Фе.Дорогой мистер Фе, Не могли бы вы точнее сообщить, в какой конкретно день борцы за пробуждение общества возьмут приступом редакцию? Мы бы хотели знать заранее. Видите ли, наша редакция располагается на двадцатом этаже, и нам не хотелось бы покидать помещение через окно, как это делают иногда рассеянные профессора и некоторые очень умные и очень рассеянные студенты.С уважением, РедакцияВы ваабражаите Барцы за Прабуждение Опчества придупридят вас зараниэ штопы вы позвали свиней палицейских и поступить с нами как фашисты. Мы нападем на вас когда ришим если вы не найдете на диалох тогда найдете вон чирис акно хотя бы вы были на 268 итаже.Фе, преситент БПОДорогой господин президент, Вот мы и обнаружили недостающие 268?С уважением, РедакцияАкей. Вы праигнариравали димакратичиские працыдуры. Вы получите те што хотели. БПО поднимет на борьбу всех интейцев, искимосцев и все остальные меншинства. БЕРЕГИТЕС!!!
На этом переписка заканчивалась.Хрис таращился на меня с таким растерянным видом, что я не мог не расхохотаться.— И в итоге к нам явилась девочка десяти лет. Агрессивная, как черт. Мы угостили ее бутербродами с арахисовым маслом и ананасовым вареньем, и она уплетала их с таким аппетитом и в таком количестве, что ей даже плохо стало. Я проводил ее домой. И с тех пор не могу от нее отвязаться. Она меня усыновила или упапила — называй это как хочешь.— Давно она у тебя?— Три года.— Разве у нее нет семьи?— Родители были рады-радешеньки избавиться от нее. Ее предки — заурядные обыватели, и выходки девчонки ставили их в тупик. Ведь она, в сущности, ляпсус природы — егоза, бунтарик, чудачка. Своими силами освоила грамоту и чтение. В ней сидит бездна способностей.— А здесь она что делает?— На побегушках.— Гинь!— Нет, упаси Господи! Она уже зрелый персик, но ей только тринадцать. Соплячка. Такие меня не интересуют. Тут не то, что ты думаешь, Хрис. Постыдился бы!— И не подумаю извиняться. Знаю твою репутацию. Живешь только для того, чтобы срывать плоды удовольствия.И это он говорит мне, изгнавшему из дома всех женщин во имя Посещений! Беда с этими убежденными реформаторами — они все вроде бы и замечательные ребята, но совершенно без чувства юмора. Благоуханная Песня гласит, что Конфуций был вроде Хриса — всегда серьезный, как чайник. А Шеба точно так же характеризует пророка Мухаммеда. Приятно послушать часок их замечательно глубокие истины, но потом так и тянет на свежий воздух — хочется посмеяться и похулиганить. Никто из нас не был знаком с Моисеем, однако держу пари: он был точно такой же зануда.Именно Хрисов «серьез» довел его до беды, но мне жаловаться негоже, потому как именно благодаря тому случаю я в первый раз успешно пополнил нашу группу бессмертных.Шла самая обычная кампания протеста студентов Юнион Карбид, нашего местного университета. Традиционная катавасия: митинги, ломка мебели, крик и ор, поджоги и убийства. Новым во всем этом была только причина протеста, и студенческие группы, почувствовав «свежак», за много месяцев записывались в очередь на погромы. Хрис заявил, что направляется в студгородок и попробует остановить безобразия. Он полностью поддерживал цели студентов, но решительно возражал против их методов добиваться своего.— Ты просто не врубаешься, — сказал я ему. — Они обожают свои традиции — убивать и разрушать. Им плевать, за что убивать профессоров и полицейских и громить университетские строения. Они упоенно малюют транспаранты и кропают листовки, а потом показывают их на демонстрации, как эксгибиционисты — свое хозяйство случайным прохожим. У них оргазм, когда они убивают и крушат. Счастливы от возможности удовлетворить кровожадные инстинкты.— Истребление Божьего творения есть попытка истребить самого Господа,— сказал Хрис с истинным негодованием в голосе.— Возможно. Давай выясним, что они крушат сегодня. Эй, Фе!Фе вплыла в комнату — на сей раз в роли женщины-вамп.— Поцелуй меня, мой дурашка, — томно протянула она и мазнула меня по губам искусственной розой.— Спустись на землю, — сказал я. — Какие новости со студенческого фронта?Фе покорно наклонила головку и стала напряженно вслушиваться.— Что это она делает? — изумленно спросил Хрис.— Старина, ты постоянно гостишь у членов Команды и до сих пор не в курсе того, что творится в окружающем мире. Стыдно! Мы живем в эпоху тотальной наркоманизации и жучкизации. Это мир наркотиков и подслушивающих устройств. Из каждых десяти новорожденных девяти еще в роддоме вживляют под череп жучок — мини-передатчик. Когда ребятки подрастут, за ними будут следить двадцать четыре часа в сутки. Так что воздух вокруг пронизан и иссечен тысячами и тысячами сигналов. А Фе — уникум. Она может воспринимать все эти сигналы голым ухом, без специальных устройств. Не спрашивай меня, каким образом. Просто такой вот вундеркинд, и баста.— Сегодня борются за права белого меньшинства, — сообщила Фе.— Ну вот, полюбуйся, — продолжил я. — Разве могут нормальные люди спалить университетскую библиотеку, протестуя против ущемления прав белых? Во всем мире остался едва ли миллион якобы чистокровных белых, да и те — помесь серых с буро-малиновыми.— Подойди ко мне, дитя мое, — сказал Хрис.Фе незамедлительно припопилась на его колени, обвила ручонками и одарила сладострастнейшим поцелуем. Он не оттолкнул ее, но так целомудренно и нежно обхватил мою девочку руками, чтобы ей было удобнее сидеть, что сценка из пошлой вдруг превратилась в подобие «Пьеты» пьета — в изобразительном искусстве сцена оплакивания Христа Богоматерью
Микеланджело. Хрис мастер таких волшебных преобразований.— Ты употребляешь наркотики, душа моя?— Нет. — Шалунья сердито покосилась на меня. — Он не позволяет.— А хотелось бы?— Нет. Скучища. Все кругом на наркотиках.— Отчего же ты сердишься на Гиня?— Потому что он взял моду приказывать. Чтоб я делала, чего он хочет. Я теряю индивидуйность,— Ты хочешь сказать — индивидуальность. Ну и почему же ты не уйдешь от него, раз он такой тиран?— Потому что… — Тут эта егоза чуть не сверзилась на пол. Устроившись поудобнее на коленях Хриса, она договорила: — Потому что в один прекрасный день я буду вертеть им, как я хочу. Жду этого прекрасного дня.— А у тебя, голубушка, есть жучок в голове? — вкрадчиво спросил Хрис.— Нет, — ответил я за нее. — Она родилась в сточной канаве и отродясь не бывала в больницах. Она чистая.— А вот и не в канаве! Мое полное имя Фе-Пять Театра Граумана, потому что я родилась в пятом ряду в театре Граумана, — подчеркнуто гордо произнесла Фе.— Господи, помилуй! Это почему же?— Потому что моя семья живет в пятом ряду театра Граумана. Совсем рядом со сценой!Хрис удивленно воззрился на меня.— Она так пыжится от гордости — ее семейка сумела со временем перебраться с балкона в партер, — пояснил я.Все это было выше его разумения, и он сдался, не стал выяснять дальше, просто поцеловал Фе и спустил ее со своих колен. Но прежде она нежно обняла его и на пару секунд повисла на нем. Ничего не попишешь. У этого парня есть-таки харизма!Хрис спросил у Фе, начались ли беспорядки, и узнал, что чуть ли не половина полицейских занята прослушиваем сигналов от жучков в головах студентов, и копы жутко злятся. Им осточертел вялый митинг с повторением одного и того же. Один легавый предложил послать к студентам провокатора, дабы тот взбодрил их и спровоцировал на действительно впечатляющий погром— чтоб было на что поглядеть.Тут Хрис, доброе сердце, конечно же, так и взвился и рванул из дома. У него были волосы ниже плеч и бородища, да и внешне он выглядел мужчиной за тридцать — сохранив тот молодой вид, в котором он превратился в Молекулярного человека. Но для студентов он уже «старпер», а для полиции — солидный обыватель. Поэтому я не боялся за Хриса, но все же двинул следом— так, на всякий случай. Студенты его вряд ли тронут, а вот полиция может, смеха ради, использовать подвернувшегося прохожего для раскрутки по-настоящему крутых беспорядков. А Хрис, надо заметить, способен на многое. Все мы помним, какой шорох он навел в иерусалимском храме, когда турнул оттуда торговцев.В студенческом городке традиционный бардак был в разгаре: в ход шли ракеты и лазеры, не говоря о гранатах и петардах. Все горело и взрывалось, и народ был счастлив до опупения. Студенты плясали и горланили:— Раз, два, три, четыре, пять, я ежу ее опять!Только они пели не «ежу», а другое слово.— Шесть, семь, восемь, девять, десять, надо всех за хрен повесить!Только они пели не «хрен», а другое слово.Тут их песенка спотыкалась, потому как арифметика теперь не входит в обязательный курс обучения, и они затягивали снова: «Раз, два, три…»Полицейские, как повелось, суетились с барьерами или, взявшись за руки, выстраивались в цепочки, чтобы куда-нибудь студентов не пустить и побыстрее начать драку. Они сговаривались, кому достанется честь арестовывать, чья очередь сегодня бить морды парням, а чья — насиловать самых смазливых телочек.Блажной Хрис вперся в самую гущу событий.Мне невольно подумалось: «Сейчас выдаст, как в тот раз на горе! Имеется в виду Нагорная проповедь Иисуса Христа.
Эх, дурак я, что не захватил магнитофон!»Однако случай распорядился так, что до проповеди дело не дошло. Двадцать воинствующих студентов навалились на ни в чем не повинный припаркованный у кромки тротуара аэромобиль. Они раскачали машину и опрокинули ее на бок. Разбили лопасти пропеллера, покорежили шасси и пытались с помощью кувалд оторвать кабину от рамы. Для удобства они хотели поставить аэромобиль на попа и снова стали раскачивать его. Но тяжелая машина стала опрокидываться не в том направлении. Прямо на замешкавшегося Хриса.Я помчался к машине, которая упала на покореженное шасси. Вокруг нее стояла дюжина студентов — они были в ступоре, потому как полицейские пустили на них слезоточивый газ (как принято в наше время — с примесью ЛСД), и сукины дети вместо того, чтобы делать ноги — застыли, поглубже вдыхали газ и балдели. В меня тоже пальнули струей газа, но я был как сумасшедший — подскочил к проклятому аэромобилю и пытался в одиночку приподнять эту махину. Черта с два. Тут как из-под земли рядом выросли три дюжих копа и стали выкручивать мне руки.— Помогите поднять машину! — прохрипел я, задыхаясь. — Там человека придавило.Копы отпустили меня, и мы вчетвером налегли на аэромобиль. Никакого результата. И тут к нам подскочил долговязый меднокожий детина, скуластый, с глубоко посаженными глазами. Он подхватил машину за край рамы, крякнул и поднял ее, как детскую игрушку. Иисус Христос поднялся вместе с рамой — он был распят на обломках шасси. При таких вот обстоятельствах я и познакомился с первым человеком, которого я успешно превратил в бессмертного.
2 Что он эпилептик, это я усек сразу, как только увидел этого долговязого гиганта. Отличный кандидат для бессмертия: крупный, широкоплечий, мускулистый. Он взвалил Хриса себе на спину и потащил его в университетскую больницу. Бедолага стонал и бормотал что-то на древнеарамейском, которому научился еще лежа на коленях своей матери.В приемной травматологического отделения перед детиной прямо-таки расшаркивались и стелились: «Да, профессор. Разумеется, профессор. Будет немедленно сделано, профессор». Я решил, что мужик не хухры-мухры, а изобрел что-нибудь потрясное — например, вернул на планету чуму, чтобы обуздать демографический бабах. Что ж, мне это на руку. Не только мускулы, но и светлая голова.Мы проследили, как Хриса укладывают на постель. За него я почти не волновался — Молекулярного человека не так-то легко угробить, при обычных ранениях он всегда выдюжит. Но я жутко боялся лепсера. Это наш страшный и постоянный бич. Я попозже растолкую вам, что такое лепсер.Хрису я прошептал в ухо:— Старик, я записал тебя под именем И.Христмана. Не дуйся. Я назвался твоим ближайшим родственником и позабочусь, чтоб за тобой был хороший уход.Меднолицый профессор все же расслышал кое-что и сказал на двадцатке:— Э-э, да ты шпаришь на прежнеанглийском. Каким таким образом?— То же самое хочу спросить у тебя.— Может быть, как-нибудь и отвечу.— Обещаю то же самое. Сообразим по маленькой?— Да, можно опрокинуть по одной. Только мне нельзя сильно набираться. Огненную воду пить не стану — работаю над важным госпроектом.— Не беда. Закажу и на тебя, а ты тихонько выплеснешь на пол. Как ты назвал напиток?— Огненная вода.— А разве такая штука существует?Его лицо затучилось. Он угрожающе выдвинул челюсть.— Я что — похож на зубоскала?— Ты — вылитый вождь с витрины табачной лавки.— А разве такая штука существует?— Была когда-то. Где приземлимся?— В баре «Клевый Хмырь». Я покажу, как туда дойти.Это была типичная для студгородка забегаловка — психоделическая атмосфера, приглушенная сексуальная музыка с оргазмическими хрипами, на полу спотыкаешься о парней и девушек, которые или трахаются, или в полной отключке, или трахаются в полной отключке, а у входа стоит рекламный фантом, в котором и трезвый не сразу узнает объемную проекцию.— Привет, — весело прокричал рекламный великан. — Я лучший в мире банк, ваш доброжелательный друг. Мигом прокручу ваши денежки. Если вас тревожит экологическое состояние планеты — благодаря нам ваши деньги будут работать на очистку Земли. Давайте ваши денежки и — эх, прокручу с ветерком!..Мы прошли сквозь него внутрь бара.— Две двойных порции огненной воды, — сказал я. — Моему другу с двойной порцией содовой.— Что в содовую? — осведомился бармен. — Гашиш? Колеса? Травку?— Без ничего. Он тащится от одной содовой.Разумеется, разговор шел на испангле, я просто перевожу. Я получил двойную огнянку и сделал хороший глоток. Меня чуть кондрашка не хватила — так всего и затрясло.— Похоже, у меня судороги, — констатировал я вслух.— Еще бы, — сказал меднокожий спокойно. — Мы туда подсыпаем стрихнину. Белолицым это нравится.— Что ты хочешь сказать этим «мы»?— Мы, индейцы, делаем этот самогон в резервации у озера Эри и продаем бледнолицым. Забористая штука, да? Вот так мы и богатеем. Продаем огненную воду и опийный мак. Хорошо башляем.— Сявая житуха. Меня зовут Принц. Нэд Принц. А тебя как?— Угадай.— Попробую, только дай подсказку.— Да нет. Это мое имя — Угадай. — Он мрачно посмотрел на меня, и я не осмелился ухмыльнуться. — Ты, часом, пс слыхал про покойного великого Джорджа Угадая?— Ты хочешь сказать?..— Мой предок. Так его нарекли бледнолицые. Но по-настоящему его звали Секвойя.— В честь дерева?— Нет. Это дерево назвали в его честь.Я присвистнул.— Он такой знаменитый? Чем?— Первый индейский ученый. Среди прочего он изобрел алфавит языка индейцев чероки.— Так ты — профессор Угадай?— Ну.— Медик?— Физик. Но в паши дни это, считай, одно и то же.— Здесь, в Юнион Карбиде?— Я здесь преподаю. А исследовательскую работу веду в ЛРД.— В лаборатории ракетных двигателей? И над чем трудишься?— Штатный сотрудник проекта «Плутон».Я опять присвистнул. Теперь понятно, откуда все эти «да, профессор, конечно, профессор, всенепременно, профессор», ЛРД сжирает около миллиона в неделю — там работают над самым престижным и самым разрекламированным проектом НАСА, который финансирует Объединенный Всепланетный Фонд, озабоченный всемерным освоением Солнечной системы — аж до самого Плутона. «Сделаем Солнечную систему уютным домом человечества». Я бы добавил: или сдохнем от перенаселения на Земле.— Небось, Угадай, хорошую деньгу зашибаешь, а? — сказал я. — Как насчет еще по одной?— Ага.— Только на этот раз полпорции, не больше. Этот ваш стрихнин злобноватенький. Эй, бармен, еще два двойных огневки… У тебя есть имя?— Да. Я С. Угадай.— «С» — это Сэм?— Нет.— Сол? Саул? Стен? Салварсан?Он рассмеялся. Вы, считай, ничего в жизни не знаете, если не видели, как смеется этот мистер Угадай: непроницаемой лицо, как у игрока в покер, и только губы дергаются.— Ты настоящий залепушник. Принц, стоящий парень! Какого черта твой друг ввязался в эту дурацкую потасовку?— Он всегда ввязывается. Никак ума не наживет… Какого черта ты скрываешь свое имя?— Далось оно тебе. Зови меня Проф.— Мне ничего не стоит узнать твое имя в справочнике.— Хренушки. Я везде С. Угадай, профессор. Бармен! Повторить. Я плачу.Бармен запротестовал против того, что мы так налегаем на спиртное, и предложил что-нибудь пореспектабельнее — например, мескалин, — с чем мы согласились.В бар ввалилась объемная фигура, имитирующая Христофора Колумба — даже с подзорной трубой в руке. Она заговорила сладким басом:— Друзья, вы задумывались над судьбой любого ноу-хау без должного финансау? Помните, что вы оказываете щедрую поддержку Фонду Промышленных Исследований, покупая продукцию, выпуск которой поддерживает наш фонд. А именно: Миги, Гиги, Пуны и Фубы…Мы проигнорировали рекламный призрак.— Если я покажу тебе свой паспорт, — сказал я, — ты покажешь мне свой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
На этом переписка заканчивалась.Хрис таращился на меня с таким растерянным видом, что я не мог не расхохотаться.— И в итоге к нам явилась девочка десяти лет. Агрессивная, как черт. Мы угостили ее бутербродами с арахисовым маслом и ананасовым вареньем, и она уплетала их с таким аппетитом и в таком количестве, что ей даже плохо стало. Я проводил ее домой. И с тех пор не могу от нее отвязаться. Она меня усыновила или упапила — называй это как хочешь.— Давно она у тебя?— Три года.— Разве у нее нет семьи?— Родители были рады-радешеньки избавиться от нее. Ее предки — заурядные обыватели, и выходки девчонки ставили их в тупик. Ведь она, в сущности, ляпсус природы — егоза, бунтарик, чудачка. Своими силами освоила грамоту и чтение. В ней сидит бездна способностей.— А здесь она что делает?— На побегушках.— Гинь!— Нет, упаси Господи! Она уже зрелый персик, но ей только тринадцать. Соплячка. Такие меня не интересуют. Тут не то, что ты думаешь, Хрис. Постыдился бы!— И не подумаю извиняться. Знаю твою репутацию. Живешь только для того, чтобы срывать плоды удовольствия.И это он говорит мне, изгнавшему из дома всех женщин во имя Посещений! Беда с этими убежденными реформаторами — они все вроде бы и замечательные ребята, но совершенно без чувства юмора. Благоуханная Песня гласит, что Конфуций был вроде Хриса — всегда серьезный, как чайник. А Шеба точно так же характеризует пророка Мухаммеда. Приятно послушать часок их замечательно глубокие истины, но потом так и тянет на свежий воздух — хочется посмеяться и похулиганить. Никто из нас не был знаком с Моисеем, однако держу пари: он был точно такой же зануда.Именно Хрисов «серьез» довел его до беды, но мне жаловаться негоже, потому как именно благодаря тому случаю я в первый раз успешно пополнил нашу группу бессмертных.Шла самая обычная кампания протеста студентов Юнион Карбид, нашего местного университета. Традиционная катавасия: митинги, ломка мебели, крик и ор, поджоги и убийства. Новым во всем этом была только причина протеста, и студенческие группы, почувствовав «свежак», за много месяцев записывались в очередь на погромы. Хрис заявил, что направляется в студгородок и попробует остановить безобразия. Он полностью поддерживал цели студентов, но решительно возражал против их методов добиваться своего.— Ты просто не врубаешься, — сказал я ему. — Они обожают свои традиции — убивать и разрушать. Им плевать, за что убивать профессоров и полицейских и громить университетские строения. Они упоенно малюют транспаранты и кропают листовки, а потом показывают их на демонстрации, как эксгибиционисты — свое хозяйство случайным прохожим. У них оргазм, когда они убивают и крушат. Счастливы от возможности удовлетворить кровожадные инстинкты.— Истребление Божьего творения есть попытка истребить самого Господа,— сказал Хрис с истинным негодованием в голосе.— Возможно. Давай выясним, что они крушат сегодня. Эй, Фе!Фе вплыла в комнату — на сей раз в роли женщины-вамп.— Поцелуй меня, мой дурашка, — томно протянула она и мазнула меня по губам искусственной розой.— Спустись на землю, — сказал я. — Какие новости со студенческого фронта?Фе покорно наклонила головку и стала напряженно вслушиваться.— Что это она делает? — изумленно спросил Хрис.— Старина, ты постоянно гостишь у членов Команды и до сих пор не в курсе того, что творится в окружающем мире. Стыдно! Мы живем в эпоху тотальной наркоманизации и жучкизации. Это мир наркотиков и подслушивающих устройств. Из каждых десяти новорожденных девяти еще в роддоме вживляют под череп жучок — мини-передатчик. Когда ребятки подрастут, за ними будут следить двадцать четыре часа в сутки. Так что воздух вокруг пронизан и иссечен тысячами и тысячами сигналов. А Фе — уникум. Она может воспринимать все эти сигналы голым ухом, без специальных устройств. Не спрашивай меня, каким образом. Просто такой вот вундеркинд, и баста.— Сегодня борются за права белого меньшинства, — сообщила Фе.— Ну вот, полюбуйся, — продолжил я. — Разве могут нормальные люди спалить университетскую библиотеку, протестуя против ущемления прав белых? Во всем мире остался едва ли миллион якобы чистокровных белых, да и те — помесь серых с буро-малиновыми.— Подойди ко мне, дитя мое, — сказал Хрис.Фе незамедлительно припопилась на его колени, обвила ручонками и одарила сладострастнейшим поцелуем. Он не оттолкнул ее, но так целомудренно и нежно обхватил мою девочку руками, чтобы ей было удобнее сидеть, что сценка из пошлой вдруг превратилась в подобие «Пьеты» пьета — в изобразительном искусстве сцена оплакивания Христа Богоматерью
Микеланджело. Хрис мастер таких волшебных преобразований.— Ты употребляешь наркотики, душа моя?— Нет. — Шалунья сердито покосилась на меня. — Он не позволяет.— А хотелось бы?— Нет. Скучища. Все кругом на наркотиках.— Отчего же ты сердишься на Гиня?— Потому что он взял моду приказывать. Чтоб я делала, чего он хочет. Я теряю индивидуйность,— Ты хочешь сказать — индивидуальность. Ну и почему же ты не уйдешь от него, раз он такой тиран?— Потому что… — Тут эта егоза чуть не сверзилась на пол. Устроившись поудобнее на коленях Хриса, она договорила: — Потому что в один прекрасный день я буду вертеть им, как я хочу. Жду этого прекрасного дня.— А у тебя, голубушка, есть жучок в голове? — вкрадчиво спросил Хрис.— Нет, — ответил я за нее. — Она родилась в сточной канаве и отродясь не бывала в больницах. Она чистая.— А вот и не в канаве! Мое полное имя Фе-Пять Театра Граумана, потому что я родилась в пятом ряду в театре Граумана, — подчеркнуто гордо произнесла Фе.— Господи, помилуй! Это почему же?— Потому что моя семья живет в пятом ряду театра Граумана. Совсем рядом со сценой!Хрис удивленно воззрился на меня.— Она так пыжится от гордости — ее семейка сумела со временем перебраться с балкона в партер, — пояснил я.Все это было выше его разумения, и он сдался, не стал выяснять дальше, просто поцеловал Фе и спустил ее со своих колен. Но прежде она нежно обняла его и на пару секунд повисла на нем. Ничего не попишешь. У этого парня есть-таки харизма!Хрис спросил у Фе, начались ли беспорядки, и узнал, что чуть ли не половина полицейских занята прослушиваем сигналов от жучков в головах студентов, и копы жутко злятся. Им осточертел вялый митинг с повторением одного и того же. Один легавый предложил послать к студентам провокатора, дабы тот взбодрил их и спровоцировал на действительно впечатляющий погром— чтоб было на что поглядеть.Тут Хрис, доброе сердце, конечно же, так и взвился и рванул из дома. У него были волосы ниже плеч и бородища, да и внешне он выглядел мужчиной за тридцать — сохранив тот молодой вид, в котором он превратился в Молекулярного человека. Но для студентов он уже «старпер», а для полиции — солидный обыватель. Поэтому я не боялся за Хриса, но все же двинул следом— так, на всякий случай. Студенты его вряд ли тронут, а вот полиция может, смеха ради, использовать подвернувшегося прохожего для раскрутки по-настоящему крутых беспорядков. А Хрис, надо заметить, способен на многое. Все мы помним, какой шорох он навел в иерусалимском храме, когда турнул оттуда торговцев.В студенческом городке традиционный бардак был в разгаре: в ход шли ракеты и лазеры, не говоря о гранатах и петардах. Все горело и взрывалось, и народ был счастлив до опупения. Студенты плясали и горланили:— Раз, два, три, четыре, пять, я ежу ее опять!Только они пели не «ежу», а другое слово.— Шесть, семь, восемь, девять, десять, надо всех за хрен повесить!Только они пели не «хрен», а другое слово.Тут их песенка спотыкалась, потому как арифметика теперь не входит в обязательный курс обучения, и они затягивали снова: «Раз, два, три…»Полицейские, как повелось, суетились с барьерами или, взявшись за руки, выстраивались в цепочки, чтобы куда-нибудь студентов не пустить и побыстрее начать драку. Они сговаривались, кому достанется честь арестовывать, чья очередь сегодня бить морды парням, а чья — насиловать самых смазливых телочек.Блажной Хрис вперся в самую гущу событий.Мне невольно подумалось: «Сейчас выдаст, как в тот раз на горе! Имеется в виду Нагорная проповедь Иисуса Христа.
Эх, дурак я, что не захватил магнитофон!»Однако случай распорядился так, что до проповеди дело не дошло. Двадцать воинствующих студентов навалились на ни в чем не повинный припаркованный у кромки тротуара аэромобиль. Они раскачали машину и опрокинули ее на бок. Разбили лопасти пропеллера, покорежили шасси и пытались с помощью кувалд оторвать кабину от рамы. Для удобства они хотели поставить аэромобиль на попа и снова стали раскачивать его. Но тяжелая машина стала опрокидываться не в том направлении. Прямо на замешкавшегося Хриса.Я помчался к машине, которая упала на покореженное шасси. Вокруг нее стояла дюжина студентов — они были в ступоре, потому как полицейские пустили на них слезоточивый газ (как принято в наше время — с примесью ЛСД), и сукины дети вместо того, чтобы делать ноги — застыли, поглубже вдыхали газ и балдели. В меня тоже пальнули струей газа, но я был как сумасшедший — подскочил к проклятому аэромобилю и пытался в одиночку приподнять эту махину. Черта с два. Тут как из-под земли рядом выросли три дюжих копа и стали выкручивать мне руки.— Помогите поднять машину! — прохрипел я, задыхаясь. — Там человека придавило.Копы отпустили меня, и мы вчетвером налегли на аэромобиль. Никакого результата. И тут к нам подскочил долговязый меднокожий детина, скуластый, с глубоко посаженными глазами. Он подхватил машину за край рамы, крякнул и поднял ее, как детскую игрушку. Иисус Христос поднялся вместе с рамой — он был распят на обломках шасси. При таких вот обстоятельствах я и познакомился с первым человеком, которого я успешно превратил в бессмертного.
2 Что он эпилептик, это я усек сразу, как только увидел этого долговязого гиганта. Отличный кандидат для бессмертия: крупный, широкоплечий, мускулистый. Он взвалил Хриса себе на спину и потащил его в университетскую больницу. Бедолага стонал и бормотал что-то на древнеарамейском, которому научился еще лежа на коленях своей матери.В приемной травматологического отделения перед детиной прямо-таки расшаркивались и стелились: «Да, профессор. Разумеется, профессор. Будет немедленно сделано, профессор». Я решил, что мужик не хухры-мухры, а изобрел что-нибудь потрясное — например, вернул на планету чуму, чтобы обуздать демографический бабах. Что ж, мне это на руку. Не только мускулы, но и светлая голова.Мы проследили, как Хриса укладывают на постель. За него я почти не волновался — Молекулярного человека не так-то легко угробить, при обычных ранениях он всегда выдюжит. Но я жутко боялся лепсера. Это наш страшный и постоянный бич. Я попозже растолкую вам, что такое лепсер.Хрису я прошептал в ухо:— Старик, я записал тебя под именем И.Христмана. Не дуйся. Я назвался твоим ближайшим родственником и позабочусь, чтоб за тобой был хороший уход.Меднолицый профессор все же расслышал кое-что и сказал на двадцатке:— Э-э, да ты шпаришь на прежнеанглийском. Каким таким образом?— То же самое хочу спросить у тебя.— Может быть, как-нибудь и отвечу.— Обещаю то же самое. Сообразим по маленькой?— Да, можно опрокинуть по одной. Только мне нельзя сильно набираться. Огненную воду пить не стану — работаю над важным госпроектом.— Не беда. Закажу и на тебя, а ты тихонько выплеснешь на пол. Как ты назвал напиток?— Огненная вода.— А разве такая штука существует?Его лицо затучилось. Он угрожающе выдвинул челюсть.— Я что — похож на зубоскала?— Ты — вылитый вождь с витрины табачной лавки.— А разве такая штука существует?— Была когда-то. Где приземлимся?— В баре «Клевый Хмырь». Я покажу, как туда дойти.Это была типичная для студгородка забегаловка — психоделическая атмосфера, приглушенная сексуальная музыка с оргазмическими хрипами, на полу спотыкаешься о парней и девушек, которые или трахаются, или в полной отключке, или трахаются в полной отключке, а у входа стоит рекламный фантом, в котором и трезвый не сразу узнает объемную проекцию.— Привет, — весело прокричал рекламный великан. — Я лучший в мире банк, ваш доброжелательный друг. Мигом прокручу ваши денежки. Если вас тревожит экологическое состояние планеты — благодаря нам ваши деньги будут работать на очистку Земли. Давайте ваши денежки и — эх, прокручу с ветерком!..Мы прошли сквозь него внутрь бара.— Две двойных порции огненной воды, — сказал я. — Моему другу с двойной порцией содовой.— Что в содовую? — осведомился бармен. — Гашиш? Колеса? Травку?— Без ничего. Он тащится от одной содовой.Разумеется, разговор шел на испангле, я просто перевожу. Я получил двойную огнянку и сделал хороший глоток. Меня чуть кондрашка не хватила — так всего и затрясло.— Похоже, у меня судороги, — констатировал я вслух.— Еще бы, — сказал меднокожий спокойно. — Мы туда подсыпаем стрихнину. Белолицым это нравится.— Что ты хочешь сказать этим «мы»?— Мы, индейцы, делаем этот самогон в резервации у озера Эри и продаем бледнолицым. Забористая штука, да? Вот так мы и богатеем. Продаем огненную воду и опийный мак. Хорошо башляем.— Сявая житуха. Меня зовут Принц. Нэд Принц. А тебя как?— Угадай.— Попробую, только дай подсказку.— Да нет. Это мое имя — Угадай. — Он мрачно посмотрел на меня, и я не осмелился ухмыльнуться. — Ты, часом, пс слыхал про покойного великого Джорджа Угадая?— Ты хочешь сказать?..— Мой предок. Так его нарекли бледнолицые. Но по-настоящему его звали Секвойя.— В честь дерева?— Нет. Это дерево назвали в его честь.Я присвистнул.— Он такой знаменитый? Чем?— Первый индейский ученый. Среди прочего он изобрел алфавит языка индейцев чероки.— Так ты — профессор Угадай?— Ну.— Медик?— Физик. Но в паши дни это, считай, одно и то же.— Здесь, в Юнион Карбиде?— Я здесь преподаю. А исследовательскую работу веду в ЛРД.— В лаборатории ракетных двигателей? И над чем трудишься?— Штатный сотрудник проекта «Плутон».Я опять присвистнул. Теперь понятно, откуда все эти «да, профессор, конечно, профессор, всенепременно, профессор», ЛРД сжирает около миллиона в неделю — там работают над самым престижным и самым разрекламированным проектом НАСА, который финансирует Объединенный Всепланетный Фонд, озабоченный всемерным освоением Солнечной системы — аж до самого Плутона. «Сделаем Солнечную систему уютным домом человечества». Я бы добавил: или сдохнем от перенаселения на Земле.— Небось, Угадай, хорошую деньгу зашибаешь, а? — сказал я. — Как насчет еще по одной?— Ага.— Только на этот раз полпорции, не больше. Этот ваш стрихнин злобноватенький. Эй, бармен, еще два двойных огневки… У тебя есть имя?— Да. Я С. Угадай.— «С» — это Сэм?— Нет.— Сол? Саул? Стен? Салварсан?Он рассмеялся. Вы, считай, ничего в жизни не знаете, если не видели, как смеется этот мистер Угадай: непроницаемой лицо, как у игрока в покер, и только губы дергаются.— Ты настоящий залепушник. Принц, стоящий парень! Какого черта твой друг ввязался в эту дурацкую потасовку?— Он всегда ввязывается. Никак ума не наживет… Какого черта ты скрываешь свое имя?— Далось оно тебе. Зови меня Проф.— Мне ничего не стоит узнать твое имя в справочнике.— Хренушки. Я везде С. Угадай, профессор. Бармен! Повторить. Я плачу.Бармен запротестовал против того, что мы так налегаем на спиртное, и предложил что-нибудь пореспектабельнее — например, мескалин, — с чем мы согласились.В бар ввалилась объемная фигура, имитирующая Христофора Колумба — даже с подзорной трубой в руке. Она заговорила сладким басом:— Друзья, вы задумывались над судьбой любого ноу-хау без должного финансау? Помните, что вы оказываете щедрую поддержку Фонду Промышленных Исследований, покупая продукцию, выпуск которой поддерживает наш фонд. А именно: Миги, Гиги, Пуны и Фубы…Мы проигнорировали рекламный призрак.— Если я покажу тебе свой паспорт, — сказал я, — ты покажешь мне свой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29