Я подошел посмотреть, поскольку там, где работают с лошадьми, не должно валяться ничего стеклянного или металлического, и застыл как вкопанный, не в силах вздохнуть.
Удиравший всадник уронил свой нож.
Ничего удивительного, что он пытался отыскать его. Я неотрывно смотрел на то, что лежало в траве у моих ног, и чувствовал дрожь и отвращение. Это был необычный нож с широким лезвием, заточенным по обоим краям, длиной около восьми дюймов, круглой рукоятью, в которой ближе к одной стороне были прорезаны отверстия для пальцев, как будто этот нож надевали на руку подобно кастету. Лезвие было светлым, а рукоять желтоватой, как высохшая трава. Весь нож, около фута длиной, выглядел пугающим и бесконечно смертоносным.
Я поднял взгляд на холм. Грумы стояли там, ожидая инструкций.
Пусть все идет как идет, подумал я. Я вернулся к грузовику, сел за руль и поставил его над тем местом, где лежал нож, так, чтобы никто не мог поднять или забрать его, чтобы никакая лошадь не наступила на него, не сломала его и не поранилась сама.
Затем я залез в кузов грузовика, запустил камеру и заснял шеренгу всадников, черных на фоне восходящего солнца.
Хотя безработица снова неумолимо глянула мне в лицо, она была бессильна заставить меня потерять такой кадр.

ГЛАВА 7

Я изменил распорядок дня.
Все вернулись на конный двор, исключая Монкриффа, которого я оставил за рулем грузовика, строго наказав ему не двигать машину с места, даже если этого потребуют злые люди, приставленные следить за тем, чтобы машины не ездили по Хиту. Я сказал ему, что уже совершил нарушение, заехав на поле для тренировок. Он не должен сдвигать грузовик ни на дюйм.
– Почему?
Я объяснил почему.
– Нож? – недоверчиво переспросил он.
– Кто-то действительно пытался причинить вред Нэшу.
– Невозможно! – воскликнул Монкрифф больше в знак протеста, чем недоверия.
– Теннисисты, конькобежцы, Джон Леннон, – перечислил я. – Кто в безопасности?
– Дерьмово.
Не имея выбора, хотя и неохотно, я позвонил в полицию. В моей голове сами собой проносились газетные заголовки: «Злосчастье снова наносит удар по киносъемкам в Ньюмаркете». Действительно дерьмово. Я встретил полицейских на конном дворе, где ожидали, собравшись группами, все грумы. Айвэн был вне себя оттого, что едва не попал на больничную койку, а то и куда похуже.
Прибывшие полицейские оказались совсем не теми, которые присутствовали в доме Доротеи. Я подумал, насколько это необычно для местной полиции – за двадцать четыре часа получить два вызова по поводу нападений с ножами, пусть даже эти нападения казались ничем не связанными между собой. Я гадал, осознают ли они, что я присутствовал на месте обоих преступлений.
Нэш, вызванный Эдом, вышел из дома в костюме и гриме и встал рядом с Айвэном. Полицейские посмотрели на одного, потом на другого и пришли, как и все мы, к единственно возможному выводу. В тщательно подобранных брюках для верховой езды, твидовых куртках и больших защитных шлемах, с десяти шагов они казались близнецами. Только разрез на боку куртки Айвэна позволял легко различить их.
Я сказал Нэшу:
– Это может означать конец фильма.
– Никто не ранен.
– Кто-то пытался прикончить вас.
– Им это не удалось, – ответил он.
– Вы отменно спокойны.
– Томас, я уже много лет живу среди подобных опасностей. Как и все мы. Мир полон сумасшедших фанатиков. Если позволить себе беспокоиться по этому поводу, то не стоит выходить из дому. – Он посмотрел на полицейских, записывавших показания грумов. – Мы собираемся сегодня продолжать работу?
Я помедлил.
– Как отнеслась к этому Сильва?
– Стойко.
Я подавил улыбку.
– Не желаете ли прогуляться на Хит и посмотреть на железку, которую кто-то намеревался воткнуть в вас? И осознаете ли вы, что с этого момента у вас должен быть телохранитель?
– Нет. У меня никогда не было телохранителя.
– Не будет телохранителя – не будет и фильма. Очень возможно, что фильма не будет в любом случае, как только Голливуд прослышит об этом.
Он посмотрел на часы.
– Там сейчас середина ночи.
– Так вы пойдете?
– Да.
– В таком случае пойдем сразу же, как только сможем, – с благодарностью сказал я.
К нам подошел Эд и сказал, что полиция желает поговорить с человеком, который здесь за все отвечает. Я пошел к ним; оба они были старше меня и, кажется, оглядывались в поисках действительно авторитетной фигуры. Я, видимо, не соответствовал их понятию о начальстве. О'Хара, пожалуй, подошел бы им больше.
Грумы сказали им, что лишний всадник присоединился к их группе, когда они встали кружком на холме после третьей скачки к вершине. Они особенно не думали об этом, поскольку во время киносъемок рутинная жизнь конюшен обычно забывалась. Вновь прибывший, одетый в джинсы, ветровку и шлем, затесался в их толпу. И только когда лошадь Айвэна шарахнулась, а сам Айвэн закричал и упал, им пришло в голову, что что-то не так. Кажется, никто из них не увидел блеска клинка.
Они не могли дать особых примет этого человека. У защитного шлема широкий подбородочный ремень, успешно скрывающий половину лица. Они также запомнили, что вновь прибывший носил жокейские очки, какие часто надевали многие из них, чтобы защитить глаза от пыли и летящих из-под копыт камешков. Они полагали, что он мог также носить перчатки – тоже ничего необычного.
Полиция желала знать, не мог ли я добавить что-либо.
– Он хорошо ездит верхом, – сказал я.
Они, очевидно, сочли эту деталь незначительной, применимой ко многим жителям Ньюмаркета, хотя я думал, что это важно.
– Он не был жокеем, – пояснил я. – Он слишком тяжел. Слишком плотного сложения.
Мог ли я описать его внешность? Я покачал головой. Я не видел его лица – только спину, когда он галопом мчался прочь.
Я подождал, пока грумы и операторы не отойдут за пределы слышимости, а потом рассказал полицейским о ноже.
По дороге мы подъехали так близко, как только было можно, к грузовику, торчавшему среди травы, как незаконно установленный скорбный обелиск. Я полагал, что только благодаря воскресному дню никто из смотрителей поля не бегал в ярости вокруг. Я ехал в своем автомобиле впереди полицейской машины. Нэша я взял с собой в нарушение всех строжайших инструкций кинокомпании касательно безопасности. А кто знает, где сейчас безопаснее?
Монкрифф отвел грузовик на десять футов назад. Полицейские молча уставились на открывшееся взору орудие преступления. Монкрифф выглядел потрясенным, Нэш молчал.
– Он уронил это, – объяснил я. – Он обернулся, чтобы поискать это. Потом увидел, что я преследую его, и счел за лучшее удрать.
Нэш спросил:
– Он набросился на Айвэна с этим? Я кивнул.
– Пожалуй, мне стоит обзавестись телохранителем. – Он посмотрел на меня с кривой ухмылкой.
Один из полицейских достал большой бумажный пакет и осторожно, чтобы не стереть возможные отпечатки пальцев, поднял нож из травы.
– Здесь не было доглядчиков, – заметил я.
– Что? – спросил Нэш.
– В любой день, кроме воскресенья, на окраине города собираются наблюдатели с биноклями, вон там. – Я указал, где именно. – Информация – это их ремесло. Они знают каждую лошадь на Хите. Они продают сведения о том, как идут тренировки, газетчикам и букмекерам. Если бы они были здесь, наш любитель ножей не мог бы исчезнуть так просто.
Один из полицейских кивнул.
– Скажите, сэр, кто знал, что мистер Рурк будет здесь утром в это воскресенье?
– Около шестидесяти человек, – ответил я. – Любой работающий над фильмом знает расписание съемок на пару дней вперед. – Я сделал паузу. – Всегда кто-нибудь приходит, чтобы поглазеть, как снимается фильм, но мы отгоняем их прочь, так далеко, как это возможно, если не желаем, чтобы они попали в кадр. К тому же сегодня мы начали работу до восхода солнца. – Я обвел взглядом Хит. Не считая нашей возни, вокруг почти никого не было. Машины, проезжавшие по дороге, не сбрасывали скорость. Хит выглядел мирным и просторным – совершенно неподходящее место для смерти.
Как и сказал Нэш, никому не было причинено вреда. Полиция уехала, забрав свои записи, нож и версии причин происшедшего, теории, обратно в Ньюмаркет, и, чувствуя, как близкий рок кружит над нами, подобно стервятнику, я велел операторам вновь приступать к работе – снимать сцену первой встречи героев Нэша и Сильвы.
Когда мы закончили, было около трех часов дня. Едва я вернулся на конный двор, как прибыли четыре мотофургона для перевозки лошадей, чтобы отвезти их на Хантингдонский ипподром вместе с седлами, уздечками, удилами и прочей сбруей, кормом и попонами, не считая грумов и их дорожных сумок. Кажется, наш управляющий конюшнями великолепно справлялся. Несмотря на раннюю побудку утром, все словно собирались на праздничный карнавал.
Эту временную эйфорию развеял О'Хара, ворвавшийся во двор на своем автомобиле и заоравший на меня, едва ступив на землю:
– Что, во имя ада, происходит?
– Отправка в Хантингдон, – ответил я.
– Томас, я говорю не о чертовом Хантингдоне. Я услышал по радио, что какой-то маньяк напал на Нэша с ножом. Что происходит в этом содоме?
Я попытался рассказать ему, но он был слишком встревожен, чтобы слушать.
– Где Нэш? – спросил он.
– В доме, снимает грим.
Он нетерпеливо умчался в дом через заднюю дверь, оставив меня присматривать за отправкой. Фургоны выехали со двора, пассажиры больше не пели.
Монкрифф предположил, что у него будет на редкость свободный вечерок. Я сказал ему, что он заслужил его и ему следует побыстрее исчезнуть. Он это и сделал, надеясь, что О'Хара спохватится не скоро.
Оставшись один, я прислонился к двери конюшни, вслушиваясь в непривычную тишину и думая о ножах. Слабый голос Валентина звучал в моей голове: «Я оставил нож у Дерри».
Мир был полон ножей.
Кто такой Дерри?
О'Хара и Нэш вышли из дома вместе, и настроение у них было лучше, чем я ожидал.
– Я половину ночи говорил с Голливудом, – заметил О'Хара. – Я напомнил им, что увольнение режиссера в середине съемок почти неизбежно приведет к катастрофе, потому что критики всегда первым делом цепляются к этому факту и большинство их статеек мусолит вопрос о том, насколько лучше был бы фильм, если бы все осталось как есть.
– Как бы далеко от истины это ни было, – сухо прокомментировал Нэш.
– В данном случае, – жестко сказал ему О'Хара, – если вы помните, вы сказали, что если они выкинут Томаса, то уйдете и вы.
– Да. Глупо.
О'Хара кивнул.
– В любом случае. Я буду напирать на то, что нападение этого психа – реклама, причем неплохая. К тому времени, как картина выйдет на экраны, зрители будут рваться на нее.
Он говорил это так, словно убеждал самого себя, поэтому спорить с ним я не стал. Вместо этого я спросил:
– Я понадоблюсь вам здесь в следующие несколько часов?
– Полагаю, что нет, – с сомнением ответил он, вопросительно глядя на меня.
– Ранний воскресный вечер, – объяснил я, – это чрезвычайно подходящее время для нанесения неожиданных визитов фермерам. О'Хара понял.
– Джексон Уэллс!
– Верно. – Я повернулся к Нэшу. – Не хотите ли встретиться с человеком, которого играете?
– Нет, не хочу, – твердо ответил он. – Я не хочу подцепить грубые манеры старого скрипучего пенька.
Поскольку я тоже не жаждал его общества, то почувствовал скорее облегчение, чем сожаление.
– Я вернусь сегодня часам к десяти вечера, – сказал я. – У меня по графику встреча с Монкриффом и Зигги Кином.
– Зигги… кто? – спросил Нэш.
– Акробат, – ответил я. – Никто не ездит на лошади лучше него.
– Он лучше, чем Айвэн? Я улыбнулся.
– Он получает в десять раз больше, а мог бы получать и в двадцать.
– Это дельце на берегу? – спросил О'Хара.
Я кивнул.
– Какое дельце на берегу? – заинтересовался Нэш.
– Не спрашивайте, – усмехнулся О'Хара. – У нашего мальчика бывают озарения. Иногда они работают.
– Что за озарения? – спросил меня Нэш.
– Он не сможет сказать вам, – ответил вместо меня О'Хара. – Но если он видит это, значит, увидим и мы.
Нэш вздохнул. О'Хара продолжал:
– Если уж говорить о видениях, когда будет готово отснятое сегодня?
– Завтра утром, как обычно, – заверил я его. – Когда вернется фургон.
Мы каждый день посылали пленки с курьером в Лондон, чтобы за ночь их обработали там в специализированной лаборатории «Техниколор». Пленки отвозили в оба конца в лондонском фургоне, водитель и сопровождающий охранник проводили ночь в Лондоне и день в Ньюмаркете, и до сих пор этот канал работал без задержек.
Каждый день, просмотрев отснятые накануне кадры, я сверялся с путаной раскладкой сцен и отбирал то, что считал пригодным к выходу на экран, делая первичную редакцию фильма по мере продвижения вперед. Это проясняло мои мысли и одновременно экономило много времени тем, кто в дальнейшем будет заниматься окончательной редакцией. Некоторые режиссеры любили работать с редакторами фильмов уже на стадии грубого ежедневного монтажа, но я предпочитал делать это в одиночку, пусть даже монтаж отнимал у меня половину ночи, но зато я в большей степени контролировал конечный результат. Скелет законченного фильма был моим собственным творением.
Удачным или неудачным, но моим. Жизнью на падающей башне.
Я направился на запад от Ньюмаркета, имея только смутное представление о том, куда еду, и еще более смутное представление о том, что буду говорить, когда доберусь до места.
Возможно, чтобы отсрочить этот момент, но в любом случае потому, что мне было по пути, я заехал сначала в Кембридж и остановился у больницы, куда отправили Доротею. На все запросы по телефону был один ответ: «Состояние тяжелое. Пациентка спит», который мог означать все что угодно – от предсмертного оцепенения до глубокой накачки обезболивающим. Как можно было предположить заранее, мое появление прямо перед столом медсестер не облегчило мне доступа к больной.
– Просим прощения, никаких посетителей.
Их ничто не убеждало. Абсолютно никаких посетителей, кроме ее сына. Вероятно, я могу поговорить с ним, если хочу.
– Он здесь? – спросил я, гадая, почему я должен удивляться. В конце концов, ничто не оторвет Пола от такого всеобъемлющего несчастья.
Одна из медсестер любезно пошла известить его о моем визите и вскоре вернулась вместе с ним.
– Матушка чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы видеть вас, – без предисловий заявил он. – К тому же она спит.
Мы смотрели друг на друга с невысказанной неприязнью.
– Как она? – спросил я. – Что говорят врачи?
– Ей оказывается интенсивная медпомощь. – Заявление прозвучало сверхнапыщенно даже для Пола.
Я ждал. Наконец он добавил:
– Если не будет осложнений, она поправится. «Чудесно», – подумал я.
– Она не сказала, кто напал на нее?
– Она пока не может говорить.
Я подождал еще, на сей раз безрезультатно. Когда он впрямую начал намекать на то, что пора бы заканчивать разговор, я сказал:
– Вы видели, в каком состоянии ее дом?
Он ответил, нахмурившись:
– Я был там этим утром. Полиция взяла мои отпечатки пальцев! – В голосе его звучало возмупдение.
– Они брали их и у меня, – спокойно произнес я. – Пожалуйста, верните мои книги.
– Что?
– Верните книги и бумаги Валентина.
Он уставился на меня с непониманием и злостью.
– Я не брал книги Валентина. Их взяли вы.
– Я не брал.
Его душило негодование.
– Матушка заперла дверь и отказалась – отказалась! – дать мне ключ. Своему сыну!
– Прошлой ночью ключ был в открытой двери, – сказал я. – А книги исчезли.
– Потому что вы забрали их. Я-то точно не брал.
Я начинал верить Полу, как бы невероятно его слова ни звучали.
Но если он не брал книги, то кто это сделал? Разгром внутри дома и нападение на Доротею свидетельствовали о жестокости и спешке. Вывезти целую гору книг и полный шкаф бумаг – для этого нужно время. И Робби Джилл был уверен, что это произошло раньше, чем напали на Доротею.
В чем мог крыться смысл этого?
– Почему, – спросил я, – вас так волнует то, что книги не в ваших руках?
Где-то в его мозгу зазвучали сигналы тревоги. Я работал с актерами слишком много, чтобы не уловить напряжение глазных мускулов, которое так часто просил сыграть. Я подумал, что у Пола был мотив помимо жадности, но я лишь понял, что этот мотив существует, и ничего более.
– Лучше всего хранить семейные реликвии в семье, – ответил он и, прежде чем уйти, сделал последний выпад: – Ввиду состояния моей матери кремация, запланированная на завтрашнее утро, откладывается на неопределенный срок. И не беспокойте больше ни ее, ни меня своим приходом сюда. Она стара и больна, и я присмотрю за ней.
Я смотрел, как удаляется его обширная спина: в каждом шаге – самодовольство, полы пиджака разлетаются в стороны при движении.
– Пол! – громко сказал я вслед ему.
Он неохотно остановился и повернулся, стоя в квадратной арке больничного коридора и не намереваясь возвращаться.
– Что на этот раз?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33