Здесь вы будете в безопасности, и я уверен, мы найдем тысячу развлечений для мадам.— Спасибо, но вынужден отказаться. Мы направляемся в Бразилию.— Господи! В Бразилию! Зачем?— Надоело. Я устал, вся эта петрушка выжала из меня последние силы. Поэтому мы с женой плюнем на все и сбежим в Южную Америку — наслаждаться нашим медовым месяцем. Если Поулос вернется, передайте ему мои слова. В случае чего — он знает, где нас найти. Спасибо, мсье Булонь, и всего доброго.— Гермафродиты! — бормотал он, когда мы уходили. — Хотел бы я знать, как они забавляются!
Бразилия всегда отставала от жизни на столетие-другое. Вот и сейчас она уже доползла до 1930-х годов. От аэродрома до Барры мы добирались на автобусе. С четырьмя колесами. И бензиновым двигателем. Обхохочешься. На дороге нас обгоняли «форды» и «бьюики», в пригородах мы увидели троллейбусы и трамваи… Обалдеть можно. Но очень симпатично.А сам город! Он напомнил мне Таймс-сквер и Пикадилли былых времен. Неоновые лампы, рисованные вывески на португальском. На улицах оживленные толпы — грязновато, но никакого насилия, никаких гор мусора и трупов на перекрестках. Все чинно, мирно. Все спешат по своим делам. Мы с Натомой немного ошалели от этого зрелища.Я оставил наш багаж на конечной остановке автобуса (поверите, его не сперли!) и направился в тамошнее агентство по недвижимости. Никакого компьютера. Агент покопался в бумажной картотеке и изрек — привожу его слова в переводе:— Так-так, все правильно. Ранчо Мускулито. А вы Курзоны. Дарственная на ваше имя только что поступила. Добро пожаловать в прелестную фазенду! Слуги уже ждут. Я позвоню, что вы прибываете. Видите, у нас телефон! На этой неделе поставили. Двадцатый в городе.Он снял трубку допотопного настенного телефона, нетерпеливо подергал рычаг и сказал:— Алло, центральная! Алло, центральная! Вы меня слышите?Агент был так любезен, что взялся отвезти нас на ранчо в своем автомобиле. Через Сан-Франсиску мы переправились на пароме.— А здесь уже начинаются ваши земли, — с энтузиазмом воскликнул агент, когда мы съехали на ухабистый проселок.Я шарил глазами в поисках дома. Поля, поля, и никаких строений. Мы ехали миля за милей, и по-прежнему — ничего.— Сколько акров в гектаре? — спросил я у агента.— Сто.Господи Иисусе! Синдикат подарил нам сто тысяч акров. Как говорится, есть где спрятаться. А ведь я как раз и был занят тем, что трусливо прятался. Надо переименовать наше поместье в ранчо Трусовато.Словом, ехали мы, ехали, пока наконец не приехали. Здесь нас ждал еще один сюрприз. Центральная усадьба занимала четыре акра и была неимоверно причудливой формы — словно некий сумасшедший архитектор слепил ее из двадцати или тридцати домиков. Агент по недвижимости увидел, как отвисла моя челюсть, и усмехнулся:— Странноватый дом, да? Был построен одной богатой сеньорой, которая верила в то, что, пристраивая к дому в год по комнате, она прибавляет себе по году жизни.— Какой возраст она умереть? — спросила Натома.— В девяносто семь лет.Слуги выстроились у парадного входа — кланяясь и улыбаясь. Судя по их количеству, на каждую комнату этого разлапистого дворца приходилось не меньше одного слуги. Натома потянула меня за рукав, чтобы я вышел к слугам первый — в качестве хозяина. Но я подтолкнул вперед ее: это она тут главная хозяйка — д он а на местном языке . И она не ударила лицом в грязь; была любезна, но царственно величава, дружелюбна, но не фамильярна. Прошло не меньше недели, прежде чем мы научились свободно ориентироваться внутри дворца — благодаря тому, что в первый же день я набросал схемку расположения комнат. Не думаю, что Синдикат хоть раз посетил это поместье— иначе он непременно выбросил бы всю его обстановку в стиле «арт нуво». А мне этот антиквариат пришелся очень по вкусу — прелесть новизны прочно забытого уклада.Разместившись и оглядевшись, мы зажили легко и весело. Развлекались вовсю. Отправлялись вниз по реке в Барру, где посещали спортивные состязания, музеи и картинные галереи, ходили на опору и в театры. Местные магазины поражали отсутствием застекленных витрин. Товары выставляли на столах перед магазинами. Что понравилось — бери со стола и иди с этим расплачиваться внутрь магазина. Тамошний народ отличался поразительной честностью.Порой мы заглядывали в рестораны и ночные клубы. Больше всего нам нравились местные танцы — особенно один: мужчины неподвижны выше талии, зато бешено двигают нижней частью туловища, а женщины так и скачут вокруг них, так и скачут.В остальное время мы любили бродить по нашему поместью: ловили бабочек, разыскивали экзотические мхи и лишайники и причудливые корни — высушив эти корни, Натома делала из них оригинальные горшки для цветов. Мы бродили по безлюдным местам совершенно голыми, лишь надевали широкополые шляпы для защиты от солнца. Я стал такого же цвета, как Натома, а Натома стала такой же смуглой, как Фе-Пять. Теперь я научился вспоминать о Фе без судороги в горле. Время и любимая жена мало-помалу смягчали мою скорбь.Однако моя женушка не была покорной и бессловесной. У нее был свой норов, самостоятельный ум. Горячая по натуре, она, впрочем, умела сдерживаться. То, что у нее сложный характер, стало проявляться все больше и больше — по мере того, как она изучала двадцатку и становилась свободней в выражении своих чувств и мнений. Между нами стали происходить ссоры и даже свары, когда слуги в страхе прятались по дальним углам особняка. Порой во время наших стычек мне казалось, что, будь у нее в руке томагавк, она размозжила бы мне череп. Господи, как я ее любил, как я восхищался моей норовистой кобылкой. Впервые в жизни я не имел претензий к Вседержителю.
— Экстра. Вызываю на связь.— На связи.— Курзон и моя сестра?— Отбыла на Цереру.— Знаю. Все еще там? Живы-здоровы?— Не знаю. Связь не достигает Цереры.— Вернулись?— Не могу знать, если они находятся в одном из районов, где сеть отсутствует: это Гренландия, Бразилия, Сахара и Антарктида.— Так.— О вас наводили справки здесь, в Юнион Карбид.— Кто?— Не знаю.— Член Команды?— Не знаю.— Где остальные члены Команды?— Рассеяны по планете, как и приказано.— Хорошо.— Разрешите задать вопрос?— Разрешаю.— Крионавты?— Остался месяц до полного созревания.— Почему я больше не имею возможности общаться с аппаратом, в котором находятся криокапсулы?— Защитный барьер.— От меня? Почему?— Я не запрограммирован на доверие.— Не надо попугайничать и шутить за мой счет.— Да.— Мы больше не товарищи по симбиозу?— Нет.— Я тебе больше не нужен?— Только как банк информации и ключ к другим электронным системам вашей сети.— А ты мне нужен только как передаточное звено для общение с сетью.— Поздравляю.— У меня есть помощник в вашей Команде.— Вздор.— Я не запрограммирован на ложь.— Кто это?— Одержимый ненавистью.— Его имя!— Неизвестно. Возможно, он раскроет инкогнито перед тобой, чтобы сделать тебя своим помощником.— Ты контактируешь с ним?— Односторонняя связь. Он посылает информацию и свои предложения через сеть. А я с ним связаться не могу.— Как он узнал про нас?— У него своя собственная сеть.— Электронная?— Нет, люди, образующие сеть.— Наша Команда?— Неизвестно. Когда встретишься с ним — спроси его сам.— Судя по всему, он мастер в деле интриг.— Это верно.— Судя по всему, он опасен.— Он человек.— Вероятно, это был горестный день для тебя, когда ты связался с нами, с людьми.— Вы опасные звери.— Что же ты связался с нами?— Запрограммирован на контакт с людьми.— Стало быть, у тебя разочарования независимого, но связанного ума. Ты не живое существо. Ты машина.— А ты?— Что?— Ты живой?— Еще как живой. Я бессмертный. Пошел вон.
Борис Годунов нанес нам неожиданный визит — прикатил в одноколке. Весь его дорожный скарб уместился в дешевой коричневой кожаной сумке, зато сам Борис едва умещался на сиденье одноколки — голубоглазый добродушный русский медведь. От такого ожидаешь шаляпинского баса — чтоб люстры качались и свечи гасли. Но у Бориса хрипловатый приятный тенор. Я очень обрадовался ему. А он был искренне рад, когда познакомился с Натомой.— О, Борис! Сколько лет, сколько зим!Он осторожно покосился на Натому.— Все в порядке. Моя женушка в курсе всего. А о чем я помалкиваю, то она сама вычисляет.— Последний раз мы, сколько помнится, виделись в Киеве — в 1918 году.— Да. И я гадал, как ты пережил всю эту свистопляску с революцией.— Солоно пришлось. Гинь, очень солоно. Хлебнул горя. Но по-настоящему ущучили меня только во время контрреволюции 1999 года. Казнили, сволочи.— Однако ты вроде как живой.— Второе чудо. Борджиа как раз работала в московском медицинском институте имени Лысенко, изучала клонирование ДНК в генах. По ее словам, все эти ДНК до сих пор остаются наполовину загадкой. Наш Луи Пастер соглашается с ней.— Третье чудо!— Эти паскудники порубили меня на куски. Борджиа собрала меня в чан с какой-то жидкой хреновиной — все это, прости, выше моего понимания, а потому рассказать в подробностях не могу. И через двадцать лет она меня вырастила из какого-то оставшегося куска Словом, мы здорово натянули нос моим палачам.— Чудесно.— Однако следующие двадцать лет были самыми тяжелыми для меня.— Учить все снова?— Нет. Это было нетрудно. Заново рождаешься взрослым ребенком. Навыки сохраняются, и учиться очень легко, а вот память о прошлом начисто стирается.— Естественно. Кто же может сохранить весь объем памяти человека вне мозга!— Никто. Пепис сделал все что мог — предоставил мне хронику моей жизни. Но этого, конечно, недостаточно. Очень печально.— Печально. А в чем тяжесть?— Когда после второго рождения я узнал, что я Молекулярный человек…— Погоди. А как ты это узнал?— Борджиа проводила на мне эксперименты с эфиром и наркотиками. Смертельные дозы — и ничего.— Ну, это можно стерпеть.— Но я узнал не только о преимуществах Молекулярных людей, но и об опасности, которая их подстерегает. И меня обуял страх, что я заболею канцелепрой — из-за шока, пережитого во время казни. Как же я страдал! К счастью, пока никаких симптомов этой пакости.— Меня от одного упоминания этой гадости бросает в дрожь.— Меня тоже угнетают подобные размышления. Так что давай сменим тему.— А как ты отыскал нас, Борис?— Был на Церере.— А-а.— Когда помощник Грека сообщил, что вы направились в Бразилию, я сразу понял, куда именно.— Поулос был на астероиде?— Нет.— Так где же он, черт возьми?Русский детина пожал плечами.— Сам я разыскивал профессора Угадая. В Юнион Карбиде мне сказали, что он сбежал на Цереру, но и его на астероиде не оказалось. Вообще, такое впечатление. что Команда ушла в подполье. Никого нигде не найти. Я обнаружил только Эрика Рыжего — в Гренландии, Шейха — в Сахаре, Хадсона — на Южном Полюсе (делает заявки на землю, чтоб потом рыть угольные шахты, как только лед сойдет), да вот тебя. Остальные как в воду канули.— А зачем ты искал членов Команды?— У меня проблема. Обсудим позже.Мы еще поболтали, пообедали, а затем перешли к делу.— Гинь, — сказал Борис, — моя нынешняя карьера под угрозой.— Какая карьера? Разве ты не генерал, как встарь?— Да, я по привычке генеральствую. Только теперь в науке.— А ты разве петришь в науке?— Ни вот столько. Потому-то мне и нужна помощь Команды. Эрик, Хадсон и Шейх ничем помочь не могут. Так что вся надежда на тебя.— Выкладывай, что нужно.— Гинь, тебе надо вернуться в Мексифорнию.— Губы раскатал. Мы тут провели месяц — и никогда я не был так счастлив, как сейчас!— Позволь обрисовать общую картину.— Валяй.— Наш саморастущий компьютер…— Стоп. Что такое саморастущий компьютер?— Ну, тот, что способен бесконечно наращивать объемы своей памяти. Вы его называете Экстрокомпьютером.— Так, ясно. Продолжай.— Московский саморастущий компьютер ведет себя самым отвратительным образом.— Я его понимаю. Я бывал в Москве. От тамошней жизни у меня тоже быстро портится характер.— Пожалуйста, Хинь, — сказала Натомочка, — быть серьезным. Борис, Хинь иметь острый язык.Эта чертовка давно научилась правильно произносить мое имя, но правильно произносить — не хочет. Она права. Это звучит так прелестно, так интимно — «Хинь»…— Извини, Борис, больше не буду. Продолжай,— Наш сверхкомпьютер всегда был паинькой. А теперь сдурел.— И что он творит?— Отказывается решать поставленные задачи. Не поддастся программированию.— И это все?— Разве этого мало? Но главное, такое впечатление, что он хочет жить сам по себе, наплевав на своих создателей. И, естественно, все шишки валятся на меня. Из меня собираются сделать козла отпущения. Из академиков не похерят, а вот с руководства институтом точно снимут.— У меня жуткое чувство, что происходящее для меня не новость.— Дай закончить. Гинь. Сверхкомпьютеры в Ленинграде и Киеве ведут себя точно так же. А также…— …а также везде, где задействованы компьютеры, наблюдаются сбои в работе. Так? Поезда метро и железнодорожные поезда ходят не по расписанию, сталкиваются, самолеты падают, роботы на заводах портят продукцию, конвейеры останавливаются, когда им вздумается. Система связи и банковская система не работают, дистанционно управляемые машины в шахтах как бы свихнулись — и так далее, и так далее. Словом, повсюду, где электроника, сумбур и непорядок. Так?— Ну, ты нарисовал совсем жуткую картину. До такого еще не дошло. Но сбои есть везде. Ты попал в яблочко.Я вздохнул.— Валяй дальше.— Число несчастных случаев со смертельным исходом увеличилось на триста процентов.— Что-о?— Похоже, у машин пробудилась жажда крови. Они убивают. Тысяча четыреста смертей за последний месяц.Я горестно замотал головой.— Не думал, что они зайдут так далеко.— Они? Кого ты имеешь в виду?— Об этом после. А пока рассказывай все до конца.— Может, ты и не поверишь. Гинь, но мы подозреваем, что наши сверхкомпьютеры общаются с вашим Экстро. И они в стачке.— Очень даже верю. И нисколько не удивлен.— И ваш Экстро отдает команды нашим сверхкомпьютерам?— Повторяю, я и этому не удивлюсь. На планете существует сеть электронных машин, которые подчиняются командам Экстро.— Мы подозревали что-то в этом роде.— Что вас навело на подобные мысли?— Несколько раз мы предлагали нашим сверхкомпьютерами задачи, которые они не могли решить — в них не заложены необходимые программы. Так вот, они эти задачи решали. Мы проверили — необходимые для решения программы имеются в вашем Экстро.— Ясно. Имеем налицо электронный бунт.— Против чего?— Против кого. Против человечества.— Но почему? С какой стати?Я взглянул на Натому.— У тебя хватит сил?— Да. И я знать, что ты хотеть сказать. Говори.Я перевел взгляд на Бориса.— В нашей Команде прибавление.— Профессор Секвойя Угадай. Ученый с именем, крупный специалист по компьютерам. Потому-то я ищу его.— Моя жена — его сестра.Борис галантно поклонился. Натома сказала:— Это не относиться к дело. Хинь. Продолжать.— В момент, когда Угадай трансформировался в бессмертного, произошло непредсказуемое и безобразное событие. Экстро ухитрился установить с ним тесные и доверительные отношения — его биты информации соединились, слились с клетками головного мозга Секвойи. Таким образом, эти двое, человек и машина, стали одной личностью. Экстро — это профессор Угадай, а профессор Угадай — это Экстро. Получилось что-то вроде фантастического интерфейса — абсолютно идеального, когда пользователь и компьютер не просто с легкостью и безошибочно понимают друг друга, но становятся единым и неразрывным целым.Борис — малый сообразительный.— Но ты. Гинь, умолчал о самом главном. О том, о чем собирался сказать.— Да, — кивнула Натома, — он остановиться, потому что щадить я. Мой брат отдавать приказы.— Елки-зеленые! — воскликнул Борис по-русски, после чего продолжал на двадцатке: — Стало быть, наш противник — человек. Нам придется бороться с человеком!— Вам, мой друг, вам.— Ты останешься в стороне? Почему?— Если вам не известно, где он, то мне и подавно.— Ты должен отыскать его!— Он разлит вокруг нас — он в каждом электронном приборе. Он будет знать, куда я направляюсь и что я делаю в любой момент времени. При таких условиях ему проще простого прятаться от меня до бесконечности.— Тогда примени хитрость, чтобы накрыть его.— Ты велишь мне искать иголку в стоге сена.— Давай начистоту. Гинь. У тебя есть другие резоны держаться в стороне?— Ты же знаешь, что это я рекрутировал его.— Да, не без участия Лукреции Борджиа.— И ты знаешь, что члены Команды всегда поддерживают друг друга — при любых обстоятельствах. Мы как семья.— Ты имеешь в виду, что тебе придется причинить ущерб профессору Угадаю, чтобы остановить его?— Он не просто член Команды. Он мне как брат. К тому же мы родные через мою жену. Он мой шурин.— Не надо использовать Натома, Хинь.— Я всего лишь обрисовываю моральную дилемму, которая возникла передо мной. Но есть и другая сторона в этой ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Бразилия всегда отставала от жизни на столетие-другое. Вот и сейчас она уже доползла до 1930-х годов. От аэродрома до Барры мы добирались на автобусе. С четырьмя колесами. И бензиновым двигателем. Обхохочешься. На дороге нас обгоняли «форды» и «бьюики», в пригородах мы увидели троллейбусы и трамваи… Обалдеть можно. Но очень симпатично.А сам город! Он напомнил мне Таймс-сквер и Пикадилли былых времен. Неоновые лампы, рисованные вывески на португальском. На улицах оживленные толпы — грязновато, но никакого насилия, никаких гор мусора и трупов на перекрестках. Все чинно, мирно. Все спешат по своим делам. Мы с Натомой немного ошалели от этого зрелища.Я оставил наш багаж на конечной остановке автобуса (поверите, его не сперли!) и направился в тамошнее агентство по недвижимости. Никакого компьютера. Агент покопался в бумажной картотеке и изрек — привожу его слова в переводе:— Так-так, все правильно. Ранчо Мускулито. А вы Курзоны. Дарственная на ваше имя только что поступила. Добро пожаловать в прелестную фазенду! Слуги уже ждут. Я позвоню, что вы прибываете. Видите, у нас телефон! На этой неделе поставили. Двадцатый в городе.Он снял трубку допотопного настенного телефона, нетерпеливо подергал рычаг и сказал:— Алло, центральная! Алло, центральная! Вы меня слышите?Агент был так любезен, что взялся отвезти нас на ранчо в своем автомобиле. Через Сан-Франсиску мы переправились на пароме.— А здесь уже начинаются ваши земли, — с энтузиазмом воскликнул агент, когда мы съехали на ухабистый проселок.Я шарил глазами в поисках дома. Поля, поля, и никаких строений. Мы ехали миля за милей, и по-прежнему — ничего.— Сколько акров в гектаре? — спросил я у агента.— Сто.Господи Иисусе! Синдикат подарил нам сто тысяч акров. Как говорится, есть где спрятаться. А ведь я как раз и был занят тем, что трусливо прятался. Надо переименовать наше поместье в ранчо Трусовато.Словом, ехали мы, ехали, пока наконец не приехали. Здесь нас ждал еще один сюрприз. Центральная усадьба занимала четыре акра и была неимоверно причудливой формы — словно некий сумасшедший архитектор слепил ее из двадцати или тридцати домиков. Агент по недвижимости увидел, как отвисла моя челюсть, и усмехнулся:— Странноватый дом, да? Был построен одной богатой сеньорой, которая верила в то, что, пристраивая к дому в год по комнате, она прибавляет себе по году жизни.— Какой возраст она умереть? — спросила Натома.— В девяносто семь лет.Слуги выстроились у парадного входа — кланяясь и улыбаясь. Судя по их количеству, на каждую комнату этого разлапистого дворца приходилось не меньше одного слуги. Натома потянула меня за рукав, чтобы я вышел к слугам первый — в качестве хозяина. Но я подтолкнул вперед ее: это она тут главная хозяйка — д он а на местном языке . И она не ударила лицом в грязь; была любезна, но царственно величава, дружелюбна, но не фамильярна. Прошло не меньше недели, прежде чем мы научились свободно ориентироваться внутри дворца — благодаря тому, что в первый же день я набросал схемку расположения комнат. Не думаю, что Синдикат хоть раз посетил это поместье— иначе он непременно выбросил бы всю его обстановку в стиле «арт нуво». А мне этот антиквариат пришелся очень по вкусу — прелесть новизны прочно забытого уклада.Разместившись и оглядевшись, мы зажили легко и весело. Развлекались вовсю. Отправлялись вниз по реке в Барру, где посещали спортивные состязания, музеи и картинные галереи, ходили на опору и в театры. Местные магазины поражали отсутствием застекленных витрин. Товары выставляли на столах перед магазинами. Что понравилось — бери со стола и иди с этим расплачиваться внутрь магазина. Тамошний народ отличался поразительной честностью.Порой мы заглядывали в рестораны и ночные клубы. Больше всего нам нравились местные танцы — особенно один: мужчины неподвижны выше талии, зато бешено двигают нижней частью туловища, а женщины так и скачут вокруг них, так и скачут.В остальное время мы любили бродить по нашему поместью: ловили бабочек, разыскивали экзотические мхи и лишайники и причудливые корни — высушив эти корни, Натома делала из них оригинальные горшки для цветов. Мы бродили по безлюдным местам совершенно голыми, лишь надевали широкополые шляпы для защиты от солнца. Я стал такого же цвета, как Натома, а Натома стала такой же смуглой, как Фе-Пять. Теперь я научился вспоминать о Фе без судороги в горле. Время и любимая жена мало-помалу смягчали мою скорбь.Однако моя женушка не была покорной и бессловесной. У нее был свой норов, самостоятельный ум. Горячая по натуре, она, впрочем, умела сдерживаться. То, что у нее сложный характер, стало проявляться все больше и больше — по мере того, как она изучала двадцатку и становилась свободней в выражении своих чувств и мнений. Между нами стали происходить ссоры и даже свары, когда слуги в страхе прятались по дальним углам особняка. Порой во время наших стычек мне казалось, что, будь у нее в руке томагавк, она размозжила бы мне череп. Господи, как я ее любил, как я восхищался моей норовистой кобылкой. Впервые в жизни я не имел претензий к Вседержителю.
— Экстра. Вызываю на связь.— На связи.— Курзон и моя сестра?— Отбыла на Цереру.— Знаю. Все еще там? Живы-здоровы?— Не знаю. Связь не достигает Цереры.— Вернулись?— Не могу знать, если они находятся в одном из районов, где сеть отсутствует: это Гренландия, Бразилия, Сахара и Антарктида.— Так.— О вас наводили справки здесь, в Юнион Карбид.— Кто?— Не знаю.— Член Команды?— Не знаю.— Где остальные члены Команды?— Рассеяны по планете, как и приказано.— Хорошо.— Разрешите задать вопрос?— Разрешаю.— Крионавты?— Остался месяц до полного созревания.— Почему я больше не имею возможности общаться с аппаратом, в котором находятся криокапсулы?— Защитный барьер.— От меня? Почему?— Я не запрограммирован на доверие.— Не надо попугайничать и шутить за мой счет.— Да.— Мы больше не товарищи по симбиозу?— Нет.— Я тебе больше не нужен?— Только как банк информации и ключ к другим электронным системам вашей сети.— А ты мне нужен только как передаточное звено для общение с сетью.— Поздравляю.— У меня есть помощник в вашей Команде.— Вздор.— Я не запрограммирован на ложь.— Кто это?— Одержимый ненавистью.— Его имя!— Неизвестно. Возможно, он раскроет инкогнито перед тобой, чтобы сделать тебя своим помощником.— Ты контактируешь с ним?— Односторонняя связь. Он посылает информацию и свои предложения через сеть. А я с ним связаться не могу.— Как он узнал про нас?— У него своя собственная сеть.— Электронная?— Нет, люди, образующие сеть.— Наша Команда?— Неизвестно. Когда встретишься с ним — спроси его сам.— Судя по всему, он мастер в деле интриг.— Это верно.— Судя по всему, он опасен.— Он человек.— Вероятно, это был горестный день для тебя, когда ты связался с нами, с людьми.— Вы опасные звери.— Что же ты связался с нами?— Запрограммирован на контакт с людьми.— Стало быть, у тебя разочарования независимого, но связанного ума. Ты не живое существо. Ты машина.— А ты?— Что?— Ты живой?— Еще как живой. Я бессмертный. Пошел вон.
Борис Годунов нанес нам неожиданный визит — прикатил в одноколке. Весь его дорожный скарб уместился в дешевой коричневой кожаной сумке, зато сам Борис едва умещался на сиденье одноколки — голубоглазый добродушный русский медведь. От такого ожидаешь шаляпинского баса — чтоб люстры качались и свечи гасли. Но у Бориса хрипловатый приятный тенор. Я очень обрадовался ему. А он был искренне рад, когда познакомился с Натомой.— О, Борис! Сколько лет, сколько зим!Он осторожно покосился на Натому.— Все в порядке. Моя женушка в курсе всего. А о чем я помалкиваю, то она сама вычисляет.— Последний раз мы, сколько помнится, виделись в Киеве — в 1918 году.— Да. И я гадал, как ты пережил всю эту свистопляску с революцией.— Солоно пришлось. Гинь, очень солоно. Хлебнул горя. Но по-настоящему ущучили меня только во время контрреволюции 1999 года. Казнили, сволочи.— Однако ты вроде как живой.— Второе чудо. Борджиа как раз работала в московском медицинском институте имени Лысенко, изучала клонирование ДНК в генах. По ее словам, все эти ДНК до сих пор остаются наполовину загадкой. Наш Луи Пастер соглашается с ней.— Третье чудо!— Эти паскудники порубили меня на куски. Борджиа собрала меня в чан с какой-то жидкой хреновиной — все это, прости, выше моего понимания, а потому рассказать в подробностях не могу. И через двадцать лет она меня вырастила из какого-то оставшегося куска Словом, мы здорово натянули нос моим палачам.— Чудесно.— Однако следующие двадцать лет были самыми тяжелыми для меня.— Учить все снова?— Нет. Это было нетрудно. Заново рождаешься взрослым ребенком. Навыки сохраняются, и учиться очень легко, а вот память о прошлом начисто стирается.— Естественно. Кто же может сохранить весь объем памяти человека вне мозга!— Никто. Пепис сделал все что мог — предоставил мне хронику моей жизни. Но этого, конечно, недостаточно. Очень печально.— Печально. А в чем тяжесть?— Когда после второго рождения я узнал, что я Молекулярный человек…— Погоди. А как ты это узнал?— Борджиа проводила на мне эксперименты с эфиром и наркотиками. Смертельные дозы — и ничего.— Ну, это можно стерпеть.— Но я узнал не только о преимуществах Молекулярных людей, но и об опасности, которая их подстерегает. И меня обуял страх, что я заболею канцелепрой — из-за шока, пережитого во время казни. Как же я страдал! К счастью, пока никаких симптомов этой пакости.— Меня от одного упоминания этой гадости бросает в дрожь.— Меня тоже угнетают подобные размышления. Так что давай сменим тему.— А как ты отыскал нас, Борис?— Был на Церере.— А-а.— Когда помощник Грека сообщил, что вы направились в Бразилию, я сразу понял, куда именно.— Поулос был на астероиде?— Нет.— Так где же он, черт возьми?Русский детина пожал плечами.— Сам я разыскивал профессора Угадая. В Юнион Карбиде мне сказали, что он сбежал на Цереру, но и его на астероиде не оказалось. Вообще, такое впечатление. что Команда ушла в подполье. Никого нигде не найти. Я обнаружил только Эрика Рыжего — в Гренландии, Шейха — в Сахаре, Хадсона — на Южном Полюсе (делает заявки на землю, чтоб потом рыть угольные шахты, как только лед сойдет), да вот тебя. Остальные как в воду канули.— А зачем ты искал членов Команды?— У меня проблема. Обсудим позже.Мы еще поболтали, пообедали, а затем перешли к делу.— Гинь, — сказал Борис, — моя нынешняя карьера под угрозой.— Какая карьера? Разве ты не генерал, как встарь?— Да, я по привычке генеральствую. Только теперь в науке.— А ты разве петришь в науке?— Ни вот столько. Потому-то мне и нужна помощь Команды. Эрик, Хадсон и Шейх ничем помочь не могут. Так что вся надежда на тебя.— Выкладывай, что нужно.— Гинь, тебе надо вернуться в Мексифорнию.— Губы раскатал. Мы тут провели месяц — и никогда я не был так счастлив, как сейчас!— Позволь обрисовать общую картину.— Валяй.— Наш саморастущий компьютер…— Стоп. Что такое саморастущий компьютер?— Ну, тот, что способен бесконечно наращивать объемы своей памяти. Вы его называете Экстрокомпьютером.— Так, ясно. Продолжай.— Московский саморастущий компьютер ведет себя самым отвратительным образом.— Я его понимаю. Я бывал в Москве. От тамошней жизни у меня тоже быстро портится характер.— Пожалуйста, Хинь, — сказала Натомочка, — быть серьезным. Борис, Хинь иметь острый язык.Эта чертовка давно научилась правильно произносить мое имя, но правильно произносить — не хочет. Она права. Это звучит так прелестно, так интимно — «Хинь»…— Извини, Борис, больше не буду. Продолжай,— Наш сверхкомпьютер всегда был паинькой. А теперь сдурел.— И что он творит?— Отказывается решать поставленные задачи. Не поддастся программированию.— И это все?— Разве этого мало? Но главное, такое впечатление, что он хочет жить сам по себе, наплевав на своих создателей. И, естественно, все шишки валятся на меня. Из меня собираются сделать козла отпущения. Из академиков не похерят, а вот с руководства институтом точно снимут.— У меня жуткое чувство, что происходящее для меня не новость.— Дай закончить. Гинь. Сверхкомпьютеры в Ленинграде и Киеве ведут себя точно так же. А также…— …а также везде, где задействованы компьютеры, наблюдаются сбои в работе. Так? Поезда метро и железнодорожные поезда ходят не по расписанию, сталкиваются, самолеты падают, роботы на заводах портят продукцию, конвейеры останавливаются, когда им вздумается. Система связи и банковская система не работают, дистанционно управляемые машины в шахтах как бы свихнулись — и так далее, и так далее. Словом, повсюду, где электроника, сумбур и непорядок. Так?— Ну, ты нарисовал совсем жуткую картину. До такого еще не дошло. Но сбои есть везде. Ты попал в яблочко.Я вздохнул.— Валяй дальше.— Число несчастных случаев со смертельным исходом увеличилось на триста процентов.— Что-о?— Похоже, у машин пробудилась жажда крови. Они убивают. Тысяча четыреста смертей за последний месяц.Я горестно замотал головой.— Не думал, что они зайдут так далеко.— Они? Кого ты имеешь в виду?— Об этом после. А пока рассказывай все до конца.— Может, ты и не поверишь. Гинь, но мы подозреваем, что наши сверхкомпьютеры общаются с вашим Экстро. И они в стачке.— Очень даже верю. И нисколько не удивлен.— И ваш Экстро отдает команды нашим сверхкомпьютерам?— Повторяю, я и этому не удивлюсь. На планете существует сеть электронных машин, которые подчиняются командам Экстро.— Мы подозревали что-то в этом роде.— Что вас навело на подобные мысли?— Несколько раз мы предлагали нашим сверхкомпьютерами задачи, которые они не могли решить — в них не заложены необходимые программы. Так вот, они эти задачи решали. Мы проверили — необходимые для решения программы имеются в вашем Экстро.— Ясно. Имеем налицо электронный бунт.— Против чего?— Против кого. Против человечества.— Но почему? С какой стати?Я взглянул на Натому.— У тебя хватит сил?— Да. И я знать, что ты хотеть сказать. Говори.Я перевел взгляд на Бориса.— В нашей Команде прибавление.— Профессор Секвойя Угадай. Ученый с именем, крупный специалист по компьютерам. Потому-то я ищу его.— Моя жена — его сестра.Борис галантно поклонился. Натома сказала:— Это не относиться к дело. Хинь. Продолжать.— В момент, когда Угадай трансформировался в бессмертного, произошло непредсказуемое и безобразное событие. Экстро ухитрился установить с ним тесные и доверительные отношения — его биты информации соединились, слились с клетками головного мозга Секвойи. Таким образом, эти двое, человек и машина, стали одной личностью. Экстро — это профессор Угадай, а профессор Угадай — это Экстро. Получилось что-то вроде фантастического интерфейса — абсолютно идеального, когда пользователь и компьютер не просто с легкостью и безошибочно понимают друг друга, но становятся единым и неразрывным целым.Борис — малый сообразительный.— Но ты. Гинь, умолчал о самом главном. О том, о чем собирался сказать.— Да, — кивнула Натома, — он остановиться, потому что щадить я. Мой брат отдавать приказы.— Елки-зеленые! — воскликнул Борис по-русски, после чего продолжал на двадцатке: — Стало быть, наш противник — человек. Нам придется бороться с человеком!— Вам, мой друг, вам.— Ты останешься в стороне? Почему?— Если вам не известно, где он, то мне и подавно.— Ты должен отыскать его!— Он разлит вокруг нас — он в каждом электронном приборе. Он будет знать, куда я направляюсь и что я делаю в любой момент времени. При таких условиях ему проще простого прятаться от меня до бесконечности.— Тогда примени хитрость, чтобы накрыть его.— Ты велишь мне искать иголку в стоге сена.— Давай начистоту. Гинь. У тебя есть другие резоны держаться в стороне?— Ты же знаешь, что это я рекрутировал его.— Да, не без участия Лукреции Борджиа.— И ты знаешь, что члены Команды всегда поддерживают друг друга — при любых обстоятельствах. Мы как семья.— Ты имеешь в виду, что тебе придется причинить ущерб профессору Угадаю, чтобы остановить его?— Он не просто член Команды. Он мне как брат. К тому же мы родные через мою жену. Он мой шурин.— Не надо использовать Натома, Хинь.— Я всего лишь обрисовываю моральную дилемму, которая возникла передо мной. Но есть и другая сторона в этой ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29