мой разум спорил с моими ощущениями. Но интуиция победила доводы рассудка. Она указала мне мою судьбу. Я понял, что не ошибаюсь.
Наша поездка в шахты на многое открыла мне глаза. Кроме жертвы и убийцы, на картине есть еще кое-что: сокровища.
Сокровища. О них кричало безумие Винсента Карпантье.
Когда на обратном пути ты заговорила о том, чтобы отложить нашу свадьбу, я ничуть не удивился. До этого я встретил на лестнице господина Мора. Прежде я никогда не видел его. Однако сразу же узнал.
Итак, встретились все участники драмы: он, я и сокровища.
Ему нужна была ты, чтобы бороться против меня, ибо я стал воплощением неумолимой судьбы: используя тебя, он хотел победить Винсента, который олицетворял тайну сокровищ.
Я никуда не уходил. Я оставался рядом с тобой. Надо ли говорить о том, как я страдал? Я все время был начеку. Но что толку? Не мог же я сражаться с собственным отцом! И все-таки я готовил себя ко всему.
Меня пытались убить. У любого на моем месте зародились бы кое-какие подозрения. Для меня же это послужило неопровержимым доказательством того, что догадки мои верны. Ведь я знал законы нашей семьи; и потому не приходилось сомневаться, что удар ножом был первой отеческой лаской.
Разумеется, это смешно, но я никак не мог поверить во все это до конца. Я предпочитал думать, что просто сошел с ума. Но вот я встретился со своей матерью, и ее слова полностью развеяли мои сомнения.
Это случилось через полтора месяца после того, как меня, умирающего, принесли в дом доктора Самюэля. К тому времени раны мои уже почти затянулись. Думаю, я мог бы провести в лечебнице целый век и ни о чем не догадаться: такое уважение питал я к врачу, спасшему мне жизнь.
Впрочем, одна мелочь могла бы насторожить меня. Однажды в окно, выходившее во двор, где гуляли больные, не платившие за лечение, я увидел знакомое лицо. Это лицо пробудило во мне мрачные воспоминания. Таких людей, как Куатье, забыть трудно... Я готов был поклясться, что это он.
В тот день, когда мне впервые разрешили выйти в сад, к скамейке, на которой я сидел, приблизился Лейтенант.
– Привет, господин Ренье, – сказал он. – Я знаю, что вы бывали в Сартене. Может, вы и в Триест заглядывали?
– Я наведывался в Сартен дважды, – откликнулся я. – Я ездил туда, чтобы найти ответ на один вопрос. Кстати, вы сами могли бы удовлетворить мое любопытство.
– Ага, стало быть, вы меня признали? – ухмыльнулся Куатье. – Что касается меня, то я вас не сразу вспомнил. Говорил я недавно с одной женщиной, у которой когда-то пропал в Италии маленький сын. Так вот перед смертью она хотела бы вас увидеть.
Только я открыл рот, чтоб поинтересоваться, что это за женщина, как Лейтенант добавил:
– Хотите спросить, кто это? Ваша мать, кто же еще! Премилая была девчонка! Гуляка, приютившая вас на Корсике, хорошо знала эту красотку. Ее называли женой дьявола. На мой взгляд, не самое лучшее семейное положение. А если вам не терпится разобраться в этой истории, то ваша мать вам все расскажет.
Я спросил, где она.
– Здесь, – ответил Куатье. – Вам позволят с ней встретиться. Ей покровительствует графиня де Клар, которая пользуется в этой лечебнице большим авторитетом. Наверное, господин Ренье, вы уже убедились, что берега Сены не менее опасны, чем далекая Корсика. И тут, и там разыгрывается мрачная комедия, одна из ролей в которой отведена вам, хотите вы того или нет; началось это представление более ста лет назад. Оно довольно однообразно. В каждой сцене – лужа крови, рядом с которой лежит куча золота. Ну что, желаете вы увидеть свою мать?
Через несколько минут я был в той части лечебницы, где находится приют. Лейтенант подвел меня к кровати, на которой неподвижно лежала какая-то женщина, и удалился.
Женщина открыла глаза и с трудом протянула ко мне руки.
– Ренье, сын мой! – произнесла она. – Иногда зло невольно помогает добру. Когда он попытался убить тебя, я поняла, что ты – мой сын. Перед смертью Бог даровал мне великую радость: я сумею предостеречь тебя от опасности.
...Ирен, я не буду дословно передавать тебе рассказ моей матери. Это было ужасно... Ее мучили судороги. Это была агония.
«Он» – был граф Джюлиано Боццо, младший брат маркиза Кориолана, убитого на Корсике.
В детстве моя мать кочевала вместе с цыганским табором. Однако она не была цыганкой: очевидно, ее где-то украли или подобрали. Ее звали Зорой. Это имя было выгравировано на маленьком серебряном крестике, который висел у нее на шее. Когда она покинула своих первых «опекунов», ее продолжали звать Зора-цыганочка.
Она была прекрасна. Возможно, она была и добра. Однако судьба распорядилась иначе. Случилось несчастье, которое породило в душе Зоры ненависть и жажду мести.
Однажды, когда табор находился неподалеку от Милана, моя мать, которая была в то время совсем юной девушкой, почти ребенком, стала свидетельницей беспощадной схватки. Двое мужчин сражались не на жизнь, а на смерть. Зора спряталась в кустах. Вскоре один из противников упал. Тогда второй подошел к нему и нанес ему множество ударов шпагой, после чего скрылся.
Это были братья Боццо.
Жюлиан оказался очень живучим. Несмотря на тридцать ран, полученных им от старшего брата, маркиза Кориолана, он не умер. Его выходила Цыганочка.
Когда я родился, Жюлиан уже покинул ее.
Однако он вернулся: через несколько дней после моего появления на свет мою колыбель украли. Совершенно случайно ее – и меня – нашли на дне оврага, между двумя большими камнями.
Что ж, я тоже живучий.
За три года моей матери пришлось раз сто спасать меня от смерти.
Однажды в Вероне, после того, как меня не убили прямо у нее на руках. Зору охватило отчаяние. Она знала, почему Жюлиан так меня ненавидит: когда он обольщал ее, он открыл ей свою тайну и связанные с ней надежды. И вот в Вероне она решила расстаться со мной. Меня, как и отца, звали Джюлиано. Когда я лишился матери, мне было пять лет. Зора положила меня, спящего, у ворот монастыря Святого Франциска в Тревизе, повесив мне на шею шнурок с бумажкой, на которой было написано мое новое имя: Ренье.
Остальное ты знаешь. Тебе известно, что твоя матушка, госпожа Карпантье, святая, которой уже нет с нами, приютила маленького дикого бродягу и сделала его самым счастливым ребенком на свете.
Я не ведал о своем прошлом – и это защищало меня и от других, и от себя самого. Прежде чем оставить меня в Тревизе, мать в течение некоторого времени называла меня Ренье, так что я забыл свое прежнее имя.
Однако от судьбы не уйдешь... Моя затянувшаяся юношеская беззаботность исчезла в тот момент, когда я увидел на одной из картин в галерее Биффи свое собственное изображение.
Кроме того, меня узнал кто-то другой. В Риме меня ударили каталонским ножом. Рана воспалилась так, словно была нанесена отравленным клинком.
Мать говорила долго и довольно бессвязно. Пожалуй, это все, что я тогда узнал от нее. Когда я уходил, она сказала мне, что закончит завтра.
На следующий день я вернулся. Ее лицо было закрыто простыней. Зора была мертва.
Ренье замолчал. Ирен положила ему голову на плечо. На глазах девушки выступили слезы. Молодой человек ждал, что скажет его возлюбленная.
– Ирен, – наконец прошептал он, – вы будете любить меня?
В ответ красавица крепко обняла его. Теперь они плакали оба.
– Ренье, дорогой мой Ренье! – воскликнула Ирен. – Я твоя навеки! Конечно, мне было тяжело все это услышать, но я счастлива, что ты доверяешь мне. Если ты сказал мне не все, продолжай: я хочу знать о тебе все. Я – как твоя мать: люблю и ненавижу.
– Ты ненавидишь! – повторил художник, в голосе которого смешались восхищение и ужас. – Но ты не должна забывать, что отомстить невозможно.
Девушка хотела было возразить, но промолчала.
– В ушах у меня до сих пор звучит прерывистый шепот моей матери, – произнес Ренье. – Она сказала мне: «Ты сильный, убей его».
Ирен вздрогнула.
– Однако потом она добавила: «Нет, дитя, ты не сможешь расправиться с ним. Ты не тот человек, который способен поднять руку на родного отца. Ты не в силах относиться к нему, как к опасному дикому зверю. Поэтому ты должен бежать. Закон этой жуткой семьи гласит: убей – или погибни. Третьего не дано... Беги, мой сын, беги на край света, словно ты совершил преступление».
– Она была права, – тихо произнесла Ирен. – Нужно бежать. Куда бы ты ни отправился, я готова следовать за тобой.
Ренье прижал руку девушки к своей груди. Он ничего не ответил.
Ирен посмотрела ему в глаза.
– Твоя мать сказала еще что-то, – проговорила она. – Я уверена: ты утаил от меня то, что касается наших отношений... Твоя мать твердила: «Эта девушка погубит тебя. Она предала тебя, забудь ее».
Не давая художнику возразить, Ирен продолжала:
– Она снова была права. Я прекрасно понимал ее. Я знаю: еще она сказала тебе, что из-за меня твои враги расправятся с тобой, что мой отец неизлечимо болен, поскольку видел сокровища...
Ренье изумленно смотрел на девушку.
– Да, – выдохнул он. – Именно это она мне и говорила.
– Она была права! – с горечью повторила Ирен. – Ты должен послушаться свою мать. Мы с отцом можем принести тебе несчастье, поэтому тебе необходимо покинуть нас.
Девушка говорила абсолютно искренне. Молодой человек с восторгом взирал на нее. Никогда еще он не обожал так свою возлюбленную.
– Пусть земля ей будет пухом, – медленно произнес Ренье. – На некоторое время эти воспоминания завладели мной. Но есть другие, которые останутся со мной на всю жизнь. Ведь у меня есть и другая мать, которая тоже кое-что мне завещала... Я прекрасно помню тот день... Ты так много плакала, что уснула прямо у кровати, на которой лежала умирающая. И тогда госпожа Карпантье сказала мне: «Ренье, скоро ты станешь взрослым мужчиной. Мой бедный Винсент всегда был добр к тебе. Прошу тебя, не забывай его. Может быть, ты сумеешь ему чем-нибудь помочь. Не оставляй его наедине с его горем. Обещай мне, что никогда не бросишь его в беде».
Я молча кивнул.
«Ренье, я тоже старалась сделать для тебя все, что в моих силах, – продолжала наша мать. – Умоляю тебя будь верным защитником моей девочки. Ты любишь ее, как брат. Теперь тебе надо будет относится к ней как дочери. Я ухожу, и ты должен заменить меня. Обещай мне это, и тогда я смогу спокойно закрыть глаза».
Я прижал ее холодную руку к сердцу и поклялся, что выполню последнюю волю своей благодетельницы.
– Значит, вы любите меня, потому что это ваш долг? – не поднимая глаз, спросила Ирен.
– Это священный долг, который... – начал было Ренье. – Я лгу! – внезапно воскликнул он. – Я пытаюсь обмануть и тебя, и самого себя. Да, память о твоей матери для меня священна, но для меня нет ничего выше моей любви. Ты не представляешь, сколько я страдал из-за тебя, ты не знаешь, до какой степени душа моя принадлежит тебе. У меня нет никого, кроме тебя. Я хотел скрыться от этого человека только из-за тебя: мне казалось, что отцеубийство навсегда разлучит нас. Неужели ты думаешь, что я мог хоть на минуту забыть о тебе? Из-за тебя я очутился во власти этой женщины, графини Маргариты. Она говорила мне о тебе. Потом я сбежал. Как помешанный бродил я под твоим окном. Но в моем безумии таилась великая мудрость, ибо оно помогло мне узнать, что тебе грозит опасность. Я оказался тем часовым, который первым увидел приближающегося врага. Это я поднял тревогу. Слава Богу, я дождался того часа, когда ты вспомнила обо мне и произнесла мое имя. И тогда я смог ответить тебе: «Я здесь!»
Художник крепко обнял свою возлюбленную. Ирен хотела было что-то сказать, но не успела: Ренье приник к ее губам в страстном поцелуе.
– Я люблю тебя! Люблю! – бормотал юноша. – Судьба к нам жестока, но все-таки я счастлив. Я счастлив, что моя любовь и мой долг находятся в полном согласии. Но если бы они противоречили друг другу, победила бы любовь. Ты сказала, что принадлежишь мне. Остальное меня не волнует. Твой отец – это мой отец. Что касается опасности, то я призываю ее, я ее благословляю, потому что она снова сделала из нас семью. Мы больше никогда не расстанемся. Или мы вместе спасемся, или вместе погибнем!
Ирен нежно поцеловала молодого человека.
– Ренье! Любимый мой! – прошептала она.
И они снова обнялись.
Наступило глубокое молчание. И вдруг влюбленные услышали какие-то подозрительные звуки. С одной стороны, что-то происходило на лестничной площадке, с другой – в комнате, где был заперт Винсент Карпантье.
XXVI
ОПЕРАЦИЯ «МЕДВЕДЬ»
Ирен и Ренье насторожились. Они вновь почувствовали, что опасность – рядом.
– Это он. Он вернулся, – чуть слышно произнесла Ирен, лицо которой исказила ненависть.
– Я был бы этому рад, – ответил Ренье. – Но пока я могу сказать только одно: их там по крайней мере двое. Слышишь, они разговаривают...
Действительно, за дверью кто-то шептался. Однако тихие голоса перекрывал куда более сильный шум: казалось, в кабинете собираются высадить раму.
– В кабинете есть окно? – поинтересовался Ренье.
– Да, – кивнула Ирен. – Оно выходит в сад, как и наше. Но оно заколочено.
Молодой человек шагнул к двери кабинета.
– Отец не угомонился, – проговорил художник. – Его спокойствие было притворным. Он просто хотел провести нас.
– Но ведь он так устал! – возразила девушка. – К тому же здесь слишком высоко, чтобы спуститься на землю. Не ходи туда, там уже все стихло. Не то что на лестнице...
– Может быть, это Эшалот и его жена? – предположил Ренье. – Они славные люди, но совсем как дети. Кстати, тебе не показалось, что эта женщина слишком много суетится?
Он подошел к окну и щелкнул задвижкой.
– Они открывают окно! – произнес чей-то голос за дверью.
Художник этого не услышал.
– Отцу все равно, какой этаж, – говорил он. – Это такой человек, который ни перед чем не остановится. Даже если бы он сидел на Вандомской колонне, я не был бы уверен, что он не сбежит.
Ренье выглянул в окно. На улице царила ночь. Даже луна куда-то исчезла.
Когда его глаза привыкли к темноте, он убедился, что окно, находившееся справа, в самом деле заколочено. Молодой человек прислушался. Все было тихо.
Он уже собирался захлопнуть створки, как вдруг сообразил, что Ирен шепотом произносит его имя.
Ренье резко обернулся и увидел, что девушка, приложив палец к губам, подкралась к двери. Знаком Ирен подозвала художника к себе. Молодой человек повиновался ее безмолвному приказу.
На лестничной площадке говорили совсем негромко, но, поскольку в комнате тоже царила полная тишина, все было слышно.
– Они там. Видишь, свет горит, – произнес первый голос.
– Я уверен, что несколько минут назад видел эту женщину на углу у главного входа в кабачок «Свидание», – ответил ему второй. – Интересно, что она там разнюхивает? А мужчина сейчас внизу. Он спрятался у ворот.
– А кто тогда здесь? – удивился первый. – Ведь не ветер же открыл окно.
– Я хорошо знаю их обоих, – прошипел второй. – Я сделал этим людям много добра, за которое они отплатили мне черной неблагодарностью. Эта женщина давала раньше представления на ярмарках. Что касается мужчины, то он в свое время был учеником аптекаря. Потом этот тип работал у меня. Сейчас он прислуживает итальянцу, который живет тут по соседству. Помогает ему делать его крьь синую отраву. Даю голову на отсечение, что они привели сюда вышивальщицу, художника и старика-каменщика. Эти люди только тем и живут, что путаются во всякие интриги; Пусть господин Кокотт пустит в ход свою отмычку, и тогда мы увидим, прав я или нет!
За дверью все стихло. Ирен, белая как снег, продолжала прислушиваться.
– Я знаю того, кто сейчас говорил, – прошептал Ренье. – Этот человек мне позировал. Его зовут Симилор.
– Черный Мантии! – выдохнула девушка.
– Если даже тут собралась целая армия, бояться нечего, – бодро заявил молодой человек. – Я вооружен. К тому же через час рассветет.
Ирен схватила его за руку и шепнула:
– Тише!
– Через час рассветет, – говорил первый голос. – Нам надо торопиться. Но тут возникает проблема... Если там и впрямь художник, да еще вооруженный, то он будет сопротивляться и поднимет страшный шум. А ведь нам велено провернуть дело тихо.
– Сто франков на лапу, господин Пиклюс, и я спасу партию.
Это сказал Симилор. Послышался звон монет.
– Сто когтей тебе в морду, если ты смеешься над нами, – проворчал Пиклюс.
– И мое перо в бок, – добавил человек, до сих пор не вступавший в разговор.
Итак, за дверью топталось по крайней мере четверо бандитов, но, скорее всего, их было там в два раза больше.
– Мы живем в девятнадцатом веке, – начал Симилор. – Назовите нашу главную ценность. Не знаете? То-то. Это права человека! Права человека – превыше всего! Возьмем, к примеру, права отца. Если у человека свистнули ребенка, то он может потребовать свое чадо назад в любое время дня и ночи.
– Да нам-то какое до этого дело? – возмутился Пиклюс.
– За этой дверью находится мой сын, которого у меня стянули супруги Канада, чтобы сделать из него акробата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Наша поездка в шахты на многое открыла мне глаза. Кроме жертвы и убийцы, на картине есть еще кое-что: сокровища.
Сокровища. О них кричало безумие Винсента Карпантье.
Когда на обратном пути ты заговорила о том, чтобы отложить нашу свадьбу, я ничуть не удивился. До этого я встретил на лестнице господина Мора. Прежде я никогда не видел его. Однако сразу же узнал.
Итак, встретились все участники драмы: он, я и сокровища.
Ему нужна была ты, чтобы бороться против меня, ибо я стал воплощением неумолимой судьбы: используя тебя, он хотел победить Винсента, который олицетворял тайну сокровищ.
Я никуда не уходил. Я оставался рядом с тобой. Надо ли говорить о том, как я страдал? Я все время был начеку. Но что толку? Не мог же я сражаться с собственным отцом! И все-таки я готовил себя ко всему.
Меня пытались убить. У любого на моем месте зародились бы кое-какие подозрения. Для меня же это послужило неопровержимым доказательством того, что догадки мои верны. Ведь я знал законы нашей семьи; и потому не приходилось сомневаться, что удар ножом был первой отеческой лаской.
Разумеется, это смешно, но я никак не мог поверить во все это до конца. Я предпочитал думать, что просто сошел с ума. Но вот я встретился со своей матерью, и ее слова полностью развеяли мои сомнения.
Это случилось через полтора месяца после того, как меня, умирающего, принесли в дом доктора Самюэля. К тому времени раны мои уже почти затянулись. Думаю, я мог бы провести в лечебнице целый век и ни о чем не догадаться: такое уважение питал я к врачу, спасшему мне жизнь.
Впрочем, одна мелочь могла бы насторожить меня. Однажды в окно, выходившее во двор, где гуляли больные, не платившие за лечение, я увидел знакомое лицо. Это лицо пробудило во мне мрачные воспоминания. Таких людей, как Куатье, забыть трудно... Я готов был поклясться, что это он.
В тот день, когда мне впервые разрешили выйти в сад, к скамейке, на которой я сидел, приблизился Лейтенант.
– Привет, господин Ренье, – сказал он. – Я знаю, что вы бывали в Сартене. Может, вы и в Триест заглядывали?
– Я наведывался в Сартен дважды, – откликнулся я. – Я ездил туда, чтобы найти ответ на один вопрос. Кстати, вы сами могли бы удовлетворить мое любопытство.
– Ага, стало быть, вы меня признали? – ухмыльнулся Куатье. – Что касается меня, то я вас не сразу вспомнил. Говорил я недавно с одной женщиной, у которой когда-то пропал в Италии маленький сын. Так вот перед смертью она хотела бы вас увидеть.
Только я открыл рот, чтоб поинтересоваться, что это за женщина, как Лейтенант добавил:
– Хотите спросить, кто это? Ваша мать, кто же еще! Премилая была девчонка! Гуляка, приютившая вас на Корсике, хорошо знала эту красотку. Ее называли женой дьявола. На мой взгляд, не самое лучшее семейное положение. А если вам не терпится разобраться в этой истории, то ваша мать вам все расскажет.
Я спросил, где она.
– Здесь, – ответил Куатье. – Вам позволят с ней встретиться. Ей покровительствует графиня де Клар, которая пользуется в этой лечебнице большим авторитетом. Наверное, господин Ренье, вы уже убедились, что берега Сены не менее опасны, чем далекая Корсика. И тут, и там разыгрывается мрачная комедия, одна из ролей в которой отведена вам, хотите вы того или нет; началось это представление более ста лет назад. Оно довольно однообразно. В каждой сцене – лужа крови, рядом с которой лежит куча золота. Ну что, желаете вы увидеть свою мать?
Через несколько минут я был в той части лечебницы, где находится приют. Лейтенант подвел меня к кровати, на которой неподвижно лежала какая-то женщина, и удалился.
Женщина открыла глаза и с трудом протянула ко мне руки.
– Ренье, сын мой! – произнесла она. – Иногда зло невольно помогает добру. Когда он попытался убить тебя, я поняла, что ты – мой сын. Перед смертью Бог даровал мне великую радость: я сумею предостеречь тебя от опасности.
...Ирен, я не буду дословно передавать тебе рассказ моей матери. Это было ужасно... Ее мучили судороги. Это была агония.
«Он» – был граф Джюлиано Боццо, младший брат маркиза Кориолана, убитого на Корсике.
В детстве моя мать кочевала вместе с цыганским табором. Однако она не была цыганкой: очевидно, ее где-то украли или подобрали. Ее звали Зорой. Это имя было выгравировано на маленьком серебряном крестике, который висел у нее на шее. Когда она покинула своих первых «опекунов», ее продолжали звать Зора-цыганочка.
Она была прекрасна. Возможно, она была и добра. Однако судьба распорядилась иначе. Случилось несчастье, которое породило в душе Зоры ненависть и жажду мести.
Однажды, когда табор находился неподалеку от Милана, моя мать, которая была в то время совсем юной девушкой, почти ребенком, стала свидетельницей беспощадной схватки. Двое мужчин сражались не на жизнь, а на смерть. Зора спряталась в кустах. Вскоре один из противников упал. Тогда второй подошел к нему и нанес ему множество ударов шпагой, после чего скрылся.
Это были братья Боццо.
Жюлиан оказался очень живучим. Несмотря на тридцать ран, полученных им от старшего брата, маркиза Кориолана, он не умер. Его выходила Цыганочка.
Когда я родился, Жюлиан уже покинул ее.
Однако он вернулся: через несколько дней после моего появления на свет мою колыбель украли. Совершенно случайно ее – и меня – нашли на дне оврага, между двумя большими камнями.
Что ж, я тоже живучий.
За три года моей матери пришлось раз сто спасать меня от смерти.
Однажды в Вероне, после того, как меня не убили прямо у нее на руках. Зору охватило отчаяние. Она знала, почему Жюлиан так меня ненавидит: когда он обольщал ее, он открыл ей свою тайну и связанные с ней надежды. И вот в Вероне она решила расстаться со мной. Меня, как и отца, звали Джюлиано. Когда я лишился матери, мне было пять лет. Зора положила меня, спящего, у ворот монастыря Святого Франциска в Тревизе, повесив мне на шею шнурок с бумажкой, на которой было написано мое новое имя: Ренье.
Остальное ты знаешь. Тебе известно, что твоя матушка, госпожа Карпантье, святая, которой уже нет с нами, приютила маленького дикого бродягу и сделала его самым счастливым ребенком на свете.
Я не ведал о своем прошлом – и это защищало меня и от других, и от себя самого. Прежде чем оставить меня в Тревизе, мать в течение некоторого времени называла меня Ренье, так что я забыл свое прежнее имя.
Однако от судьбы не уйдешь... Моя затянувшаяся юношеская беззаботность исчезла в тот момент, когда я увидел на одной из картин в галерее Биффи свое собственное изображение.
Кроме того, меня узнал кто-то другой. В Риме меня ударили каталонским ножом. Рана воспалилась так, словно была нанесена отравленным клинком.
Мать говорила долго и довольно бессвязно. Пожалуй, это все, что я тогда узнал от нее. Когда я уходил, она сказала мне, что закончит завтра.
На следующий день я вернулся. Ее лицо было закрыто простыней. Зора была мертва.
Ренье замолчал. Ирен положила ему голову на плечо. На глазах девушки выступили слезы. Молодой человек ждал, что скажет его возлюбленная.
– Ирен, – наконец прошептал он, – вы будете любить меня?
В ответ красавица крепко обняла его. Теперь они плакали оба.
– Ренье, дорогой мой Ренье! – воскликнула Ирен. – Я твоя навеки! Конечно, мне было тяжело все это услышать, но я счастлива, что ты доверяешь мне. Если ты сказал мне не все, продолжай: я хочу знать о тебе все. Я – как твоя мать: люблю и ненавижу.
– Ты ненавидишь! – повторил художник, в голосе которого смешались восхищение и ужас. – Но ты не должна забывать, что отомстить невозможно.
Девушка хотела было возразить, но промолчала.
– В ушах у меня до сих пор звучит прерывистый шепот моей матери, – произнес Ренье. – Она сказала мне: «Ты сильный, убей его».
Ирен вздрогнула.
– Однако потом она добавила: «Нет, дитя, ты не сможешь расправиться с ним. Ты не тот человек, который способен поднять руку на родного отца. Ты не в силах относиться к нему, как к опасному дикому зверю. Поэтому ты должен бежать. Закон этой жуткой семьи гласит: убей – или погибни. Третьего не дано... Беги, мой сын, беги на край света, словно ты совершил преступление».
– Она была права, – тихо произнесла Ирен. – Нужно бежать. Куда бы ты ни отправился, я готова следовать за тобой.
Ренье прижал руку девушки к своей груди. Он ничего не ответил.
Ирен посмотрела ему в глаза.
– Твоя мать сказала еще что-то, – проговорила она. – Я уверена: ты утаил от меня то, что касается наших отношений... Твоя мать твердила: «Эта девушка погубит тебя. Она предала тебя, забудь ее».
Не давая художнику возразить, Ирен продолжала:
– Она снова была права. Я прекрасно понимал ее. Я знаю: еще она сказала тебе, что из-за меня твои враги расправятся с тобой, что мой отец неизлечимо болен, поскольку видел сокровища...
Ренье изумленно смотрел на девушку.
– Да, – выдохнул он. – Именно это она мне и говорила.
– Она была права! – с горечью повторила Ирен. – Ты должен послушаться свою мать. Мы с отцом можем принести тебе несчастье, поэтому тебе необходимо покинуть нас.
Девушка говорила абсолютно искренне. Молодой человек с восторгом взирал на нее. Никогда еще он не обожал так свою возлюбленную.
– Пусть земля ей будет пухом, – медленно произнес Ренье. – На некоторое время эти воспоминания завладели мной. Но есть другие, которые останутся со мной на всю жизнь. Ведь у меня есть и другая мать, которая тоже кое-что мне завещала... Я прекрасно помню тот день... Ты так много плакала, что уснула прямо у кровати, на которой лежала умирающая. И тогда госпожа Карпантье сказала мне: «Ренье, скоро ты станешь взрослым мужчиной. Мой бедный Винсент всегда был добр к тебе. Прошу тебя, не забывай его. Может быть, ты сумеешь ему чем-нибудь помочь. Не оставляй его наедине с его горем. Обещай мне, что никогда не бросишь его в беде».
Я молча кивнул.
«Ренье, я тоже старалась сделать для тебя все, что в моих силах, – продолжала наша мать. – Умоляю тебя будь верным защитником моей девочки. Ты любишь ее, как брат. Теперь тебе надо будет относится к ней как дочери. Я ухожу, и ты должен заменить меня. Обещай мне это, и тогда я смогу спокойно закрыть глаза».
Я прижал ее холодную руку к сердцу и поклялся, что выполню последнюю волю своей благодетельницы.
– Значит, вы любите меня, потому что это ваш долг? – не поднимая глаз, спросила Ирен.
– Это священный долг, который... – начал было Ренье. – Я лгу! – внезапно воскликнул он. – Я пытаюсь обмануть и тебя, и самого себя. Да, память о твоей матери для меня священна, но для меня нет ничего выше моей любви. Ты не представляешь, сколько я страдал из-за тебя, ты не знаешь, до какой степени душа моя принадлежит тебе. У меня нет никого, кроме тебя. Я хотел скрыться от этого человека только из-за тебя: мне казалось, что отцеубийство навсегда разлучит нас. Неужели ты думаешь, что я мог хоть на минуту забыть о тебе? Из-за тебя я очутился во власти этой женщины, графини Маргариты. Она говорила мне о тебе. Потом я сбежал. Как помешанный бродил я под твоим окном. Но в моем безумии таилась великая мудрость, ибо оно помогло мне узнать, что тебе грозит опасность. Я оказался тем часовым, который первым увидел приближающегося врага. Это я поднял тревогу. Слава Богу, я дождался того часа, когда ты вспомнила обо мне и произнесла мое имя. И тогда я смог ответить тебе: «Я здесь!»
Художник крепко обнял свою возлюбленную. Ирен хотела было что-то сказать, но не успела: Ренье приник к ее губам в страстном поцелуе.
– Я люблю тебя! Люблю! – бормотал юноша. – Судьба к нам жестока, но все-таки я счастлив. Я счастлив, что моя любовь и мой долг находятся в полном согласии. Но если бы они противоречили друг другу, победила бы любовь. Ты сказала, что принадлежишь мне. Остальное меня не волнует. Твой отец – это мой отец. Что касается опасности, то я призываю ее, я ее благословляю, потому что она снова сделала из нас семью. Мы больше никогда не расстанемся. Или мы вместе спасемся, или вместе погибнем!
Ирен нежно поцеловала молодого человека.
– Ренье! Любимый мой! – прошептала она.
И они снова обнялись.
Наступило глубокое молчание. И вдруг влюбленные услышали какие-то подозрительные звуки. С одной стороны, что-то происходило на лестничной площадке, с другой – в комнате, где был заперт Винсент Карпантье.
XXVI
ОПЕРАЦИЯ «МЕДВЕДЬ»
Ирен и Ренье насторожились. Они вновь почувствовали, что опасность – рядом.
– Это он. Он вернулся, – чуть слышно произнесла Ирен, лицо которой исказила ненависть.
– Я был бы этому рад, – ответил Ренье. – Но пока я могу сказать только одно: их там по крайней мере двое. Слышишь, они разговаривают...
Действительно, за дверью кто-то шептался. Однако тихие голоса перекрывал куда более сильный шум: казалось, в кабинете собираются высадить раму.
– В кабинете есть окно? – поинтересовался Ренье.
– Да, – кивнула Ирен. – Оно выходит в сад, как и наше. Но оно заколочено.
Молодой человек шагнул к двери кабинета.
– Отец не угомонился, – проговорил художник. – Его спокойствие было притворным. Он просто хотел провести нас.
– Но ведь он так устал! – возразила девушка. – К тому же здесь слишком высоко, чтобы спуститься на землю. Не ходи туда, там уже все стихло. Не то что на лестнице...
– Может быть, это Эшалот и его жена? – предположил Ренье. – Они славные люди, но совсем как дети. Кстати, тебе не показалось, что эта женщина слишком много суетится?
Он подошел к окну и щелкнул задвижкой.
– Они открывают окно! – произнес чей-то голос за дверью.
Художник этого не услышал.
– Отцу все равно, какой этаж, – говорил он. – Это такой человек, который ни перед чем не остановится. Даже если бы он сидел на Вандомской колонне, я не был бы уверен, что он не сбежит.
Ренье выглянул в окно. На улице царила ночь. Даже луна куда-то исчезла.
Когда его глаза привыкли к темноте, он убедился, что окно, находившееся справа, в самом деле заколочено. Молодой человек прислушался. Все было тихо.
Он уже собирался захлопнуть створки, как вдруг сообразил, что Ирен шепотом произносит его имя.
Ренье резко обернулся и увидел, что девушка, приложив палец к губам, подкралась к двери. Знаком Ирен подозвала художника к себе. Молодой человек повиновался ее безмолвному приказу.
На лестничной площадке говорили совсем негромко, но, поскольку в комнате тоже царила полная тишина, все было слышно.
– Они там. Видишь, свет горит, – произнес первый голос.
– Я уверен, что несколько минут назад видел эту женщину на углу у главного входа в кабачок «Свидание», – ответил ему второй. – Интересно, что она там разнюхивает? А мужчина сейчас внизу. Он спрятался у ворот.
– А кто тогда здесь? – удивился первый. – Ведь не ветер же открыл окно.
– Я хорошо знаю их обоих, – прошипел второй. – Я сделал этим людям много добра, за которое они отплатили мне черной неблагодарностью. Эта женщина давала раньше представления на ярмарках. Что касается мужчины, то он в свое время был учеником аптекаря. Потом этот тип работал у меня. Сейчас он прислуживает итальянцу, который живет тут по соседству. Помогает ему делать его крьь синую отраву. Даю голову на отсечение, что они привели сюда вышивальщицу, художника и старика-каменщика. Эти люди только тем и живут, что путаются во всякие интриги; Пусть господин Кокотт пустит в ход свою отмычку, и тогда мы увидим, прав я или нет!
За дверью все стихло. Ирен, белая как снег, продолжала прислушиваться.
– Я знаю того, кто сейчас говорил, – прошептал Ренье. – Этот человек мне позировал. Его зовут Симилор.
– Черный Мантии! – выдохнула девушка.
– Если даже тут собралась целая армия, бояться нечего, – бодро заявил молодой человек. – Я вооружен. К тому же через час рассветет.
Ирен схватила его за руку и шепнула:
– Тише!
– Через час рассветет, – говорил первый голос. – Нам надо торопиться. Но тут возникает проблема... Если там и впрямь художник, да еще вооруженный, то он будет сопротивляться и поднимет страшный шум. А ведь нам велено провернуть дело тихо.
– Сто франков на лапу, господин Пиклюс, и я спасу партию.
Это сказал Симилор. Послышался звон монет.
– Сто когтей тебе в морду, если ты смеешься над нами, – проворчал Пиклюс.
– И мое перо в бок, – добавил человек, до сих пор не вступавший в разговор.
Итак, за дверью топталось по крайней мере четверо бандитов, но, скорее всего, их было там в два раза больше.
– Мы живем в девятнадцатом веке, – начал Симилор. – Назовите нашу главную ценность. Не знаете? То-то. Это права человека! Права человека – превыше всего! Возьмем, к примеру, права отца. Если у человека свистнули ребенка, то он может потребовать свое чадо назад в любое время дня и ночи.
– Да нам-то какое до этого дело? – возмутился Пиклюс.
– За этой дверью находится мой сын, которого у меня стянули супруги Канада, чтобы сделать из него акробата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56