Чтобы более правильно оценить поведение этих людей, не мешает знать,
какими побуждениями и какой информацией, полученной предварительно, они
руководствуются в своих поступках. Иными словами, кто в их глазах этот
Михаил Коев: социолог или кто-то совсем другой? И что им, в сущности, от
этого Михаила Коева нужно: они хотят сделать его своим единомышленником в
социологии или в каком-то другом деле?
Неловкость и поспешность, с которыми эти трое сулят мне свои
маленькие блага, позволяют думать, что это, скорее всего,
вербовщики-любители, легкомысленные типы, полагающие, что имеют дело с
таким же легкомысленным типом, готовым тут же воспользоваться
предлагаемыми ему благами, притом совершенно безвозмездно. По крайней мере
вначале.
Такая версия кажется вполне правдоподобной. Дело в том, что версии, в
которые противник заставляет нас верить, всегда подаются так, что кажутся
правдоподобными. Значит, и здесь нужна проверка. Значит, и в этом смысле
поспешные действия - недозволенная роскошь.
Да оно и понятно. Ситуация, напоминающая сандвич, повторяется, хотя
уже не в социологическом плане. Прижатый с двух сторон неизвестными
агентами и неизвестными соблазнителями, я вынужден играть пассивную роль
куска ветчины, ожидающего, пока его съедят. И совершенно бессмысленно, по
крайней мере сейчас, кричать: "Погодите, это недоразумение, я вовсе не
ветчина!"

Везу на такси свой чемодан в отель "Англетер", где с удовольствием
узнаю, что при содействии Дороти мне отведена прекрасная комната с видом
на полоску моря вдали. Затем совершаю второй рейс - к месту заседания
симпозиума; тут я провожу некоторое время среди наблюдателей, хотя
единственный материал для наблюдений - несколько десятков седых, седеющих
или просто плешивых голов, находящихся впереди меня и увенчанных
наушниками.
Дороти отсутствует, Хиггинс и Берри, уныло кивнувшие при моем
появлении, пребывают в том депрессивном состоянии, которое можно назвать
зализыванием ран. Тощий, утратив всякий интерес к усилительной аппаратуре,
откровенно дремлет, облокотившись на плечо своего приятеля, который время
от времени делает безуспешные попытки наклонить скелет в противоположную
сторону, то есть ко мне. Несколько минут пытаюсь следить за выступлением
очередного оратора, касающимся сложных связей между разными видами
социальных экспериментов. Но, честно говоря, фразы, произносимые человеком
на трибуне, настолько отягощены непонятными терминами, что я тоже с трудом
держу глаза открытыми и лишь приличия ради высиживаю полчаса, после чего
удаляюсь в кулуары.
Холл почти пуст - явление совершенно невероятное, если учесть
качество читаемых в зале докладов. Беру чашку кофе, сажусь на диван и
закуриваю. Но вот еще один дезертир пересекает мраморный пол холла и,
повторив мои действия, садится на диван рядом со мной. Человек мне как
будто знаком. Да ведь это тот самый мистер Сеймур с недовольной
физиономией, который мелькнул тогда на приеме, чтобы поделиться с нами
своими впечатлениями о духоте и спертом воздухе.
Сеймур сухо здоровается, я отвечаю ему тем же. Его дымящаяся сигарета
висит в правом углу рта, а рука, длинная и нервная, помешивает ложечкой
кофе. Как я устанавливаю потом, Сеймур принадлежит к той категории
курильщиков, которые не любят терять время на сигарету. Закурив, они
оставляют ее висеть на губе до тех пор, пока она не превратится в окурок.
Быть может, именно поэтому у правой стороны его лица всегда какой-то
сморщенный, недовольный вид - что хорошего быть вечно окуриваемой дымом,
тогда как левая почти злорадствует в своем безучастии. Если не обращать
внимания на эту двойственность, лицо у него красивое, резкие черты делают
его мужественным и пока еще не портят. Красота, верно, несколько холодная
и хмурая: серые, устало прищуренные глаза, тонкие насмешливые губы,
каштановые волосы, падающие на изборожденный морщинами лоб; прямая линия
его римского носа как бы подчеркивает некую непреклонность его характера.
Сеймур вынимает ложечку из чашки, затем сигарету изо рта, делает
небольшой глоток кофе и спрашивает:
- Утомил вас Парино своим докладом? Чтобы его слушать, надо иметь
терпение.
- Меня сейчас изводит жуткая головная боль - тоже требуется терпение.
- Эта глупая манера щеголять эрудицией и у меня вызывает головную
боль, - кивает мой собеседник, видимо не поняв, что я имею в виду.
Загнав сигарету в правый угол рта, Сеймур продолжает:
- Особенно обидно людям вроде вас: проделать такой путь ради того,
чтобы слушать всякий вздор...
- Очевидно, это относится и к вам: ведь Америка еще дальше.
- О, я сочетаю служебные обязанности с отдыхом: летом в Дании
приятная прохлада, а чтобы не скучать, я понемногу работаю - пишу свой
научный труд. Знаете, здешняя библиотека...
- Да, да, - говорю. - Огромное богатство! Сто двадцать пять миллионов
томов. В сущности, я тоже приехал сюда, чтобы поработать.
- А, это другое дело, - соглашается Сеймур и снова вынимает изо рта
сигарету, чтобы отпить глоток кофе.
Затем он бросает почти безо всякой связи:
- Не припоминаю, встречал ли я вас на прежних конгрессах.
- Я еще не дорос до того ранга, который позволяет участвовать в
конгрессах. Меня послали на специализацию, и я лишь пользуюсь случаем...
- А, это другое дело, - повторяет мой собеседник и загоняет сигарету
в угол рта.
Пока мы беседуем, из зала выходит новый дезертир, на сей раз женского
пола, и устремляется к бару. Если не ошибаюсь, этот мне тоже знаком:
передо мной та самая дама в черном и с мрачным лицом, что на приеме
говорила с Дороти. Взяв кофе, женщина идет к нам. Она и сейчас в черном
костюме, а выражение лица такое, будто она несет не чашку кофе, а останки
дорогого покойника.
- Моя секретарша, мисс Грейс Мартин, - представляет ее Сеймур.
Мисс Грейс машинально сует мне руку, потом бросает равнодушный взгляд
на табличку на отвороте моего пиджака и изрекает невыразительным голосом:
- Болгария... Вы беседуете со своим противником, мистер Сеймур?
- А почему бы и нет? - небрежно отвечает тот. - Лучше иметь дело с
интересным противником, чем с каким-нибудь недалеким человеком, который
станет досаждать мне своими неумными рассуждениями. В конце концов, истина
рождается только в споре с противником.
Женщина садится рядом со своим шефом и, закурив сигарету, принимается
за кофе. Мы для нее как будто не существуем. Она гораздо моложе Дороти, но
состязаться с журналисткой ей трудно. Она кажется такой же бесцветной, как
и ее голос, и пока что я мог бы дать ей единственную характеристику:
полнейший антипод Дороти. Вместо обаятельной непосредственности - холодная
замкнутость, вместо женственности - почти мужская твердость и мальчишеская
угловатость, усугубляемая резкостью движений. Вместо элегантного платья -
одежда аскета, очки, черные волосы, собранные в пучок, как у старой девы,
и черные туфли на низком каблуке. Бр-р-р! Даже оторопь берет.
- Вы очень разумно поступили, воспользовавшись возможностью попасть
на этот симпозиум, - назидательным тоном говорит Сеймур. - Это навсегда
отобьет у вас охоту участвовать в подобных сборищах.
Я слушаю безо всяких выражений в расчете на то, что за этим последует
что-то еще, и незаметно наблюдаю за секретаршей-аскетом.
- Две трети из тех вон, - Сеймур небрежно машет рукой в сторону зала,
- пустоголовые социологи, а остальные - разведчики. Плохо то, что трибуна
предоставляется именно социологам, вместо того чтобы дать слово
разведчикам, которые наверняка рассказали бы что-нибудь интересное.
- Вы, очевидно, предпочли бы побывать на международном симпозиуме по
проблемам шпионажа, - вставляю я для красного словца.
- Пустая затея, - не поднимая головы, подает голос Грейс. - Все бы
начали врать бессовестнейшим образом.
- Иной раз в потоке вранья попадаются дельные мысли, - возражает
Сеймур. - Да, конечно, симпозиум по шпионажу был бы куда интересней. Не
так ли, мистер Коев?
В обед, уходя с симпозиума, я снова сталкиваюсь в холле с господами
Хиггинсом и Берри, но они лишь кивают мне на ходу. А когда вскоре после
этого я встречаюсь с Дороти, наш разговор ограничивается тем, что я ее
благодарю и в ответ слышу одну короткую фразу: "Ради бога, не стоит".
После этого и в самом деле можно подумать, что вчерашняя попойка была
чисто случайной - явление, обычное для подобных конгрессов, - и что
некоторые реплики, вызывавшие подозрение, не что иное, как бравада пьяных
хвастунов.
Однако, шагая по запруженным улицам Копенгагена, я думаю не столько о
своих коллегах-наблюдателях, сколько о том, что сегодня вторник. Сегодня
вторник, а это означает, что человек в клетчатой кепке и с дорожной сумкой
авиакомпании САС точно в семь часов вечера будет ждать меня у входа в
"Тиволи".
У нас говорят, будто семь - плохое число, а вторник - тяжелый день.
Если судить по создавшейся ситуации, то в это нетрудно поверить. Шагая по
Вестерброгаде, я убеждаюсь, что за мною продолжают следить. У меня нет
никаких оснований полагать, что к вечеру слежка прекратится, не ведь
встреча у "Тиволи" должна состояться, если не ради чего-то другого, то по
крайней мере для того, чтобы в Центе знали, что Эмиль Боев действительно
находится там, куда его послали, хотя и пребывает в состоянии полного
паралича.
С Вестерброгаде сворачиваю направо и в пределах видимости обнаруживаю
нечто знакомое. Нечто очень знакомое, если вспомнить, что всего лишь
неделю назад я видел эту панораму Золотых песков, притом не на рекламной
афише, а в натуре. Афиша находится в небольшой витрине, а над витриной
красуется надпись: "Балкантурист". В глубине помещения сидят в креслах
двое мужчин и беседуют, а несколько ближе к витрине, облокотившись на
письменный стол, сидит девушка и что-то пишет. Мужчины, должно быть,
болгары, а уж девушка, судя по ее лицу, наверняка болгарка, хотя за женщин
ручаться никак нельзя.
"Ну хорошо, болгары, так что из этого?" - размышляю я, проходя мимо
витрины, не замедляя шага. У меня в ушах звучит знакомый голос генерала:
"Никаких контактов ни при каких обстоятельствах..."
Снова сворачиваю направо в переулок и медленно бреду дальше - ни дать
ни взять турист, занятый изучением города. Человек, идущий метрах в
пятидесяти позади меня, тоже делает вид, будто вышел на прогулку. Однако у
меня уже выработалась привычка не только быстро засекать подобных
субъектов, но и распознавать их намерения. Естественно, работа агента -
шпионить, но делать это можно по-разному; в зависимости от этого нетрудно
установить, следят за тобой так, "на всякий случай", или с совершенно
определенной целью, видят в тебе противника средней руки или первой
величины и, наконец, кого представляет этот прилипала - местную полицию
или что-то другое.
Выхожу на Городскую площадь, чтобы в первом попавшемся кафе выпить
чашку кофе. В эту обеденную пору возле выставленных на тротуар столиков
народу не так много, и я имею возможность выбрать хорошее место на
солнышке, тогда как сопровождающий меня человек устраивается в тени, у
самого входа, чтобы укрыться от ветра и от моего взгляда.
Пока пью кофе и мысленно оцениваю поведение моего спутника, я все
больше убеждаюсь, что слежка ведется за счет казны его величества короля
Дании. За истекшие три для это уже шестой мой спутник, если не считать его
моторизованных коллег, и все они - моторизованные или передвигающиеся
пешком - делают свое дело довольно шаблонно, не прибегая к особым
хитростям, но и не нахальничая.
Конечно, я человек не капризный и национальная принадлежность филера
для меня особой роли не играет, но в данный момент датчане для меня все же
лучше, чем американцы.
Расплатившись за кофе, я снова бесцельно слоняюсь по городским
улицам, хотя мне отлично известно, что все порядочные люди сидят в эту
пору за обеденным столом. После вчерашнего кутежа у меня совсем пропал
аппетит, а что касается моего праздного шатания по городу, то оно не
совсем бесполезно. Надо уметь извлекать пользу даже из ничего. А для этого
я, почти автоматически следуя укоренившейся привычке, стараюсь хорошо
запоминать окружающую меня обстановку, проявляя почти сентиментальное
пристрастие к пассажам и подземным переходам, к проходным дворам и
автобусным остановкам, к стоянкам такси и входам - парадным и служебным -
в большие магазины, к весьма укромным и очень людным местам и даже к
режиму работы светофоров.
Признаться, я не уверен, понадобится ли мне все это, хочется верить,
что никогда не понадобится, но накопить возможно больше подобных
впечатлений не мешает, потому что дело может обернуться таким образом, что
пополнять свои знания будет уже поздно.
От моего внимания не ускользает и лавчонка, торгующая куревом и
газетами, находящаяся в непосредственной близости от парка "Тиволи". В
семь без пяти покупаю в этой лавчонке последний номер "Таймс" и иду
дальше. Очередной мой спутник неотступно следует за мной, придерживаясь
традиционного расстояния в пятьдесят метров, но именно это и побудило меня
оказать честь старому скучному "Таймсу". Раз я иду на явку с газетой в
руке, значит, за мною следят. А ежели газета обращена своим названием в
сторону парка, к моему бессловесному сообщению еще добавляется одна фраза:
"Для вас ничего нет".
Часы на башне городской ратуши громко и торжественно отбивают семь,
когда я среди туристов и зевак медленно прохожу мимо "Тиволи". Человек в
клетчатой кепке и с дорожной сумкой авиакомпании САС на месте. В какую-то
долю секунды мы обмениваемся взглядом, и после того, как по положению
сумки я установил, что человеку в кепке мне сообщить нечего, шагаю дальше.
Сделав еще шагов десять, едва не сталкиваюсь нос к носу со знакомой
компанией в полном составе: Сеймур, Грейс, Дороти, Хиггинс и Берри.
- А, вы уже побывали в "Тиволи"? - с укором восклицает Дороти.
- Вовсе нет.
- Тогда пойдемте с нами!
Присоединяюсь к шумной компании, шумной только благодаря Дороти.
Берри пристраивается к очереди в кассу, чтобы взять входные билеты, а
через минуту другую мы уже на территории "Тиволи", этой ярмарки
развлечений. Проходим мимо летнего театра, напоминающего китайскую пагоду,
некоторое время стоим у фонтана, чьи водные сполохи сопровождает мелодия
городского оркестра, наведываемся к искусственному озеру, где и
смотреть-то нечего, и некоторое время разглядываем детскую карусель.
- Отметьте в своем блокноте, что вы побывали и в "Тиволи", - бросает
Сеймур Дороти. - И больше нам тут делать нечего.
- Как нечего? А рулетка? - возражает почти возмущенная Дороти.
- Не помешало бы немного перекусить, - робко предлагает Берри,
вытирая невысыхающий пот на лбу.
- А вам бы только жрать, дружище, - кисло бормочет Сеймур.
Но так как мы уже оказались против какой-то пивной и так как Берри и
Хиггинс уже направились к свободному столику, Сеймур неохотно плетется за
ними. Официантка в белой кружевной наколке и белом передничке одаряет нас
приветливой улыбкой.
- Что вам угодно?
- Я бы взяла сандвич, - опережает всех импульсивная Дороти. - Датские
сандвичи очень славятся.
- Сандвичи? - хмурится Сеймур. - К ним ведь прикасаются руками... и
наверняка не совсем чистыми...
- Вы все видите с худшей стороны, - замечает Дороти.
- Сиречь с реальной, - равнодушно уточняет Сеймур. - Одной рукой
держат ломоть хлеба, а другой пришлепывают кусок ветчины.
- Перед этим ненароком уронят ветчину на пол, - вставляет Грейс.
- Вполне возможно, - невозмутимо кивает Сеймур. - Я лично возьму
бифштекс.
- К нему тоже прикасаются руками, - поддевает его Дороти.
- Но перед тем, как его ставят на огонь. А после этого он слишком
горячий и к нему не прикоснешься.
- И на чем же остановимся? - напоминает о своем присутствии
официантка; до сих пор она спокойно наблюдала за нами с видом человека,
повидавшего на своем веку немало идиотов.
Хиггинс заказывает для Сеймура бифштекс, а для остальных - сандвичи и
пиво. За столом наступает неловкое молчание, как всегда бывает, когда
внезапно прекращается какой-то спор. Лишь после того, как принесли пиво и
Хиггинс пригубил свою запотевшую кружку, он нарушил тишину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31