про себя. Номер паспорта Филмера был Н049151. Да здравствует генерал!
Я положил паспорт на постель и просмотрел остальные бумаги, не вынимая их и не перекладывая. Большая часть не содержала ничего интересного: вся рекламная макулатура, касающаяся путешествия, несколько вырезок из скаковых газет и одна — из местной газеты Кембриджа, где говорилось о строительстве нового библиотечного корпуса для одного из колледжей благодаря щедрости канадского филантропа Мерсера П. Лорримора. «Господи боже!» — подумал я. А под этой вырезкой лежало письмо — фотокопия письма. Я молниеносно пробежал его глазами, всем своим телом ощущая приближение опасности, чувствуя, как кровь приливает к голове.
Письмо было короткое. Напечатанное на машинке. Без адреса, без даты, без обращения и без подписи. Вот что в нем говорилось:
«По вашей просьбе я исследовал трупы семи кошек, обнаруженных распятыми, выпотрошенными и обезглавленными в саду колледжа. Могу сказать лишь, что это намеренное истязание. По моему мнению, это не ритуальное жертвоприношение. Кошки были убиты на протяжении, вероятно, трех недель, последняя из них — вчера. Все, за исключением последней, были спрятаны под сухими листьями и после смерти подверглись нападению насекомых и животных, питающихся падалью. В момент распятия и потрошения все они были еще живы. Большинство, хотя и не все, были еще живы в момент обезглавливания. Останками я распорядился так, как вы просили».
Рука у меня заметно дрожала. Я перевернул следующие несколько листов, оказавшиеся отчетами биржевых брокеров, и потом, на самом дне, наткнулся на маленькую желтую записку — она была прикреплена к документу большого формата, озаглавленному: «Акт о передаче недвижимости».
Записка гласила: «Это придется подписать вам, а не Айвору Хорфицу, но полагаю, что мы сможем сохранить это в тайне».
Я стал просматривать текст, с трудом разбираясь в юридическом жаргоне («...и весь вышеупомянутый участок земли, зарегистрированный под номером SР 90155, к западу от...»), и тут из коридора послышался приближающийся голос проводника спального вагона:
— Томми, где вы?
Я захлопнул портфель и сунул его под верхнюю простыню. Паспорт оставался на виду. Я запихнул его под подушку, поспешно вышел из купе и закрыл за собой дверь.
— Вы провозились там целую вечность, — сказал он снисходительно. — Не могли опустить койку?
— В конце концов смог, — ответил я хрипло — горло у меня пересохло.
— Ладно. Я забыл дать вам шоколадки. — Он протянул мне коробку с большими конфетами в серебряной обертке. — Кладите по одной на каждую подушку.
— Хорошо, — сказал я.
— С вами все в порядке? — с любопытством спросил он.
— О, да. Просто в ресторане было очень жарко.
— Это верно.
Ничего не заподозрив, он снова отправился в другой конец вагона. Я, все еще с лихорадочно бьющимся сердцем, вернулся в купе Филмера, вытащил его паспорт из-под подушки, положил на место, в портфель, запер замки, покрутил колесики кода, сообразил, что не заметил, как они были установлены, когда я пришел, решил возложить всю надежду на то, что Филмер не ставит каких-то определенных комбинаций, поставил портфель туда, откуда взял, разгладил постель и аккуратно положил на место конфету.
Потом я вышел из купе, закрыл за собой дверь и сделал два шага по направлению к следующему купе.
— Эй, вы! — послышался позади меня, совсем рядом, голос Филмера. Что вы здесь делали?
Я обернулся. Вид у меня был самый невинный... но ощущение такое, словно меня чем-то оглушили.
— Стелил вам постель на ночь, сэр.
— А-а...
Он пожал плечами, удовлетворившись моим объяснением.
Я протянул ему коробку с конфетами.
— Не хотите лишнюю шоколадку, сэр?
— Нет, не хочу, — ответил он и шагнул в купе. Чувствуя слабость во всем теле, я ждал, что он вот-вот в негодовании выскочит наружу и заявит, что я копался в его вещах. Ничего... ничего... ничего. Я зашел в следующее купе, сложил кресла, опустил обе койки, отвернул углы простыней, положил конфеты. Все это я проделал машинально, с ощущением полной нереальности происходящего. Уже во второй раз я очутился на грани разоблачения. Оказывается, я не гожусь в шпионы — слишком уж не люблю рисковать.
Такое малодушие меня несколько обеспокоило. Наверное, я никогда особенно не задумывался о том, что такое храбрость, считая ее само собой разумеющейся — во всяком случае, физическую храбрость, как и физическую выносливость. В прошлом мне не раз приходилось туго, но такой риск — дело совсем другое, это куда страшнее, по крайней мере для меня.
К тому времени, как я приготовил третье купе, проводник спального вагона, действовавший гораздо быстрее, почти управился с остальными.
— Большое спасибо, — сказал он. — Вы мне очень помогли.
— Всегда готов.
— Сыграли свою сцену? — спросил он.
Я кивнул:
— Отлично получилось.
Из купе вышел Филмер и позвал:
— Эй, вы!
Проводник двинулся к нему:
— Да, сэр?
Филмер что-то сказал ему — что именно, я не расслышал, шум поезда заглушил его голос, — и снова скрылся в купе.
— Плохо себя чувствует, — сообщил проводник, направляясь в свое купе.
— Попросил какого-нибудь лекарства, у него неладно с желудком.
— А у вас есть что-нибудь такое?
— От изжоги? Конечно, есть — что попроще.
Я оставил его и вернулся в вагон-ресторан, где Эмиль встретил меня с недовольно поднятыми бровями и тут же сунул мне в руки поднос с множеством маленьких тарелок, на каждой из которых лежало по квадратику паштета из гусиной печенки с ломтиком черного трюфеля сверху.
— Куда вы пропали? — сказал он. — Вы нам нужны. Крекеры для паштета на столах.
— Хорошо.
Я пошел разносить закуску. Подойдя сразу к столику, где сидели владельцы Красного Жара, я спросил миссис «Красный Жар», вернется ли мистер Филмер и надо ли поставить ли для него паштет. Она в некотором замешательстве ответила:
— Он не сказал, вернется или нет. Он куда-то заспешил... даже наступил мне на ногу.
— Оставьте паштет, — сказал мистер «Красный Жар». — Если не вернется, я сам его съем.
Я с улыбкой поставил паштет на место, которое занимал Филмер, и перешел к столику Янгов, где Кит больше уже не говорил об Эзре Гидеоне, но был хмур и задумчив. Роза, беря у меня паштет, улыбнулась — она изо всех сил старалась, чтобы мрачное настроение мужа не испортило вечер Ануинам.
Кейти отнесла паштет Лорриморам, которые сидели в угрюмом молчании, кроме Занте — я слышал, как она раздраженно сказала: «Господи, да ведь здесь же полагается веселиться!»
Остальные пассажиры именно этим и занимались. Повсюду видны были радостные, улыбающиеся лица: эйфория, навеянная приятным путешествием, сблизила всех. Это был последний вечер, который им предстояло привести в поезде, и они собрались провести его как следует.
Нелл шла по проходу, раздавая сувениры: женщинам — серебряные браслеты из крохотных сверкающих железнодорожных вагончиков, мужчинам — ониксовые пресс-папье с инкрустацией в виде маленького локомотива. Прелестные подарки, которые у всех вызвали восхищение. Занте тут же надела браслет и забыла дуться.
Мы с Эмилем принялись собирать разбросанную повсюду оберточную бумагу.
— Мисс Ричмонд могла бы подождать до конца ужина, — сказал Эмиль.
Мы подали и убрали остальные блюда банкета: салат из желтых помидоров со свежим базиликом, шарики шербета с шампанским, жаркое из говяжьих ребрышек с жюльеном из овощей и, наконец, яблочное безе с протертой малиной. Человек шесть, включая Розу Янг, поинтересовались, как делается такое безе, и я пошел спросить у Ангуса. Вид у него был замученный и томный, но он любезно объяснил:
— Скажите им, что берется протертое яблочное пюре, сахар, взбитые сливки и взбитый белок. Смешать все в самую последнюю минуту. Очень просто.
— Восхитительно, — сказала Роза, когда я передал ей эту информацию. Будьте добры, пригласите сюда шеф-повара, чтобы мы могли его поздравить.
Эмиль привел Ангуса и представил его под долго не смолкавшие аплодисменты. Симона сидела на кухне и дулась. Роза Янг сказала, что нужно поблагодарить весь остальной персонал вагона-ресторана, которому все эти дни пришлось так много работать. Все захлопали в ладоши — это было в высшей степени трогательно.
Я заметил, что Занте тоже аплодировала. Из этой девочки еще может что-то выйти.
Ухитрившись встать рядом с Нелл, я тихо сказал ей на ухо:
— Занте до смерти хочется повеселиться. Вы не могли бы прийти ей на помощь?
— А что это с остальными Лорриморами? — спросила она, нахмурившись.
— Может быть, Занте вам расскажет, если знает.
Нелл пристально взглянула на меня:
— И вы хотите, чтобы я рассказала вам?
— Ну, раз вы спросили, — да, пожалуйста.
— В один прекрасный день вы мне все объясните.
— И очень скоро.
Вместе со всеми я вернулся на кухню, чтобы помочь управиться с горами грязной посуды и доесть все, что осталось, хотя осталось не так уж много.
Ангус извлек из шкафа бутылку шотландского виски и сделал большой глоток прямо из горлышка. Если не считать Симоны, которая куда-то исчезла, все на кухне были в прекрасном настроении. Я бы ни за что не согласился променять это даже на самое лучшее грибное место.
Когда все было вымыто, вытерто и убрано, мы разошлись, оставив на кухне Ангуса, который, как ни трудно нам было поверить собственным глазам, принялся замешивать тесто для булочек к завтраку. Я немного постоял в тамбуре, глядя, как вагон-ресторан понемногу пустеет: все перебирались в салон веселиться и слушать музыку. Лорриморы скрылись, ушли Нелл, Ануины и Янги.
Я по привычке начал вместе с Оливером собирать грязные салфетки и скатерти и стелить чистые к завтраку. Вскоре Нелл вернулась и устало присела поблизости от меня.
— Не могу ручаться, — сказала она, — но Занте не знает, что такое стряслось с ее родителями. Она говорит — не может быть, чтобы это было из-за того, что Филмер говорил в салоне перед коктейлями: это какая-то глупость.
— А она сказала, что он говорил?
Нелл кивнула:
— Сказала, что мистер Филмер попросил ее отца уступить ему Право Голоса, а отец ответил, что с этой лошадью ни за что не расстанется, и, как говорит Занте, оба при этом улыбались. Потом мистер Филмер, все еще улыбаясь, сказал: «Нам придется еще немного поговорить о кошках». И все. Мистер Филмер отправился в ресторан. По словам Занте, она спросила отца, что хотел сказать мистер Филмер, и тот ответил: «Не приставай ко мне, дорогая». Нелл в недоумении покачала головой. — Так или иначе, сейчас Занте веселится в салоне, а остальное семейство ушло к себе в вагон, а я еле жива от усталости, если хотите знать.
— Так ложитесь спать.
— Все актеры в салоне фотографируются, — сказала она, пропустив мимо ушей мое предложение как слишком легкомысленное. — Сегодня они были на высоте, правда?
— Великолепно играли.
— Кто-то расспрашивал Зака, какую лошадь пытались украсть на вокзале в Торонто и кто.
— И что он сказал? — с интересом спросил я. Это была самая заметная из неувязок.
— Он сказал, что в тот момент это показалось ему хорошей идеей. — Она рассмеялась. — Сказал, что им пришлось изменить сценарий, потому что актер, который должен был играть роль конокрада, сломал руку и не смог приехать.
По-видимому, этим все удовлетворились. Им очень понравилось, как закончилось представление. Все наперебой целуют Донну и Мейвис. Мейвис надела свои драгоценности. — Она зевнула и задумчиво произнесла:
— А мистер Филмер не ужинал, да? Пожалуй, надо мне пойти и посмотреть, как он себя чувствует.
От этого я ее отговорил. Средства от изжоги прекрасно помогают, сказал я. А вот чем вылечить человека от душевной низости — вопрос совсем другой.
С его точки зрения, он сделал свой ход чуть раньше времени, подумал я. Если бы он еще не высказал свою угрозу, пьеса не оказала бы такого потрясающего действия ни на него, ни на Мерсера. Возможно, для Мерсера это, как я и рассчитывал, стало бы предостережением, заставило бы его задуматься; однако я никак не мог предполагать, что все случится именно так, хотя ухмылка Филмера и мрачное настроение Мерсера меня насторожили. Пожалуй, это к лучшему, что я не знал про тех кошек, когда сочинял эпизод с кражей драгоценностей. У меня появилось бы очень большое искушение нанести удар в самое больное место. Что-нибудь про истязание лошадей, например.
— А что вы замышляете сейчас? — спросила Нелл. — У вас такой задумчивый вид.
— Да ведь я вообще ничего такого не сделал.
— Не уверена.
Она встала. По случаю банкета на ней была черная блузка с широким стоячим воротом, расклешенная черная юбка и нитка жемчуга на шее. Ее светлые волосы, высоко зачесанные и заколотые гребнем, на этот раз были не заплетены в косу, а свободно падали вниз. Я с острым беспокойством подумал, что мне очень не хочется с ней расставаться, что для меня это уже перестало быть игрой. Мы знакомы всего неделю и один день — разум подсказывал, что этого мало, инстинкт же твердил, что вполне достаточно.
— Где вы остановитесь в Ванкувере? — спросил я.
— В отеле «Четыре времени года», вместе со всеми пассажирами.
Она чуть улыбнулась мне и отправилась веселиться. Оливер уже убрал все скатерти и стелил чистые — чтобы все выглядело прилично, сказал он. Я предоставил ему заканчивать и пошел через весь поезд, чтобы поговорить с Джорджем Берли. Когда я проходил мимо двери Филмера, она была закрыта.
Проводник спального вагона сидел в своем купе с открытой дверью. Я заглянул к нему и спросил, как чувствует себя пассажир, который просил дать ему что-нибудь от изжоги.
— Куда-то ходил недавно, а потом вернулся. Ничего не сказал, просто прошел мимо меня. Думаю, что с ним все в порядке.
Я кивнул и пошел дальше. Джордж сидел у себя за столом, заваленным его бесконечными бумагами.
— Заходите, — пригласил он, и я уселся на свое привычное место.
— Я показывал ту фотографию, — сказал он. — Вы об этом хотели спросить?
— Да.
— Он определенно едет этим поездом. Фамилия — Джонсон, так написано в списке пассажиров. Его купе в самой голове поезда, и он сидит там почти все время. Питается в переднем салоне-ресторане, но приходит только на ужин, а?
Как раз сейчас, когда я ходил к машинистам, он был там, а когда я шел обратно, его уже не было. Там говорят, что он за едой не засиживается. И никогда не приходит ни на завтрак, ни на обед. Никогда ни с кем не разговаривает, а?
— Мне это не нравится, — сказал я.
Джордж усмехнулся:
— Подождите, вы еще не слышали самого скверного.
— А что самое скверное?
— Мой заместитель — это проводник одного из тех, передних спальных вагонов — говорит, что уже встречал его раньше, а?
— Где встречал?
Не спуская с меня глаз, чтобы видеть, какое впечатление это на меня произведет, Джордж сказал:
— На железной дороге.
— На... то есть это железнодорожник?
— Он в этом не уверен. Говорит, что этот человек похож на одного проводника багажного вагона, с которым он когда-то работал на перегоне от Монреаля до Торонто, давным-давно. Лет пятнадцать назад. Или двадцать. Говорит, что если это он, то он всегда был ужасно задиристый, никто его не любил. Постоянно лез в драку. Лучше было ему не перечить. Но, может быть, это и не он. Этот старше. И он не помнит такой фамилии — Джонсон, хотя я думаю, что ее нетрудно забыть, слишком она обыкновенная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39