Причиной для этого послужила его неумышленная причастность к необъяснимой смерти, близко затронувшей его семью.
Сестра его жены, вышедшая замуж за ньюмаркетского тренера Джексона Уэллса, была найдена повешенной в одном из пустующих стойл конюшни ее мужа. Долгое полицейское расследование не смогло установить ни причин для самоубийства, ни мотивов или подозрений в убийстве. Джексон Уэллс твердо отстаивал свою невиновность. Жокейский клуб, проведя собственное частное расследование, заключил, что нет оснований лишать Уэллса лицензии тренера. Руперт Висборо, присутствовавший при следствии, был справедливо огорчен негативным воздействием этой смерти на его собственные планы.
Сообщения о том, что у жены Джексона Уэллса было несколько любовников, о чем не знал ее муж, не принимаются даже к рассмотрению. Ее сестра – жена Висборо – описывала покойную женщину как «блаженную» и «витающую в облаках». Она сказала, что она и ее сестра никогда не были особенно близки и потому она не может сообщить нужных подробностей.
Кто знает, чего смог бы добиться в жизни Руперт Висборо, если бы не эти события? Обвинения в том, что он знал о фактах, предшествовавших трагедии, больше, чем пожелал открыть, бросили тень на его имя, невзирая на его упорное отрицание. Смерть его свояченицы остается загадкой по сей день.
Висборо умер в прошлую среду от кровоизлияния в мозг в возрасте 76 лет, к великому прискорбию, не успев полностью реализовать свои возможности.
У него остались жена, сын и дочь».
О'Хара приписал внизу от руки: «Благочестивая куча дерьма! Никто в газете не знает, кто настрочил это. Им статьи часто приходят со стороны».
Однако сообщение на этом не кончалось.
Приписка О'Хары поясняла: «Этот параграф появился в колонке неуважительных сплетен „Кейбла“ в тот же день, что и некролог.
«Тайны семьи Висборо унесены в могилу? Руперт (76 лет), член Жокейского клуба, умерший в среду от удара, кажется, никому не открывал, почему его свояченица была двадцать три года тому назад найдена повесившейся при невыясненных обстоятельствах. Вдовец Джексон Уэллс, теперь женившийся вторично и выращивающий капусту под Оксфордом, „не имеет комментариев“ в связи с кончиной Висборо. Ответ на загадку двадцатишестилетней давности должен существовать. Сообщите нам, если что-то знаете».
О'Хара нацарапал: «Кейбл» получила примерно шесть ответов, и ни в одном ничего толкового. Они рассказывают только о том, к чему были причастны. Но с великими затратами они отыскали записи в микрофильмах и нашли сообщения, публиковавшиеся в те времена».
Первое упоминание содержало просто маленькую строчку: «Жена тренера найдена повешенной».
Почти две недели поступали ежедневные откровения, в основном крутившиеся около ответа на вопрос: «сама она или кто-то ее?..», а в равной доле о том, как нечестно – и горько в личном плане, – что это плохо скажется на амбициях Висборо касательно политической карьеры.
Труп в благородном семействе, кажется, обескуражил не только владельцев лошадей; нерешительность распространилась и на вербовщиков сторонников кандидата и потенциальных избирателей.
История исчерпала сама себя за отсутствием улик. Последнее упоминание о жене Джексона Уэллса вообще оказалось ложным: «Полиция намерена произвести арест со дня на день». И после этого – молчание.
Основной вопрос остался без ответа: «Почему она умерла?»
Я поужинал и отправился в постель и видел сны о них: Висборо – как Сиббер, его неверная жена – прелестная актриса Сильва, Джексон Уэллс – Нэш, а «блаженная», повешенная женщина – облако муслина, мерцающий силуэт у окна.
Никакой интуиции. Никакого вдохновения. Никакого решения.
ГЛАВА 5
Сцену «выезд на тренировку» следующим утром преследовали задержки. Одна из лошадей, заупрямившись, сбросила седока и сшибла оператора у камеры. Посреди съемки перегорели осветительные лампы. Один из грумов громко задал глупый вопрос во время работы камеры, а звукоинженер вместо того, чтобы навести порядок, в это время вышел покурить.
Нэш, выходя из дому, забыл взять шлем, который собирался надеть перед тем, как сесть на лошадь. Он яростно щелкнул пальцами и направился обратно.
К тому времени, как мы наконец добились приемлемого результата, уже был не рассвет и даже почти не утро. Монкрифф, сыпля проклятиями, щелкал переключателями светофильтров, чтобы отсечь сияние солнца. Я посмотрел на часы и подумал о вертолете.
– Еще раз! – крикнул я всем. – И Христа ради, делайте все как следует. Не возвращайтесь, поезжайте сразу на тренировку. Все готовы.
– Камеры пущены, – сказал Монкрифф.
– Пошли! – выкрикнул я, и снова грумы вывели своих терпеливых одров из стойл, вскочили в седла, построились вереницей и потянулись за ворота. Нэш, последовав за ними, забыл взглянуть на окно.
– Стоп! – заорал я и сказал Монкриффу: – Берем.
Нэш с ругательствами повернул назад.
– Не имеет значения, – махнул я рукой. – Мы это вставим. Вы не могли бы снова проехать, обернуться и посмотреть вверх после того, как минуете ворота, как будто остальные лошади ушли вперед из поля зрения? Мы снимем этот взгляд еще и крупным планом.
– Прямо сейчас?
– Да, – ответил я. – Сейчас, пока не изменилось освещение. И как насчет мимолетного гнева на жену?
Гнев крупным планом вполне стоил того дополнительного времени, которое понадобилось, чтобы поднять камеру повыше. Даже Монкрифф улыбнулся.
Нэш только и сказал:
– Я надеюсь, что распорядители в Донкастере подождут с обедом.
Он сел в свой автомобиль, я на минуту или две задержался, но когда приехал в отель, то застал его стоящим в вестибюле и с напряженным вниманием читающим газету.
– Нэш! – окликнул я его.
Он опустил газету, сунул ее мне в руки и в неистовом гневе произнес:
– Дерьмо!
Потом повернулся на пятках и вышел, оставив меня выяснять, что же так выбило его из колеи. Я увидел.
Я прочитал и почувствовал в себе тягу к убийству.
«Помойка вместо фильма о скачках.
Первые сообщения о фильме «Неспокойные времена», снимающемся сейчас в Ньюмаркете, гласят о спорах, разногласиях и нервотрепке.
Нашумевший роман писателя Говарда Тайлера, уже десять недель находящийся в списке бестселлеров, по мнению моего источника, неузнаваемо искажен. Нэш Рурк, суперзвезда, сожалеет, что вовлечен в это; он говорит: «Режиссер Томас Лайон (30 лет), неумелый, грубый, настаивает на изменениях сценария, сделанных в последнюю минуту».
Лайон клянется разрешить загадку двадцатишестилетней давности – основу шедевра Тайлера. Полиция в свое время потерпела неудачу. Кого хочет обмануть Лайон?
Естественно, те, кого близко затронула необъяснимая смерть жены ведущего ньюмаркетского тренера, обеспокоены, что давно остывшие угли пытаются раздуть в жгучее пламя.
Версия Лайона такова, что тренер – муж повесившейся женщины (актер Рурк) спал с ее сестрой, чем навлек на себя сокрушительную месть обманутого таким образом главного распорядителя Жокейского клуба, позже свихнувшегося. Ничего подобного в действительности не происходило.
Почему гиганты Голливуда вверяют постановку фильма по столь престижной книге зазнавшемуся невежде? Почему этот шут гороховый продолжает с напыщенным видом расхаживать по Хиту? Кто позволяет ему тратить миллионы долларов на это недостойное извращение великой книги?
Подходит ли Томас Лайон для такой ответственной должности?»
Здесь же была большая фотография угрюмого Нэша.
В слепой ярости я влетел в свой номер и услышал, что звонит телефон.
Прежде чем я смог что-либо сказать в трубку, голос Нэша произнес:
– Я не говорил этого, Томас.
– Вы не могли этого сказать.
– Я убью этого сукина сына Тайлера.
– Оставьте его О'Харе.
– Мы все-таки едем в Донкастер?
– Несомненно, – ответил я. Куда угодно, только подальше от Ньюмаркета. – Будете готовы через полчаса?
– Я буду внизу, в вестибюле.
Я позвонил О'Харе на мобильный телефон, но поймал только автоответчик, попросивший меня оставить сообщение. Я продиктовал:
– Прочитай «Ежедневный барабанный бой», страница шестнадцатая, колонка сенсаций, озаглавленная «Жар со звезд». Нэш и я едем на состязания. Беру с собой мобильный телефон.
В комнате Говарда Тайлера звонил и звонил телефон, но никто не брал трубку.
Я в рекордно короткое время принял душ, оделся, как подобает для ленча у распорядителей скачек, и спустился в холл, чтобы задать несколько вопросов доброй душе за конторкой дежурной по регистрации.
– Мистера Тайлера нет, – подтвердила она. – Он ушел.
– Когда он ушел?
– Недавно, – ответила она. – Он взял газету с журнального столика и прошел в столовую на завтрак, как обычно. Так мило, что он остановился здесь, и мистер Рурк тоже, мы едва можем поверить в это… Затем мистер Тайлер выбежал из столовой пять минут спустя – он даже не позавтракал – поднялся наверх и ушел, забрав чемодан и сказав, что не знает, когда вернется. – Она выглядела встревоженной. – Я не спросила его об оплате. Я надеюсь, что не сделала ничего неправильного, – понимаю, что все счета будут предъявлены кинокомпании.
– Не тревожьтесь об этом, – успокоил я ее. – Мистер Тайлер не говорил, куда он отбывает?
Конечно, он не сказал. Он был в сильном волнении. Дежурная спросила его, не заболел ли он, но он не ответил. Он забрал газету с собой, однако у персонала была другая. Они все прочитали колонку. Дежурная сочла, что лучше показать ее мистеру Рурку.
– Что будет, как вы думаете? – спросил Нэш, готовый отправиться на скачки, выслушав повторение рассказа дежурной.
– Кратко говоря, мы сбросим Говарда с наших плеч.
Мы вышли из отеля, сели в «Роллс-Ройс» и поехали туда, где ждал нас вертолет.
– Я подам в суд на ублюдка, – яростно выговорил Нэш, пристегиваясь, – сказавшего, что я сожалею о своей причастности.
– А вы?..
– Что – я?
– Говорили это?
– Черт побери, Томас! Я сказал, что сожалею о том, что не остался дома со своей женой. И только один раз. А сейчас не жалею об этом.
– Она могла бы поехать с вами.
Он пожал плечами. Мы оба знали, почему его жена осталась дома: тяжелая беременность на четвертом месяце, с осложнениями. Она досадовала на него за то, что он согласился ехать в Ньюмаркет. Он слишком уж громко извинялся.
– А что касается того дерьма, которое я якобы сказал о вас лично…
– Говард вложил в ваши уста свои собственные слова, – прервал я его.
– Забудьте это.
Вертолет оторвался от ньюмаркетской земли и, описав круг, взял курс на северо-запад.
Как бы небрежно я ни сказал: «забудьте это», у меня было неутешительное подозрение, что кинокомпания, наш источник финансов, обрушится на меня, как отряд линчевателей, намереваясь повесить на первом же суку. Любой запашок, приставший к объекту их вложений, заставлял их немедленно избавляться от этого объекта. О'Хара должен будет выкинуть меня вон; быть может, он даже хочет этого.
Прощай, карьера, думал я. Это было прекрасно, пока это длилось. Я не мог поверить в то, что произошло.
Со стороны Говарда было благоразумно убраться за пределы досягаемости моих кулаков. Я мог бы убить его. Но пока спокойно сидел в вертолете, смотрел на линкольнширский пейзаж, проплывающий внизу, и чувствовал, как желудок скручивает тошнота.
Я понимал, что всегда самой нелюбимой персоной при создании любого фильма является режиссер. Режиссер заставляет людей делать вещи, которые они считают ненужными, нелепыми, неправильными. Режиссер требует от актеров слишком многого и игнорирует их хорошо продуманную интерпретацию ролей. Режиссер никогда не бывает довольным, он тратит время на пустяки, загоняет всех до смерти, не обращает внимания на оскорбленные чувства, не делает скидок на технические трудности, ожидает невозможного, кричит на людей.
Но, с другой стороны, я также понимал, что от режиссера требуется всеохватывающий взгляд на работу в ее развитии, пусть даже детали изменяются в ходе дела. Режиссер должен стараться привнести это видение в создаваемую на экране жизнь. Излишнее сочувствие и снисходительность к съемочной группе только вредят, нерешительность влечет за собой потерю денег, а бесхарактерность лишает проект управления. Успех в кино достигается проведением политики твердой руки.
Моей натуре больше соответствовали уговоры, нежели людоедские замашки, но иногда, как в случае с Говардом, когда уговоры не помогали, наружу вылезал людоед. Я также знал, что именно этого ожидал и фактически требовал от меня О'Хара. Пользуйтесь своей властью, говорил он.
Теперь уже все работающие над фильмом прочли заметку в «Барабанном бое». И еще половина Ньюмаркета. Даже если О'Хара оставит меня на должности, работать мне будет трудно, почти невозможно, ведь весь мой авторитет пропал. Но если придется, я буду бороться за его восстановление.
Вертолет приземлился у донкастерского финишного столба, где уже ждала официальная делегация, чтобы воздать Нэшу должные почести и проводить его к высшим чинам. Когда я спрыгнул на траву вслед за ним, мой мобильный телефон зажужжал, и я сказал Нэшу, чтобы он шел вперед, а я присоединюсь к нему, поговорив с О'Харой, если это действительно звонит О'Хара.
Нэш пристально посмотрел на меня и попросил встречающих подождать.
Я ответил на вызов:
– Томас слушает.
– Томас! – О'Хара буквально кричал. – Где ты? – Нэш, должно быть, услышав, как он вопил, вздрогнул.
– Донкастерский ипподром.
– Мне звонили из Голливуда. Там еще нет пяти утра, но компания уже в ярости. Кто-то позвонил им, а потом послал факс из «Барабанного боя».
Я тупо переспросил:
– Факс?
– Факс, – подтвердил он.
– Кто его послал?
– Босс, с которым я говорил, не сказал.
Я сглотнул ком в горле. Сердце мое выпрыгивало из груди. Рука, в которой я держал телефон, заметно подрагивала. Надо успокоиться, подумал я.
– С кем говорил Тайлер? – гневно спросил О'Хара.
– Я не знаю.
– Не знаешь?
– Нет. Он жаловался любому, кто готов был слушать. Он даже мог не знать, что плачется журналисту – если кто-нибудь вообще знает журналистов.
– Что он сказал об этом?
– Он сбежал в ту же минуту, как увидел газету. Никто не знает, куда он отбыл.
– Я звонил на его домашний номер! – заорал О'Хара. – Там сказали, что он в Ньюмаркете.
– Скорее уж на Луне.
– Босс, с которым я говорил, хочет получить твою голову.
Вот оно, подумал я, онемев, и я не мог придумать, что сказать. Мне нужно было страстно молить о прощении. Но я молчал.
– Ты здесь, Томас?
– Да.
– Он сказал, что ты уволен.
Я промолчал.
– Ад и пламя, Томас, представь же какие-нибудь оправдания!
– Я вчера предупредил Говарда, чтобы он держал рот на замке, но теперь думаю, что к тому времени он уже разинул его.
– Две недели назад он пытался уговорить боссов уволить тебя, если помнишь. Тогда я успокоил их. Но это!.. – У него тоже не было слов.
Наконец-то я начал протестовать:
– Мы укладываемся по времени. Мы не вылезаем из бюджета. Сама компания настаивала на изменениях в сценарии. Мы делаем хорошую денежную картину, и неправда, что у нас царят споры и разногласия, разве что с самим Говардом.
– Что он говорит? – нетерпеливо спросил Нэш.
– Я уволен.
Нэш выхватил телефон из моей руки.
– О'Хара? Это Нэш. Скажите нашим дубоголовым хозяевам, что я не говорил того, что приписывает мне «Барабанный бой». Ваш парень проводит отличную работу с этим фильмом, и если они выкинут его с должности, они действительно получат помойку вместо фильма и, более того, я больше не подпишу с ними ничего, пусть свистят, пока не лопнут.
Ошеломленный, я вырвал у него телефон.
– Нэш, вы не можете так поступить. О'Хара, не слушайте его.
– Дайте мне его снова.
Я передал телефон Нэшу, покачав головой. Нэш некоторое время слушал О'Хару, а потом сказал:
– Вы сказали, чтобы я верил ему. Я верю. И картина идет хорошо. Теперь вы поверьте мне, поверьте моему чутью в этих вопросах.
Он выслушал ответ, сказал «Хорошо» и нажал кнопку отключения.
– О'Хара говорит, что перезвонит вам через пять часов, когда все это обсудят в Голливуде. Они намерены собраться за завтраком в девять по тамошнему времени, когда все шишки проснутся. О'Хара присоединится к совещанию по телефону.
– Благодарю вас, – сказал я. Он коротко улыбнулся.
– Моя репутация поставлена на карту, как и ваша. Я не хочу, чтобы мой «маяк» оказался вне фарватера.
– Не окажется.
– Плохие отзывы вызывают у меня несварение желудка.
Мы вместе с терпеливо ожидавшими нас встречающими пересекли трек и поднялись в помещения, отведенные распорядителям. На всем пути головы резко поворачивались в нашу сторону, когда присутствующие один за другим осознавали, что видят Нэша. Мы просили не делать публичных объявлений о визите – кинокомпания была помешана на секретности, – так что только в высших эшелонах знали, чье прибытие ожидается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Сестра его жены, вышедшая замуж за ньюмаркетского тренера Джексона Уэллса, была найдена повешенной в одном из пустующих стойл конюшни ее мужа. Долгое полицейское расследование не смогло установить ни причин для самоубийства, ни мотивов или подозрений в убийстве. Джексон Уэллс твердо отстаивал свою невиновность. Жокейский клуб, проведя собственное частное расследование, заключил, что нет оснований лишать Уэллса лицензии тренера. Руперт Висборо, присутствовавший при следствии, был справедливо огорчен негативным воздействием этой смерти на его собственные планы.
Сообщения о том, что у жены Джексона Уэллса было несколько любовников, о чем не знал ее муж, не принимаются даже к рассмотрению. Ее сестра – жена Висборо – описывала покойную женщину как «блаженную» и «витающую в облаках». Она сказала, что она и ее сестра никогда не были особенно близки и потому она не может сообщить нужных подробностей.
Кто знает, чего смог бы добиться в жизни Руперт Висборо, если бы не эти события? Обвинения в том, что он знал о фактах, предшествовавших трагедии, больше, чем пожелал открыть, бросили тень на его имя, невзирая на его упорное отрицание. Смерть его свояченицы остается загадкой по сей день.
Висборо умер в прошлую среду от кровоизлияния в мозг в возрасте 76 лет, к великому прискорбию, не успев полностью реализовать свои возможности.
У него остались жена, сын и дочь».
О'Хара приписал внизу от руки: «Благочестивая куча дерьма! Никто в газете не знает, кто настрочил это. Им статьи часто приходят со стороны».
Однако сообщение на этом не кончалось.
Приписка О'Хары поясняла: «Этот параграф появился в колонке неуважительных сплетен „Кейбла“ в тот же день, что и некролог.
«Тайны семьи Висборо унесены в могилу? Руперт (76 лет), член Жокейского клуба, умерший в среду от удара, кажется, никому не открывал, почему его свояченица была двадцать три года тому назад найдена повесившейся при невыясненных обстоятельствах. Вдовец Джексон Уэллс, теперь женившийся вторично и выращивающий капусту под Оксфордом, „не имеет комментариев“ в связи с кончиной Висборо. Ответ на загадку двадцатишестилетней давности должен существовать. Сообщите нам, если что-то знаете».
О'Хара нацарапал: «Кейбл» получила примерно шесть ответов, и ни в одном ничего толкового. Они рассказывают только о том, к чему были причастны. Но с великими затратами они отыскали записи в микрофильмах и нашли сообщения, публиковавшиеся в те времена».
Первое упоминание содержало просто маленькую строчку: «Жена тренера найдена повешенной».
Почти две недели поступали ежедневные откровения, в основном крутившиеся около ответа на вопрос: «сама она или кто-то ее?..», а в равной доле о том, как нечестно – и горько в личном плане, – что это плохо скажется на амбициях Висборо касательно политической карьеры.
Труп в благородном семействе, кажется, обескуражил не только владельцев лошадей; нерешительность распространилась и на вербовщиков сторонников кандидата и потенциальных избирателей.
История исчерпала сама себя за отсутствием улик. Последнее упоминание о жене Джексона Уэллса вообще оказалось ложным: «Полиция намерена произвести арест со дня на день». И после этого – молчание.
Основной вопрос остался без ответа: «Почему она умерла?»
Я поужинал и отправился в постель и видел сны о них: Висборо – как Сиббер, его неверная жена – прелестная актриса Сильва, Джексон Уэллс – Нэш, а «блаженная», повешенная женщина – облако муслина, мерцающий силуэт у окна.
Никакой интуиции. Никакого вдохновения. Никакого решения.
ГЛАВА 5
Сцену «выезд на тренировку» следующим утром преследовали задержки. Одна из лошадей, заупрямившись, сбросила седока и сшибла оператора у камеры. Посреди съемки перегорели осветительные лампы. Один из грумов громко задал глупый вопрос во время работы камеры, а звукоинженер вместо того, чтобы навести порядок, в это время вышел покурить.
Нэш, выходя из дому, забыл взять шлем, который собирался надеть перед тем, как сесть на лошадь. Он яростно щелкнул пальцами и направился обратно.
К тому времени, как мы наконец добились приемлемого результата, уже был не рассвет и даже почти не утро. Монкрифф, сыпля проклятиями, щелкал переключателями светофильтров, чтобы отсечь сияние солнца. Я посмотрел на часы и подумал о вертолете.
– Еще раз! – крикнул я всем. – И Христа ради, делайте все как следует. Не возвращайтесь, поезжайте сразу на тренировку. Все готовы.
– Камеры пущены, – сказал Монкрифф.
– Пошли! – выкрикнул я, и снова грумы вывели своих терпеливых одров из стойл, вскочили в седла, построились вереницей и потянулись за ворота. Нэш, последовав за ними, забыл взглянуть на окно.
– Стоп! – заорал я и сказал Монкриффу: – Берем.
Нэш с ругательствами повернул назад.
– Не имеет значения, – махнул я рукой. – Мы это вставим. Вы не могли бы снова проехать, обернуться и посмотреть вверх после того, как минуете ворота, как будто остальные лошади ушли вперед из поля зрения? Мы снимем этот взгляд еще и крупным планом.
– Прямо сейчас?
– Да, – ответил я. – Сейчас, пока не изменилось освещение. И как насчет мимолетного гнева на жену?
Гнев крупным планом вполне стоил того дополнительного времени, которое понадобилось, чтобы поднять камеру повыше. Даже Монкрифф улыбнулся.
Нэш только и сказал:
– Я надеюсь, что распорядители в Донкастере подождут с обедом.
Он сел в свой автомобиль, я на минуту или две задержался, но когда приехал в отель, то застал его стоящим в вестибюле и с напряженным вниманием читающим газету.
– Нэш! – окликнул я его.
Он опустил газету, сунул ее мне в руки и в неистовом гневе произнес:
– Дерьмо!
Потом повернулся на пятках и вышел, оставив меня выяснять, что же так выбило его из колеи. Я увидел.
Я прочитал и почувствовал в себе тягу к убийству.
«Помойка вместо фильма о скачках.
Первые сообщения о фильме «Неспокойные времена», снимающемся сейчас в Ньюмаркете, гласят о спорах, разногласиях и нервотрепке.
Нашумевший роман писателя Говарда Тайлера, уже десять недель находящийся в списке бестселлеров, по мнению моего источника, неузнаваемо искажен. Нэш Рурк, суперзвезда, сожалеет, что вовлечен в это; он говорит: «Режиссер Томас Лайон (30 лет), неумелый, грубый, настаивает на изменениях сценария, сделанных в последнюю минуту».
Лайон клянется разрешить загадку двадцатишестилетней давности – основу шедевра Тайлера. Полиция в свое время потерпела неудачу. Кого хочет обмануть Лайон?
Естественно, те, кого близко затронула необъяснимая смерть жены ведущего ньюмаркетского тренера, обеспокоены, что давно остывшие угли пытаются раздуть в жгучее пламя.
Версия Лайона такова, что тренер – муж повесившейся женщины (актер Рурк) спал с ее сестрой, чем навлек на себя сокрушительную месть обманутого таким образом главного распорядителя Жокейского клуба, позже свихнувшегося. Ничего подобного в действительности не происходило.
Почему гиганты Голливуда вверяют постановку фильма по столь престижной книге зазнавшемуся невежде? Почему этот шут гороховый продолжает с напыщенным видом расхаживать по Хиту? Кто позволяет ему тратить миллионы долларов на это недостойное извращение великой книги?
Подходит ли Томас Лайон для такой ответственной должности?»
Здесь же была большая фотография угрюмого Нэша.
В слепой ярости я влетел в свой номер и услышал, что звонит телефон.
Прежде чем я смог что-либо сказать в трубку, голос Нэша произнес:
– Я не говорил этого, Томас.
– Вы не могли этого сказать.
– Я убью этого сукина сына Тайлера.
– Оставьте его О'Харе.
– Мы все-таки едем в Донкастер?
– Несомненно, – ответил я. Куда угодно, только подальше от Ньюмаркета. – Будете готовы через полчаса?
– Я буду внизу, в вестибюле.
Я позвонил О'Харе на мобильный телефон, но поймал только автоответчик, попросивший меня оставить сообщение. Я продиктовал:
– Прочитай «Ежедневный барабанный бой», страница шестнадцатая, колонка сенсаций, озаглавленная «Жар со звезд». Нэш и я едем на состязания. Беру с собой мобильный телефон.
В комнате Говарда Тайлера звонил и звонил телефон, но никто не брал трубку.
Я в рекордно короткое время принял душ, оделся, как подобает для ленча у распорядителей скачек, и спустился в холл, чтобы задать несколько вопросов доброй душе за конторкой дежурной по регистрации.
– Мистера Тайлера нет, – подтвердила она. – Он ушел.
– Когда он ушел?
– Недавно, – ответила она. – Он взял газету с журнального столика и прошел в столовую на завтрак, как обычно. Так мило, что он остановился здесь, и мистер Рурк тоже, мы едва можем поверить в это… Затем мистер Тайлер выбежал из столовой пять минут спустя – он даже не позавтракал – поднялся наверх и ушел, забрав чемодан и сказав, что не знает, когда вернется. – Она выглядела встревоженной. – Я не спросила его об оплате. Я надеюсь, что не сделала ничего неправильного, – понимаю, что все счета будут предъявлены кинокомпании.
– Не тревожьтесь об этом, – успокоил я ее. – Мистер Тайлер не говорил, куда он отбывает?
Конечно, он не сказал. Он был в сильном волнении. Дежурная спросила его, не заболел ли он, но он не ответил. Он забрал газету с собой, однако у персонала была другая. Они все прочитали колонку. Дежурная сочла, что лучше показать ее мистеру Рурку.
– Что будет, как вы думаете? – спросил Нэш, готовый отправиться на скачки, выслушав повторение рассказа дежурной.
– Кратко говоря, мы сбросим Говарда с наших плеч.
Мы вышли из отеля, сели в «Роллс-Ройс» и поехали туда, где ждал нас вертолет.
– Я подам в суд на ублюдка, – яростно выговорил Нэш, пристегиваясь, – сказавшего, что я сожалею о своей причастности.
– А вы?..
– Что – я?
– Говорили это?
– Черт побери, Томас! Я сказал, что сожалею о том, что не остался дома со своей женой. И только один раз. А сейчас не жалею об этом.
– Она могла бы поехать с вами.
Он пожал плечами. Мы оба знали, почему его жена осталась дома: тяжелая беременность на четвертом месяце, с осложнениями. Она досадовала на него за то, что он согласился ехать в Ньюмаркет. Он слишком уж громко извинялся.
– А что касается того дерьма, которое я якобы сказал о вас лично…
– Говард вложил в ваши уста свои собственные слова, – прервал я его.
– Забудьте это.
Вертолет оторвался от ньюмаркетской земли и, описав круг, взял курс на северо-запад.
Как бы небрежно я ни сказал: «забудьте это», у меня было неутешительное подозрение, что кинокомпания, наш источник финансов, обрушится на меня, как отряд линчевателей, намереваясь повесить на первом же суку. Любой запашок, приставший к объекту их вложений, заставлял их немедленно избавляться от этого объекта. О'Хара должен будет выкинуть меня вон; быть может, он даже хочет этого.
Прощай, карьера, думал я. Это было прекрасно, пока это длилось. Я не мог поверить в то, что произошло.
Со стороны Говарда было благоразумно убраться за пределы досягаемости моих кулаков. Я мог бы убить его. Но пока спокойно сидел в вертолете, смотрел на линкольнширский пейзаж, проплывающий внизу, и чувствовал, как желудок скручивает тошнота.
Я понимал, что всегда самой нелюбимой персоной при создании любого фильма является режиссер. Режиссер заставляет людей делать вещи, которые они считают ненужными, нелепыми, неправильными. Режиссер требует от актеров слишком многого и игнорирует их хорошо продуманную интерпретацию ролей. Режиссер никогда не бывает довольным, он тратит время на пустяки, загоняет всех до смерти, не обращает внимания на оскорбленные чувства, не делает скидок на технические трудности, ожидает невозможного, кричит на людей.
Но, с другой стороны, я также понимал, что от режиссера требуется всеохватывающий взгляд на работу в ее развитии, пусть даже детали изменяются в ходе дела. Режиссер должен стараться привнести это видение в создаваемую на экране жизнь. Излишнее сочувствие и снисходительность к съемочной группе только вредят, нерешительность влечет за собой потерю денег, а бесхарактерность лишает проект управления. Успех в кино достигается проведением политики твердой руки.
Моей натуре больше соответствовали уговоры, нежели людоедские замашки, но иногда, как в случае с Говардом, когда уговоры не помогали, наружу вылезал людоед. Я также знал, что именно этого ожидал и фактически требовал от меня О'Хара. Пользуйтесь своей властью, говорил он.
Теперь уже все работающие над фильмом прочли заметку в «Барабанном бое». И еще половина Ньюмаркета. Даже если О'Хара оставит меня на должности, работать мне будет трудно, почти невозможно, ведь весь мой авторитет пропал. Но если придется, я буду бороться за его восстановление.
Вертолет приземлился у донкастерского финишного столба, где уже ждала официальная делегация, чтобы воздать Нэшу должные почести и проводить его к высшим чинам. Когда я спрыгнул на траву вслед за ним, мой мобильный телефон зажужжал, и я сказал Нэшу, чтобы он шел вперед, а я присоединюсь к нему, поговорив с О'Харой, если это действительно звонит О'Хара.
Нэш пристально посмотрел на меня и попросил встречающих подождать.
Я ответил на вызов:
– Томас слушает.
– Томас! – О'Хара буквально кричал. – Где ты? – Нэш, должно быть, услышав, как он вопил, вздрогнул.
– Донкастерский ипподром.
– Мне звонили из Голливуда. Там еще нет пяти утра, но компания уже в ярости. Кто-то позвонил им, а потом послал факс из «Барабанного боя».
Я тупо переспросил:
– Факс?
– Факс, – подтвердил он.
– Кто его послал?
– Босс, с которым я говорил, не сказал.
Я сглотнул ком в горле. Сердце мое выпрыгивало из груди. Рука, в которой я держал телефон, заметно подрагивала. Надо успокоиться, подумал я.
– С кем говорил Тайлер? – гневно спросил О'Хара.
– Я не знаю.
– Не знаешь?
– Нет. Он жаловался любому, кто готов был слушать. Он даже мог не знать, что плачется журналисту – если кто-нибудь вообще знает журналистов.
– Что он сказал об этом?
– Он сбежал в ту же минуту, как увидел газету. Никто не знает, куда он отбыл.
– Я звонил на его домашний номер! – заорал О'Хара. – Там сказали, что он в Ньюмаркете.
– Скорее уж на Луне.
– Босс, с которым я говорил, хочет получить твою голову.
Вот оно, подумал я, онемев, и я не мог придумать, что сказать. Мне нужно было страстно молить о прощении. Но я молчал.
– Ты здесь, Томас?
– Да.
– Он сказал, что ты уволен.
Я промолчал.
– Ад и пламя, Томас, представь же какие-нибудь оправдания!
– Я вчера предупредил Говарда, чтобы он держал рот на замке, но теперь думаю, что к тому времени он уже разинул его.
– Две недели назад он пытался уговорить боссов уволить тебя, если помнишь. Тогда я успокоил их. Но это!.. – У него тоже не было слов.
Наконец-то я начал протестовать:
– Мы укладываемся по времени. Мы не вылезаем из бюджета. Сама компания настаивала на изменениях в сценарии. Мы делаем хорошую денежную картину, и неправда, что у нас царят споры и разногласия, разве что с самим Говардом.
– Что он говорит? – нетерпеливо спросил Нэш.
– Я уволен.
Нэш выхватил телефон из моей руки.
– О'Хара? Это Нэш. Скажите нашим дубоголовым хозяевам, что я не говорил того, что приписывает мне «Барабанный бой». Ваш парень проводит отличную работу с этим фильмом, и если они выкинут его с должности, они действительно получат помойку вместо фильма и, более того, я больше не подпишу с ними ничего, пусть свистят, пока не лопнут.
Ошеломленный, я вырвал у него телефон.
– Нэш, вы не можете так поступить. О'Хара, не слушайте его.
– Дайте мне его снова.
Я передал телефон Нэшу, покачав головой. Нэш некоторое время слушал О'Хару, а потом сказал:
– Вы сказали, чтобы я верил ему. Я верю. И картина идет хорошо. Теперь вы поверьте мне, поверьте моему чутью в этих вопросах.
Он выслушал ответ, сказал «Хорошо» и нажал кнопку отключения.
– О'Хара говорит, что перезвонит вам через пять часов, когда все это обсудят в Голливуде. Они намерены собраться за завтраком в девять по тамошнему времени, когда все шишки проснутся. О'Хара присоединится к совещанию по телефону.
– Благодарю вас, – сказал я. Он коротко улыбнулся.
– Моя репутация поставлена на карту, как и ваша. Я не хочу, чтобы мой «маяк» оказался вне фарватера.
– Не окажется.
– Плохие отзывы вызывают у меня несварение желудка.
Мы вместе с терпеливо ожидавшими нас встречающими пересекли трек и поднялись в помещения, отведенные распорядителям. На всем пути головы резко поворачивались в нашу сторону, когда присутствующие один за другим осознавали, что видят Нэша. Мы просили не делать публичных объявлений о визите – кинокомпания была помешана на секретности, – так что только в высших эшелонах знали, чье прибытие ожидается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33