Его намерение убить было выражено так отчетливо, что лучшего и желать было нельзя.
«Нож» ударился о мою одежду и панцирь под ней и, поскольку бутафорское лезвие не имело пробойной силы, от соударения вылетел из ладони Ридли.
– Я уронил его! – вскрикнул он, указал на бровку холма и заорал на него:
– Неважно! Скачите!
Он пустил лошадь неистовым галопом. Он низко пригнулся в седле и погонял коня так, словно в самом деле спасался от погони.
Грумы на своих лошадях сгрудились на вершине, глядя ему вслед, так же, как на прошлой неделе, и на этот раз я погнался за беглецом на лошади, а не на грузовике.
Грузовик ехал вниз по дороге, камера жужжала. В сцене, которую я впоследствии смонтировал для фильма, было показано, как «Нэш» почти догоняет своего противника и крупным планом – Нэш с глубокой кровоточащей раной; Нэш, упустивший преследуемого, повсюду капли крови; Нэш кусает губы от боли.
– Дивная картина, – выдохнул О'Хара, увидев это. – Боже, Томас!..
Однако в то воскресное утро крови не было.
Мой конь был намного быстрее, и я поравнялся с Ридли прежде, чем тот исчез в путанице ньюмаркетских улиц.
Он яростно натянул поводья, останавливая лошадь, сорвал с себя перчатки, очки и шлем и швырнул их на землю. Он стянул ветровку, в которую мы одели его, и отбросил ее прочь.
– Я тебя убью, – сказал он.
– Я пришлю вам ваш гонорар, – отозвался я.
Его опухшее лицо исказилось в нерешительности – напасть ли на меня здесь и сейчас или нет. Но трусость взяла верх, и он спешился с привычной легкостью, еще раз глянув мне в лицо, пока перекидывал правую ногу через шею лошади. Он отпустил поводья, повернулся ко мне спиной и пошел к городу, пошатываясь, словно не чувствуя под ногами земли.
Я наклонился, подобрал болтавшиеся поводья и поехал к конюшням, ведя его лошадь в поводу.
Грумы вернулись с холма, стрекоча как сороки и широко раскрыв глаза.
– Этот человек выглядел, как тот!
– Это был тот самый!
– Он выглядел, как человек на той неделе!
– Ведь он по виду был такой же, верно?
– Да, – ответил я.
Из гардеробной, оставив там куртку и шлем Нэша, я поднялся наверх, где декораторы сдвигали «Литературный клуб» в сторону и на освободившемся пространстве монтировали копию обычного конского стойла.
Поскольку настоящее стойло чересчур тесно для камеры, оператора, осветителей и их оборудования, не считая актеров, мы соорудили собственную декорацию. Выглядело это так, словно стойло разделили на три части, разнесли их в стороны, оставив в центре большое пространство для передвижения камеры. В одной трети размещалась дверь наружу (выходящая на конный двор), в другой стояли ясли и поилка. Третья, самая большая, представляла собой собственно то место, где обычно стоит лошадь.
Стены стойла были сооружены из настоящих шлакоблоков, побеленных известью, вверху, на открытом до потолка пространстве, сплетались мощные балки. Тюки сена перед началом действий должны были быть сложены на платформу под балками. Пол из бетонных плит покрыт соломой, забившейся в каждую щелку. Искусственные отметины от копыт и другие признаки говорили о том, что этим стойлом давно и часто пользовались.
– Как дела? – спросил я, оглядывая строящуюся декорацию.
– Будет готово к утру, – заверили меня. – Надежно как скала, как вы и просили.
– Отлично.
Щеки Доротеи слегка порозовели – огромное достижение.
При моем появлении из ее глаз выкатилось несколько слезинок, но не было той мучительной скорби, которую я застал два дня назад. Вместе с возвращением физических сил восстанавливались и силы душевные. Доротея поблагодарила меня за цветы, которые я ей принес, и пожаловалась, что ее тошнит от диетического томатного супа.
– Они говорят, что он полезен мне, но я ненавижу его. Верно, я не могу есть мясо и салат, – а кому может пойти на пользу больничный салат? – но почему не грибной или не куриный суп? И конечно, все это не домашнее.
Она сказала, что по-прежнему хочет переехать в частную клинику, о которой говорил ей Робби Джилл, и она надеется, что ее невестка Дженет скоро вернется домой, в Суррей.
– Мы с ней не любим друг друга, – призналась, вздохнув, Доротея. – Так жаль!
– Хм-м… – пробормотал я. – Когда вы совсем поправитесь, вы вернетесь в свой дом?
В ее глазах блеснули слезы.
– Там умер Пол.
И Валентин, подумал я.
– Томас… я вспоминала разные вещи. – В голосе ее звучало некоторое беспокойство. – В ту ночь, когда на меня напали…
– Да? – спросил я, когда она замолчала. – Что вы вспомнили?
– Пол кричал.
– Да, вы говорили мне.
– Там был еще другой человек.
Я пододвинул стул для посетителей к ее кровати и сел, успокаивающе держа ее за руку, не желая тревожить ее и подавляя собственные назойливые думы. Я мягко сказал:
– Вы помните, как он выглядел?
– Я его не знаю. Он и Пол были там, когда я пришла от Моны… Понимаете, мы с ней смотрели телевизор, но программа не понравилась нам, и я рано ушла домой… Я вошла через кухонную дверь и была так удивлена и… рада, конечно… увидев Пола. Но он был таким странным, дорогой, и почти испуганным, но он не мог быть испуган. Почему он должен был испугаться?
– Быть может, потому, что вы пришли домой, когда он и другой человек обыскивали ваш дом.
– Да, дорогой, Пол закричал, где альбом Валентина с фотографиями, но я, конечно, сказала, что у него никогда не было альбома, что он просто хранил несколько старых снимков в коробке от конфет, в той же самой, что и я, но Пол не поверил мне, он все твердил об альбоме.
– А у Валентина был когда-либо альбом? – спросил я.
– Нет, я уверена, что не было. У нас никогда не было большой семьи, чтобы фотографировать ее, и нам в отличие от некоторых людей никогда не казалось, что событие не произошло, если от него не осталось снимка. У Валентина были десятки фотографий лошадей, но, понимаете, это были лошади, это была его жизнь. Всегда лошади. У него никогда не было детей, его Кэти не могла иметь детей, понимаете. Быть может, он собрал бы больше снимков, если бы у него были дети. Я хранила фотографии в коробке в своей спальне. Фотографии всех нас, очень старые. Фотографии Пола…
Снова потекли слезы, и я не сказал ей, что не смог найти в ее комнате эти несколько трогательных памяток. Но я отдам ей взамен коробку с фотографиями, принадлежавшую Валентину.
– Пол не сказал, зачем ему нужен был фотоальбом? – спросил я.
– Я думаю, нет, дорогой. Все случилось так быстро, и другой человек был так сердит и тоже кричал, и Пол сказал мне – так страшно, дорогой, но он сказал: «Отвечай ему, где альбом, у него нож».
Я быстро спросил:
– Вы уверены в этом?
– Я думала, что это сон.
– А теперь?
– Теперь… я думаю, что он, должно быть, сказал это. Я словно слышу голос Пола… Ох, мой милый маленький мальчик!..
Я обнимал ее, пока она плакала.
– Этот другой человек ударил меня, – сказала она, всхлипывая. – Ударил по голове… и Пол кричал: «Скажи ему, скажи ему»… и я увидела… у него действительно был нож, у этого человека… по крайней мере, он держал что-то блестящее, но это на самом деле был не нож, он продевал пальцы в него… грязные ногти… Это было ужасно… И Пол закричал: «Прекрати… не делай этого…» И я очнулась в больнице и не знала, что случилось, но прошлой ночью… Ох, дорогой, когда я проснулась этим утром и подумала о Поле, я вроде бы вспомнила.
– Да, – сказал я, потом помедлил, собирая вместе все, что знал. – Милая Доротея, – промолвил я, – я думаю, что Пол спас вашу жизнь.
– Ох! Ох! – Она все еще плакала, но теперь это были слезы светлой гордости за сына, а не тяжкой скорби.
– Я думаю, – продолжал я, – что Пол настолько ужаснулся, увидев, что на вас нападают с ножом, что предотвратил смертельный удар. Робби Джилл счел, что нападение на вас выглядело как прерванное убийство. Он сказал, что люди, которые наносят такие ужасные ножевые раны, обычно не владеют собой и просто не могут остановиться. Я думаю, Пол остановил его.
– Ох, Томас!
– Но я боюсь, – с сожалением сказал я, – это означает, что Пол знал человека, который напал на вас, и не сообщил об этом в полицию. Фактически Пол делал вид, что во время нападения на вас находился в Суррее.
– Ох, дорогой!
– И к тому же Пол всячески старался не допустить ни меня, ни Робби Джилла, ни кого-либо еще поговорить с вами, пока не удостоверился, что вы ничего не помните о нападении.
Радость Доротеи несколько померкла, но все же не исчезла совсем.
– Он немного изменился, – продолжал я. – Я думаю, в какой-то момент он едва не рассказал мне что-то, но я не знаю, что именно. Однако я верю, что он чувствовал раскаяние в том, что случилось с вами.
– Ох, Томас, я надеюсь, что это так.
– Я уверен в этом, – сказал я, вкладывая в слова больше оптимизма, нежели испытывал.
Она некоторое время молча размышляла, а потом промолвила:
– Иногда Пол громко высказывал вслух свои мнения, как будто больше не мог держать их при себе.
– И что же?
– Он сказал… я не хотела говорить это вам, Томас, но на другой день, когда он был здесь со мной, он высказался так: «Почему он вообще должен сделать этот фильм?» Он был зол. Он сказал: «На тебя никто не напал бы, если бы он не раскопал все это». Конечно, я спросила его, что вы раскопали, и он ответил: «Это все было в „Барабанном бое“, но ты должна забыть все, что я сказал, и если с ним что-то случится, это будет целиком его вина». Он сказал… мне действительно жаль… но он сказал, что был бы рад, если бы вас порезали на кусочки, как меня… Это было так на него не похоже, действительно не похоже.
– Я выставил его из вашего дома, – напомнил я ей. – Ему не очень-то понравилось, как я обошелся с ним.
– Нет, но… что-то тревожило его, я в этом уверена.
Я встал и подошел к окну, глядя на безукоризненно правильные ряды окон в здании напротив и на засаженный низкорослыми кустами садик внизу. Два человека в белом медленно шли по дорожке, беседуя. Статисты, играющие докторов, автоматически подумал я и осознал, что часто смотрю даже на реальную жизнь как на кино.
Я вернулся к кровати и обратился к Доротее:
– Пол спрашивал вас об альбоме, пока вы находились здесь, в больнице?
– Думаю, нет, дорогой. Хотя все было так сумбурно. – Она помолчала. – Он сказал что-то о том, что вы забрали книги Валентина, и я не стала ему говорить, что вы не забирали их. Я не хотела спорить. Я чувствовала себя слишком усталой.
– Я нашел одну фотографию среди бумаг Валентина, которые передал мне ваш милый юный друг Билл Робинсон. Но я не думаю, что ради этой фотографии стоило причинять такой страшный вред вашему дому и вам самой. Если я покажу вам этот снимок, – спросил я, – вы скажете мне, кто изображен на нем?
– Конечно, дорогой, если смогу.
Я вынул из кармана фотографию «банды» и передал ее Доротее.
– Мне нужны очки для чтения, – сказала Доротея, щурясь. – Они в красном футляре на столике.
Я передал ей очки, и она посмотрела на снимок без особой реакции.
– Нет ли на этом снимке человека, который напал на вас? – спросил я.
– Ох нет, никого из них я не узнаю. Он был намного старше. Все эти люди так молоды. О! – воскликнула она. – Это же Пол! Этот, с краю, разве это не Пол? Каким он был молодым! И таким красивым. – Она уронила фотографию на одеяло. – Я не знаю остальных. Если бы Пол был здесь…
Вздохнув, я убрал фото обратно в карман и достал страничку из блокнота, который постоянно носил с собой.
– Я не хочу расстраивать вас, но, если я нарисую нож, вы сможете сказать мне, может ли это быть тот нож, с которым напали на вас?
– Я не хочу видеть его.
– Пожалуйста, Доротея.
– Пол был убит ножом, – всхлипнула она.
– Милая Доротея, – сказал я чуть погодя, – если это поможет отыскать убийцу Пола, вы посмотрите на мой рисунок?
Она покачала головой. Я положил рисунок возле ее руки, и долгую минуту спустя она взяла его.
– Как ужасно! – сказала она, глядя на него. – Я никогда не видела такого ножа. – Ее голос был совершенно спокойным. – Ничего похожего на тот.
Это было изображение американского армейского ножа, найденного на Хите. Я перевернул лист и нарисовал страшный «Армадилло»: зазубренное лезвие и все прочее.
Доротея посмотрела на него, побелела и не сказала ничего.
– Мне так жаль… – беспомощно сказал я.
Я думал о невероятном потрясении, охватившем Пола, когда он вошел в дом Доротеи и увидел «Армадилло», лежащий на кухонном столе. Когда он увидел, что я сижу там живой.
Он выскочил из дома и умчался прочь, и теперь бесполезно предполагать, что, если бы мы остановили его, если бы мы усадили его и заставили говорить, он мог бы остаться в живых. Я подумал, что Пол стал опасен для своего сообщника, он был готов сломаться, был готов сознаться. У самоуверенного, напыщенного, неприятного Пола сдали нервы, и это стоило ему жизни.
Мой водитель, рядом с которым на переднем сиденье устроился «черный пояс», доставил меня в Оксфордшир, время от времени сверяясь с моими письменными указаниями. Я сидел сзади, вновь разглядывая фотографию «банды» и вспоминая то, что говорили о ней Люси и Доротея.
«Они такие молодые».
Молодые.
Джексон Уэллс, Ридли Уэллс, Пол Паннир на этой фотографии были, по крайней мере, на двадцать шесть лет моложе, чем эти же люди, встреченные мною в жизни. Соня умерла двадцать шесть лет назад, а на этой фотографии она была юной и прелестной.
Скажем, снимок был сделан двадцать семь лет назад – тогда Джексону Уэллсу на нем около двадцати трех, а все остальные были еще моложе. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать, но не более. Соня умерла в двадцать один год. Мне было четыре года, когда она умерла, я не слышал тогда о ней, и я вернулся сюда в тридцать лет и захотел узнать, почему она умерла, и сказал, что могу попытаться. И, сказав это, я запустил цепную реакцию, которая привела Доротею в больницу, Пола в могилу, а мне принесла нож в ребро… и все, что еще могло случиться. Я не знал, что в этой бутылке есть джинн, но если джинна выпустили наружу, его уже нельзя загнать обратно.
Мой водитель отыскал ферму «Бой-ива» и доставил меня к двери Джексона Уэллса. На звонок в дверь снова открыла Люси, и ее синие глаза расширились от изумления.
– Я сказала, – промолвила она, – что вы не рассердитесь, если я вернусь домой на денек, ведь так? Вы приехали, чтобы притащить меня обратно за хвостик?
– Нет, – улыбнулся я. – На самом деле я хотел поговорить с твоим отцом.
– Ой, конечно. Проходите. Я покачал головой.
– Я хотел бы, чтобы он вышел сюда.
– О! Ну хорошо, я спрошу его.
Слегка сбитая с толку, она скрылась в доме и вскоре вернулась вместе со своим белокурым, сутулым, продубленным солнцем и ветрами, рассудительным родителем – словом, таким же, каким я увидел его здесь неделю назад.
– Входите, – сказал он, делая широкий гостеприимный жест.
– Пойдемте погуляем. Он пожал плечами.
– Если вам так хочется.
Он вышел из дома, а Люси, не знавшая, что и подумать, осталась стоять на пороге. Джексон окинул взглядом двух молодых людей, сидящих в моей машине, и спросил:
– Друзья?
– Шофер и телохранитель, – ответил я. – Кинокомпания настояла.
– О…
Мы пересекли двор и дошли до ворот высотой в пять перекладин, которые неделю назад подпирал глухой Уэллс-старший.
– Люси проделала хорошую работу, – произнес я. – Она рассказала вам?
– Ей нравится беседовать с Нэшем Рурком.
– Они подружились, – согласился я.
– Я велел ей быть осторожнее. Я улыбнулся.
– Вы хорошо научили ее. – И подумал: «Слишком хорошо». Потом спросил: – Она упоминала о фотографии?
Он посмотрел на меня так, словно не знал, что ему ответить: «да» или «нет», но наконец сказал:
– О какой фотографии?
– Об этой. – Я достал ее из кармана и протянул ему. Он коротко взглянул на лицевую сторону, потом на обратную и без выражения посмотрел мне в глаза.
– Люси говорит, что надпись на обратной стороне сделана вашей рукой, – заметил я, забирая из его рук снимок.
– Что из этого?
– Я не полицейский, – сказал я, – и не привез с собой орудия пыток.
Он засмеялся, но общая осторожность, проявлявшаяся в нем на прошлой неделе, перешла во вполне определенную подозрительность.
– На прошлой неделе, – напомнил я, – вы сказали мне, что никто не знает, почему умерла Соня.
– Это так. – Его синие глаза, как обычно, лучились невинностью.
Я покачал головой.
– Все, кто на этом фото, – произнес я, – знают, почему умерла Соня.
Он застыл в неподвижности, но потом выдавил улыбку и придал лицу насмешливое выражение.
– Соня есть на этом фото. Ваши слова – бессмыслица.
– Соня знала, – возразил я.
– Вы хотите сказать, что она убила себя? – Судя по его виду, он почти надеялся, что я именно так и думаю.
– На самом деле нет. Она не намеревалась умирать. Никто не намеревался убить ее. Она умерла случайно.
– Вы не знаете об этом абсолютно ничего.
Я знал об этом слишком много. Я не хотел причинять никому вреда и не хотел, чтобы меня убили, но смерть Пола Паннира нельзя было просто проигнорировать, и пока убийца гуляет на свободе, я вынужден буду носить дельта-гипс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
«Нож» ударился о мою одежду и панцирь под ней и, поскольку бутафорское лезвие не имело пробойной силы, от соударения вылетел из ладони Ридли.
– Я уронил его! – вскрикнул он, указал на бровку холма и заорал на него:
– Неважно! Скачите!
Он пустил лошадь неистовым галопом. Он низко пригнулся в седле и погонял коня так, словно в самом деле спасался от погони.
Грумы на своих лошадях сгрудились на вершине, глядя ему вслед, так же, как на прошлой неделе, и на этот раз я погнался за беглецом на лошади, а не на грузовике.
Грузовик ехал вниз по дороге, камера жужжала. В сцене, которую я впоследствии смонтировал для фильма, было показано, как «Нэш» почти догоняет своего противника и крупным планом – Нэш с глубокой кровоточащей раной; Нэш, упустивший преследуемого, повсюду капли крови; Нэш кусает губы от боли.
– Дивная картина, – выдохнул О'Хара, увидев это. – Боже, Томас!..
Однако в то воскресное утро крови не было.
Мой конь был намного быстрее, и я поравнялся с Ридли прежде, чем тот исчез в путанице ньюмаркетских улиц.
Он яростно натянул поводья, останавливая лошадь, сорвал с себя перчатки, очки и шлем и швырнул их на землю. Он стянул ветровку, в которую мы одели его, и отбросил ее прочь.
– Я тебя убью, – сказал он.
– Я пришлю вам ваш гонорар, – отозвался я.
Его опухшее лицо исказилось в нерешительности – напасть ли на меня здесь и сейчас или нет. Но трусость взяла верх, и он спешился с привычной легкостью, еще раз глянув мне в лицо, пока перекидывал правую ногу через шею лошади. Он отпустил поводья, повернулся ко мне спиной и пошел к городу, пошатываясь, словно не чувствуя под ногами земли.
Я наклонился, подобрал болтавшиеся поводья и поехал к конюшням, ведя его лошадь в поводу.
Грумы вернулись с холма, стрекоча как сороки и широко раскрыв глаза.
– Этот человек выглядел, как тот!
– Это был тот самый!
– Он выглядел, как человек на той неделе!
– Ведь он по виду был такой же, верно?
– Да, – ответил я.
Из гардеробной, оставив там куртку и шлем Нэша, я поднялся наверх, где декораторы сдвигали «Литературный клуб» в сторону и на освободившемся пространстве монтировали копию обычного конского стойла.
Поскольку настоящее стойло чересчур тесно для камеры, оператора, осветителей и их оборудования, не считая актеров, мы соорудили собственную декорацию. Выглядело это так, словно стойло разделили на три части, разнесли их в стороны, оставив в центре большое пространство для передвижения камеры. В одной трети размещалась дверь наружу (выходящая на конный двор), в другой стояли ясли и поилка. Третья, самая большая, представляла собой собственно то место, где обычно стоит лошадь.
Стены стойла были сооружены из настоящих шлакоблоков, побеленных известью, вверху, на открытом до потолка пространстве, сплетались мощные балки. Тюки сена перед началом действий должны были быть сложены на платформу под балками. Пол из бетонных плит покрыт соломой, забившейся в каждую щелку. Искусственные отметины от копыт и другие признаки говорили о том, что этим стойлом давно и часто пользовались.
– Как дела? – спросил я, оглядывая строящуюся декорацию.
– Будет готово к утру, – заверили меня. – Надежно как скала, как вы и просили.
– Отлично.
Щеки Доротеи слегка порозовели – огромное достижение.
При моем появлении из ее глаз выкатилось несколько слезинок, но не было той мучительной скорби, которую я застал два дня назад. Вместе с возвращением физических сил восстанавливались и силы душевные. Доротея поблагодарила меня за цветы, которые я ей принес, и пожаловалась, что ее тошнит от диетического томатного супа.
– Они говорят, что он полезен мне, но я ненавижу его. Верно, я не могу есть мясо и салат, – а кому может пойти на пользу больничный салат? – но почему не грибной или не куриный суп? И конечно, все это не домашнее.
Она сказала, что по-прежнему хочет переехать в частную клинику, о которой говорил ей Робби Джилл, и она надеется, что ее невестка Дженет скоро вернется домой, в Суррей.
– Мы с ней не любим друг друга, – призналась, вздохнув, Доротея. – Так жаль!
– Хм-м… – пробормотал я. – Когда вы совсем поправитесь, вы вернетесь в свой дом?
В ее глазах блеснули слезы.
– Там умер Пол.
И Валентин, подумал я.
– Томас… я вспоминала разные вещи. – В голосе ее звучало некоторое беспокойство. – В ту ночь, когда на меня напали…
– Да? – спросил я, когда она замолчала. – Что вы вспомнили?
– Пол кричал.
– Да, вы говорили мне.
– Там был еще другой человек.
Я пододвинул стул для посетителей к ее кровати и сел, успокаивающе держа ее за руку, не желая тревожить ее и подавляя собственные назойливые думы. Я мягко сказал:
– Вы помните, как он выглядел?
– Я его не знаю. Он и Пол были там, когда я пришла от Моны… Понимаете, мы с ней смотрели телевизор, но программа не понравилась нам, и я рано ушла домой… Я вошла через кухонную дверь и была так удивлена и… рада, конечно… увидев Пола. Но он был таким странным, дорогой, и почти испуганным, но он не мог быть испуган. Почему он должен был испугаться?
– Быть может, потому, что вы пришли домой, когда он и другой человек обыскивали ваш дом.
– Да, дорогой, Пол закричал, где альбом Валентина с фотографиями, но я, конечно, сказала, что у него никогда не было альбома, что он просто хранил несколько старых снимков в коробке от конфет, в той же самой, что и я, но Пол не поверил мне, он все твердил об альбоме.
– А у Валентина был когда-либо альбом? – спросил я.
– Нет, я уверена, что не было. У нас никогда не было большой семьи, чтобы фотографировать ее, и нам в отличие от некоторых людей никогда не казалось, что событие не произошло, если от него не осталось снимка. У Валентина были десятки фотографий лошадей, но, понимаете, это были лошади, это была его жизнь. Всегда лошади. У него никогда не было детей, его Кэти не могла иметь детей, понимаете. Быть может, он собрал бы больше снимков, если бы у него были дети. Я хранила фотографии в коробке в своей спальне. Фотографии всех нас, очень старые. Фотографии Пола…
Снова потекли слезы, и я не сказал ей, что не смог найти в ее комнате эти несколько трогательных памяток. Но я отдам ей взамен коробку с фотографиями, принадлежавшую Валентину.
– Пол не сказал, зачем ему нужен был фотоальбом? – спросил я.
– Я думаю, нет, дорогой. Все случилось так быстро, и другой человек был так сердит и тоже кричал, и Пол сказал мне – так страшно, дорогой, но он сказал: «Отвечай ему, где альбом, у него нож».
Я быстро спросил:
– Вы уверены в этом?
– Я думала, что это сон.
– А теперь?
– Теперь… я думаю, что он, должно быть, сказал это. Я словно слышу голос Пола… Ох, мой милый маленький мальчик!..
Я обнимал ее, пока она плакала.
– Этот другой человек ударил меня, – сказала она, всхлипывая. – Ударил по голове… и Пол кричал: «Скажи ему, скажи ему»… и я увидела… у него действительно был нож, у этого человека… по крайней мере, он держал что-то блестящее, но это на самом деле был не нож, он продевал пальцы в него… грязные ногти… Это было ужасно… И Пол закричал: «Прекрати… не делай этого…» И я очнулась в больнице и не знала, что случилось, но прошлой ночью… Ох, дорогой, когда я проснулась этим утром и подумала о Поле, я вроде бы вспомнила.
– Да, – сказал я, потом помедлил, собирая вместе все, что знал. – Милая Доротея, – промолвил я, – я думаю, что Пол спас вашу жизнь.
– Ох! Ох! – Она все еще плакала, но теперь это были слезы светлой гордости за сына, а не тяжкой скорби.
– Я думаю, – продолжал я, – что Пол настолько ужаснулся, увидев, что на вас нападают с ножом, что предотвратил смертельный удар. Робби Джилл счел, что нападение на вас выглядело как прерванное убийство. Он сказал, что люди, которые наносят такие ужасные ножевые раны, обычно не владеют собой и просто не могут остановиться. Я думаю, Пол остановил его.
– Ох, Томас!
– Но я боюсь, – с сожалением сказал я, – это означает, что Пол знал человека, который напал на вас, и не сообщил об этом в полицию. Фактически Пол делал вид, что во время нападения на вас находился в Суррее.
– Ох, дорогой!
– И к тому же Пол всячески старался не допустить ни меня, ни Робби Джилла, ни кого-либо еще поговорить с вами, пока не удостоверился, что вы ничего не помните о нападении.
Радость Доротеи несколько померкла, но все же не исчезла совсем.
– Он немного изменился, – продолжал я. – Я думаю, в какой-то момент он едва не рассказал мне что-то, но я не знаю, что именно. Однако я верю, что он чувствовал раскаяние в том, что случилось с вами.
– Ох, Томас, я надеюсь, что это так.
– Я уверен в этом, – сказал я, вкладывая в слова больше оптимизма, нежели испытывал.
Она некоторое время молча размышляла, а потом промолвила:
– Иногда Пол громко высказывал вслух свои мнения, как будто больше не мог держать их при себе.
– И что же?
– Он сказал… я не хотела говорить это вам, Томас, но на другой день, когда он был здесь со мной, он высказался так: «Почему он вообще должен сделать этот фильм?» Он был зол. Он сказал: «На тебя никто не напал бы, если бы он не раскопал все это». Конечно, я спросила его, что вы раскопали, и он ответил: «Это все было в „Барабанном бое“, но ты должна забыть все, что я сказал, и если с ним что-то случится, это будет целиком его вина». Он сказал… мне действительно жаль… но он сказал, что был бы рад, если бы вас порезали на кусочки, как меня… Это было так на него не похоже, действительно не похоже.
– Я выставил его из вашего дома, – напомнил я ей. – Ему не очень-то понравилось, как я обошелся с ним.
– Нет, но… что-то тревожило его, я в этом уверена.
Я встал и подошел к окну, глядя на безукоризненно правильные ряды окон в здании напротив и на засаженный низкорослыми кустами садик внизу. Два человека в белом медленно шли по дорожке, беседуя. Статисты, играющие докторов, автоматически подумал я и осознал, что часто смотрю даже на реальную жизнь как на кино.
Я вернулся к кровати и обратился к Доротее:
– Пол спрашивал вас об альбоме, пока вы находились здесь, в больнице?
– Думаю, нет, дорогой. Хотя все было так сумбурно. – Она помолчала. – Он сказал что-то о том, что вы забрали книги Валентина, и я не стала ему говорить, что вы не забирали их. Я не хотела спорить. Я чувствовала себя слишком усталой.
– Я нашел одну фотографию среди бумаг Валентина, которые передал мне ваш милый юный друг Билл Робинсон. Но я не думаю, что ради этой фотографии стоило причинять такой страшный вред вашему дому и вам самой. Если я покажу вам этот снимок, – спросил я, – вы скажете мне, кто изображен на нем?
– Конечно, дорогой, если смогу.
Я вынул из кармана фотографию «банды» и передал ее Доротее.
– Мне нужны очки для чтения, – сказала Доротея, щурясь. – Они в красном футляре на столике.
Я передал ей очки, и она посмотрела на снимок без особой реакции.
– Нет ли на этом снимке человека, который напал на вас? – спросил я.
– Ох нет, никого из них я не узнаю. Он был намного старше. Все эти люди так молоды. О! – воскликнула она. – Это же Пол! Этот, с краю, разве это не Пол? Каким он был молодым! И таким красивым. – Она уронила фотографию на одеяло. – Я не знаю остальных. Если бы Пол был здесь…
Вздохнув, я убрал фото обратно в карман и достал страничку из блокнота, который постоянно носил с собой.
– Я не хочу расстраивать вас, но, если я нарисую нож, вы сможете сказать мне, может ли это быть тот нож, с которым напали на вас?
– Я не хочу видеть его.
– Пожалуйста, Доротея.
– Пол был убит ножом, – всхлипнула она.
– Милая Доротея, – сказал я чуть погодя, – если это поможет отыскать убийцу Пола, вы посмотрите на мой рисунок?
Она покачала головой. Я положил рисунок возле ее руки, и долгую минуту спустя она взяла его.
– Как ужасно! – сказала она, глядя на него. – Я никогда не видела такого ножа. – Ее голос был совершенно спокойным. – Ничего похожего на тот.
Это было изображение американского армейского ножа, найденного на Хите. Я перевернул лист и нарисовал страшный «Армадилло»: зазубренное лезвие и все прочее.
Доротея посмотрела на него, побелела и не сказала ничего.
– Мне так жаль… – беспомощно сказал я.
Я думал о невероятном потрясении, охватившем Пола, когда он вошел в дом Доротеи и увидел «Армадилло», лежащий на кухонном столе. Когда он увидел, что я сижу там живой.
Он выскочил из дома и умчался прочь, и теперь бесполезно предполагать, что, если бы мы остановили его, если бы мы усадили его и заставили говорить, он мог бы остаться в живых. Я подумал, что Пол стал опасен для своего сообщника, он был готов сломаться, был готов сознаться. У самоуверенного, напыщенного, неприятного Пола сдали нервы, и это стоило ему жизни.
Мой водитель, рядом с которым на переднем сиденье устроился «черный пояс», доставил меня в Оксфордшир, время от времени сверяясь с моими письменными указаниями. Я сидел сзади, вновь разглядывая фотографию «банды» и вспоминая то, что говорили о ней Люси и Доротея.
«Они такие молодые».
Молодые.
Джексон Уэллс, Ридли Уэллс, Пол Паннир на этой фотографии были, по крайней мере, на двадцать шесть лет моложе, чем эти же люди, встреченные мною в жизни. Соня умерла двадцать шесть лет назад, а на этой фотографии она была юной и прелестной.
Скажем, снимок был сделан двадцать семь лет назад – тогда Джексону Уэллсу на нем около двадцати трех, а все остальные были еще моложе. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать, но не более. Соня умерла в двадцать один год. Мне было четыре года, когда она умерла, я не слышал тогда о ней, и я вернулся сюда в тридцать лет и захотел узнать, почему она умерла, и сказал, что могу попытаться. И, сказав это, я запустил цепную реакцию, которая привела Доротею в больницу, Пола в могилу, а мне принесла нож в ребро… и все, что еще могло случиться. Я не знал, что в этой бутылке есть джинн, но если джинна выпустили наружу, его уже нельзя загнать обратно.
Мой водитель отыскал ферму «Бой-ива» и доставил меня к двери Джексона Уэллса. На звонок в дверь снова открыла Люси, и ее синие глаза расширились от изумления.
– Я сказала, – промолвила она, – что вы не рассердитесь, если я вернусь домой на денек, ведь так? Вы приехали, чтобы притащить меня обратно за хвостик?
– Нет, – улыбнулся я. – На самом деле я хотел поговорить с твоим отцом.
– Ой, конечно. Проходите. Я покачал головой.
– Я хотел бы, чтобы он вышел сюда.
– О! Ну хорошо, я спрошу его.
Слегка сбитая с толку, она скрылась в доме и вскоре вернулась вместе со своим белокурым, сутулым, продубленным солнцем и ветрами, рассудительным родителем – словом, таким же, каким я увидел его здесь неделю назад.
– Входите, – сказал он, делая широкий гостеприимный жест.
– Пойдемте погуляем. Он пожал плечами.
– Если вам так хочется.
Он вышел из дома, а Люси, не знавшая, что и подумать, осталась стоять на пороге. Джексон окинул взглядом двух молодых людей, сидящих в моей машине, и спросил:
– Друзья?
– Шофер и телохранитель, – ответил я. – Кинокомпания настояла.
– О…
Мы пересекли двор и дошли до ворот высотой в пять перекладин, которые неделю назад подпирал глухой Уэллс-старший.
– Люси проделала хорошую работу, – произнес я. – Она рассказала вам?
– Ей нравится беседовать с Нэшем Рурком.
– Они подружились, – согласился я.
– Я велел ей быть осторожнее. Я улыбнулся.
– Вы хорошо научили ее. – И подумал: «Слишком хорошо». Потом спросил: – Она упоминала о фотографии?
Он посмотрел на меня так, словно не знал, что ему ответить: «да» или «нет», но наконец сказал:
– О какой фотографии?
– Об этой. – Я достал ее из кармана и протянул ему. Он коротко взглянул на лицевую сторону, потом на обратную и без выражения посмотрел мне в глаза.
– Люси говорит, что надпись на обратной стороне сделана вашей рукой, – заметил я, забирая из его рук снимок.
– Что из этого?
– Я не полицейский, – сказал я, – и не привез с собой орудия пыток.
Он засмеялся, но общая осторожность, проявлявшаяся в нем на прошлой неделе, перешла во вполне определенную подозрительность.
– На прошлой неделе, – напомнил я, – вы сказали мне, что никто не знает, почему умерла Соня.
– Это так. – Его синие глаза, как обычно, лучились невинностью.
Я покачал головой.
– Все, кто на этом фото, – произнес я, – знают, почему умерла Соня.
Он застыл в неподвижности, но потом выдавил улыбку и придал лицу насмешливое выражение.
– Соня есть на этом фото. Ваши слова – бессмыслица.
– Соня знала, – возразил я.
– Вы хотите сказать, что она убила себя? – Судя по его виду, он почти надеялся, что я именно так и думаю.
– На самом деле нет. Она не намеревалась умирать. Никто не намеревался убить ее. Она умерла случайно.
– Вы не знаете об этом абсолютно ничего.
Я знал об этом слишком много. Я не хотел причинять никому вреда и не хотел, чтобы меня убили, но смерть Пола Паннира нельзя было просто проигнорировать, и пока убийца гуляет на свободе, я вынужден буду носить дельта-гипс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33