И все еще жив. Разве этого мало?
Архитектор вытащил из кармана носовой платок и вытер лоб.
Графиня накинула на плечи шаль.
– Прикажите остановиться, – распорядилась женщина. – Мне пора выходить.
В это время карета была уже на площади Шато-д'О, неподалеку от Пале-Рояля.
Карпантье велел кучеру остановиться.
– Вот вы и избавились от меня, сударь, – произнесла Маргарита, сама открывая дверцу экипажа. Сейчас она снова заговорила, как светская дама, Надо признать, что этот тон прекрасно соответствовал всему облику графини. – Я предлагала вам не только богатство, но и безопасность. Я не боюсь никого, даже самого дьявола. Сатана знает меня и считается со мной. Однако вы меня оттолкнули. Что ж, кто не со мной, тот против меня!
– Поверьте, сударыня, – начал Винсент, – ни одна живая душа не узнает...
Графиня не позволила ему закончить.
– Мне абсолютно безразлично, расскажете вы кому-нибудь о нашей беседе или нет, – надменно заявила она. – Только передайте тому старику, с которым вы, по всей видимости, знакомы, одну вещь... Вместо того, чтобы спокойно спать в своей постели, он снял мансарду на улице Муано – как раз по соседству с особняком Боццо. Так вот, скажите ему, что в таком возрасте человек должен серьезно опасаться за свое здоровье. Этот старик нашел то, что искал, и теперь наступает ответственный момент. Прощайте!
Маргарита захлопнула дверцу, снова опустила вуаль и двинулась к остановке фиакров, которая находилась у почты.
Некоторое время Карпантье молча смотрел женщине вслед. Щеки Винсента заливала мертвенная бледность.
Когда кучер, удивленный молчанием Карпантье, спросил, куда ехать, Винсент ответил:
– Я не знаю.
– Может быть, вы заболели? – снова спросил кучер.
– Нет... Домой, – выдохнул Карпантье. Карета покатила по улицам.
Наконец Винсент Карпантье вышел из того странного оцепенения, в которое погрузился после прощания с графиней. Застонав, архитектор обхватил голову руками и прошептал:
– Я не смог избежать своей участи. Меня узнали... Теперь мне конец!
XIX
ДОМ ВИНСЕНТА
Во французском языке есть выражение «дом архитектора». Мы говорим так, когда хотим выразить восхищение с примесью легкой иронии. Дом, построенный архитектором для самого себя, – это не просто жилище. Это еще и реклама. Такой особняк должен привлекать внимание потенциальных клиентов, убеждая их в том, что именно об этом они и мечтали всю свою жизнь.
Дом архитектора должен быть оригинальным, кокетливым, чуть легкомысленным и, конечно же, нашпигованным всевозможными удобствами. Разумеется, в нем должно быть полно так называемых американских изобретений, с помощью которых шкаф превращается, например, в камин, а обогреватель – в фонтан. В такие дома нередко приходят любопытные: в былые времена простые горожане вот так же посещали ратушу, когда господин префект и его супруга отправлялись на воды.
«Ах, как здесь прекрасно!» – то и дело восклицают какой-нибудь торговец и его жена, натыкаясь на очередную диковинку.
Домой они возвращаются задумчивые. Эти люди уже подхватили тяжелую болезнь – строительный зуд.
– Это не дом, а конфетка! – причмокивая от удовольствия, каждые пять минут повторяет торговец.
– Ах, нет, не конфетка, а игрушка! Бриллиант чистой воды! – вздыхает его жена, настроенная более романтично.
Нетрудно заметить, что бедняги уже сходят с ума: они считают дома конфетами или драгоценностями. Теперь этих несчастных не спасет уже ничто. Они будут уродовать свое жилище в маниакальной погоне за модой.
Что касается Винсента Карпантье, то ему не надо было сниматься саморекламой, поскольку неожиданно для себя он стал весьма богатым человеком. Одним словом, архитектор жил в обычном доме в квартале Сен-Лазар.
Особнячок Винсента можно было бы назвать прелестным, если бы дом не выглядел так печально. При этом само здание ни в чем нельзя было упрекнуть: оно было расположено в хорошем месте и выстроено с истинным вкусом – словом, казалось, что это жилище должно быть теплым и уютным.
Говорят, что у дома тоже есть душа, которая накладывает отпечаток на его внешний вид. Похоже, душа особнячка Винсента Карпантье изнывала от скорби и тоски.
Архитектор жил тут один. Может быть, его дом чувствовал себя, нелюбимым и заброшенным.
Над камином, украшенным статуэтками, часы в стиле рококо только что пробили девять. Горевшая на столе лампа слабо освещала комнату, на стенах которой висело несколько пасторалей Бове.
Винсент Карпантье сидел за столом. Судя по лицу архитектора, на которое падал тусклый свет лампы, Винсент был погружен в глубокие раздумья.
Совсем недавно мы говорили, что за последние шесть лет Карпантье одновременно и помолодел, и постарел.
Но в этот вечер он казался только постаревшим, причем на много лет. Когда актер уходит со сцены, он снимает маску. Ему не надо больше изображать того, за кого он себя выдавал. Человек бывает самим собой лишь в полном одиночестве.
На столе перед Винсентом лежал план. Это был чертеж большого особняка неправильной формы, расположенного между двором и садом.
Двор выходил на улицу Терезы, сад – на улицу Муано.
Мы называем эти улицы, потому что не хотим играть с читателем в прятки. На самом деле они не были обозначены на бумаге даже первыми буквами.
Разумеется, это был план особняка полковника Боццо-Корона.
Весь чертеж был черно-белым, однако на нем алела одна красная точка, поставленная в середине большой квадратной комнаты, которую старик называл «бывшим салоном». Эта комната находилась в самой северной части здания, граничившей с садом.
Таким образом, красное пятнышко указывало на ту точку фасада, которая была наиболее удалена от улицы Муано; надо заметить, что с этой улицы в сад полковника вела маленькая калитка. Неподалеку располагалась лаборатория, где хозяева Гань-Пти превращали в золото простой ситец.
Около двадцати лет тому назад на месте серой сорокафутовой стены, отделявшей сад от улицы, был построен доходный дом.
Винсент Карпантье, как зачарованный, смотрел на красную точку...
У его ног спал, положив голову на лапы, красивый датский дог.
На другом конце стола, а также на кресле, стоявшем напротив, лежала кучей грязная изношенная одежда: старые брюки, разорванный плащ, бесформенный головной убор из сильно потертого меха и пальто, которое, в отличие от остальных вещей, выглядело вполне прилично.
Очевидно, эти лохмотья предназначались для какого-то маскарада. Что касается пальто, то оно, похоже, должно было до поры до времени скрыть этот карнавальный костюм.
В самом деле, Винсенту ведь надо было в чем-то выйти из дома.
Разумеется, Карпантье принял меры предосторожности: дочь он оставил в монастыре и не забирал ее оттуда даже во время каникул, а приемного сына вместе с его мастерской «сослал» на другой конец города. И все же нельзя было чувствовать себя абсолютно спокойно: а вдруг кто-нибудь наблюдает за ним из окна?
Винсент не забыл ни о консьерже, ни о своем слуге.
Кстати, слуга этот был весьма примечательной личностью, но о нем мы поговорим позже.
Зачем вообще архитектору понадобилось переодеваться?
* * *
Бой часов нарушил тишину, уже давно царившую в комнате.
Винсент нервно забарабанил пальцами по столу.
– Есть ли у меня еще время, чтобы бежать? – произнес он – и вздрогнул, словно испугался собственного голоса.
– Это – смерть, сомнений быть не может, – тихо добавил Карпантье. – И смерть эта безжалостна и неотвратима. В этой семье отцы и дети всегда будут убивать друг друга. Такой уж у них закон. Никто из них никогда не мог устоять перёд голосом крови. Они все жаждут золота... Разве чужак может ждать от них пощады?
Винсент встал. Вдруг ноги под ним подкосились, и он чуть не упал. Можно было подумать, что этот человек изнурен тяжелой болезнью.
Датский дог тоже вскочил с пола.
В комнате было две двери. Винсент подошел сначала к одной, а потом – к другой, чтобы проверить, крепко ли они заперты.
– Я закрылся на все задвижки, но смерть – как воздух: она просачивается через замочную скважину, – пробормотал Карпантье. – Я боюсь всего... Даже хлеб, который я ем, внушает мне ужас.
Вернувшись к столу, Винсент взял в руки плащ, повертел его и бросил на ковер.
– Сумасшедший! – прошептал архитектор. – Несчастный безумец! Какой еще маскарад?! Разве я могу обмануть сокровища? Золото видит все, оно прекрасно защищается... Золото – это Бог!
Собака потянулась и подошла к хозяину.
– Цезарь, на место! – приказал Винсент.
Он снова сел и обхватил голову руками. Его лоб был горячим, как печка. Архитектора лихорадило.
– Мне конец! – с горечью произнес он. – Слава Богу, что я Догадался отправить подальше детей! Когда наш дом взлетит на воздух, его обломки не поранят их... если только эта женщина не обвинит во всем Ренье. Есть еще картина... Нет, все же будущее Ренье вызывает у меня опасения.
И за Ирен я не могу не волноваться. Уж очень мне не нравится лицо той итальянской монахини... Я его слишком хорошо знаю. Те же самые черты – у юноши на картине Разбойника и у человека, который, как и я, бродит вокруг сокровищ... Моей дочери ничего не известно, я готов поклясться в этом! Я скорее вырву себе язык, чем открою ей эту страшную тайну. Поверьте мне, я говорю чистую правду: это преступление вам ничего не даст! Пощадите мое дорогое дитя, пощадите Ирен!
Карпантье весь покрылся холодным потом. Ему было очень плохо – душа и тело его страдали.
Минуты две Винсент молчал. Дыхание его было тяжелым и прерывистым.
– А эта женщина, Маргарита! – внезапно воскликнул архитектор. – Я уверен, что она не одна. Она сама чуть не призналась мне в этом. Неужели графиня стала бы самолично следить за моим домом? Разумеется, этим занимались ее люди. Интересно, сколько их? Забавно получилось: пока я наблюдал за ней, она шпионила за мной. Конечно, она богаче меня, и потому ей удалось узнать больше. Она предложила мне поделить сокровища: это ловушка! Когда люди находят хлад, они не делят его, а убивают друг друга!
Внезапно в голову Карпантье пришла одна мысль.
– Эта женщина – ничто по сравнению с ним! – воскликнул Винсент. – Ее успехи в этом деле гораздо скромнее моих. Ока не может ткнуть пальцем в красную точку и заявить: «Оно здесь!» Если бы я отправился к нему, к этому умирающему старцу, который, впрочем, еще потягается с любым юношей, рассказал бы ему о замыслах графини Маргариты...
Вдруг Винсент грустно усмехнулся.
– Но зачем мне это нужно? – проговорил он. – Да и как я заговорю с ним об этом? Разве я имею право вести подобные беседы? Ведь полковник приказал мне обо всем забыть. И если он поймет, что я все прекрасно помню, мне не выйти живым из его дома.
«Значит, ты все еще интересуешься моим тайником?» – спросит этот человек и усмехнется. Я вижу это, словно наяву... Впрочем, я все равно не сообщил бы ему ничего нового: он и так все знает наперед. Полковник, как и все хранители сокровищ, обладает даром пронзать взглядом стены...
В тот день, когда я заключил с ним соглашение, я подписал себе смертный приговор. Я помню, что я чувствовал тогда: мне казалось, что меня подстерегает какая-то опасность, но я смеялся над своими подозрениями. Мне хотелось все выяснить. Что в этом плохого? Я ведь не вор, я не стремился завладеть имуществом другого человека. Я просто хотел узнать...
– Да, я хотел узнать! – повторил Винсент. – Передо мной был ребус, и мне очень хотелось его разгадать. Я пытался бороться с этим желанием, но что из этого вышло? Оно лишь стало от этого еще сильнее, и это уже походило на безумие. Вместо того, чтобы наслаждаться нежданно-негаданно свалившимся на меня богатством, я занимаюсь весьма сомнительным делом, которое будет иметь для меня самые печальные последствия. Господи, ведь я своими руками рою себе могилу!
Винсент судорожно вцепился рукой в план, будто собирался разорвать его, однако не сделал этого. Он снова уставился на красную точку, постоянно притягивавшую его взгляд.
– Клад здесь! Я в этом уверен! – прошептал Карпантье. – Более того, я это знаю! Я его вижу!
Пес, мирно дремавший на полу, навострил уши. В этот момент в дверь постучали.
– В чем дело? – спросил Винсент, подскочив от неожиданности. – Что вам угодно, Робло?
– Пришли от вашего нотариуса, – раздался за дверью голос слуги.
– Меня нет дома, – резко проговорил Винсент. – Скажи, пусть придут в другой раз.
– Этот человек попросил, чтобы я сообщил вам его имя, – продолжал настаивать Робло.
– Мне все равно, какое у него имя! – гневно крикнул Карпантье.
Но Робло не унимался.
– Это господин Пиклюс, муж горничной госпожи графини, – доложил он. – Ну ладно, сейчас я скажу ему, что вас нет дома.
– Нет! Пусть войдет, – поспешно распорядился Винсент.
Он направился к двери и отодвинул засов.
Через несколько секунд появился господин Пиклюс.
Его нельзя было назвать красавцем-мужчиной, но у горничных бывают и более невзрачные мужья. К тому же звание клерка из конторы нотариуса еще никому не прибавляло респектабельности.
– Я заговорил о нотариусе для отвода глаз, – прямо с порога выпалил Пиклюс.
– Вы сильно опоздали, – сдержанно заметил Карпантье.
– Моя жена сказала мне, что «Охотники за Сокровищами» с удовольствием отдали бы пару тысяч франков тому, кто сообщил бы им, что вы усердно занимаетесь их делами, – спокойно заявил собеседник.
В ответ Винсент раскрыл свой бумажник, вытащил оттуда пятьсот франков и протянул Пиклюсу. Тот взял деньги и сел рядом с Карпантье.
– У меня чрезвычайно умная жена, – вновь заговорил клерк. – Еще она напомнила мне об одном старом человеке, который, не задумываясь, выложил бы целых десять тысяч франков, чтобы узнать сразу и о том, чем занимаетесь вы, и о том, что вытворяют «Охотники за Сокровищами».
XX
НАВЯЗЧИВАЯ ИДЕЯ, ИЛИ КАК ЛЮДИ СХОДЯТ С УМА
Пора вкратце рассказать читателю, что происходило с Винсентом Карпантье в течение шести последних лет. К сожалению, в нашем мире гениальность и сумасшествие тесно связаны между собой. Почти все великие изобретатели были в той или иной степени поражены безумием, и наоборот: большинство сумасшедших обладает такими способностями, что во многом превосходит обычных, так называемых «нормальных» людей.
Одним словом, между каким-нибудь Христофором Колумбом и несчастным умалишенным, который всем твердит, что он – Иисус Христос или, скажем, Наполеон, гораздо больше общего, чем может показаться на первый взгляд.
Если вы будете говорить на эту тему с врачом, работающим в сумасшедшем доме, доктор скажет вам, что его пациенты, как правило, могут великолепно рассуждать о философии, об истории, о религии – и делают это гораздо лучше, чем здоровые люди.
Но если вы ненароком коснетесь навязчивой идеи душевнобольного, он будет горячо убеждать вас, что его распяли на кресте или отравили на острове Святой Елены.
Сила навязчивой идеи такова, что она удесятеряет способности гения и лишает разума маньяка.
И невозможно заметить ту щелочку, сквозь которую навязчивая идея проникает в мозг человека, чтобы возвысить его до уровня полубога или низвести до положения животного. Предсказать результат нельзя: все здесь зависит от случая.
Был ли у Винсента Карпантье шанс сохранить здравый рассудок? Смог бы архитектор справиться со своей навязчивой идеей, если бы полковнику Боццо не удалось разлучить его с детьми?
Впрочем, теперь это неважно.
С самого начала Винсент увлекся всякими вычислениями. Судьба человека, поддавшегося этому искушению, плачевна: алгебра вероятностей подобна водовороту, она засасывает свою жертву.
«Забудь все!» – было сказано Карпантье. Согласившись на это, он из бедняка превратился в богача. Мало того, он обеспечил будущее своим детям. Винсент честно пытался выкинуть из головы все воспоминания о тайнике. И даже считал, что ему это удалось. «Я был бы полнейшим ничтожеством, если бы не смог справиться с такой простой задачей», – думал Карпантье.
Однако он был один, и никто не помогал ему бороться с зарождавшейся манией.
Возможно, уверенность Винсента в том, что он выполнил условие полковника, покажется читателю неправдоподобной. Поэтому мы приведем сравнение, которое, на наш взгляд, должно многое объяснить.
Каждому из нас знакомо очень неприятное чувство, которое человек испытывает, ложась спать и помня, что рано утром его ждет какое-то важное дело. В таких случаях мы внушаем себе, что обязаны встать с первыми лучами солнца, и свято верим, что сделаем это.
А под утро нам снится, что мы вскакиваем с постели, умываемся и одеваемся. Мы восхищаемся собственным героизмом, не подозревая, что все это происходит во сне.
Карпантье спал, и его некому было разбудить.
– Какое мне дело до этой тайны? – рассуждал Винсент. – Разве я имею к ней какое-нибудь отношение? Даже если полковник совершил что-то противозаконное, я здесь ни при чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Архитектор вытащил из кармана носовой платок и вытер лоб.
Графиня накинула на плечи шаль.
– Прикажите остановиться, – распорядилась женщина. – Мне пора выходить.
В это время карета была уже на площади Шато-д'О, неподалеку от Пале-Рояля.
Карпантье велел кучеру остановиться.
– Вот вы и избавились от меня, сударь, – произнесла Маргарита, сама открывая дверцу экипажа. Сейчас она снова заговорила, как светская дама, Надо признать, что этот тон прекрасно соответствовал всему облику графини. – Я предлагала вам не только богатство, но и безопасность. Я не боюсь никого, даже самого дьявола. Сатана знает меня и считается со мной. Однако вы меня оттолкнули. Что ж, кто не со мной, тот против меня!
– Поверьте, сударыня, – начал Винсент, – ни одна живая душа не узнает...
Графиня не позволила ему закончить.
– Мне абсолютно безразлично, расскажете вы кому-нибудь о нашей беседе или нет, – надменно заявила она. – Только передайте тому старику, с которым вы, по всей видимости, знакомы, одну вещь... Вместо того, чтобы спокойно спать в своей постели, он снял мансарду на улице Муано – как раз по соседству с особняком Боццо. Так вот, скажите ему, что в таком возрасте человек должен серьезно опасаться за свое здоровье. Этот старик нашел то, что искал, и теперь наступает ответственный момент. Прощайте!
Маргарита захлопнула дверцу, снова опустила вуаль и двинулась к остановке фиакров, которая находилась у почты.
Некоторое время Карпантье молча смотрел женщине вслед. Щеки Винсента заливала мертвенная бледность.
Когда кучер, удивленный молчанием Карпантье, спросил, куда ехать, Винсент ответил:
– Я не знаю.
– Может быть, вы заболели? – снова спросил кучер.
– Нет... Домой, – выдохнул Карпантье. Карета покатила по улицам.
Наконец Винсент Карпантье вышел из того странного оцепенения, в которое погрузился после прощания с графиней. Застонав, архитектор обхватил голову руками и прошептал:
– Я не смог избежать своей участи. Меня узнали... Теперь мне конец!
XIX
ДОМ ВИНСЕНТА
Во французском языке есть выражение «дом архитектора». Мы говорим так, когда хотим выразить восхищение с примесью легкой иронии. Дом, построенный архитектором для самого себя, – это не просто жилище. Это еще и реклама. Такой особняк должен привлекать внимание потенциальных клиентов, убеждая их в том, что именно об этом они и мечтали всю свою жизнь.
Дом архитектора должен быть оригинальным, кокетливым, чуть легкомысленным и, конечно же, нашпигованным всевозможными удобствами. Разумеется, в нем должно быть полно так называемых американских изобретений, с помощью которых шкаф превращается, например, в камин, а обогреватель – в фонтан. В такие дома нередко приходят любопытные: в былые времена простые горожане вот так же посещали ратушу, когда господин префект и его супруга отправлялись на воды.
«Ах, как здесь прекрасно!» – то и дело восклицают какой-нибудь торговец и его жена, натыкаясь на очередную диковинку.
Домой они возвращаются задумчивые. Эти люди уже подхватили тяжелую болезнь – строительный зуд.
– Это не дом, а конфетка! – причмокивая от удовольствия, каждые пять минут повторяет торговец.
– Ах, нет, не конфетка, а игрушка! Бриллиант чистой воды! – вздыхает его жена, настроенная более романтично.
Нетрудно заметить, что бедняги уже сходят с ума: они считают дома конфетами или драгоценностями. Теперь этих несчастных не спасет уже ничто. Они будут уродовать свое жилище в маниакальной погоне за модой.
Что касается Винсента Карпантье, то ему не надо было сниматься саморекламой, поскольку неожиданно для себя он стал весьма богатым человеком. Одним словом, архитектор жил в обычном доме в квартале Сен-Лазар.
Особнячок Винсента можно было бы назвать прелестным, если бы дом не выглядел так печально. При этом само здание ни в чем нельзя было упрекнуть: оно было расположено в хорошем месте и выстроено с истинным вкусом – словом, казалось, что это жилище должно быть теплым и уютным.
Говорят, что у дома тоже есть душа, которая накладывает отпечаток на его внешний вид. Похоже, душа особнячка Винсента Карпантье изнывала от скорби и тоски.
Архитектор жил тут один. Может быть, его дом чувствовал себя, нелюбимым и заброшенным.
Над камином, украшенным статуэтками, часы в стиле рококо только что пробили девять. Горевшая на столе лампа слабо освещала комнату, на стенах которой висело несколько пасторалей Бове.
Винсент Карпантье сидел за столом. Судя по лицу архитектора, на которое падал тусклый свет лампы, Винсент был погружен в глубокие раздумья.
Совсем недавно мы говорили, что за последние шесть лет Карпантье одновременно и помолодел, и постарел.
Но в этот вечер он казался только постаревшим, причем на много лет. Когда актер уходит со сцены, он снимает маску. Ему не надо больше изображать того, за кого он себя выдавал. Человек бывает самим собой лишь в полном одиночестве.
На столе перед Винсентом лежал план. Это был чертеж большого особняка неправильной формы, расположенного между двором и садом.
Двор выходил на улицу Терезы, сад – на улицу Муано.
Мы называем эти улицы, потому что не хотим играть с читателем в прятки. На самом деле они не были обозначены на бумаге даже первыми буквами.
Разумеется, это был план особняка полковника Боццо-Корона.
Весь чертеж был черно-белым, однако на нем алела одна красная точка, поставленная в середине большой квадратной комнаты, которую старик называл «бывшим салоном». Эта комната находилась в самой северной части здания, граничившей с садом.
Таким образом, красное пятнышко указывало на ту точку фасада, которая была наиболее удалена от улицы Муано; надо заметить, что с этой улицы в сад полковника вела маленькая калитка. Неподалеку располагалась лаборатория, где хозяева Гань-Пти превращали в золото простой ситец.
Около двадцати лет тому назад на месте серой сорокафутовой стены, отделявшей сад от улицы, был построен доходный дом.
Винсент Карпантье, как зачарованный, смотрел на красную точку...
У его ног спал, положив голову на лапы, красивый датский дог.
На другом конце стола, а также на кресле, стоявшем напротив, лежала кучей грязная изношенная одежда: старые брюки, разорванный плащ, бесформенный головной убор из сильно потертого меха и пальто, которое, в отличие от остальных вещей, выглядело вполне прилично.
Очевидно, эти лохмотья предназначались для какого-то маскарада. Что касается пальто, то оно, похоже, должно было до поры до времени скрыть этот карнавальный костюм.
В самом деле, Винсенту ведь надо было в чем-то выйти из дома.
Разумеется, Карпантье принял меры предосторожности: дочь он оставил в монастыре и не забирал ее оттуда даже во время каникул, а приемного сына вместе с его мастерской «сослал» на другой конец города. И все же нельзя было чувствовать себя абсолютно спокойно: а вдруг кто-нибудь наблюдает за ним из окна?
Винсент не забыл ни о консьерже, ни о своем слуге.
Кстати, слуга этот был весьма примечательной личностью, но о нем мы поговорим позже.
Зачем вообще архитектору понадобилось переодеваться?
* * *
Бой часов нарушил тишину, уже давно царившую в комнате.
Винсент нервно забарабанил пальцами по столу.
– Есть ли у меня еще время, чтобы бежать? – произнес он – и вздрогнул, словно испугался собственного голоса.
– Это – смерть, сомнений быть не может, – тихо добавил Карпантье. – И смерть эта безжалостна и неотвратима. В этой семье отцы и дети всегда будут убивать друг друга. Такой уж у них закон. Никто из них никогда не мог устоять перёд голосом крови. Они все жаждут золота... Разве чужак может ждать от них пощады?
Винсент встал. Вдруг ноги под ним подкосились, и он чуть не упал. Можно было подумать, что этот человек изнурен тяжелой болезнью.
Датский дог тоже вскочил с пола.
В комнате было две двери. Винсент подошел сначала к одной, а потом – к другой, чтобы проверить, крепко ли они заперты.
– Я закрылся на все задвижки, но смерть – как воздух: она просачивается через замочную скважину, – пробормотал Карпантье. – Я боюсь всего... Даже хлеб, который я ем, внушает мне ужас.
Вернувшись к столу, Винсент взял в руки плащ, повертел его и бросил на ковер.
– Сумасшедший! – прошептал архитектор. – Несчастный безумец! Какой еще маскарад?! Разве я могу обмануть сокровища? Золото видит все, оно прекрасно защищается... Золото – это Бог!
Собака потянулась и подошла к хозяину.
– Цезарь, на место! – приказал Винсент.
Он снова сел и обхватил голову руками. Его лоб был горячим, как печка. Архитектора лихорадило.
– Мне конец! – с горечью произнес он. – Слава Богу, что я Догадался отправить подальше детей! Когда наш дом взлетит на воздух, его обломки не поранят их... если только эта женщина не обвинит во всем Ренье. Есть еще картина... Нет, все же будущее Ренье вызывает у меня опасения.
И за Ирен я не могу не волноваться. Уж очень мне не нравится лицо той итальянской монахини... Я его слишком хорошо знаю. Те же самые черты – у юноши на картине Разбойника и у человека, который, как и я, бродит вокруг сокровищ... Моей дочери ничего не известно, я готов поклясться в этом! Я скорее вырву себе язык, чем открою ей эту страшную тайну. Поверьте мне, я говорю чистую правду: это преступление вам ничего не даст! Пощадите мое дорогое дитя, пощадите Ирен!
Карпантье весь покрылся холодным потом. Ему было очень плохо – душа и тело его страдали.
Минуты две Винсент молчал. Дыхание его было тяжелым и прерывистым.
– А эта женщина, Маргарита! – внезапно воскликнул архитектор. – Я уверен, что она не одна. Она сама чуть не призналась мне в этом. Неужели графиня стала бы самолично следить за моим домом? Разумеется, этим занимались ее люди. Интересно, сколько их? Забавно получилось: пока я наблюдал за ней, она шпионила за мной. Конечно, она богаче меня, и потому ей удалось узнать больше. Она предложила мне поделить сокровища: это ловушка! Когда люди находят хлад, они не делят его, а убивают друг друга!
Внезапно в голову Карпантье пришла одна мысль.
– Эта женщина – ничто по сравнению с ним! – воскликнул Винсент. – Ее успехи в этом деле гораздо скромнее моих. Ока не может ткнуть пальцем в красную точку и заявить: «Оно здесь!» Если бы я отправился к нему, к этому умирающему старцу, который, впрочем, еще потягается с любым юношей, рассказал бы ему о замыслах графини Маргариты...
Вдруг Винсент грустно усмехнулся.
– Но зачем мне это нужно? – проговорил он. – Да и как я заговорю с ним об этом? Разве я имею право вести подобные беседы? Ведь полковник приказал мне обо всем забыть. И если он поймет, что я все прекрасно помню, мне не выйти живым из его дома.
«Значит, ты все еще интересуешься моим тайником?» – спросит этот человек и усмехнется. Я вижу это, словно наяву... Впрочем, я все равно не сообщил бы ему ничего нового: он и так все знает наперед. Полковник, как и все хранители сокровищ, обладает даром пронзать взглядом стены...
В тот день, когда я заключил с ним соглашение, я подписал себе смертный приговор. Я помню, что я чувствовал тогда: мне казалось, что меня подстерегает какая-то опасность, но я смеялся над своими подозрениями. Мне хотелось все выяснить. Что в этом плохого? Я ведь не вор, я не стремился завладеть имуществом другого человека. Я просто хотел узнать...
– Да, я хотел узнать! – повторил Винсент. – Передо мной был ребус, и мне очень хотелось его разгадать. Я пытался бороться с этим желанием, но что из этого вышло? Оно лишь стало от этого еще сильнее, и это уже походило на безумие. Вместо того, чтобы наслаждаться нежданно-негаданно свалившимся на меня богатством, я занимаюсь весьма сомнительным делом, которое будет иметь для меня самые печальные последствия. Господи, ведь я своими руками рою себе могилу!
Винсент судорожно вцепился рукой в план, будто собирался разорвать его, однако не сделал этого. Он снова уставился на красную точку, постоянно притягивавшую его взгляд.
– Клад здесь! Я в этом уверен! – прошептал Карпантье. – Более того, я это знаю! Я его вижу!
Пес, мирно дремавший на полу, навострил уши. В этот момент в дверь постучали.
– В чем дело? – спросил Винсент, подскочив от неожиданности. – Что вам угодно, Робло?
– Пришли от вашего нотариуса, – раздался за дверью голос слуги.
– Меня нет дома, – резко проговорил Винсент. – Скажи, пусть придут в другой раз.
– Этот человек попросил, чтобы я сообщил вам его имя, – продолжал настаивать Робло.
– Мне все равно, какое у него имя! – гневно крикнул Карпантье.
Но Робло не унимался.
– Это господин Пиклюс, муж горничной госпожи графини, – доложил он. – Ну ладно, сейчас я скажу ему, что вас нет дома.
– Нет! Пусть войдет, – поспешно распорядился Винсент.
Он направился к двери и отодвинул засов.
Через несколько секунд появился господин Пиклюс.
Его нельзя было назвать красавцем-мужчиной, но у горничных бывают и более невзрачные мужья. К тому же звание клерка из конторы нотариуса еще никому не прибавляло респектабельности.
– Я заговорил о нотариусе для отвода глаз, – прямо с порога выпалил Пиклюс.
– Вы сильно опоздали, – сдержанно заметил Карпантье.
– Моя жена сказала мне, что «Охотники за Сокровищами» с удовольствием отдали бы пару тысяч франков тому, кто сообщил бы им, что вы усердно занимаетесь их делами, – спокойно заявил собеседник.
В ответ Винсент раскрыл свой бумажник, вытащил оттуда пятьсот франков и протянул Пиклюсу. Тот взял деньги и сел рядом с Карпантье.
– У меня чрезвычайно умная жена, – вновь заговорил клерк. – Еще она напомнила мне об одном старом человеке, который, не задумываясь, выложил бы целых десять тысяч франков, чтобы узнать сразу и о том, чем занимаетесь вы, и о том, что вытворяют «Охотники за Сокровищами».
XX
НАВЯЗЧИВАЯ ИДЕЯ, ИЛИ КАК ЛЮДИ СХОДЯТ С УМА
Пора вкратце рассказать читателю, что происходило с Винсентом Карпантье в течение шести последних лет. К сожалению, в нашем мире гениальность и сумасшествие тесно связаны между собой. Почти все великие изобретатели были в той или иной степени поражены безумием, и наоборот: большинство сумасшедших обладает такими способностями, что во многом превосходит обычных, так называемых «нормальных» людей.
Одним словом, между каким-нибудь Христофором Колумбом и несчастным умалишенным, который всем твердит, что он – Иисус Христос или, скажем, Наполеон, гораздо больше общего, чем может показаться на первый взгляд.
Если вы будете говорить на эту тему с врачом, работающим в сумасшедшем доме, доктор скажет вам, что его пациенты, как правило, могут великолепно рассуждать о философии, об истории, о религии – и делают это гораздо лучше, чем здоровые люди.
Но если вы ненароком коснетесь навязчивой идеи душевнобольного, он будет горячо убеждать вас, что его распяли на кресте или отравили на острове Святой Елены.
Сила навязчивой идеи такова, что она удесятеряет способности гения и лишает разума маньяка.
И невозможно заметить ту щелочку, сквозь которую навязчивая идея проникает в мозг человека, чтобы возвысить его до уровня полубога или низвести до положения животного. Предсказать результат нельзя: все здесь зависит от случая.
Был ли у Винсента Карпантье шанс сохранить здравый рассудок? Смог бы архитектор справиться со своей навязчивой идеей, если бы полковнику Боццо не удалось разлучить его с детьми?
Впрочем, теперь это неважно.
С самого начала Винсент увлекся всякими вычислениями. Судьба человека, поддавшегося этому искушению, плачевна: алгебра вероятностей подобна водовороту, она засасывает свою жертву.
«Забудь все!» – было сказано Карпантье. Согласившись на это, он из бедняка превратился в богача. Мало того, он обеспечил будущее своим детям. Винсент честно пытался выкинуть из головы все воспоминания о тайнике. И даже считал, что ему это удалось. «Я был бы полнейшим ничтожеством, если бы не смог справиться с такой простой задачей», – думал Карпантье.
Однако он был один, и никто не помогал ему бороться с зарождавшейся манией.
Возможно, уверенность Винсента в том, что он выполнил условие полковника, покажется читателю неправдоподобной. Поэтому мы приведем сравнение, которое, на наш взгляд, должно многое объяснить.
Каждому из нас знакомо очень неприятное чувство, которое человек испытывает, ложась спать и помня, что рано утром его ждет какое-то важное дело. В таких случаях мы внушаем себе, что обязаны встать с первыми лучами солнца, и свято верим, что сделаем это.
А под утро нам снится, что мы вскакиваем с постели, умываемся и одеваемся. Мы восхищаемся собственным героизмом, не подозревая, что все это происходит во сне.
Карпантье спал, и его некому было разбудить.
– Какое мне дело до этой тайны? – рассуждал Винсент. – Разве я имею к ней какое-нибудь отношение? Даже если полковник совершил что-то противозаконное, я здесь ни при чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56