Да падут ветхие боги! Да настанет царство Атона на земле!
Народ ужаснулся, услышав слова фараона: кто-то воздел руки, кто-то пал на лицо свое и простерся перед царем. Но он возвысил голос и продолжал с твердостью:
- Любящие меня, идите и повергайте в прах ветхих богов земли Кемет! Разбивайте их жертвенники, крушите их изваяния, выливайте на землю их священную воду, сносите их капища, стирайте их имена со всех стен и в самых гробницах не оставляйте их, дабы спасти Египет! Знатные и сановные, возьмите в руки палицы; художники, оставьте ваши резцы и вооружитесь топорами; строители, подымите свои кувалды и идите во все края, идите по городам и селениям - свергайте ветхих богов и уничтожайте их имена! Так я очищу Египет от власти зла!
Многие люди стали разбегаться в ужасе, но фараон, набрав побольше воздуха, выкрикивал с пылающим, исступленным лицом:
- Да приидет царство Атона на землю! Да не будет отныне ни рабов, ни господ, ни хозяев, ни слуг! Все люди равны и свободны перед лицом Атона! Никто не должен пахать чужую землю или ворочать жернова на чужой мельнице! Пусть каждый выбирает себе работу сам по доброй воле и будет свободен приходить и уходить, когда ему вздумается. Фараон сказал!
Народ больше не шумел. Люди стояли в безмолвии, не отрывая взгляда от царя. Город мертвенно затих, и только остро чувствовался неприятный приторный запах. И тогда под напряженными взглядами людей фараон Эхнатон увеличился в их глазах, сияние его лица ослепило их, и сила его вошла в их сердца. Они завопили от охватившего их восторга, говоря друг другу:
- Такого прежде еще не видывали! Воистину его бог говорит через него, и нам надо слушаться!
И в возбуждении народ начал расходиться, споря между собой и пуская в ход кулаки, а позже на одной из улиц верные фараону избили до смерти стариков, осмелившихся возражать им.
Но когда все разошлись, жрец Эйе сказал фараону:
- Эхнатон, можешь выбросить царский венец и сломать свой жезл, ибо слова, сказанные тобой, опрокинули твой трон.
Фараон Эхнатон ответил:
- Слова, сказанные мной, сделали мое имя бессмертным во веки веков, и моя власть над людскими сердцами пребудет вечно!
И тогда жрец Эйе обтер руки одна о другую, плюнул на землю перед фараоном, втоптал плевок ногой и сказал:
- Если так, я умываю руки и буду поступать по своему усмотрению - я не считаю себя обязанным отчитываться за свои поступки перед сумасшедшим!
Он собрался уйти, но Хоремхеб ухватил его за руку и за шиворот и, легко держа его так, хоть тот был большой и крепкий мужчина, проговорил:
- Это твой царь, и тебе следует исполнять его приказы, Эйе, а не предавать его! Не предавай его, а то я вспорю тебе брюхо, даже если мне придется нанять для этой цели целый отряд на собственные средства! Я предупредил, и врать мне несвойственно. Безумие царя велико, это правда, и я не надеюсь, что из этого выйдет что-нибудь путное, но и в его безумии я люблю его и останусь верным ему, потому что я дал клятву и когда-то прикрыл его слабость своим платьем. Однако во всем этом есть толика смысла: если бы он только низверг старых богов, это означало бы междоусобную войну и больше ничего, но, освобождая рабов на мельницах и на полях, он путает планы злокозненных жрецов и привлекает народ на свою сторону, хоть, возможно, это приведет лишь к еще большей неразберихе. Что мне, впрочем, безразлично. Но вот как нам быть с хеттами, царь Эхнатон?
Фараон сидел с потухшим лицо, безвольно опустив руки на колени, и ничего не отвечал. Хоремхеб сказал:
- Дай мне золото и зерно, отдай оружие, колесницы и лошадей, дай право платить воинам жалованье и отзывать стражников из любого города в Нижнюю землю. Тогда я смогу отразить нападение хеттов.
Фараон поднял на него налитые кровью глаза и тихо проговорил:
- Я запрещаю тебе объявлять войну, Хоремхеб. Если народ захочет защищать Черные земли, то этому помешать я не в силах. Ни золота ни зерна - не говоря уж об оружии - я тебе дать не могу и не дал бы, даже если б они у меня были, потому что я не хочу отвечать злом на зло. Ты волен устраивать оборону Таниса, если желаешь, но не проливай кровь и только защищайся, если на вас нападут.
- Пусть будет по слову твоему, - ответил Хоремхеб. - Что так, что этак - все одно жизнь дерьмовая. Помру, значит, в Танисе по твоему царскому велению. Все равно без зерна и золота самое наиотважное и искуснейшее войско долго не продержится. Но плевал я на все эти нюни! Оборонюсь уж как-нибудь по своему разумению, царь Эхнатон! Прощай и здравствуй сколь сможешь долго!
И он ушел. Ушел и жрец Эйе. Я остался один с фараоном. Он посмотрел на меня бесконечно усталым взглядом и сказал:
- Силы оставили меня вместе с моими словами, но даже в этой слабости я счастлив. Что ты намерен делать, Синухе?
В совершенном изумлении я уставился на него, ничего не понимая. Он измученно улыбнулся и спросил:
- Ты любишь меня, Синухе?
Я ответил, что да, я люблю его даже в его безумии. Тогда он сказал:
- Если ты любишь меня, ты знаешь, что должен делать.
Но мой разум не хотел покоряться его воле, ибо в сердце своем я понимал, чего он от меня ждет. Наконец с раздражением я ответил:
- Я думал, что нужен тебе здесь как врач, но если это не так, я уеду. Полагаю, что не очень гожусь в молотобойцы, чтобы крушить изваяния, и руки мои слишком слабы, чтобы махать кувалдой, но пусть будет твоя воля. Народ, разумеется, спустит с меня шкуру с живого, разобьет мне камнями голову и повесит за ноги на стене, но тебя такое вряд ли тронет. Так что я отправляюсь в Фивы - ведь там много храмов и люди меня знают!
Он ничего не ответил мне, и я покинул его, кипя от негодования, ибо все это было, по моему мнению, величайшей глупостью и безрассудством. Он остался один сидеть на своем седалище, а я отправился к Тутмесу, потому что нуждался в обществе друга, чтобы излить переполнявший меня гнев.
В мастерской у Тутмеса сидел Хоремхеб, и вместе с ними распивал вино старый пьяница, художник по имени Бек. Слуги Тутмеса увязывали тюки, собирая его в дорогу.
- Во имя Атона! - провозгласил Тутмес, подымая золотую чашу. - Итак, больше нет ни знатных, ни простых, ни рабов, ни господ, а я, под руками которого оживает камень, отправляюсь крушить уродливые изваяния богов! Давайте выпьем, мои добрые друзья, потому что, боюсь, ни одному из нас не суждено прожить долго!
Мы выпили вместе вина, и Бек сказал:
- Он поднял меня из грязи и возвысил до себя, сделав своим другом. И всякий раз, когда я пропивал свое платье, он дарил мне новое. Так неужели ж я откажусь порадовать его такой малостью? Надеюсь, правда, что смерть моя не будет слишком мучительной, а то парни из моей деревни злобноваты и имеют нехорошую привычку чуть что пускать в дело серпы и вспарывать животы тем, кто им не по вкусу.
- Я вам не завидую, - сказал Хоремхеб, - хотя уверяю вас, привычки хеттов гораздо неприятнее. Все же я твердо намерен воевать с ними и разбить их, потому что верю в свою удачу: однажды я видел в Синайской пустыне, как горел куст - или дерево, горел и не сгорал; и вот с тех пор я знаю, что рожден для великих дел. Голыми руками их творить, конечно, несподручно, разве что мои воины возьмут хеттов на испуг - забросают их собственным дерьмом!
Я сказал:
- Во имя Сета и всех злых духов! Объясните мне, за что мы его любим? Почему повинуемся, раз точно знаем, что он безумен и все слова его безумны? Объясните мне, если можете!
- Ну, на меня его чары не действуют, - сказал Бек. - Я просто старый пьяница, и от моей смерти никому урона не будет. Поэтому я и хочу сделать ему приятное и отплатить за все годы моей пьяной жизни, проведенные возле него.
- А я, - запальчиво воскликнул Тутмес, - если что и испытываю к нему, то скорее ненависть, а уж никак не любовь! И поеду выполнять его приказ из ненависти, потому что хочу приблизить его конец! Воистину всем этим я уже сыт по горло и жажду, чтобы все закончилось.
Но Хоремхеб сказал:
- Оба вы врете, свиньи! Лучше уж признайтесь, что когда он смотрит вам в глаза, по вашим дерьмовым спинам пробегает дрожь и вы хотите стать детишками и играть на лугу с овечками! На меня одного его взгляд не имеет такого действия, но моя судьба иначе связана с ним, и я готов признать, что люблю его, хоть ведет он себя как баба и голос у него бабий!
Вот так мы разговаривали и пили вино и смотрели, как скользят суда вниз по реке, как идут под парусами вверх и увозят из Ахетатона людей. Кто-то из знати бежал, прихватив с собой что получше, другие - и их было большинство - отправлялись согласно приказу фараона низвергать египетских богов и распевали во все горло гимны Атону. Не думаю, чтобы их пение было продолжительным, скорее всего оно обрывалось как только они оказывались лицом к лицу с разъяренной толпой в местном храме… Мы пили весь день, но вино не веселило наши сердца, ибо будущее разверзлось пред нами как черная бездна и речи наши становились все мрачнее.
На следующий день Хоремхеб взошел на корабль, чтобы отбыть в Мемфис, а оттуда в Танис. Но еще прежде я обещал ссудить ему столько золота, сколько смогу собрать в Фивах, и отправить ему половину своих запасов зерна. Другую половину я собирался употребить для своих целей. Быть может, в этом и заключался источник моей слабости и моих бед: половину я всегда отдавал Эхнатону, а другую половину - Хоремхебу, полностью же не отдавал ничего и никому.
3
И вот мы с Тутмесом отправились в Фивы. Но еще на порядочном расстоянии от города нам стали попадаться плывущие по реке трупы. Разбухшие, они грозно покачивались, сносимые вниз течением, и мы видели бритые головы жрецов, видели знатных и простых, стражников и рабов: по волосам и платью, по цвету кожи можно было различить, кем они были при жизни, - пока тела мертвецов не начинали чернеть и разлагаться или пока их не сжирали крокодилы. Этим тварям теперь не приходилось подыматься вверх по реке к Фивам, чтобы полакомиться человечиной, - везде на обоих берегах и селениях людей лишали жизни и убитых сбрасывали в воду, так что крокодилам было раздолье и они могли проявлять даже известную разборчивость в пище. Поэтому они, выказывая свою особую мудрость, охотнее потребляли нежное мясо женщин и детей и отдавали предпочтение мясистым телам знати, нежели жилистым трупам рабов и носильщиков. Если у крокодилов есть разум, а он, разумеется, есть, то в эти дни они должны были хором величать Атона.
Вся река пропахла смертью, а в ночной темноте ветер доносил горький запах дыма из Фив. Тутмес ядовито заметил:
- Воистину похоже, что царство Атона сошло на землю!
Но мое слабое сердце скрепилось, и я ответил ему:
- Никогда доныне, Тутмес, не вершились такие дела, и никогда больше у мира не будет такой возможности. Хлеб не испечь, не смолов зерна. Атонова мельница перемалывает сейчас зерно на муку, а мы будем выпекать из муки хлеб ради фараона Эхнатона, и тогда воистину мир изменится и все люди наконец станут братьями пред лицом Атона!
Тутмес сказал, отхлебывая из чаши (он все время пил, чтобы заглушить приторный запах):
- Прошу прощения, но я чувствую необходимость подкрепить свои силы вином, ибо при мысли о том, что нам предстоит, признаюсь, я испытываю страх и колени мои становятся как вода. В такие времена уместнее всего напиваться - никаких лишних мыслей; жизнь, смерть, люди, боги - все становится едино!
Когда мы подплыли к Фивам, город во многих местах был охвачен огнем. Даже в Городе мертвых вспыхивали там и сям языки пламени, потому что народ грабил гробницы и поджигал набальзамированные тела жрецов. Лучники, даже не попытавшись узнать, зачем мы прибыли, обстреляли со стен наш корабль. Когда мы высаживались на берег, разгоряченные «кресты» расправлялись с «рогами», столкнув их в воду и побивая шестами, пока те не утонули. Из чего мы могли сделать вывод, что ветхие боги здесь уже низвергнуты и Атон восторжествовал.
Мы отправились прямо в «Крокодилий хвост», где первым, кого мы увидели, был Каптах. Он снял с себя дорогие одежды, вымазал грязью напомаженные волосы и облачился в грубое серое платье. Золотую пластину из пустой глазницы он тоже вынул и с великой готовностью обслуживал оборванных рабов и вооруженных гаванских носильщиков, приговаривая при этом:
- Веселитесь и радуйтесь, братья мои, настал день великого ликования - больше нет ни господ, ни рабов, ни знатных, ни простых, все люди свободны и вольны приходить и уходить, когда пожелают! Сегодня я угощаю вас, пейте вволю. Надеюсь, вы вспомните мой кабачок, когда счастье улыбнется вам и вы разживетесь серебром или золотом в храмах ложных богов или в домах злых господ. Я ведь тоже был рабом, как и вы, рабом родился, рабом вырос - вот в подтверждение мой глаз, который выколол жестокий хозяин писчей тростинкой, разгневавшись на меня за то, что я выпил жбан его пива, а потом нацедил туда собственной жижи из моей трубочки. Отныне с такой несправедливостью покончено! Никому больше не доведется отведать палок только потому, что он раб или работает своими руками. Наступает пора радости и веселия, прыгайте и ликуйте во все дни этой поры!
Только выговорив все это, он наконец заметил нас с Тутмесом и слегка смутился, но, отведя нас во внутренний покой, сказал:
- Было бы, наверное, разумнее, если б вы оделись поплоше и немножко выпачкали свои руки и лица, потому что всюду по улицам расхаживают рабы и носильщики, славя Атона и избивая во имя его всех, кто, по их мнению, чересчур упитан или кто не работает своими руками. Мне они прощают мою дородность, потому что я был рабом, раздавал им зерно и теперь бесплатно пою их. Но скажите лучше, что за незадача привела в Фивы вас? Знатному человеку сейчас лучше держаться подальше отсюда!
Мы предъявили ему свои топоры и молотки и объяснили, что приехали крушить изображения ложных богов и вырубать их имена из всех надписей. Каптах с важным видом покивал головой и сказал:
- Намерения ваши, как видно, разумны и простонародью придутся по вкусу, но нужно постараться, чтобы никто не узнал, кто вы такие. Всякое может случиться, и, если победу одержат «рога», они вам припомнят ваши дела! Я-то не верю, что вся эта развеселая жизнь продлится долго: откуда рабы возьмут хлеб, чтоб прокормиться? А поскольку управы на них нет, они успели понаделать таких дел, что «кресты» начали проявлять беспокойство и обращаться потихоньку в «рогов», дабы навести порядок. Конечно, решение фараона Эхнатона сделать рабов свободными очень мудрое, дальновидное и позволяет мне избавиться от всех бездельников и стариков, даром едящих дорогие хлеб и масло. Мне не придется больше входить в большие издержки, чтобы давать рабам пищу и кров, - я могу нанимать их, когда хочу, и прогонять, когда хочу, я к ним теперь не привязан, могу нанять любых рабочих и заплатить им, как пожелаю. Хлеб нынче невиданно дорогой, и, когда они проспятся, они наперегонки прибегут ко мне просить работу, и их работа выйдет мне дешевле, чем работа моих собственных рабов, потому что они будут согласны на любые условия, лишь бы им дали хлеб. Если прежде раб воровал и это было принято, так что хозяин ничего не мог с ним поделать, разве только выпороть, то с наемным работником совсем другое дело: его можно приговорить к возмещению ущерба, но еще прежде ему можно отрезать уши и нос за воровство! Так что я не могу не превозносить мудрость фараона и уверен, что и другие будут превозносить ее, если удосужатся хорошенько обдумать это и поймут свою выгоду.
- Кстати, Каптах, о зерне, - сказал я. - Знай, что половину всего своего зерна я обещал Хоремхебу, потому что ему нужно воевать с хеттами, и ты должен незамедлительно отправить корабли с грузом в Танис. Другую половину ты должен перемолоть, выпечь из муки хлеб и раздавать его голодающим во всех городах и селениях, где хранится наше зерно. Раздавая его, твои работники не должны брать плату, но должны говорить: «Это хлеб Атона, берите и ешьте его во имя Атона, и благодарите фараона Эхнатона и его бога!»
Выслушав меня, Каптах разодрал свою одежду, благо она была бедняцкой и ему не было ее жалко. Он стал также рвать на себе волосы, так что вокруг полетела пыль, и вопить:
- Да это разорит тебя, господин! С чего я тогда буду наживаться?! Фараон заразил тебя своим безумием, ты стоишь на голове и ходишь задом наперед! О, горемычный я, несчастный, дожил до такого черного дня! Даже наш скарабей не поможет нам, и никто не скажет тебе «спасибо» за твой хлеб! А еще этот проклятый Хоремхеб! Он нагло отвечает на мои письма с напоминанием о долге и приглашает меня явиться к нему лично за золотом! Да он хуже разбойника, этот твой друг, разбойник ограбит - и все, а этот проклятый Хоремхеб обещает барыши и изводит потом своих заимодавцев пустыми посулами, так что в конце концов их печенка лопается от досады. Но я вижу по твоим глазам, господин, что ты все решил и мои жалобы не помогут. И, значит, мне придется исполнять твою волю, хоть это и сделает тебя нищим…
Мы оставили Каптаха в «Крокодильем хвосте» любезничать с рабами и торговаться в задних комнатах по поводу священных сосудов и прочих ценностей, награбленных носильщиками в храмах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Народ ужаснулся, услышав слова фараона: кто-то воздел руки, кто-то пал на лицо свое и простерся перед царем. Но он возвысил голос и продолжал с твердостью:
- Любящие меня, идите и повергайте в прах ветхих богов земли Кемет! Разбивайте их жертвенники, крушите их изваяния, выливайте на землю их священную воду, сносите их капища, стирайте их имена со всех стен и в самых гробницах не оставляйте их, дабы спасти Египет! Знатные и сановные, возьмите в руки палицы; художники, оставьте ваши резцы и вооружитесь топорами; строители, подымите свои кувалды и идите во все края, идите по городам и селениям - свергайте ветхих богов и уничтожайте их имена! Так я очищу Египет от власти зла!
Многие люди стали разбегаться в ужасе, но фараон, набрав побольше воздуха, выкрикивал с пылающим, исступленным лицом:
- Да приидет царство Атона на землю! Да не будет отныне ни рабов, ни господ, ни хозяев, ни слуг! Все люди равны и свободны перед лицом Атона! Никто не должен пахать чужую землю или ворочать жернова на чужой мельнице! Пусть каждый выбирает себе работу сам по доброй воле и будет свободен приходить и уходить, когда ему вздумается. Фараон сказал!
Народ больше не шумел. Люди стояли в безмолвии, не отрывая взгляда от царя. Город мертвенно затих, и только остро чувствовался неприятный приторный запах. И тогда под напряженными взглядами людей фараон Эхнатон увеличился в их глазах, сияние его лица ослепило их, и сила его вошла в их сердца. Они завопили от охватившего их восторга, говоря друг другу:
- Такого прежде еще не видывали! Воистину его бог говорит через него, и нам надо слушаться!
И в возбуждении народ начал расходиться, споря между собой и пуская в ход кулаки, а позже на одной из улиц верные фараону избили до смерти стариков, осмелившихся возражать им.
Но когда все разошлись, жрец Эйе сказал фараону:
- Эхнатон, можешь выбросить царский венец и сломать свой жезл, ибо слова, сказанные тобой, опрокинули твой трон.
Фараон Эхнатон ответил:
- Слова, сказанные мной, сделали мое имя бессмертным во веки веков, и моя власть над людскими сердцами пребудет вечно!
И тогда жрец Эйе обтер руки одна о другую, плюнул на землю перед фараоном, втоптал плевок ногой и сказал:
- Если так, я умываю руки и буду поступать по своему усмотрению - я не считаю себя обязанным отчитываться за свои поступки перед сумасшедшим!
Он собрался уйти, но Хоремхеб ухватил его за руку и за шиворот и, легко держа его так, хоть тот был большой и крепкий мужчина, проговорил:
- Это твой царь, и тебе следует исполнять его приказы, Эйе, а не предавать его! Не предавай его, а то я вспорю тебе брюхо, даже если мне придется нанять для этой цели целый отряд на собственные средства! Я предупредил, и врать мне несвойственно. Безумие царя велико, это правда, и я не надеюсь, что из этого выйдет что-нибудь путное, но и в его безумии я люблю его и останусь верным ему, потому что я дал клятву и когда-то прикрыл его слабость своим платьем. Однако во всем этом есть толика смысла: если бы он только низверг старых богов, это означало бы междоусобную войну и больше ничего, но, освобождая рабов на мельницах и на полях, он путает планы злокозненных жрецов и привлекает народ на свою сторону, хоть, возможно, это приведет лишь к еще большей неразберихе. Что мне, впрочем, безразлично. Но вот как нам быть с хеттами, царь Эхнатон?
Фараон сидел с потухшим лицо, безвольно опустив руки на колени, и ничего не отвечал. Хоремхеб сказал:
- Дай мне золото и зерно, отдай оружие, колесницы и лошадей, дай право платить воинам жалованье и отзывать стражников из любого города в Нижнюю землю. Тогда я смогу отразить нападение хеттов.
Фараон поднял на него налитые кровью глаза и тихо проговорил:
- Я запрещаю тебе объявлять войну, Хоремхеб. Если народ захочет защищать Черные земли, то этому помешать я не в силах. Ни золота ни зерна - не говоря уж об оружии - я тебе дать не могу и не дал бы, даже если б они у меня были, потому что я не хочу отвечать злом на зло. Ты волен устраивать оборону Таниса, если желаешь, но не проливай кровь и только защищайся, если на вас нападут.
- Пусть будет по слову твоему, - ответил Хоремхеб. - Что так, что этак - все одно жизнь дерьмовая. Помру, значит, в Танисе по твоему царскому велению. Все равно без зерна и золота самое наиотважное и искуснейшее войско долго не продержится. Но плевал я на все эти нюни! Оборонюсь уж как-нибудь по своему разумению, царь Эхнатон! Прощай и здравствуй сколь сможешь долго!
И он ушел. Ушел и жрец Эйе. Я остался один с фараоном. Он посмотрел на меня бесконечно усталым взглядом и сказал:
- Силы оставили меня вместе с моими словами, но даже в этой слабости я счастлив. Что ты намерен делать, Синухе?
В совершенном изумлении я уставился на него, ничего не понимая. Он измученно улыбнулся и спросил:
- Ты любишь меня, Синухе?
Я ответил, что да, я люблю его даже в его безумии. Тогда он сказал:
- Если ты любишь меня, ты знаешь, что должен делать.
Но мой разум не хотел покоряться его воле, ибо в сердце своем я понимал, чего он от меня ждет. Наконец с раздражением я ответил:
- Я думал, что нужен тебе здесь как врач, но если это не так, я уеду. Полагаю, что не очень гожусь в молотобойцы, чтобы крушить изваяния, и руки мои слишком слабы, чтобы махать кувалдой, но пусть будет твоя воля. Народ, разумеется, спустит с меня шкуру с живого, разобьет мне камнями голову и повесит за ноги на стене, но тебя такое вряд ли тронет. Так что я отправляюсь в Фивы - ведь там много храмов и люди меня знают!
Он ничего не ответил мне, и я покинул его, кипя от негодования, ибо все это было, по моему мнению, величайшей глупостью и безрассудством. Он остался один сидеть на своем седалище, а я отправился к Тутмесу, потому что нуждался в обществе друга, чтобы излить переполнявший меня гнев.
В мастерской у Тутмеса сидел Хоремхеб, и вместе с ними распивал вино старый пьяница, художник по имени Бек. Слуги Тутмеса увязывали тюки, собирая его в дорогу.
- Во имя Атона! - провозгласил Тутмес, подымая золотую чашу. - Итак, больше нет ни знатных, ни простых, ни рабов, ни господ, а я, под руками которого оживает камень, отправляюсь крушить уродливые изваяния богов! Давайте выпьем, мои добрые друзья, потому что, боюсь, ни одному из нас не суждено прожить долго!
Мы выпили вместе вина, и Бек сказал:
- Он поднял меня из грязи и возвысил до себя, сделав своим другом. И всякий раз, когда я пропивал свое платье, он дарил мне новое. Так неужели ж я откажусь порадовать его такой малостью? Надеюсь, правда, что смерть моя не будет слишком мучительной, а то парни из моей деревни злобноваты и имеют нехорошую привычку чуть что пускать в дело серпы и вспарывать животы тем, кто им не по вкусу.
- Я вам не завидую, - сказал Хоремхеб, - хотя уверяю вас, привычки хеттов гораздо неприятнее. Все же я твердо намерен воевать с ними и разбить их, потому что верю в свою удачу: однажды я видел в Синайской пустыне, как горел куст - или дерево, горел и не сгорал; и вот с тех пор я знаю, что рожден для великих дел. Голыми руками их творить, конечно, несподручно, разве что мои воины возьмут хеттов на испуг - забросают их собственным дерьмом!
Я сказал:
- Во имя Сета и всех злых духов! Объясните мне, за что мы его любим? Почему повинуемся, раз точно знаем, что он безумен и все слова его безумны? Объясните мне, если можете!
- Ну, на меня его чары не действуют, - сказал Бек. - Я просто старый пьяница, и от моей смерти никому урона не будет. Поэтому я и хочу сделать ему приятное и отплатить за все годы моей пьяной жизни, проведенные возле него.
- А я, - запальчиво воскликнул Тутмес, - если что и испытываю к нему, то скорее ненависть, а уж никак не любовь! И поеду выполнять его приказ из ненависти, потому что хочу приблизить его конец! Воистину всем этим я уже сыт по горло и жажду, чтобы все закончилось.
Но Хоремхеб сказал:
- Оба вы врете, свиньи! Лучше уж признайтесь, что когда он смотрит вам в глаза, по вашим дерьмовым спинам пробегает дрожь и вы хотите стать детишками и играть на лугу с овечками! На меня одного его взгляд не имеет такого действия, но моя судьба иначе связана с ним, и я готов признать, что люблю его, хоть ведет он себя как баба и голос у него бабий!
Вот так мы разговаривали и пили вино и смотрели, как скользят суда вниз по реке, как идут под парусами вверх и увозят из Ахетатона людей. Кто-то из знати бежал, прихватив с собой что получше, другие - и их было большинство - отправлялись согласно приказу фараона низвергать египетских богов и распевали во все горло гимны Атону. Не думаю, чтобы их пение было продолжительным, скорее всего оно обрывалось как только они оказывались лицом к лицу с разъяренной толпой в местном храме… Мы пили весь день, но вино не веселило наши сердца, ибо будущее разверзлось пред нами как черная бездна и речи наши становились все мрачнее.
На следующий день Хоремхеб взошел на корабль, чтобы отбыть в Мемфис, а оттуда в Танис. Но еще прежде я обещал ссудить ему столько золота, сколько смогу собрать в Фивах, и отправить ему половину своих запасов зерна. Другую половину я собирался употребить для своих целей. Быть может, в этом и заключался источник моей слабости и моих бед: половину я всегда отдавал Эхнатону, а другую половину - Хоремхебу, полностью же не отдавал ничего и никому.
3
И вот мы с Тутмесом отправились в Фивы. Но еще на порядочном расстоянии от города нам стали попадаться плывущие по реке трупы. Разбухшие, они грозно покачивались, сносимые вниз течением, и мы видели бритые головы жрецов, видели знатных и простых, стражников и рабов: по волосам и платью, по цвету кожи можно было различить, кем они были при жизни, - пока тела мертвецов не начинали чернеть и разлагаться или пока их не сжирали крокодилы. Этим тварям теперь не приходилось подыматься вверх по реке к Фивам, чтобы полакомиться человечиной, - везде на обоих берегах и селениях людей лишали жизни и убитых сбрасывали в воду, так что крокодилам было раздолье и они могли проявлять даже известную разборчивость в пище. Поэтому они, выказывая свою особую мудрость, охотнее потребляли нежное мясо женщин и детей и отдавали предпочтение мясистым телам знати, нежели жилистым трупам рабов и носильщиков. Если у крокодилов есть разум, а он, разумеется, есть, то в эти дни они должны были хором величать Атона.
Вся река пропахла смертью, а в ночной темноте ветер доносил горький запах дыма из Фив. Тутмес ядовито заметил:
- Воистину похоже, что царство Атона сошло на землю!
Но мое слабое сердце скрепилось, и я ответил ему:
- Никогда доныне, Тутмес, не вершились такие дела, и никогда больше у мира не будет такой возможности. Хлеб не испечь, не смолов зерна. Атонова мельница перемалывает сейчас зерно на муку, а мы будем выпекать из муки хлеб ради фараона Эхнатона, и тогда воистину мир изменится и все люди наконец станут братьями пред лицом Атона!
Тутмес сказал, отхлебывая из чаши (он все время пил, чтобы заглушить приторный запах):
- Прошу прощения, но я чувствую необходимость подкрепить свои силы вином, ибо при мысли о том, что нам предстоит, признаюсь, я испытываю страх и колени мои становятся как вода. В такие времена уместнее всего напиваться - никаких лишних мыслей; жизнь, смерть, люди, боги - все становится едино!
Когда мы подплыли к Фивам, город во многих местах был охвачен огнем. Даже в Городе мертвых вспыхивали там и сям языки пламени, потому что народ грабил гробницы и поджигал набальзамированные тела жрецов. Лучники, даже не попытавшись узнать, зачем мы прибыли, обстреляли со стен наш корабль. Когда мы высаживались на берег, разгоряченные «кресты» расправлялись с «рогами», столкнув их в воду и побивая шестами, пока те не утонули. Из чего мы могли сделать вывод, что ветхие боги здесь уже низвергнуты и Атон восторжествовал.
Мы отправились прямо в «Крокодилий хвост», где первым, кого мы увидели, был Каптах. Он снял с себя дорогие одежды, вымазал грязью напомаженные волосы и облачился в грубое серое платье. Золотую пластину из пустой глазницы он тоже вынул и с великой готовностью обслуживал оборванных рабов и вооруженных гаванских носильщиков, приговаривая при этом:
- Веселитесь и радуйтесь, братья мои, настал день великого ликования - больше нет ни господ, ни рабов, ни знатных, ни простых, все люди свободны и вольны приходить и уходить, когда пожелают! Сегодня я угощаю вас, пейте вволю. Надеюсь, вы вспомните мой кабачок, когда счастье улыбнется вам и вы разживетесь серебром или золотом в храмах ложных богов или в домах злых господ. Я ведь тоже был рабом, как и вы, рабом родился, рабом вырос - вот в подтверждение мой глаз, который выколол жестокий хозяин писчей тростинкой, разгневавшись на меня за то, что я выпил жбан его пива, а потом нацедил туда собственной жижи из моей трубочки. Отныне с такой несправедливостью покончено! Никому больше не доведется отведать палок только потому, что он раб или работает своими руками. Наступает пора радости и веселия, прыгайте и ликуйте во все дни этой поры!
Только выговорив все это, он наконец заметил нас с Тутмесом и слегка смутился, но, отведя нас во внутренний покой, сказал:
- Было бы, наверное, разумнее, если б вы оделись поплоше и немножко выпачкали свои руки и лица, потому что всюду по улицам расхаживают рабы и носильщики, славя Атона и избивая во имя его всех, кто, по их мнению, чересчур упитан или кто не работает своими руками. Мне они прощают мою дородность, потому что я был рабом, раздавал им зерно и теперь бесплатно пою их. Но скажите лучше, что за незадача привела в Фивы вас? Знатному человеку сейчас лучше держаться подальше отсюда!
Мы предъявили ему свои топоры и молотки и объяснили, что приехали крушить изображения ложных богов и вырубать их имена из всех надписей. Каптах с важным видом покивал головой и сказал:
- Намерения ваши, как видно, разумны и простонародью придутся по вкусу, но нужно постараться, чтобы никто не узнал, кто вы такие. Всякое может случиться, и, если победу одержат «рога», они вам припомнят ваши дела! Я-то не верю, что вся эта развеселая жизнь продлится долго: откуда рабы возьмут хлеб, чтоб прокормиться? А поскольку управы на них нет, они успели понаделать таких дел, что «кресты» начали проявлять беспокойство и обращаться потихоньку в «рогов», дабы навести порядок. Конечно, решение фараона Эхнатона сделать рабов свободными очень мудрое, дальновидное и позволяет мне избавиться от всех бездельников и стариков, даром едящих дорогие хлеб и масло. Мне не придется больше входить в большие издержки, чтобы давать рабам пищу и кров, - я могу нанимать их, когда хочу, и прогонять, когда хочу, я к ним теперь не привязан, могу нанять любых рабочих и заплатить им, как пожелаю. Хлеб нынче невиданно дорогой, и, когда они проспятся, они наперегонки прибегут ко мне просить работу, и их работа выйдет мне дешевле, чем работа моих собственных рабов, потому что они будут согласны на любые условия, лишь бы им дали хлеб. Если прежде раб воровал и это было принято, так что хозяин ничего не мог с ним поделать, разве только выпороть, то с наемным работником совсем другое дело: его можно приговорить к возмещению ущерба, но еще прежде ему можно отрезать уши и нос за воровство! Так что я не могу не превозносить мудрость фараона и уверен, что и другие будут превозносить ее, если удосужатся хорошенько обдумать это и поймут свою выгоду.
- Кстати, Каптах, о зерне, - сказал я. - Знай, что половину всего своего зерна я обещал Хоремхебу, потому что ему нужно воевать с хеттами, и ты должен незамедлительно отправить корабли с грузом в Танис. Другую половину ты должен перемолоть, выпечь из муки хлеб и раздавать его голодающим во всех городах и селениях, где хранится наше зерно. Раздавая его, твои работники не должны брать плату, но должны говорить: «Это хлеб Атона, берите и ешьте его во имя Атона, и благодарите фараона Эхнатона и его бога!»
Выслушав меня, Каптах разодрал свою одежду, благо она была бедняцкой и ему не было ее жалко. Он стал также рвать на себе волосы, так что вокруг полетела пыль, и вопить:
- Да это разорит тебя, господин! С чего я тогда буду наживаться?! Фараон заразил тебя своим безумием, ты стоишь на голове и ходишь задом наперед! О, горемычный я, несчастный, дожил до такого черного дня! Даже наш скарабей не поможет нам, и никто не скажет тебе «спасибо» за твой хлеб! А еще этот проклятый Хоремхеб! Он нагло отвечает на мои письма с напоминанием о долге и приглашает меня явиться к нему лично за золотом! Да он хуже разбойника, этот твой друг, разбойник ограбит - и все, а этот проклятый Хоремхеб обещает барыши и изводит потом своих заимодавцев пустыми посулами, так что в конце концов их печенка лопается от досады. Но я вижу по твоим глазам, господин, что ты все решил и мои жалобы не помогут. И, значит, мне придется исполнять твою волю, хоть это и сделает тебя нищим…
Мы оставили Каптаха в «Крокодильем хвосте» любезничать с рабами и торговаться в задних комнатах по поводу священных сосудов и прочих ценностей, награбленных носильщиками в храмах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101