Не волнуйся, я их все равно одолею.
Меня же волнует только моя Ирен. Небеса послали мне ангела, и яне могу равнодушно наблюдать за ее страданиями. Я знаю, что ты мне скажешь: «Если молодой человек – ваш враг, встретьтесь с ним в открытом бою». Беда в том что, обладая немалой отвагой, я от природы питаю отвращение к кровопролитию. К тому же я поклялся прахом своих предков, что не подвергну свою жизнь опасности до тех пор, пока не верну нашему славному роду всех исконно принадлежавших ему владений. От своей клятвы мне отступать нельзя, а посему лучше я прибегну к хитрости и устраню моего противника, не причинив ему вреда. Дело это деликатное, и только ты способен с ним справиться. Ты должен будешь установить в комнате моей любимой подзорную трубу. Хочешь заработать сто франков разом? Они твои, а вот и подзорная труба, видишь, вон там, около кровати.
Вроде бы вполне невинное поручение, но я все-таки захотел кое-что уточнить, и он охотно объяснил:
– Подзорная труба поможет Ирен вновь обрести здоровье и душевный покой. Со временем ты и сам поймешь, что ей предстоит выбор между распутником, чьи визиты к ней ставят под угрозу ее честь и репутацию и прогнать которого ей мешает лишь детская привязанность да еще клятвы, что заставил ее дать отец, – она находилась тогда в том нежном возрасте, когда ребенок еще не способен отвечать за свои поступки, – и человеком богатым, происходящим из древнего знатного рода, желающим сделать ее своей законной супругой и сулящим ей блестящее будущее, то есть – мной!
Ну, что бы ты сказала на это, Леокадия?
– Что ты спрашиваешь меня, балбес? – проворчала Леокадия. – Я-то тут при чем? Ну же, рассказывай дальше!
– Прошу прощения, сударыня, – радостно вскричал Эшалот, придя в полный восторг. – Ваше не слишком любезное обращение со мной свидетельствует о том, что выи в самом деле взволнованы и мой рассказ вас всерьез увлек. Итак, я продолжаю.
Желая нашей юной вышивальщице только добра, я согласился взять предложенные мне сто франков. Тогда господин Мора установил трубу на подставке посреди комнаты и направил ее в сторону открытого окна, выходящего на кладбище.
– Смотрите внимательнее, – приказал он. – Из окна Ирен открывается тот же вид, что и отсюда. Гляди, вон там справа, в конце кладбища растут два высоких платана. Поверни трубу ко второму, тому, что повыше, чтобы можно было хорошо рассмотреть дом, белеющий вдалеке. Ну-ка, попробуй заглянуть в окуляр.
Я стал настраивать трубу. Белый дом этот стоит у самого Булонского леса в конце улицы Волер.
– Ну, и что же ты видишь? – спросил мой патрон.
– Фасад с закрытыми ставнями, – ответил я. – А дом-то, небось, приносит хозяину неплохой доход.
– Хватит болтать, рассказывай, что ты видишь.
– Теперь я вижу маленький красный домик. Он весь утопает в зелени. Это скорее сторожка, в таких живут во время жатвы.
– Ставни в нем тоже закрыты?
– В нем только одно окно, высокое и узкое, и выходит оно на деревянную резную галерею... Постойте-ка, я вижу даму... Довольно хорошенькая, только очень уж у нее большое декольте. Она курит, а курение не к лицу представительницам слабого пола...
– Вот и все, что от тебя требовалось, – прервал патрон мою болтовню. – Как видишь, дело нехитрое. Теперь от > тебя зависит покой и счастье прекрасной Ирен, не говоря уж о моем благополучии. Слушай и запоминай: я сейчас ухожу по одному очень важному делу, а ты останешься здесь за хозяина. В буфете есть вино и холодная говядина, поешь, я разрешаю. В общем, ешь, пей, кури в свое удовольствие, чувствуй себя как дома. Неровно через час взгляни в подзорную трубу – и тебе станет ясно, почему я хочу, чтобы моя дорогая Ирен увидела то, что увидишь ты.
Прощай.
Он ушел. Я, конечно же, воспользовался его любезностью и наскоро перекусил холодным мясом, запивая его старым добрым вином. А потом набил себе трубку его табаком – отменным, надо сказать, табачком – и закурил.
Я сидел перед открытым окном, и до меня долетала чудесная песенка прекрасной Ирен: девушка, сидя за работой, всегда пела. Чудное дитя! И я думал о том, как же это славно – заработать сто франков, радея о благополучии и счастье такого чарующего создания.
Время от времени я поглядывал в подзорную трубу. Забавное занятие. Девица вскоре докурила папироску и принялась за ликеры и пирожные. Ну, скажу я тебе, зрелище! Потом она стала призывно махать руками, и к ней тотчас же поднялись трое офицеров-артиллеристов, которые принялись без всяких церемоний обнимать за талию... Ну, хватит об этом. Ты и так наверняка догадалась, что это за дама, можно и не уточнять. Пусть я большой грешник, однако же надо отдать мне должное: в нравственном отношении я безупречен. В трубу я больше не смотрел: боялся оскорбить свою стыдливость. Довольно долго я предавался размышлениям в глубоком хозяйском кресле, но вот прозвонили часы, и я понял, что час прошел. Я встал и в последний раз поглядел в подзорную трубу. Декорации переменились. Не было уже ни бутылок, ни стаканчиков, ни папирос, ни офицеров; Девица сидела в своей гостиной неподалеку от окна, и вид у нее при этом был преважный. А перед ней на коленях стоял красивый молодой человек, и я сразу подумал: «Где-то я уже встречал этого дурачка!» Там явно происходило объяснение в любви, и участники сценки заставляли вспомнить о бронзовых фигурках, которые частенько украшают каминные часы. Любопытно подглядывать вот так издалека. Я чуть было не забыл, для чего я здесь. А говорят, в Англии изобрели такие трубы, что можно даже увидеть лунных жителей! Но это к делу не относится. Внезапно я опомнился. Приглядевшись повнимательнее, я узнал в молодом человеке господина Ренье!
Я был потрясен. Такого я никак не ожидал. Выходит, господин Мора сказал мне правду, и Ренье и впрямь мерзавец, обманывающий несчастную Ирен! А она, бедная, все вышивает и поет себе какую-то песенку, ни о чем не подозревая... Гнев воспламенил меня. Я и думать забыл о ста франках. Я хотел одного: предупредить девушку, пока не поздно, спасти ее! Согласись, при таких обстоятельствах это было вполне естественным желанием. Через мгновение я был у ее двери и стучал что есть силы.
– Кто там?
– Это я, Эшалот! Ваш сосед из мансарды. Я должен показать вам одну любопытную штуку, – говорю я.
Она сейчас же отворила дверь, так что, Как видишь, не зря мой патрон велел мне улыбаться и приветливо здороваться с ней при каждой встрече. Такие, как господин Мора, прежде чем нанести удар, продумают все до малейшей подробности, ничего не упустят из виду. Их замыслы столь тщательно отделаны, что напоминают изящную лепнину Пале-Рояля.
– Что вам угодно, любезнейший господин Эшалот? – спросила Ирен, глядя на меня своими огромными светлыми глазами. Она улыбалась, но в улыбке ее все же сквозило высокомерие. Сама знаешь, она очень смахивает на какую-нибудь знатную даму. На миг я растерялся, но только на миг. Меня ободрила мысль, что я действую ради ее блага.
– Сейчас я принесу вам одну вещь, – сказал я, – и вы кое-что увидите...
Я бросился в комнату господина Мора и тотчас же вернулся с идеально настроенной трубой. Я установил ее не подставке возле окна. Пока я возился с ней, услышал, как юная Ирен прошептала:
– Бедняга! Да он, верно, помешался!
Взглянув в сторону сторожки, я был несколько удивлен тем, что девица и господин Ренье так и застыли в прежних позах, словно играли в живые картины. Но понимаешь ли, я слишком волновался тогда и уже ничего не соображал. Я обернулся к прекрасной Ирен и проговорил:
– Поглядите, помешался ли я.
Она нехотя взглянула в трубу, мгновенно все поняла и страшно побледнела. Я видел, что по всему ее телу пробежала дрожь. Мне показалось, что она вот-вот упадет в обморок, и я уже задавал себе вопрос: «А может, она всё-таки любит господина Ренье?» Но когда она посмотрела на меня, лицо ее было спокойным и холодным, как лицо мраморной статуи.
– Господин Мора говорил мне, – прошептала она. – Я и без того доверяю ему... Но я все равно рада, что смогла удостовериться... Благодарю вас, друг мой.

VI
ТЩАТЕЛЬНО ПРОДУМАННЫЙ УДАР

Госпожа Канада покачала головой в серьезном раздумье. – Мне кажется, – сказала она, – что все это какие-то дьявольские козни. Я слушала тебя, не перебивая, и уже готова вынести приговор. Ты закончил?
– К сожалению, нет, Леокадия, – отозвался Эшалот. – Осталось самое неприятное. Я умолк только потому, что боюсь рассердить тебя.
– Я, – продолжала укротительница, – хочу выслушать всю историю до конца. Но прежде чем ты продолжишь свой рассказ, изволь ответить: неужели девушка не удивилась тому, что ты пришел к ней с таким странным поручением? Нет, тут что-то не так!
– Конечно, удивилась, но мой патрон и это предвидел. И я ответил ей в точности так, как приказывал мне господин Мора. Вот каков был мой ответ: шевалье сейчас в отлучке, занимается делами о своем утерянном наследстве, не сегодня – завтра все у него должно решиться – вот почему он поручил эту неприятную миссию мне, своему старому и преданному слуге. Но надо сказать, что Ирен почти и не слушала моих объяснений. И я видел, что она едва владеет собой. Внезапно она покачнулась, упала на стул и закрыла лицо руками.
– А ты-то? Ты-то что делал? – воскликнула госпожа Канада.
– Черт меня побери! Я не знал, куда деваться от смущения, и порол всякую чушь. Старался, видите ли,, ее образумить. Говорил, будто все мужчины распутники и негодяи и будто это вполне естественно, что господин Мора не мог равнодушно смотреть, как бессовестно обманывает ее жених...
Она отняла руки от лица и проговорила с жалкой вымученной улыбкой:
– Мой жених – господин Мора. Его поступки всегда безупречны. Передайте шевалье, что я ему очень признательна и вечером, если он вернется к тому времени, жду его у себя.
– И ты мог спокойно на это смотреть? – перебила его госпожа Канада.
– Погоди, Леокадия, погоди! Конечно же, я чувствовалсебя едва ли не убийцей. Ведь я, мерзавец этакий, разбил ей сердце – такому беззащитному, трогательному существу. Да и господин Ренье никогда не делал мне ничего плохого.
– И ты по-прежнему не догадывался, что все это – обман?
– Нет, не догадывался... но ты слушай дальше. Патрона моего все не было. Пока я ждал его, мне захотелось еще раз взглянуть на сторожку. Но спектакль был уже окончен, занавес опущен – в сторожке закрыли окно. Да, свои стофранков я заработал... Я решил хоть немного утешиться, побаловав себя роскошным обедом, но кусок не лез мне в горло. Я все думал о господине Ренье. Какой же это был прежде славный юноша – добрый, красивый, жизнерадостный! Конечно, в подзорную трубу ничего толком не разглядишь, но это бледное лицо, каштановая бородка... Сомнений быть не могло! И все же...
– И все же ты наконец понял, что в сторожке ты видел не господина Ренье, а господина Мора, – докончила госпожа Канада. – Что, разве я не права?
Эшалот уставился на нее, разинув рот от удивления.
– Леокадия, ты умеешь читать мысли? – спросил он.
– Вот еще глупости какие! – проворчала Леокадия. – Это с самого начала было ясно. Иначе откуда он мог знать точный час, когда художник придет играть в живые картины с дамочкой легкого поведения? И почему он ушел, вместо того, чтобы самому принести подзорную трубу юной Ирен? Вдобавок они с беднягой Ренье очень похожи, так ведь? Ну, а что касается возраста и бородки, то он загримировался под молодого человека да приклеил к подбородку на пять франков бахромы – вот тебе и борода!
– Вот тебе и борода, – в растерянности повторил Эшалот. – Нет, тебя не проведешь. Действительно, дня три спустя я случайно нашел у него в ящике фальшивую бородку, как две капли воды похожую на бородку Ренье. Как видишь, я говорю все без утайки.
– Чистосердечное признание, – наставительно произнесла госпожа Канада, – всегда приходится судам по душе. Продолжай!
– На следующее утро к очаровательной Ирен пожаловал господин Ренье. Вероятно, она сама велела ему явиться, послав записку. Я не имею привычки подслушивать у дверей, но тут, конечно, не удержался. Шевалье Мора затаился у себя, словно кот, подстерегающий мышь, так что я проскользнул на площадку незамеченным. Да, страшный это был разговор. Когда господин Карпантье был богат, его дочь воспитывалась в монастыре вместе с графинями и маркизами, в ней сразу угадывалась девушка из благородного семейства, и она, когда хотела, держалась с таким холодным и несокрушимым достоинством, что с ума можно сойти!
– Господин Ренье, – начала она ледяным тоном, – отныне мы с вами незнакомы. У меня есть все основания отказать вам от дома, – тут она слегка запнулась, вспомнив, вероятно, что ее «дом» – это единственная маленькая комнатка, – но мне не хотелось бы сейчас говорить о них. Я не опущусь до того, чтобы уличать вас во лжи. Скажу одно: прежде я никогда бы не усомнилась в вашей правдивости, никогда бы не заподозрила, что вы способны на недостойный поступок, но теперь я убедилась собственными глазами...
– Конечно, Леокадия, – прервал Эшалот свой рассказ, – она выражалась иначе, поизящнее, что ли...
– Едва ли это возможно, – проговорила госпожа Канада.
Эшалот улыбнулся, польщенный похвалой.
– Я, естественно, искажаю стиль беседы двух влюбленных, принадлежащих к высшему свету, но если бы ты потребовала более точно передать их слова, поверь, я бы справился. Трудности меня не пугают...
– Продолжай немедленно, – прервала его излияния госпожа Канада. – Пересказывай своими словами, только не останавливайся! Я хочу знать, что было дальше.
– Хорошо. Откровенно говоря, слышал я далеко не все, и поэтому мне будет проще передать тебе смысл их объяснения, а не пытаться пересказать его дословно. Ты, вероятно, уже догадалась, что поначалу господин Ренье ничего не понимал, и по его ответам было видно, что он принял все сказанное Ирен за злую шутку. Он по-прежнему говорил своей возлюбленной «ты», как повелось у них с детства. Она сказала, что подобное обращение оскорбляет ее. Он спросил, что это за шум подняла она из-за каких-то пустяков, и голос его задрожал от обиды. Она тут же ответила:
– Напрасно вы притворяетесь удивленным. Впрочем, останься я в неведении, вы обманывали бы меня еще многие дни и месяцы! Меня бросало в жар при одной только мысли, что я могу пойти против воли моего отца, и сама я никогда бы не решилась порвать с вами, хотя это следовало сделать давным-давно. Да, я люблю вас как брата, но истинную склонность питаю...
– К этому негодяю, что живет тут напротив! – в негодовании воскликнул господин Ренье.
– Потрудитесь выбирать выражения.
– И не подумаю! Я убью его как собаку!
И пошел, и пошел... Долгое время разговор был довольно громким. Признаться, я все хотел заглянуть в замочную скважину, но не мог – в скважине торчал ключ.
Внезапно они перешли на шепот. Минут пять мне вообще ничего не было слышно. По отдельным долетевшим до меня фразам я понял одно: речь идет о покойном Винсенте Карпантье. Один раз мне даже показалось, что разговаривают они о нем как о живом. Господин Ренье чуть ли не крикнул:
– Нет! Он пока еще не сошел с ума!
И вот вместо брани и упреков я вдруг услышал объяснение в любви – да такое пылкое и возвышенное, какого не сыщешь ни в одной пьесе, пускай даже самой романтической. Ну, в любви-то, ясное дело, объяснялся господин Ренье, а прекрасная Ирен молча слушала, и только по ее редким репликам можно было догадаться, что она плачет.
Господин Ренье говорил, что помнит ее ребенком, что когда-то он склонялся над ее колыбелью, ожидая ее первой улыбки, что ее матушка была прекрасной и доброй женщиной, настоящим ангелом, и что теперь она, наверное, глядит на них с небес с глубокой печалью. В Италии, в Риме, продолжал он, ему доводилось слышать, как негодяи без чести и совести заманивают в свои сети юных девушек, и те потом умирают, ибо не в силах вынести мук и позора.
Уверен, что при этих словах он опустился на колени и принялся ломать руки. Я притаился у двери, и сердце мое сжалось от боли. Я вспомнил о том, как ухаживал за тобой, думал о своей любви.
– Любимая моя, девочка моя, опомнись, – нежно уговаривал он. – Бедное мое обманутое дитя. Я ведь вижу, что нынешняя история – это только предлог. Моя Ирен не могла поверить подобной глупости. Так скажи, в чем моя истинная вина перед тобой, и я постараюсь загладить ее, постараюсь развеять все твои сомнения и тревоги. Как бы ни было, судьба моя, счастье мое, я буду любить тебя всю жизнь! Ты для меня священна.
Ирен, любимая, дитя мое, сжалься! Клянусь, я все забуду, я ни словом не упрекну тебя. Я всех прощу, я никого не стану убивать. Чем больнее ты меня ранишь, тем сильнее моя любовь.
Не знаю, тронула ли читателя страстная речь Ренье в вольном изложении Эшалота, но сам рассказчик не смог сдержать рыданий, а госпожа Канада извлекла из кармана большой клетчатый платок и приложила его к глазам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56