Так возникают в лесу цветы взамен сорванных.
Их столько, сколько всех нас. Это второй состав экипажа, это женская ипостась команды… Фотопризраки населяют подводную лодку, как фантомы Соляриса - орбитальную станцию.
Мартопляс перевел Жамбалова в трюм предкормового отсека, где жили и несли вахту матросы, присматривающие за мидчелями - гребными валами. Он считает, что его перевели из трюмных центрального поста за провинность, за ущерб, нанесенный лодочному оборудованию: наклеил бумажки на маховички вентилей. В сущности, это пустяк, с таким же успехом он мог наклеить их и на гребные валы - на скорости хода подводной лодки это не сказалось бы.
О себе говорит неохотно. Впрочем, мало-помалу душа его приоткрывается…
Дамба Жамбалов родился по бурятскому календарю в год Курицы. До седьмого класса он хотел стать звёздочетом, ибо звёзды могут говорить со знающим человеком, как с равным, направлять его и подсказывать в трудные минуты правильные решения. Но однажды в улус пришли геологи. Геологами в Кодунском Станке называли всех людей в брезентовой одежде и с рюкзаками. пришёльцы тоже принесли с собой рюкзаки и зеленые ящики с непонятными приборами. Что они искали, никто так и не уразумел. Веселый лысый бородач из Ленинграда - он остановился в избе Жамбаловых - уверял маму, что она и все односельчане живут на дне высохшего древнего моря. Ему никто не верил, кроме Дамбы. Ведь Константин Константинович, так звали постояльца, нашёл на дне глубокой узкой ямы, которую вырыли геологи, окаменевшую раковину. Дамба сам держал её на ладони. Он верил лысому бородачу. И тогда тот рассказал ему про Лемурию - прекрасную страну, ушедшую на дно Индийского океана. Она погрузилась после страшной бури вся - с дворцами, храмами, возделанными полями. Она и сейчас покоится там, в пучине между Индией и Африкой, и рыбы проплывают сквозь окна дворцов и врата храмов…
Об этой стране писали древние индийские ученые, рассказывал Константин Константинович, но их книги сожгли завоеватели. Правда, тибетские монахи успели перевести санскритские свитки на свой язык, и переводы до сих пор хранятся в библиотеках горных монастырей. Но они недоступны ученым. Вот если бы прочитать эти тексты, тогда легенда о Лемурии стала бы научным фактом, тогда бы суда подводных археологов вышли в океан и, кто знает, может быть, и в самом деле обнаружили бы на дне руины прекрасных городов…
С того дня Дамба стал поглядывать на священные тибетские книги, которые Гарма-лама хранил, завернутыми в куски цветного шелка, с благоговением, И то, что столько лет не удавалось ни матери, ни дяде - заставить мальчика учить язык священных писаний, - произошло само собой. Дамба пришёл в дацанскую келью к Гарма-ламе и вывел в тетради первую букву старотибетского алфавита.
Когда из военкомата Жамбалова направили на флот, а из флотскою полуэкипажа - в учебный отряд, подводников, Дамба решил, что звёзды и боддисатвы[4] ведут его па пути Будды. Ведь Будда спускался в подводное царство по стеблю лотоса. Дамба не сомневался, что подводный корабль, на котором он будет служить, поплывет именно туда, где распростерлась на дне затонувшая Лемурия. И он увидит её в большие круглые стекла… Но никаких стегая в подводной лодке не оказалось. И карты того океана, в котором находилась древняя страна, у штурмана не было.
5.
За час до восхода луны начинался для «четыреста десятой» период скрытого плавания. Перед погружением боцман обошел затапливаемое пространство обтекателя рубки, заплел линем, точно паутиной, вход в надводный гальюн и дверь на палубу: не дай бог, сунется кто на коротких ночных всплытиях да не успеет по срочному погружению!… Потом обмотал язык рынды ветошью и подвязал, чтобы не звякнул в качку. Режим тишины. Строгое радиомолчание. Теперь ни одна электромагнитная волна, ни один ультразвуковой импульс не сорвутся с лодочных антенн.
Тишина… немота… Темнота…
Подводная лодка бесшумно точила глубину. Она почти парила на куцых крыльях носовых и кормовых рулей над огромной котловиной. Едва ли не круглая котловина походила на гигантский амфитеатр: стенки пространной чаши каменными ступенями - неровными и разновысокими - спускались к сумрачному овалу дна. Там, на зернистом песке, испещренном галечными узорами, лежали вповалку, врастая в грунт, резной квартердек португальского галеона, тараны двух афинских триер, корпус австро-венгерской субмарины, бушприт испанского фрегата, палубный штурмовик с авианосца «Колумб», котел французского пироскафа, останки космического аппарата и две невзорвавшиеся торпеды. Все это медленно проплывало под килём подводной лодки, пересекавшей мёртвый колизей с севера на юг.
Мичман Голицын, голый по пояс, стоял в тесной кабине офицерского умывальника ж растирал грудь холодной забортной водой - взбадривался перед ночной вахтой. Будучи «совой», он любил это время, когда затихала дневная суета и умолкала межотсечная трансляция. В такие часы слышно даже, как под палубой рубки, в аккумуляторной яме, журчит в шлангах дистиллят, охлаждающий электролит.
Голицын смешил в операторском креслице старшину 1-й статьи Сердюка и надвинул на уши теплые чашки головных телефонов. Мощный хорал океанского эфира ударил в перепонки. Рокот органных басов поднимался с трехкилометровой глубины, и на мрачно-торжественном его фоне бесновались сотни мыслимых и немыслимых инструментов: бомбили колокола и высвистывали флейты, завывали окарины и трещали кастаньеты, ухали барабаны и крякали трубы, на все лады заливались всевозможные манки, пищалки, свистки…
Голицын слышал, как курс лодке пересекла стая дорад, рассыпая барабанные дроби, сыгранные на плавательных пузырях; как прямо над рубкой, спасаясь от макрелей, выскакивали из воды и снова шлепались в волны кальмары, а там, в воздухе, наверняка подхватывали их и раздергивали на лету альбатросы. Несчастные головоногие, попав в такие клещи, тоже голосили, но ни человеческое ухо, ни электронная аппаратура не улавливали их стенаний. Зато по траверзному пеленгу хорошо было слышно, как свиристит дельфиниха, подзывая пропавшего детеныша. её горе завивалось в зеленое колечко на экране осциллографа. Колечко металось и плясало, распяленное на кресте координат.
Где-то далеко впереди шепелявили, удаляясь, винты рыбака. Уж не он ли уносил запутавшегося в сетях дельфинёнка?
- Центральный, по пеленгу… шум винтов… Предполагаю траулер. Интенсивность шума уменьшается. Акустик.
- Есть, акустик, - откликнулся Абатуров.
Шум винтов растворился в брачных песнях сциен. Косяк этих рыбищ шел одним с лодкой курсом, только ниже по глубине. Скиталец Одиссей вполне мог принять их пение за рулады сладкоголосых сирен. Но ликование жизни перебивали глухие тревожные удары: «тум-м, тум-м, тум-м…» Это из распахнутой пасти касатки, словно из резонатора, разносился окрест стук огромного сердца. Больной кит шел за подводной лодкой, словно за большим мудрым сородичем, вот уже третьи сутки. Иногда он издавал короткие посвисты, но одутловатая черная рыбина, с таким же косым «плавником» на спине, как у него, не отзывалась.
Гигантский дельфин не знал, как не знал и Голицын, что в космосе летел, удаляясь от солнца, беспилотный аппарат. На золотой пластинке, которую тот нес в приборном отсеке, были записаны главнейшие звуки земли: человеческая речь, музыка и щебет дельфинов. Посланец земли, пронзая глубины галактики, взывал к отдалённым цивилизациям дельфиньим криком. Но разумные миры не отзывались, будто строгое радиомолчание, наложенное на подводную лодку, распространялось и на них…
Голицын вздрогнул: в рубку заглядывал Абатуров.
- Что слышно, Дима?
- Товарищ командир, похоже, что попали в приповерхностный звуковой канал! - радостно сообщил мичман. - Такая плотность звуков… Помните, как весной?!
…Нынешней весной, ещё в самом начале похода, случился вот какой казус. Едва ушли с перископной глубины, как в наушниках среди подводных шумов и потресков Голицын ушам своим не поверил! - прорезался голос Мирей Матье:
- «Танго, паризер танго!…»
Ему показалось, что он нездоров, вызвал старшину 1 статьи Сердюка. Но Сердюк явственно слышал:
- «Майн херц, майн танго!»
пришёл начальник радиотехнической службы лейтенант Феодориди, затем Абатуров. И они тоже обескураженно сдвигали наушники на виски - Мирей Матье! Корабельная трансляция молчала, молчали все лодочные магнитофоны случайного соединения с гидроакустическим трактом был не могло. Башилов даже открыл чемоданчик с проигрывателем пластинок: может, он наводит тень на плетень. Не электрофон молчал, да и пластинки такой у зама не было.
Ломали головы, выдвигали идеи одна фантастичнее другой: от электронной несовместимости приборов до сверхдлинноволнового радиомоста, который возник между Эйфелевой башней и лодочным шумопеленгатором из-за ионосферных бурь или по вине неизвестных науке эфирный аномалий.
Лейтенант Васильчиков достал карту меньшего масштаба, что-то вымерил на ней и доложил Абатурову свою версию:
- Товарищ командир, слева по борту остров Ибица. Там расположен всемирно известный курорт. Для аквалангистов через подводные динамики прокручивают эстрадную музыку. Чтоб веселей плавать было.
- Ты, что там отдыхал? - удивился Абатуров.
- Да нет, «Вокруг света» читал. Надо бы гидрологию проверить. Возможно, Мирей Матье идет по ПЗК[5].
Так потом и оказалось. Бывают такие слои в океане, которые не хуже кораблей распространяют звуки, даже не очень громкие, на тысячи миль. Именно в такой звуковой канал и вторглись гидрофоны подлодки…
Абатуров присел рядом на разножку и надел пару свободных наушников. Связист по образованию, он нередко заглядывал в рубку акустиков - «послушать шумы моря на сон грядущий».
Голицын охотно подвинулся, вжимаясь плечом в теплую переборку. Душное тепло шло снизу, из-под настила, - от свежезаряженных и изнывающих от скопления энергии аккумуляторов. С появлением Абатурова - широкого, жаркого-в фанерной выгородке под бортовым сводом стало ещё душнее. Но Дмитрий рад был столь почетному соседству.
Они слушали океан, как слушают симфонию, забыв на время о противолодочных шумах кораблей. Да здесь их и быть не могло. Где-то далеко-далеко постанывали сонары[6]рыбаков да гудел, вгрызаясь в шельф, бур нефтяной платформы. В остальном ничто не нарушало величественную какофонию Дна Мира. Как знать, может быть, именно нынешний подводный звуковой канал связывал все океаны планеты, может быть, только сегодня им удалось услышать голос всего гидрокосмоса, слитый из шума прибоя на скалах и шороха водорослевых лесов, гула подводных вулканов и стеклянного звона, с каким морские попугаи обкусывают кораллы, хорища рыб и грохота разламывающихся айсбергов, скрипов потопленных кораблей и воя песчаных метелей, наконец, из этих странных, может быть, вовсе никем ещё не слышанных сигналов из глубин…
- Товарищ командир, через семь минут взойдет луна,-сообщил динамик голосом лейтенанта Васильчикова.
- Добро, - откликнулся Абатуров. - Не препятствовать. - Голицын мог поклясться, что услышал, как восходит луна. Желтый бугристый шар выплыл ив покатого морского горизонта - и вся океанская мантия планеты встрепенулась, взволновалась, чуть вспучилась навстречу ночному светилу. С новой силой заструились по подводным желобам и каньонам токи мощных течений, с новой силой пали с уступов океанского ложа подводные водопады, и моря полились из чаши в чашу. И встали из бездны исполинские волны и прокатились по всей водяной толще, вздымая соленые отстой пучин, мешая слои тепла и холода. Повинуясь полету мертвого шара, всколыхнулась и пошла вверх планктонная кисея жизни, а за ней ринулись из глубин стаи мальков, рыбешек, рыб, рыбин, косяки кальмаров и прочей живности.
Голицын услышал, как волшебный звуковой канал «поплыл», планктонная завеса заволокла его, словно марево ясную даль. Зато появились новые звуки - тусклое гудение, будто луна и в самом деле тянула за собой шумовой шлейф…
Абатуров снял головные телефоны и растер затекшие уши. Вахта кончалась. В коридорчике отсека сновал народ: новая смена готовилась на вахту. Голицын почувствовал на себе взгляд. Скосил глаза и увидел Белохатко. Всего лишь секунду разглядывал боцман Голицына и Абатурова, но Дмитрий понял: боцман ревнует командира.
Из всех лодочных мичманов наиболее близки к командиру корабля двое: боцман и старшина команды гидроакустиков. Если боцман на рулях глубины - это мозжечок субмарины, направляющий её подводный полет, то гидроакустик - её слух и зрение, слитые воедино. При обычном подводном плавании на первом плане - боцман, кормчий глубины; при выходе в торпедную атаку-акустик, главный наводчик на цель. Голицын всерьез задумался об этом первенстве, когда прочитал в глазах Белохатко неприязнь, смешанную с почти детской обидой: командир-де не сидит с ним в центральном посту, не величает Андреем Ивановичем, не ведет между делом разговоры «за жизнь», а просиживает в клетушке с «глухарями» лучшие вахты и вообще возится с этим беломанжетником, как с дитем, как с писаной торбой…
В мичманской кают-компании, в этой боцманской вотчине, день ото дня сгущались для Голицына неуют и холодок. В конце концов он решил столоваться в первом отсеке на одном баке с матросами-гидроакустиками.
Какими бы ровными и дружественными ни были у тебя отношения с подчиненными, они никогда не станут приятельскими, Я уже не раз убеждался - нельзя панибратствовать ни с кем, кто хоть как-то зависит от тебя по службе. Тем более не станешь фамильярничать с теми, кому подвластен сам. Вот и выходило, что Симбирцев был единственным человеком на лодке, с которым я мог быть на короткой ноге, говорить ему «ты» и жаловаться на жизнь.
И только теперь, лишившись его, я понял, как же он мне нужен…
К вечеру Абатуров приказал всплыть под перископ. Оглядел горизонт - никого. Акустик тоже подтверждает - горизонт чист.
Море спокойно.
- По местам стоять, под РДП становиться!…
РДП - работа дизеля под водой. Будем заряжать аккумуляторные батареи, не всплывая. Из обтекателя рубки выдвигается широкая труба воздухозаборника с навершием в виде рыцарского шлема. Она вспарывает штилевую гладь моря, открываются захлопки, и дизели жадно всасывают в свои цилиндры драгоценный морской озон. Кроме шахты РДП над водой торчат сейчас выдвижные антенны и оба перископа - зенитный и командирский. Все офицеры, включая доктора, посменно наблюдают в перископ за морем и небом. На акустиков надежда плохая - грохот дизелей мешает им слушать. Зато нас обнаружить нетрудно - за колоннадой выдвижных мачт тянется предательский белый бурун, шлифованная сталь отбрасывает зайчики. Появись патрульный самолёт - в низких лучах закатного солнца наш след будет виден долго-долго, даже если мы уйдем на глубину. Тут все решает, кто кого обнаружит первым.
Мы с Симбирцевым расписаны в одну смену. Он вжимает глаз в окуляр командирского перископа, я - в окуляр зенитного. Симбирцев следит за носовым сектором, я - за кормовым. Морской окоем мы поделили пополам - ему полукруг и мне полукруг. Тычемся в границы румбов, точь-в-точь как упирались за столом локтями, зло и молча.
В моем секторе - солнце и слепящая дорожка. Всякий раз, когда зрительный круг приближается к светилу, приходится зажмуриваться - лучи усилены мощными линзами.
Ходим вокруг перископных колодцев и час, и другой. Я нечаянно залезаю в сектор Симбирцева, вижу плосколицую головку, венчающую его перископ. Гоша тоже видит меня, точнее, мое овальное стеклянное око. Стоим рядом в боевой рубке, а взгляды наши престранным образом встретились в подсолнечном мире, над водой. Поворотная призма командирского перископа резко опускается и поднимается - будто подмигивает. Ну конечно, подмигивает! Я тоже «мигаю» в ответ.
- Ну что, Сергеич? Постоял у перископа - глаз горит, как у циклопа?
- Горит, - соглашаюсь я.
Разворачиваю перископ в сторону носа. Синюю гладь взрезают три чёрных плавника. Три круто выгнутые спины, блеснув на солнце, плавно скрываются в воде. Дельфины! Резвится целая стая. Подошли бы поближе! Или их пугают наши подводные выхлопы? «Чафф-чафф-чафф!» Торопливый дых натужного паровоза.
Разворачиваюсь в свой сектор. Алый диск солнца вот-вот коснется горизонта. Дорожка уже не слепит, море выстлано красными бликами. С хрустким шорохом вращаются перископные трубы. Подлодка идет, полагаясь только на наши - мои и Гошины - глаза. Не прозевать бы самолёт. Все время чудятся чёрные точки, возникающие в плотной небесной синеве. Это от напряжения. Иногда для подстраховки меняемся секторами.
Ходим вокруг перископных колодцев, как кони, вращающие ворот. В тесноте рубки то и дело ощущаю широкую симбирцевскую спину. Сразу чувствуешь себя увереннее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Их столько, сколько всех нас. Это второй состав экипажа, это женская ипостась команды… Фотопризраки населяют подводную лодку, как фантомы Соляриса - орбитальную станцию.
Мартопляс перевел Жамбалова в трюм предкормового отсека, где жили и несли вахту матросы, присматривающие за мидчелями - гребными валами. Он считает, что его перевели из трюмных центрального поста за провинность, за ущерб, нанесенный лодочному оборудованию: наклеил бумажки на маховички вентилей. В сущности, это пустяк, с таким же успехом он мог наклеить их и на гребные валы - на скорости хода подводной лодки это не сказалось бы.
О себе говорит неохотно. Впрочем, мало-помалу душа его приоткрывается…
Дамба Жамбалов родился по бурятскому календарю в год Курицы. До седьмого класса он хотел стать звёздочетом, ибо звёзды могут говорить со знающим человеком, как с равным, направлять его и подсказывать в трудные минуты правильные решения. Но однажды в улус пришли геологи. Геологами в Кодунском Станке называли всех людей в брезентовой одежде и с рюкзаками. пришёльцы тоже принесли с собой рюкзаки и зеленые ящики с непонятными приборами. Что они искали, никто так и не уразумел. Веселый лысый бородач из Ленинграда - он остановился в избе Жамбаловых - уверял маму, что она и все односельчане живут на дне высохшего древнего моря. Ему никто не верил, кроме Дамбы. Ведь Константин Константинович, так звали постояльца, нашёл на дне глубокой узкой ямы, которую вырыли геологи, окаменевшую раковину. Дамба сам держал её на ладони. Он верил лысому бородачу. И тогда тот рассказал ему про Лемурию - прекрасную страну, ушедшую на дно Индийского океана. Она погрузилась после страшной бури вся - с дворцами, храмами, возделанными полями. Она и сейчас покоится там, в пучине между Индией и Африкой, и рыбы проплывают сквозь окна дворцов и врата храмов…
Об этой стране писали древние индийские ученые, рассказывал Константин Константинович, но их книги сожгли завоеватели. Правда, тибетские монахи успели перевести санскритские свитки на свой язык, и переводы до сих пор хранятся в библиотеках горных монастырей. Но они недоступны ученым. Вот если бы прочитать эти тексты, тогда легенда о Лемурии стала бы научным фактом, тогда бы суда подводных археологов вышли в океан и, кто знает, может быть, и в самом деле обнаружили бы на дне руины прекрасных городов…
С того дня Дамба стал поглядывать на священные тибетские книги, которые Гарма-лама хранил, завернутыми в куски цветного шелка, с благоговением, И то, что столько лет не удавалось ни матери, ни дяде - заставить мальчика учить язык священных писаний, - произошло само собой. Дамба пришёл в дацанскую келью к Гарма-ламе и вывел в тетради первую букву старотибетского алфавита.
Когда из военкомата Жамбалова направили на флот, а из флотскою полуэкипажа - в учебный отряд, подводников, Дамба решил, что звёзды и боддисатвы[4] ведут его па пути Будды. Ведь Будда спускался в подводное царство по стеблю лотоса. Дамба не сомневался, что подводный корабль, на котором он будет служить, поплывет именно туда, где распростерлась на дне затонувшая Лемурия. И он увидит её в большие круглые стекла… Но никаких стегая в подводной лодке не оказалось. И карты того океана, в котором находилась древняя страна, у штурмана не было.
5.
За час до восхода луны начинался для «четыреста десятой» период скрытого плавания. Перед погружением боцман обошел затапливаемое пространство обтекателя рубки, заплел линем, точно паутиной, вход в надводный гальюн и дверь на палубу: не дай бог, сунется кто на коротких ночных всплытиях да не успеет по срочному погружению!… Потом обмотал язык рынды ветошью и подвязал, чтобы не звякнул в качку. Режим тишины. Строгое радиомолчание. Теперь ни одна электромагнитная волна, ни один ультразвуковой импульс не сорвутся с лодочных антенн.
Тишина… немота… Темнота…
Подводная лодка бесшумно точила глубину. Она почти парила на куцых крыльях носовых и кормовых рулей над огромной котловиной. Едва ли не круглая котловина походила на гигантский амфитеатр: стенки пространной чаши каменными ступенями - неровными и разновысокими - спускались к сумрачному овалу дна. Там, на зернистом песке, испещренном галечными узорами, лежали вповалку, врастая в грунт, резной квартердек португальского галеона, тараны двух афинских триер, корпус австро-венгерской субмарины, бушприт испанского фрегата, палубный штурмовик с авианосца «Колумб», котел французского пироскафа, останки космического аппарата и две невзорвавшиеся торпеды. Все это медленно проплывало под килём подводной лодки, пересекавшей мёртвый колизей с севера на юг.
Мичман Голицын, голый по пояс, стоял в тесной кабине офицерского умывальника ж растирал грудь холодной забортной водой - взбадривался перед ночной вахтой. Будучи «совой», он любил это время, когда затихала дневная суета и умолкала межотсечная трансляция. В такие часы слышно даже, как под палубой рубки, в аккумуляторной яме, журчит в шлангах дистиллят, охлаждающий электролит.
Голицын смешил в операторском креслице старшину 1-й статьи Сердюка и надвинул на уши теплые чашки головных телефонов. Мощный хорал океанского эфира ударил в перепонки. Рокот органных басов поднимался с трехкилометровой глубины, и на мрачно-торжественном его фоне бесновались сотни мыслимых и немыслимых инструментов: бомбили колокола и высвистывали флейты, завывали окарины и трещали кастаньеты, ухали барабаны и крякали трубы, на все лады заливались всевозможные манки, пищалки, свистки…
Голицын слышал, как курс лодке пересекла стая дорад, рассыпая барабанные дроби, сыгранные на плавательных пузырях; как прямо над рубкой, спасаясь от макрелей, выскакивали из воды и снова шлепались в волны кальмары, а там, в воздухе, наверняка подхватывали их и раздергивали на лету альбатросы. Несчастные головоногие, попав в такие клещи, тоже голосили, но ни человеческое ухо, ни электронная аппаратура не улавливали их стенаний. Зато по траверзному пеленгу хорошо было слышно, как свиристит дельфиниха, подзывая пропавшего детеныша. её горе завивалось в зеленое колечко на экране осциллографа. Колечко металось и плясало, распяленное на кресте координат.
Где-то далеко впереди шепелявили, удаляясь, винты рыбака. Уж не он ли уносил запутавшегося в сетях дельфинёнка?
- Центральный, по пеленгу… шум винтов… Предполагаю траулер. Интенсивность шума уменьшается. Акустик.
- Есть, акустик, - откликнулся Абатуров.
Шум винтов растворился в брачных песнях сциен. Косяк этих рыбищ шел одним с лодкой курсом, только ниже по глубине. Скиталец Одиссей вполне мог принять их пение за рулады сладкоголосых сирен. Но ликование жизни перебивали глухие тревожные удары: «тум-м, тум-м, тум-м…» Это из распахнутой пасти касатки, словно из резонатора, разносился окрест стук огромного сердца. Больной кит шел за подводной лодкой, словно за большим мудрым сородичем, вот уже третьи сутки. Иногда он издавал короткие посвисты, но одутловатая черная рыбина, с таким же косым «плавником» на спине, как у него, не отзывалась.
Гигантский дельфин не знал, как не знал и Голицын, что в космосе летел, удаляясь от солнца, беспилотный аппарат. На золотой пластинке, которую тот нес в приборном отсеке, были записаны главнейшие звуки земли: человеческая речь, музыка и щебет дельфинов. Посланец земли, пронзая глубины галактики, взывал к отдалённым цивилизациям дельфиньим криком. Но разумные миры не отзывались, будто строгое радиомолчание, наложенное на подводную лодку, распространялось и на них…
Голицын вздрогнул: в рубку заглядывал Абатуров.
- Что слышно, Дима?
- Товарищ командир, похоже, что попали в приповерхностный звуковой канал! - радостно сообщил мичман. - Такая плотность звуков… Помните, как весной?!
…Нынешней весной, ещё в самом начале похода, случился вот какой казус. Едва ушли с перископной глубины, как в наушниках среди подводных шумов и потресков Голицын ушам своим не поверил! - прорезался голос Мирей Матье:
- «Танго, паризер танго!…»
Ему показалось, что он нездоров, вызвал старшину 1 статьи Сердюка. Но Сердюк явственно слышал:
- «Майн херц, майн танго!»
пришёл начальник радиотехнической службы лейтенант Феодориди, затем Абатуров. И они тоже обескураженно сдвигали наушники на виски - Мирей Матье! Корабельная трансляция молчала, молчали все лодочные магнитофоны случайного соединения с гидроакустическим трактом был не могло. Башилов даже открыл чемоданчик с проигрывателем пластинок: может, он наводит тень на плетень. Не электрофон молчал, да и пластинки такой у зама не было.
Ломали головы, выдвигали идеи одна фантастичнее другой: от электронной несовместимости приборов до сверхдлинноволнового радиомоста, который возник между Эйфелевой башней и лодочным шумопеленгатором из-за ионосферных бурь или по вине неизвестных науке эфирный аномалий.
Лейтенант Васильчиков достал карту меньшего масштаба, что-то вымерил на ней и доложил Абатурову свою версию:
- Товарищ командир, слева по борту остров Ибица. Там расположен всемирно известный курорт. Для аквалангистов через подводные динамики прокручивают эстрадную музыку. Чтоб веселей плавать было.
- Ты, что там отдыхал? - удивился Абатуров.
- Да нет, «Вокруг света» читал. Надо бы гидрологию проверить. Возможно, Мирей Матье идет по ПЗК[5].
Так потом и оказалось. Бывают такие слои в океане, которые не хуже кораблей распространяют звуки, даже не очень громкие, на тысячи миль. Именно в такой звуковой канал и вторглись гидрофоны подлодки…
Абатуров присел рядом на разножку и надел пару свободных наушников. Связист по образованию, он нередко заглядывал в рубку акустиков - «послушать шумы моря на сон грядущий».
Голицын охотно подвинулся, вжимаясь плечом в теплую переборку. Душное тепло шло снизу, из-под настила, - от свежезаряженных и изнывающих от скопления энергии аккумуляторов. С появлением Абатурова - широкого, жаркого-в фанерной выгородке под бортовым сводом стало ещё душнее. Но Дмитрий рад был столь почетному соседству.
Они слушали океан, как слушают симфонию, забыв на время о противолодочных шумах кораблей. Да здесь их и быть не могло. Где-то далеко-далеко постанывали сонары[6]рыбаков да гудел, вгрызаясь в шельф, бур нефтяной платформы. В остальном ничто не нарушало величественную какофонию Дна Мира. Как знать, может быть, именно нынешний подводный звуковой канал связывал все океаны планеты, может быть, только сегодня им удалось услышать голос всего гидрокосмоса, слитый из шума прибоя на скалах и шороха водорослевых лесов, гула подводных вулканов и стеклянного звона, с каким морские попугаи обкусывают кораллы, хорища рыб и грохота разламывающихся айсбергов, скрипов потопленных кораблей и воя песчаных метелей, наконец, из этих странных, может быть, вовсе никем ещё не слышанных сигналов из глубин…
- Товарищ командир, через семь минут взойдет луна,-сообщил динамик голосом лейтенанта Васильчикова.
- Добро, - откликнулся Абатуров. - Не препятствовать. - Голицын мог поклясться, что услышал, как восходит луна. Желтый бугристый шар выплыл ив покатого морского горизонта - и вся океанская мантия планеты встрепенулась, взволновалась, чуть вспучилась навстречу ночному светилу. С новой силой заструились по подводным желобам и каньонам токи мощных течений, с новой силой пали с уступов океанского ложа подводные водопады, и моря полились из чаши в чашу. И встали из бездны исполинские волны и прокатились по всей водяной толще, вздымая соленые отстой пучин, мешая слои тепла и холода. Повинуясь полету мертвого шара, всколыхнулась и пошла вверх планктонная кисея жизни, а за ней ринулись из глубин стаи мальков, рыбешек, рыб, рыбин, косяки кальмаров и прочей живности.
Голицын услышал, как волшебный звуковой канал «поплыл», планктонная завеса заволокла его, словно марево ясную даль. Зато появились новые звуки - тусклое гудение, будто луна и в самом деле тянула за собой шумовой шлейф…
Абатуров снял головные телефоны и растер затекшие уши. Вахта кончалась. В коридорчике отсека сновал народ: новая смена готовилась на вахту. Голицын почувствовал на себе взгляд. Скосил глаза и увидел Белохатко. Всего лишь секунду разглядывал боцман Голицына и Абатурова, но Дмитрий понял: боцман ревнует командира.
Из всех лодочных мичманов наиболее близки к командиру корабля двое: боцман и старшина команды гидроакустиков. Если боцман на рулях глубины - это мозжечок субмарины, направляющий её подводный полет, то гидроакустик - её слух и зрение, слитые воедино. При обычном подводном плавании на первом плане - боцман, кормчий глубины; при выходе в торпедную атаку-акустик, главный наводчик на цель. Голицын всерьез задумался об этом первенстве, когда прочитал в глазах Белохатко неприязнь, смешанную с почти детской обидой: командир-де не сидит с ним в центральном посту, не величает Андреем Ивановичем, не ведет между делом разговоры «за жизнь», а просиживает в клетушке с «глухарями» лучшие вахты и вообще возится с этим беломанжетником, как с дитем, как с писаной торбой…
В мичманской кают-компании, в этой боцманской вотчине, день ото дня сгущались для Голицына неуют и холодок. В конце концов он решил столоваться в первом отсеке на одном баке с матросами-гидроакустиками.
Какими бы ровными и дружественными ни были у тебя отношения с подчиненными, они никогда не станут приятельскими, Я уже не раз убеждался - нельзя панибратствовать ни с кем, кто хоть как-то зависит от тебя по службе. Тем более не станешь фамильярничать с теми, кому подвластен сам. Вот и выходило, что Симбирцев был единственным человеком на лодке, с которым я мог быть на короткой ноге, говорить ему «ты» и жаловаться на жизнь.
И только теперь, лишившись его, я понял, как же он мне нужен…
К вечеру Абатуров приказал всплыть под перископ. Оглядел горизонт - никого. Акустик тоже подтверждает - горизонт чист.
Море спокойно.
- По местам стоять, под РДП становиться!…
РДП - работа дизеля под водой. Будем заряжать аккумуляторные батареи, не всплывая. Из обтекателя рубки выдвигается широкая труба воздухозаборника с навершием в виде рыцарского шлема. Она вспарывает штилевую гладь моря, открываются захлопки, и дизели жадно всасывают в свои цилиндры драгоценный морской озон. Кроме шахты РДП над водой торчат сейчас выдвижные антенны и оба перископа - зенитный и командирский. Все офицеры, включая доктора, посменно наблюдают в перископ за морем и небом. На акустиков надежда плохая - грохот дизелей мешает им слушать. Зато нас обнаружить нетрудно - за колоннадой выдвижных мачт тянется предательский белый бурун, шлифованная сталь отбрасывает зайчики. Появись патрульный самолёт - в низких лучах закатного солнца наш след будет виден долго-долго, даже если мы уйдем на глубину. Тут все решает, кто кого обнаружит первым.
Мы с Симбирцевым расписаны в одну смену. Он вжимает глаз в окуляр командирского перископа, я - в окуляр зенитного. Симбирцев следит за носовым сектором, я - за кормовым. Морской окоем мы поделили пополам - ему полукруг и мне полукруг. Тычемся в границы румбов, точь-в-точь как упирались за столом локтями, зло и молча.
В моем секторе - солнце и слепящая дорожка. Всякий раз, когда зрительный круг приближается к светилу, приходится зажмуриваться - лучи усилены мощными линзами.
Ходим вокруг перископных колодцев и час, и другой. Я нечаянно залезаю в сектор Симбирцева, вижу плосколицую головку, венчающую его перископ. Гоша тоже видит меня, точнее, мое овальное стеклянное око. Стоим рядом в боевой рубке, а взгляды наши престранным образом встретились в подсолнечном мире, над водой. Поворотная призма командирского перископа резко опускается и поднимается - будто подмигивает. Ну конечно, подмигивает! Я тоже «мигаю» в ответ.
- Ну что, Сергеич? Постоял у перископа - глаз горит, как у циклопа?
- Горит, - соглашаюсь я.
Разворачиваю перископ в сторону носа. Синюю гладь взрезают три чёрных плавника. Три круто выгнутые спины, блеснув на солнце, плавно скрываются в воде. Дельфины! Резвится целая стая. Подошли бы поближе! Или их пугают наши подводные выхлопы? «Чафф-чафф-чафф!» Торопливый дых натужного паровоза.
Разворачиваюсь в свой сектор. Алый диск солнца вот-вот коснется горизонта. Дорожка уже не слепит, море выстлано красными бликами. С хрустким шорохом вращаются перископные трубы. Подлодка идет, полагаясь только на наши - мои и Гошины - глаза. Не прозевать бы самолёт. Все время чудятся чёрные точки, возникающие в плотной небесной синеве. Это от напряжения. Иногда для подстраховки меняемся секторами.
Ходим вокруг перископных колодцев, как кони, вращающие ворот. В тесноте рубки то и дело ощущаю широкую симбирцевскую спину. Сразу чувствуешь себя увереннее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44