– Надеюсь, эти чертовы лошади стоят того, чтобы торчать из-за них на таком адском холоде.
Небо на востоке из черного стало серым. Я взял мини-рацию и снова переговорил с Эдом, а также с Зигги. Все было готово. Я не волновался. Все должно быть хорошо.
Я думал о том, какие мощные мускулы были у Валентина много лет назад.
Я должен хранить тайну его исповеди. Никто не узнает от меня этой правды.
«Я оставил нож у Дерри»…
Сила Валентина создала для его хорошего друга профессора Дерри уникальный нож для коллекции: стальной нож, лезвие как наконечник копья, рукоять изогнута спиралью, оружие, не похожее ни на какое другое.
«Я убил корнуэлльского парня…
Один из «банды», быть может, сам Свин Фальмут, рассказал Валентину, как умерла Соня, и Валентин, захлебнувшись штормовой волной гнева, горя и вины, схватил копье и вонзил его глубоко в тело жокея.
Это должно было случиться примерно так. Валентин тайно любил Соню. Он отыскал статью про парафилию, чтобы помочь профессору Дерри справиться с импотенцией, а потом показал эту статью Свину, ни о чем не думая, просто так – «Слышишь, Свин, ты только взгляни на это!» – а Свин рассказал своим друзьям.
«Я разрушил их жизнь»… Я полагаю, он хотел сказать, что разрушил их жизнь, подав им идею этой роковой игры. Они сами разрушили свою жизнь, но вина не принимает логики.
Валентин убил Свина Фальмута в том же неистовом, неудержимом порыве гнева и горя, что заставил Джексона Уэллса избить своего брата Ридли едва не до смерти, и Валентин сам написал заметку для колонки сплетен, в которой сообщил, что Свин отбыл в Австралию. И все поверили в это.
Свин Фальмут, предполагал я, двадцать шесть лет покоится на дне колодца, который по настоянию Валентина засыпали строители, чтобы туда не мог упасть никто из детей. Валентин стоял рядом с Джексоном Уэллсом и смотрел, как годами копившийся хлам ссыпается в колодец, чтобы скрыть тело беззаботного мальчика, который поцеловал и убил его золотую девочку.
И только перед смертью Валентин снял со своей души тяжкое бремя убийства.
Пусть оба покоятся в мире.
Сквозь бесформенную серость неба на востоке медленно просачивался мягкий багрянец.
Монкрифф держал экспонометр, чтобы замерять изменение интенсивности света в течение минуты с точностью, которая принесла ему впоследствии «Оскара» – второго «Оскара» «Неспокойных времен» – за кинематографию. Говард, представленный к награде за лучший адаптированный сценарий, все-таки чуть-чуть не добрал голосов, как и наш четвертый соискатель – художественный директор. Тем не менее О'Хара и боссы были счастливы, а меня подрядили на приключенческий сериал с огромным бюджетом и суперзвездой Нэшем в главной роли.
Над хэпписбургским пляжем багрянец накалился до алого цвета и пролил на волны розовую краску. Сегодня на небе было меньше черточек-облаков, чем неделю назад, и меньше лучистых золотых ореолов на алом фоне. Я подумал, что нам стоит смонтировать два рассвета в один.
Монкрифф, вскинув вверх датчики экспонометра, приветствовал рассвет, словно древний пророк. Когда он опустит руки, я должен буду дать сигнал к началу съемок.
Ослепительное солнце выплыло из моря. Руки Монкриффа опустились.
– Начали, Эд, – сказал я в рацию. – Давай, Зигги.
Вдали на песчаной полосе пляжа сорвались с места лошади.
Мы одели Зигги в полное трико из серой лайкры, которое для него, обучавшегося балету, было словно вторая кожа. Поверх трико на него надели пышную складчатую женскую ночную рубашку из полупрозрачного тонкого белого шелка, а на голову – белокурый парик. Его смуглое лицо было приведено гримерами в соответствие с париком, и скакал он, как и обещал, без седла и поводьев, босиком.
Лошади ускорили бег, они мчались среди безмолвия по пустынному берегу, и слышался только перестук копыт в галопе и хруст песка.
Зигги стоял на коленях на спине несущейся лошади, его голова была чуть склонена над изогнутой конской шеей. Рубашка и волосы развевались на ветру, сосредоточив на себе все сияние рассвета. Облачно-серый человек казался почти невидимым, туманной тенью.
Монкрифф руководил работой двух операторов, снимавших вид спереди; одна камера работала на скорости тридцать шесть кадров в секунду, другая снимала на рапид, для замедленного показа.
Восходящее солнце блестело в глазах лошадей. Свет искрился на летящих гривах. Головы диких коней были наклонены вперед в неистовом напряжении скачки, в неукротимом порыве быть первыми. Табун разделился перед Монкриффом и сомкнулся позади него: так близко разгоряченные тела, лоснящиеся шкуры, пена, летящая с губ лошадей.
Зигги скакал между Монкриффом и восходящим солнцем. Потом в фильме зто выглядело так, словно летящая фигура испаряется, поглощается и растворяется в сиянии, становится частью зари.
– Господи Иисусе! – произнес О'Хара, когда увидел это.
Я вмонтировал несколько кадров из сцены повешения в скачку диких коней для концовки фильма.
Крик Ивонн растворился в пронзительно тонком плаче одинокой чайки над морем.
Умирая в петле, юная женщина, мечтавшая о неземной любви, грезила, что она скачет по берегу моря на дикой лошади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33