- В субботу в путь? - Уточнил Филин, давая передых Шпындро и намекая,
что в коридоре прицепился только по этой причине. Шпындро кивнул. -
Зайдем, потолкуем.
Секретарь проводила начальника и подчиненного калькулирующим
взглядом, учитывающим и частоту появления в последнее время Шпындро в
начальственном кабинете и простоту обращения с ним Филина, почти обнявшего
победителя последних переговоров за плечи и торжество, плохо скрытое в
глазах Шпындро - унюхал, что его берет - и многое другое, что словами не
передашь, а при опыте известном ощущаешь, будто самое что ни на есть
материальное.
Пропуская Шпындро перед собой, Филин кивнул секретарю, мол, ко мне
никого - занят.
Сели. Шпындро прицелился метнуть анекдот для разгона, но решил не
торопить события; пошутили не зло о высоком начальстве и готовность Филина
к вышучиванию министерского олимпа подчеркнула его расположение к Шпындро.
В данный момент! Игорь Иванович понимал: момент потому и момент, что не
длится вечно, и надо так все обставить, чтобы до его отбытия за рубеж
приязни не сменился противоположным; вывести отношения на высокий уровень
доверия - попотеешь, но удержать их на нем и того труднее, всякий
проходил, как после тесных уз, контактов запоем, начинает трескаться
монолит взаимности и тем глубже трещины, тем ветвистее, чем радужнее и
доверительнее сложились отношения до кризиса.
- Слушай, - Филин выложил перед собой сразу пять папирос, каждую
размял, вытряхнул крошки табака. Шпындро проникся: разговор долгий. -
Слушай, ты бабку эту в деле проверял?
Шпындро усмехнулся, мужчины, как заговорщики переглянулись, что
говорить, сказанул Филин не без подтекста, не без двойного дна. Игорь
Иванович решил не трусить, кивнул с готовностью, мол, проверял, даже руки
развел - пользовался и не единожды.
- Боязно. - Филин пыхал дымом, как паровозная труба. - На склоне лет
к знахарке. А?.. Хотя и не такие, как мы не брезговали. А?.. Если прижмет,
выбирать не приходится, - и ошеломляя виртуозной тактикой мгновенного
переключения. - Значит говоришь не тянул фирмача? Не подсоблял классовому
врагу?
Шпындро уже уяснил: страшного не будет, Филин повозится с ним, как
сытая кошка с мышью и отпустит, так, лапкой помотает и все. Даже
парировать колкость не сподобился, сразу видно - начальство крови не
жаждет, развлекается. Филин курил жадно, уверовав заранее, что
таинственная бабка перво-наперво пресечет курение и еще беспокоило
пунктирно, то вспыхнет, то отпустит: что ж Шпындро решил отделаться
единственно старухой без поддержки дачного строительства патрона? На
понижение... играть не годится. Филин, конечно, ничего не скажет, не
проявит нездоровый, так сказать с отблеском алчности, интерес, полагая,
что Шпындро и сам догадается: расположение расположением, а жизнь
диктует... От напора дурманящего дыма плыло перед глазами и дочери
привиделись обе, взбредет же в голову такая странность: арена цирковая,
Филин на четвереньках в жабо, будто собачка или обезьянка скачет по кругу,
а дочери в откровенных костюмах, заголив все, что можно, а пожалуй и
нельзя, расхаживают по бортику арены, щелкают кнутами здоровенными, будто
перед ними не согбенный папаша на склоне лет, а выездка горячих коней.
Филин отложил папиросу, успокоился, постепенно вывел разговор на
Кругова: хотел проверить, станет ли Шпындро топить соперника. Не
удержался, шельма, от шпилек, но топил по всем правилам чиновной магии: ни
единого дурного слова, все кругами, экивоками, недомолвками, закатыванием
глаз и упиранием взора в пол, мол, против товарища не хочу, но... Филин
любовался: до чего ж отшлифовали людей, как же так, вроде лучший друг
Кругову, ни одной откровенно злокачественной оценки и все же замордовал по
всем статьям.
Филин для себя уж решил сделать ставку на Шпындро - проходим он,
никаких зацепок против, ведь посылают не за достоинства, а по случаю
оглупляющего проверяльщиков отсутствия недостатков, по гладкости анкетной,
по незапятнанности послужного списка Шпындро многих превосходил. Блюл себя
строго в стенах учреждения, все правила, даже из тех, что и осторожные
перестали соблюдать, все предписания душных лет, болотных и мглистых
исполнял истово, а ведь молодой, поражался Филин, мне и то нет-нет шибанет
в голову и хочется взбрыкнуть, а как же этот довел себя до такой
покорности, удручающей даже на вид. Конечно, управляемый человек ценен
руководству, однако, если б полная подчиненность нижестоящего, его
вековечное "не моги возразить" было наиценнейшим товаром в иерархиях,
тогда б рабовладельческий строй не знал равных по производительности, ан
нет, не вышло. Филин прикурил четвертую папиросу. Куда меня занесло?
Рабовладение! Хватил, братец!
Всерьез его занимала только дача - достроить бы! - последняя ставка
всей жизни.
Поговорили задушевно о семьях, о болезнях, о жизни, умещающейся
целиком в стенах присутствия, помечтали об отпускной поре, обмолвились о
рыбалках, кострах, палатках, лодочных моторах, и автомобильных прицепах,
перебрасывались словами долго и охотно, как бы заключив основополагающее в
их сложно сплетенных отношениях. Шпындро размяк под добрым взглядом Филина
и... не удержался.
- Затеял дела домашние, ну вроде полуремонт, полуприведение в порядок
антресольного хозяйства и мест общего пользования, дело хлопотное, может и
не затевать, если... - он, будто стряхнул многолетнюю напуганность, то
набегающую на лицо, то исчезающую вовсе, как разные цвета скачущие по
диковинной тропической рыбе, - когда ехать-то?
Главное сказано и Шпындро благостно откинулся назад.
- Х-м! - Высверк пламени на спичке, дымное облако. - Х-м! Сразу уж и
ехать. Шустрые вы. Х-м! - Снова туча дымная поплыла из края в край
кабинета: кто ж дачу мне продвинет, мил человек, кто ж раздобудет эти
чертовы пробойники или как их там, чтоб толковый фундамент подвести, а
вагонку для кухни где умыкнуть, уж и деньги на нее отложены. - Слушай, -
Филин встрепенулся, сейчас он обращался на ты, а случалось и на вы, и эта
чересполосица, на диво удобная, как бы сигнализировала об отношениях, о
котировке слушателя в миг беседы. Сейчас Шпындро котировался высоко. -
Слушай, у тебя нет ходов, чтоб вагонку достать?
Шпындро помрачнел: думал обойтись бабкой да женским гардеробом для
совок из завальников-запасников жены, а всплыла вагонка: теперь размышляй
и тут образ скупо улыбающегося Мордасова подоспел на помощь. Колодец все
мог достать и не раз доказывал это; и еще почему-то Шпындро рассудил, раз
станция под боком у Мордасова, разгрузки-перегрузки, должна водиться
вагонка, это же не задник гастронома на центральной улице, где кроме
батона колбасы да закатанного в баночную жесть дефицита ни чем не
разживешься. Станция пахла вагонкой или Шпындро ничего не смыслил в жизни.
Вагонка! Ишь какой поворот. Игорь Иванович прижался к стене, передние
ножки стула задрались, чиновник размышлял явно и натужно: пусть знает,
боров, не так просто даже в дебрях мысленных нащупать путь к вагонке, а не
то что отгрузить ее, смолисто попахивающую в прелести свежеструганного
дерева.
Молчали. Филин позвонил, похмыкал в трубку. Скорее всего жене, вроде
тактично дает Шпындро соредоточиться, поскрести по донышку памяти, авось и
проклюнется вагонка; а Игорь Иванович, выйдя мысленно на Мордасова, сразу
понял: он! через него вагонка и приплывает, и сейчас прикидывал, что
сегодняшние переговоры отзвенят ему немалой благодарностью купца,
изобретательного на подношения и не скупого.
Начальник потянулся к пятой папиросе, глянул на часы и Шпындро понял:
поря отвечать, время вышло, вагонку не обойдешь, не зря Филин напрямую
увязал деревяшки с отъездом, утешало только, что сама по себе штука это не
слишком дорогая, главное разжиться вагонкой и даже, если платить выпадет
Шпындро, что ж оно и кстати: гардероб для совок плюс оплаченная вагонка,
как раз и погасят выданные Филиным предъпоездочные векселя.
- Вагонка будет, - просто пояснил Шпындро и отчего-то вспомнил: "Я
знаю город будет, я знаю саду цвесть, когда такие люди на белом или на
этом - не припомнишь - свете есть". Какие люди!
- Лады! - Филин привстал. - Готовься! - И прощально махнул ладошкой.
Шпындро вышел, посмотрел сквозь секретаря и досада изжелтила его лицо: к
чему готовься? к вылазке в субботу? к доставанию вагонки? к долго желанной
поездке туда? или ко всему вместе готовься, потому что командировка за
границу не есть нечто изолированное от потока жизни, а как раз и
проявляется суммой самых разных деяний, совершенных в прошлом, творящихся
в настоящем и призывно подмигивающих из будущего, когда с заморскими
дарами возвращаешься к любезному очагу.

Утром в субботу Наташа Аркадьева кормила мужа завтраком, оба дулись;
из-за этой субботней затеи не удалось поспать всласть. Шпындро прикидывал
как одеться: обычно по-рабочему или позволить себе некоторую выходную
вольность, скажем пренебречь галстуком, а то и курткой воспользоваться.
Филина тоже собирала супруга, дочери заспанными тенями мелькали между
спальней и туалетом, бескровные лица их выражали одно: пятничное гульбище
затянулось, выпотрошило, вывернуло наизнанку.
Шпындро позвонил точно в оговоренное время. Филин довольно
подтвердил, что спускается вниз. Об одежде не думал, натянул, что попалось
под руку, подцепил сумку - бутыли с закручивающимися пробками под святую
воду, как наставил Шпындро со слов Мордасова.
У входной двери Шпындро подсек телефонный звонок - голос Мордасова:
не приезжай, бабка занемогла, отложим... до лучших времен.
- Ты что, сдурел?! - взревел Шпындро. - Я знаешь с кем еду?
Наташа Аркадьева смотрела на мужа с тревогой: пошел пятнами, руки
задрожали, шея затряслась. Еще бы, только что подтвердил все Филину и нате
- отбой.
- Приеду к одиннадцати, как сговорились, - Шпындро взял себя в руки,
- и остальное, как сговорились. Не за так же! - Швырнул трубку. - Сволочь!
Вымогатель! На его бабке можно воду возить, подгадал под обрез, учитывает,
сучий потрох, мне деться некуда. - Подхватил с вешалки автомобильные
перчатки, пакет с подношениями Мордасову, прикинул, - принеси зажигалку,
ту тонюсенькую пьезо, черт с ним, добавлю, сейчас никак нельзя всю игру
развалить.
Жена застыла в полумраке коридора: зажигалку еще вчера припрятала с
тем, чтоб сегодня на обеде одарить Крупнякова, если будет красиво
ухаживать.
- Тащи!! - Шпындро сбросил цепочку и рванул медную в шишках ручку на
себя.
Аркадьева рассталась с зажигалкой, опустила вещицу в пакет,
попыталась поцеловать мужа, тот резко отстранился и нырнул в кабину лифта.
Филин ожидал на скамье перед подъездом, в ногах сумка, от неловкого
движения звякнули бутылки и пенсионерки-стражницы приподъездного покоя
чутко покосились под ноги начальнику. Филин ухватил сумку, побрел из
дворика на проезжую часть. Шпындро по дороге кипел и, только увидев угол
дома Филина, заглянул в зеркальце заднего вида и примерил маску лучезарно
любезного, светло радостного - в чудный субботний день - простецкого
парня.
Филин плюхнулся на сиденье, гремя бутылками, попытки Шпындро упрятать
поклажу в багажник отмел, хозяйски опустил сумку грязным днищем - Шпындро
заметил нашлепки глины, присохшие к резиновым ножкам - на белоснежное
покрытие заднего сиденья. Шпындро врубил двигатель, шум мотора заглушил
злость.
Филин долго ворочался рядом, меняя натяжение ремня, пытаясь упрятать
брюхо под натянутую черную ленту.
Бог мой, Шпындро старался смотреть только на дорогу, от пассажира-то
несет не поймешь чем, провоняет весь салон и водитель нервно поправил
зеленую плоскую елочку, источавшую сладковатый запах.
Филин принялся курить, дым беломора желтоватыми клубами наползал на
обивку, первый окурок, изжеванный и смятый, лег в начищенную до блеска
пепельницу. Болтали разное. Филин сыпал указаниями по вождению и выбору
маршрутов, будто Шпындро его личный шофер; указания пустые, с головой
выдающие человека, никогда не сидевшего за рулем.
В это время Наташа Аркадьева наводила марафет в макияжной истерике;
только что отзвонил Крупняков, пророкотал в трубку, что стол заказан,
только на двоих... разве им скучно будет? А потом что? Крупняков хохотнул,
Наташа умудрилась увидеть, пропустив взгляд сквозь тонкую медную жилку
кабеля, как он мотает помпон пояса длиннополого халата и скорее всего
оглядывает себя в резном антикварном зеркале-псише.
Поняв, что приезд Шпына необратим, как прогресс, Мордасов договорился
с Настурцией, что она доработает одна, наказал, что если заявится Туз треф
за деньгами, не давать по первости и только поманежив, открыть кредит,
указав, что раз одалживается внеочередно, в отсутствии банкира, то и
процент отдачи повышается, забыв о льготах Туза, Настурция побледнела, для
таких дел не создана, колготки и тряпки - одно, а размах Колодца страшил
запахом нар и спецодежды.
- Не боись, - уверил Мордасов, - это я так, на всякий пожарный
случай, не жди Туза, он теперь после производства в звеньевые пьяного
племени дисциплину блюдет, подтянулся, приползает за кредитами только по
оговоренным дням. - Настурция, бледная еще и от гулянки предшествующим
вечером, бледнела еще заметнее. Мордасов рассудил, что Притыка не хочет
свои деньги доверять Тузу - знал Мордасов это тягучее чувство тревоги при
расставании с кровными - и сунул ей трояками тридцатку, Настурция
порозовела: или Колодец угадал причину бескровия в лице, или хмель вышел
дочиста и молодое тело отдышалось, медленно приходя в себя.
В дороге Филин распространялся про страну, куда должен отправиться
Шпындро, уныло, неточно, Игорь Иванович решил, что в школе по географии за
Филиным числилась пара: начальник путался в обычаях, смутно представлял,
где же и меж какими соседями расположилась уютно земля, поджидающая
Шпындро.
Крупняков заехал за женой Игоря Ивановича на такси, при ее появлении
вылез - наполовину лорд английский, наполовину барин русский, большой, не
раздражающе медлительный, величавый в каждом жесте, веско роняющий слова,
сопровождая их округлыми жестами.
Обед Крупняков задал в частном заведении, встретили их ласково, и
Наташа по обращению поняла, что Крупняков здесь персона желанная и вес
его, в смысле заискивания окружающих, как раз подстать его комплекции;
усадили за стол, неуловимо отличающийся от других в лучшую сторону,
официант, мелькая бесшумно, гнулся, как в фильмах про годы НЭПа.
Обслуживали только мужчины, Аркадьева поразилась: значительностью лиц
обслуга не уступала выездным дружкам мужа, и одеты так же, и причесаны
достойно и аккуратно, отличия начинались с деталей - у всех на пальцах
бугрились здоровенные золотые перстни, у одного седоголового,
выглядывающего из подсобки, аж три перстня, галстуки у всех шелковые,
дорогущие, таких и у мужа только два, а здесь вроде униформы. Мужчины -
содержатели заведения - чистые, промытые, знающие себе цену, с едва
заметным налетом денежного бандитизма на лицах, глаза влажные, полны
решимости постоять за себя. Вскользь оглядела присутствующих в зале:
публика неслучайная в массе своей, таких людей встречала постоянно вокруг
себя на отдыхе, такие же переполняли залы на просмотрах, престижных
вернисажах, забивали ряды партера недоступных смертным концертов.
Крупняков свершил обряд заказа, склонился к Наталье, пересыпая
словесные восхищения спутницей кинжальными взглядами по сторонам: все ли
видят, что неоспоримо элегантная, породистая, по всем статьям дорогая, с
ним?
Аркадьевой представилась, что и в самом деле за стенами не обычная
московская улица, а Чикаго, веселые двадцатые годы: букмекеры, рекитеры,
бутлегеры - обстановка густой, вязкой преступности; никто не повышал
голоса, никто не допускал резких движений, как за границей в ресторациях
для самых-самых. Официант, будто существовал только для Аркадьевой,
склонялся к ней, вертелся то слева, то справа, всячески угождал и готов
был броситься на рельсы под ревущий, напитанный скоростью и тоннами
состав, лишь бы его клиентке было хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32