- Как?
- Порядок. - Колодец обхватил сзади Притыку и рывком поднял из пыли.
Бузников обреченно молчал, внезапно налетели тучи, начал накрапывать
дождь, по лицу бронзового Гриши заструились слезы. Чин обратился к
постовому:
- Этих двоих, - кивок на Стручка и Филина, - в вытрезвитель!
Рыжуха вскипела праведным негодованием, припомнилось, чуть что и ее
дочку во всем винят, топчат, как оглашенные, завидуют, что промысел
доходный, хоть и не почтенный; а ты поди послужи телом без отказа, да
всякому кособокому да криворылому; вот люди, все б им валтузить невинных!
- Дядька-то, - Рыжуха ткнула Филина валенком, не снимала их все четыре
времени года, - из машины, потерпевший он!..
Чин взглянул на Шпындро. Из всех присутствующих тот производил самое
надежное впечатление: мужчина сдержанный, с плавными движениями, из
столпов общества - Шпындро уже успел всучить чину псевдопаркер и меж ними
возникла приязнь посвященных. Игорь Иванович кивнул и, наконец, уразумев,
что Филин жив и происшествие не наносит ущерба выездным планам, начал
судорожно выказывать начальнику знаки внимания. Филина подняли с пледа,
усадили на заднее сиденье и Колодец дал команду Притыке сгонять в баню,
третий дом на улице Восьмого марта, чтобы отпарили Филина и вернули в
доброе здравие; пока Филин отмывался в бане и приходил в себя, Мордасов
заскочил в ресторан, повелел Боржомчику спроворить стол на четверых, сунул
в нагрудный кармашек чирик-десятку и намекнул, чтоб стол накрыл, не
жлобясь. Стручок пришел в себя и был отряжен на поиски собутыльников для
мойки машины Шпындро.
Игорь Иванович поражался: на этой площади и окрест Мордасов вроде
удельного князька, все знали его и он знал всех; и кабинет в бане для
Филина выделили отдельный и, вверяя начальника банщику, Шпындро изумился,
увидев, как ладно оборудовано банное помещение, упрятанное в стенах такой
ветхости и дряхлой неприметности, что, кажется, кулаком ткни - развалится.
Через час за столом с белоснежной скатертью разместились четверо:
розовый Филин, возродившийся из пепла страхов Шпындро, заново
гримированная Притыка и хозяин застолья Мордасов. Колодец провернул все не
без расчета, а поразведав, что за человек Филин: Мордасов мостил путь к
приобретению для бабули лекарственных редкостей из-за бугра - для бабки
ничего не жалел - и решил, минуя Шпындро, прорубить окно в Европу прямо
при помощи Филина.
В знак особого расположения к пострадавшему начальнику Колодец
отрядил к себе домой сопливого пацана за рублишко, чтоб тот притаранил
кастрюлю с малосольными огурцами в добавку к ресторанной закуси.
Боржомчик лучился желанием угодить и то и дело дотрагивался до
сальных волос, разделенных синюшно белым пробором: задания Мордасова
следовало выполнять с блеском, всегда отольется прямой выгодой; отпаренный
Филин с гладко зачесанными сединами и Шпындро, поднаторевший в
значительности всех и всяческих оттенков привели Боржомчика в состояние
тихого восторга, будто выпало ему принимать королевских особ: халдейская
душа Боржомчика преодолевала пропасть от хамства к нелепейшему заискиванию
в один прыжок, и сейчас официант, изгибаясь над Филиным, лил коньяк в
неположенное время в кофейные чашки, будто кого могли обмануть нехитрые
маскировочные уловки и как раз тайное - всем нельзя, а нам положено -
придавало трапезе после всех потрясений особенную терпкость, рисковость,
тем более, что в разрезе штор, стянутых почти у пола бронзовыми кольцами
виднелся посреди площади травмированный грузовиком бронзовый пионер Гриша,
блестящий от быстро кончившегося дождя, с теперь почти незаметной трещиной
на шее - результат сырости, притемнившей только что белый гипс.
Стол украшали цветы и Притыка. Филин ощутил то знакомое всем и редкое
чувство, когда беспричинно любишь всех и кажется очевидным, что жизнь -
нескончаемый праздник, устраиваемый лично для тебя.
Дружки Стручка меж тем драили машину Шпындро на площади и постовой
царил над ними и охранял их гражданский порыв, будто и не подозревая, что
усилия этих покореженных жизнью людей увенчаются водочной благодарностью
Мордасова или погашением долга, или внеочередным займом, да мало ли что
мог властелин площади.
В окне комиссионного синела табличка "Учет" и такая же, по краткости
одергивания, но уже желтая, болталась, прицепленная наспех к ручке входной
двери.
Шпындро пригубил коньяк из кофейной чашки и не успела еще обжечь язык
пахучая жидкость, как отставил неподходящее для коньяка вместилище, - еще
возвращаться в Москву и после пережитого на площади пить в преддверии
дальней дороги никак не следовало. Жалко! Колодец угощал... И еще Шпындро
чувствовал уколы ревности: во-первых, от неприкрытого желания Мордасова
прибрать к рукам Филина и еще от того, что Притыка, мгновенно определив,
что в раскладке начальственных стульев и столов Филин переигрывает
Шпындро, улыбалась краснорожему в татуировках с придыханием, и... глаза ее
источали столько тепла, что даже Мордасов посмеивался про себя, уверенный,
что подмышки Настурции вспотели.
Годами работая в комиссионном, Притыка с постоянством приступов
лихорадки принималась обсуждать необходимость смены работы: вот подыщет
себе другое место, должностишку не пыльную, престижную, в учреждении с
табличкой при государственном гербе, отловит там себе привязанность,
переплавит привязанность в семейный очаг и заживет особенной жизнью, как,
небось, живет жена этого Шпындро, не зная, что значит лаяться с клиентами,
каковы порядки в торге и как достается обильная, но нелегкая копейка.
Дурища, рассуждал Колодец, наматывая на вилку кус прозрачнейшего
балыка. Дурища! Невдомек, что папенькой не вышла, темп жизненных устройств
потеряла на самом старте, дочек да сынков заправляют на нужные места,
когда еще под задом отпрысков тепло парты не остыло, а Настурция хочет
скакнуть из тени бронзового Гриши да под герб с колосьями. Дурища! Одно
слово. Мордасов опрокинул кофейную чашку, вылакал до дна и наколов
взглядом Боржомчика издалека - тот только выползал из кухни - погнал к
буфету. Не зря Боржомчик свою краюху кусает, вмиг сообразил, через минуту
вышагивал по залу с четыремя новыми чашками кофе, на сей раз большими.
Филин пил коньяк, фыркая, откладывая в сторону изжеванную беломорину.
Боржомчик засек простецкие папиросы, хватил из кармана забугорные,
протянул на ладони, желаете?
Мальчишка! Филин пожал плечами, да он такими мог вымостить весь
участок на своей даче да разве объяснишь, что игра с беломором не так и
проста, как кажется.
- Это молодежь, - кивок на Шпындро, - предпочитает всякое-такое,
непременно чужое, а мы старики, как присосались к окопам, уж только могила
отучит, сорт переменит.
Шпындро смолчал: берешь, гад, как я, как все, гребешь - не брезгуешь,
хоть беломор смоли, хоть трубку, хоть в мундштук засовывай. И есть же
люди, верят - попадаются: взять Филина, костюмчик жеванный-пережеванный,
ни единой вещицы оттуда, разит табачищем, весь в наколках, вроде как со
времен то ли солдатского, то ли флотского братства, но в голову-то его
кудлатую не взелешь, про дочерей мало кто знает, а им только давай-тащи,
про дачу и вовсе раз-два и обчелся наслышаны, а смотрится убедительно,
особенно, когда взгромоздится на трибуну такой скромник, ничего ему для
себя не надо, делом только одним и жив. Ладно, папаша, развлекайся, как
хочешь, спасибо дуба не врезал, пиши-прощай тогда дальние странствия: как
прошипел из завистников один, кто и не припомнить: оторвать бы вас,
сукиных сынов, от помпы, дензнаки качающей. И еще добавил: думаешь, тебе
отчего хорошо? от того, что другим плохо, все завязано, Шпын, валютку-то
для тебя отрывают от детей да матерей в худосочных городках, сплошь из
мешанины кривых переулков и домов, с покосившимися стенками и дырявыми
крышами.
Мордасов хмелел быстро и сознательно и все же догнать Филина ему не
удавалось, тот занырнул в опьянение сразу, будто с вышки десятиметровой
сиганул, зажмурившись: будь что будет. Притыка хлебала глотками мелкими,
но частыми, язычок так и мелькал, будто кошка молоко лакала. Филин хрустел
огурцами, мычал, хмыкал, зрачки его, будто на нитках, мотало в разные
стороны: то ли почудилось, то ли впрямь жаркая коленка Настурции щенячьей
мордой тыкалась в брючину филиновского костюма.
Шпындро не хотел, чтоб Филин нализался, а перечить боялся, так,
смехом сказанул - может по тормозам? - но поддержки не нашел и утерся, и
сыпал анекдотами, веселил честную компанию и сожалел, что сидит напротив
Притыки, а не рядом. Мордасов повелел Боржомчику выставить грибы, а с
грибами коньяк вроде не шел и сообразительный Боржомчик притаранил бутылку
лжеминеральной, заправленной лучшей жидкостью под грибы.
Филин повел носом, веско обронил:
- Мешать, стало быть, нацелились, - и тут же Шпындро, - доставишь
домой, к дверям приставишь!
- Нет вопроса. - Шпындро подмигнул Настурции, но его игривость не
дошла до осовевшей женщины, тем более, показалось ей, что подстольные
рыскания ее колена увенчались успехом и снова возникло видение учреждения
при гербе, со ступеней ведущих, в котором ей не выпадает более видеть
ненавистного Гришу при галстуке с его бельмастым глазом и тщедушной
фигуркой, вроде молящей избавить его от тягот пионерской жизни, скучно
протекающей у всех на глазах.
Мордасов подозревал, что Филин не воспринимает его всерьез и потому
ринулся в обсуждение проблем внешней торговли, считая в душе, что торговля
хоть и в комке, хоть на мировой арене - все одно, торговля и есть, законы
коммерции общие и неделимые, остальное мелочи. Колодец плел насчет
валютной змеи, плавающих курсов, а когда воткнул насчет диверсификации
производства, Филин поперхнулся, икнув и Мордасов решил, что пронял-таки
начальничка, не сообразив, что у того всего лишь опенок пошел не в то
горло. Филин оглядывал Мордасова, как говорящего зверька, с любопытством,
впрочем не фиксируясь долго на прыщавом лице в очках, а все более
прикидывая, отчего так печет колено Притыки, не зря так жмет, обязательно
прорастет просьбой такой жим, а просьбы вгоняли Филина в уныние, сразу
превращали праздник в толчею будней, когда все требовали, требовали, ныли,
а особенно зловредные еще и стращали.
- Вся ваша торговля сплошь надувательство! - Изрек Мордасов,
специально обостряя ситуацию, не имея резонов поддержать свою мысль, а
только решив поддать чистоплюев побольнее.
- А ваша? - Примирительно хрипанул Филин.
- И наша тоже! - Притыка истерично взвизгнула и Мордасов порадовался
за себя, что еще не мертвецки пьян, так как сразу подумал: дурища! дал же
бог рожу, а мозги зажал. Настурцию повело. - Это я вас от крови обмыла и
картинки ваши тоже.
- Какие картинки? - Грибок с тонкой ножкой соскользнул с губы Филина,
плюхнулся на скатерть, расползаясь масляным пятном.
- Такие картинки, - не унималась Настурция, - развеселые, ну... где в
общем... - последние проблески разума удерживали Притыку от подробного
описания картинок и тут встрял Мордасов:
- Картинки у вас на груди, так сказать, детородные, а проще -
похабель.
Филин замычал, наколол вилкой упавший на скатерть гриб, прожевал, и
кадык его мощно дернулся: сгинул гриб в утробе Филина.
- Маслята что ль, не хуже огурцов! Огурцы и грибы тоже бабка ваша
святит?
- Грибы не святят, - парировал Колодец.
- А огурцы? - Филин расхохотался, стал неверными пальцами растегивать
рубаху на груди. - Картинки, значит, говорите. А вот поглядим сейчас...
М-да... Сюжетцы там есть право слово радикальные. Я правильно выразился -
радикальные? - Вперился в Шпындро.
Как единственный трезвый в пьяной компании Шпындро являл собой смесь
раздражения и величия, а еще неотступно преследовал вопрос: зачем я здесь?
Шпындро кивнул, но Филин уже утратил интерес к подчиненному, зато колено
Притыки начинало занимать его все более.
Мордасов пьянел скачками: от веселости к нетрезвости, от лихорадочной
активности в угар, из угара в полубеспамятство: до чего ж они противные
все! разве только Притыка еще ничего, хоть и дура, а эти-то гуси -
начальничек с холуем-подлизалой - мнят о себе, будто и впрямь подпирают
державу плечиками, один жирными, другой цыплячьими, а то что карман
набивают сверх меры, так вроде как им положено! Положено! Мордасов ловко
сунул руку между судками, цапнул безо всякой там вилки прозрачный кусок
балыка, про вилку в таких оказиях - касательно доставания кусков рыбы с
блюда - он еще помнил, а только нарочно решил пальцами рвануть, платит-то
он, а раз так...
- Почему вам положено? - Промазанные рыбьим жиром губы Колодца
прыгали, смешно дергая уголками.
- Что положено? - Филин усилием воли догадался, что вопрос ему
адресован.
Шпындро тосковал, снедаемый трезвым расчетом: не дай бог вспыхнет
пьяный скандал и Мордасов, обличая Шпындро, вывалит про их коммерцию все
без утайки Филину, не то, чтоб удивит начальника - кто теперь чему
удивляется? - а вложит в короткопалые лапищи мощное оружие против Шпындро,
да еще накануне выезда и тогда дойку Филин поведет разбойную, отбросив не
то чтобы деликатность, но даже и тень таковской.
- Все положено! - Мордасов уцепился за дужки очков и холодок
пластмассы слегка остудил жар, распирающий изнутри. - Все вам положено!
Шастаете туда-сюда, зависит от вас всякое-разное, подписями сыпете. Чего
вы такого улучшили или продвинули? Смазали народным золотишком счета
буржуйные, а товар оттэда, вон, повсюду в снегах гниет, взять хоть нашу
станцию, сколько ж добра сгинуло, то-то Гриша-пионер и в сушь без дождя
похоже слезьми исходит. За что вольница такая, житуха пуховая? Не вижу
никаких таких отличий, ни широты взглядов, ни цепкости ума и... даж за
стол, к примеру, я заплачу...
Лицо Филина вмиг окаменело - фу, ты, дурная мысль! Еще не хватало ему
платить и взгляд из-под узкого лобика чиркнул тревожно по Шпындро: Игорь
Иванович мгновенно впился глазами в бронзового Гришу на площади, будто
проверял заинтересованно, уцелел ли пионер-бедолага после всех передряг
сегодняшнего дня; Шпындро всегда таскал с собой сумму и мог бы на паях с
Колодцем осилить стол, но финансовая поддержка Мордасова, по собственной
инициативе затеявшего эти посиделки, никак не входила в планы Шпындро,
хотя... широким жестом оплаты стола Шпындро мог, конечно, размягчить
Филина, но возникал вопрос: достаточно ли трезв начальник, чтоб
впоследствии упомнить, кто платил, и не случится ли так, что жертва
Шпындро камнем канет на дно болота, никто и не заметит, а глупее ничего не
придумаешь.
Че попер? Вдруг осадил себя Мордасов. Че им мои обличения. Не хуже
меня все про все знают, занесло некстати, про лекарство бабке и забыл
вовсе, вбивал же себе не раз, не два - сначала дело, потом питье, нет же,
попутала нелегкая, преступил зарок, подлезь теперь к коробочкам с
затейливыми надписями на таблетках, несущих жизнь, пусть недолгую, любимой
бабке. Мордасов с досады опрокинул подряд два стакана минеральной, кликнул
Боржомчика, велел организовать стакан воды и умолк, надеясь, что колено
Притыки растворит осадок от его, Мордасова, дурного поведения: Колодец
давно приметил, как ноги Настурции - вольно или невольно - главное
выигрышно для Мордасова, отвлекают Филина от тягот жизни, ее суетности и
гадости, и мелочных расчетов, превращая начальника в существо уверенное в
себе, значительное и умиротворенное.
Мордасов решил молчать и Шпындро молчал, и Филин тоже, только
Настурция, хоть и слов не говорила, лучилась той неведомой женской
энергией, что проявляется у представительниц слабого пола в окружении
мужчин, в добром застолье при вкусной еде и обильном питье; Притыка млела
- одна за весь свой пол здесь представлена, а мужиков трое, и каждый на
свой лад примеряет ее себе в спутницы.
- М-да! - Филин по-хозяйски мигнул Боржомчику, мол, тащи кофейные
чашки с коньяком, чего простаивать зря. Мордасов подтвердил кивком
обязательность выполнения прихотей седоголового мужика; Боржомчик видел
эту тушу впервые в жизни и мог поручиться, что долго еще не увидит, знал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32